Алексей Борисович Черных
Умозрение философии
Чапаеву и Пустоте
Пелевинский орден Октябрьской звезды
Поблескивавший на фраке,
Носил этот мрачный адепт пустоты
И сам будто жил во мраке.
Он чувствовал всё, что не чаяли мы:
Свет будущих дней, тьму – прошлых.
И видел листву и цветы средь зимы
Сквозь серость сугробов пошлых.
Он видел и то, что не видел никто:
Движенье фотона света,
Вселенной бездонное решето
И робкую мысль поэта.
Недвижимый он – восьмиглаз, шестирук —
Сквозь пустоту безвремений
Собой замыкал фантастический круг
Клубящихся измерений.
На всё мог влиять и всё потрясать
Он мог… Но не делал это,
Позволив Вселенную познавать
Философам и поэтам.
* * *
За дивной глубиной заката,
Пурпурящего небеса,
Явилась тьма, а с ней прохлада
И все ночные чудеса.
Освоив странную манеру
По-быстрому скрывать себя,
Катилась к западу Венера,
Холодной яркостью дивя.
Казалось, только что сияла —
И вот за светлый горизонт
Она стыдливо убежала,
Скрывая как бы свой афронт.
А звёзд полуночная сфера,
Расправив плечи широко,
Исчезновение Венеры
Затмила просто и легко.
Она раскинула манерно
Размывы Млечного Пути.
В их свете зыбкий след Венерный
Уже, наверно, не найти.
* * *
Если чувствуешь, что кто-то
За тобой следит,
Знай, такая их работа —
Гугл бдит.
То, что ты смотрел сегодня,
Где твой замер взгляд, —
Всё в их цифропреисподней
Сохранят.
Все слова твои, насмешки,
Твой грешок любой
Вычислят в процессе слежки
За тобой.
Неживое и живое
Занесут в досье.
Таковым есть цифровое
Бытие.
26.03.2021
Снег продолжает падать,
Март ему – не помеха.
Двадцать шестое марта,
Если сказать точней.
Снегу твердят «Не надо»,
Но он идёт – ради смеха —
И от весны фальстарта
Ему с каждым днём смешней.
* * *
Как бы научится предвидеть,
Как бы разучится предверить.
Как бы всё, что может обидеть,
Вытолкать пинками за двери.
* * *
Электро-дэнс – пустая данность,
Постмодернистский блёклый сумрак —
Утратил флёр и куртуазность
Давнишних полек и мазурок.
Хип-хоп и паппинг вместо танго,
Тверк в ягодичном пароксизме —
Лишь проявление цугцванга
В культур-мультурной парадигме.
* * *
Мир не всегда раскрывает объятия —
Не стоит грустить и роптать.
Нужно накапливать противоядие,
Чтоб яд этой жизни вкушать.
* * *
Будь добра,
Проснись и пой,
Блажь с утра
Всегда с тобой.
Порази
Пикантным ню,
Вознесись
Навстречу дню.
Улыбай-
ся, говоря:
«Ночи бай!»,
«Привет, заря!»
* * *
Эти физика и химия,
Эти филии и фобии
Не расскажут, что другими мы
Станем при одном условии:
Если встретим настоящую,
Ослепительно-волшебную,
Вдохновенную, манящую
Половинку задушевную…
Это, впрочем, тоже филия,
Или вовсе даже фобия,
Верить, что любви обилие
Жизнь не сделает суровее.
Физика предложит формулы,
Химия – эфиры сложные,
Но любовь своею формою
Наколдует невозможное.
* * *
Казались сочными эти строчки,
Такими пухлыми – до экстаза,
Как плечо юной купеческой дочки
Из чеховского рассказа.
* * *
Летней ночью дивясь, не могу промолчать я,
Восхищением не отметив:
Светлячки – это точно младшие братья
Вдохновляющих звёздных соцветий.
* * *
Не пытайся слушать песни ветра
И вникать в сплетение мелодий,
Что в вершинах сосен, свечках кедра
Напевал зефир лихой сегодня.
Так нечеловеческое пенье
Может человеческому вторить:
Завыванья, вздохи, свист, гуденье —
Звукоинтермедия в мажоре.
Город вечной осени
Все города – города осени,
И редко какой – весны.
Их будто взяли и в тыл забросили
Трагедии и войны.
В Горловке – настоящей трагедии,
И настоящей войны,
О которой вам не узнать в Википедии,
О которой не расскажут сны.
Которая может нежданной проседи
Добавить как бы взаймы.
Все города – города осени,
А Горловка – и зимы.
* * *
Веер теней от светильников
Щедро размножил меня.
Столько бы мне собутыльников
Вечером у огня.
Сыростью надышавшийся,
Подземный пройдя лабиринт,
Чувствую, что душа уже вся
Сера, как несвежий бинт.
Тесе́ем мечусь в помещении,
Куда меня случай вверг.
Движение – просто движение,
Если оно не вверх.
С живостью сотни сангвиников,
Рвущихся из меня,
Радуюсь собутыльникам,
Ждущим меня у огня.
* * *
Шамаханские царицы
Все попрятались уже
По аулам и станицам
И не ходят неглиже.
Будням серым, монотонным
Жизни их подчинены,
Ибо все цари Дадоны
Перераспределены.
Не пытаются царицы
Козни подлые плести.
Разленились свет-девицы,
Истомились взаперти.
Где те Пушкины, что раньше
С неким ядом на устах
Упивались сладкой фальшью,
Воспевая их в стихах.
