Алексей Борисович Черных
Умозрение философии
Балладка о Сократе
Как достал тогда Сократ земляков,
Много умничал и всех поучал.
Был никто ему сказать не готов:
Поучайте, мол, своих паучат.
Не носил Сократ ни шляп, ни очков,
А без шляпы – что за интеллигент?
Мог он в глаз любому из земляков
Засветить легко, в единый момент.
Философия должна быть порой
С кулаками, как бывает добро.
Ну, а так он был по жизни герой,
Не копил ни злато, ни серебро.
Всем прекрасен был: и вежлив, и мил,
Говорил «пардон», давши в глаз.
Только часто и подолгу нудил,
Был как человек-мастер-класс.
Мог сказать, поскольку был башковит,
Что в Афинах – разложенье и ложь.
И вы думаете, он был убит
Лишь за то, что власть не ставил ни в грош?
Всех достал, кого сумел он достать,
Наказать его был каждый готов.
По суду решили – должен принять
То ль цикуту, то ли болиголов.
Философия из прочих наук
Умозрительнее и веселей.
Как в ней что докажешь без рук,
Без, пардон, кровавых соплей?
Но на каждого философа есть
Крючкотворы – и юрист и судья.
Было им, наверно, за честь
Прописать философу яд.
P.S. О, даже если б житель каждый
Афин Сократом был с утробы,
Собрание афи́нян важных
Толпою было всё равно бы.
* * *
Так жить нельзя! В разумности притворной,
С тоской в душе и холодом в крови,
Без юности, без веры животворной,
Без жгучих мук и счастия любви,
Без тихих слез и громкого веселья…
А. А. Голенищев-Кутузов
Так жить нельзя! О том всё время думать,
Как жить нельзя, а как, возможно, льзя.
Не пить вина с кумой и водки с кумом,
Искать повсюду смыслы бытия.
А их нам не найти без пития…
Так жить нельзя! За мудростью гоняться,
На сто ходов просчитывать шаги.
Любовью лишь как мукой наслаждаться
И млеть от безответности тоски,
Не видя счастья благостной руки.
Так жить нельзя! Без слёз и без веселья,
Но правильно – дни жизни проводить.
Не мчаться в танце с грацией газельей,
А грациозно свой баланс сводить,
И звон монетный больше дев любить.
Так жить нельзя! А как быть льзя, не знаю.
Но думаю, что подводить баланс
Возможно, даже водку потребляя
И дамам напеваючи романс,
Пиша с друзьями пульку в преферанс.
Так жить нельзя! Тоску в душе и холод
Расчётливости стоит согревать
Уразумением, что дух наш молод,
Пока душа желает танцевать…
Берусь сейчас всё это подсчитать.
* * *
Лишь слегка нахмурю брови я,
Падая в кровать.
Ночь, как натурфилософию,
Буду осмыслять.
Каждый вздох, минутку каждую
Прожитого дня
Оценить, понять возжажду я…
И забыть, гоня.
Ни к чему мне треволнения
Горькие о том
Что, по моему же мнению,
Я не сделал днём.
Днём и ночью жизни разные,
Ночью я – не я.
К чёрту глупости напрасные
Прожитого дня.
В этом натурфилософия
Жизненных проблем:
Выпил чаю, выпил кофию
И забыл… совсем.
* * *
О, сколько историй из жизни этой
Достойны развёрнутых сериалов
И многомилионных бюджетов,
А позже – премий и пьедесталов.
Но чаще жизнь состоит из моментов,
Из эпизодов, простых, но ёмких,
Более подходящих для коротких метров,
Требующих минимума денег на съёмку.
Особенно много таких эпизодов
Случалось на войне, где накал эмоций
Побуждал людей и огонь и воду
Проходить без указующих лоций.
Порою людей на вершине силы,
А иногда – на границе бессилья,
Ситуация за секунды вверх возносила,
Даруя святости крылья.
О прогрессе и улитках
Об обращении Иссы к улитке тихо ползти вверх по склону Фудзиямы, до самых высот оной
Нам врут: не только вверх улитки
Ползут по склонам Фудзиямы —
Они порой довольно прытко,
Глупя, соскальзывают в ямы;
Крадутся перпендикулярно
Бегущей на верха́ дороге.
Они – как будто биполярны,
Как есть же – просто брюхоноги.
Прогресс стал следствием ошибок
И проб – не глупого стремленья
Стай фудзиямовых улиток
Взбираться вверх до помраченья.
О коне императора Калигулы по кличке Порцеллиус (Поросёнок), переименованного позже в Инцитатуса (Быстроногого) и сделанного Калигулой сенатором Рима
Порою и конь обрастает статусом,
Когда Калигула – императором при нём.
Будучи Порцеллиусом, конь становится Инцитатусом —
То есть, из Поросёнка – Быстроногим конём.
Со временем его делают римским сенатором —
При Калигуле коню стать сенатором легко.
Это как работа престидижитатора:
Дунул, плюнул и уже – ого-го!
Мог этот конь стать со временем консулом,
Только Калигула помер, увы,
Чем непарнокопытного альфонса он
Бросил в лапы неблагосклонной судьбы.
Мораль такова: можешь быть ты сенатором
И даже негром преклонных годов,
Но лучше иметь под рукой престидижитатора,
Который и дунуть, и плюнуть готов.
* * *
Вечерняя пробка тянулась куда-то
За горизонт событий.
Сияла огнями, звенела матом,
Злобным и неприкрытым.
Сидельцы пробки эмоций излишки
Растрачивали убого.
Не на подкасты и аудиокнижки,
Прослушиваемые по дороге,
А на изливание вычурной страсти,
Ругательств, воплей, стенаний.
Вместо пары часов каждодневного счастья
Умных мыслей и знаний.
Не хочет народ добровольно само-
совершенствовать себя ныне,
Но местные власти продолжают упрямо
Пробчатый трафик волынить.
Решили, по-видимому, пока люди
Не «самоусовершатся»,
Никто из них никогда не будет
Заторами заниматься.
И будут пробки тянуться куда-то
За горизонты событий,
И будут звонче людские маты,
Всё злобней и ядовитей.
Зенон и фиги
Зено́н Кити́йский сто́ик был – не повезло:
Пришлось создать стоическую школу.
Жить просто, без семьи – ещё куда ни шло,
А без рабов!.. – Вот где ни по приколу!
Хотя в Афинах древних жизнь таки была
Не хлопотной: вино, гетеры, фиги.
Вино разбавлено; гетерам несть числа;
Фиг до фига. Отсутствовали книги.
Гетер Зенон как стоик не любил,
Вино он сильно разбавлял водою.
А фиг ел много, сколь хватало сил
Себя замучивал он фи́говой едою.
Ел их зелёными и спелыми. Порой
Ехидно звал плоды сии инжиром,
А коль хотел сказать кому, что тот тупой,
То обзывал смоковницею сирой.
Выходит этика Зенона и его
Божественные логосы и фатум —
Всё как бы порожденье фи́гово́,
Зачато в несварении проклятом.
* * *
И волкам, и собакам юным
Выдан был от начала мира
Дар стремленья ко вкусным лунам,
Что подобны головкам сыра.
Их, животных на вид суровых,
Лик луны восхищает очень —
В полнолуние псы готовы
Вторить воем феерии ночи.
На свободе ли волки скачут,
Иль в неволе бряцают цепью —
Все тоскуют они, и плачут,
И дивятся великолепью.
И тоска их, и восхищенье,
И свобода, и несвобода —
Всё теряет своё значенье
В миг, когда велика природа,
В миг, когда кто-то звёздные руны
Рассыпает по ткани мира,
Зажигает вкусные луны,
Что подобны головкам сыра.
* * *
Избавь меня, Господи, от сомнений;
Сделай жизнь мою, Господи, тихой и ровной;
Излечи от терзающих размышлений
О ненужности нашей пустословной.
Дай зренье мне, Господи, да такое,
Чтоб в жизни жестокой и несправедливой,
Узреть проявленье Твое всеблагое
К нам, недостойным и суетливым.
Мясник и фартук
С утра открывая лавку,
Кивая редким прохожим,
Мясник, как писатель Кафка,
Весь чистенький и пригожий.
Он, день начиная рабочий,
Натягивает фартук,
Который отстиран не очень,
Старательно, но без азарта.
И фартук тот неприятен,
Как взгляд на невестку свекрови, —
Разводы от старых пятен
Напоминают о крови.
Но тут ничего не поделать,
Ведь смерть – это часть сюжета.
А фартук – обычная мелочь,
Его ремесла примета.
Мясник целый день в заботах,
Он мясо старательно рубит.
Проделывает работу,
Которую люди не любят.
Потом, выходя в перерыве
На перекур из лавки,
Он выглядит некрасиво,
Как Джек-Потрошитель, не Кафка.
Он курит и струйки дыма
Пускает в пространство туго.
А все, кто проходит мимо,
Обходят его по кругу.
Не то, чтоб какие-то черти
В глазах его строят рожи,
Но будто дыхание смерти
Отталкивает прохожих.
Суров и немногословен,
Как древний шумерский Ма́рдук,
Мясник не стесняется крови
Которой забрызган фартук.
Ведь вечером, закрывая
Пропахшую смертью лавку
Он снова станет, как Кафка…
А кровь? Ну, работа такая.
* * *
Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла,
Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла…
А. Блок
Люциферовые тени – в двадцатом,
Сатанинские хвосты – в двадцать первом.
В каждом веке есть всегда годы ада,
Есть у нас, чем раздраконивать нервы.
Не увидим мы отличие счастья
От несчастья, а принцессы – от стервы,
Если только перед вёдро ненастья
Не расскажут, как оно в двадцать первом.
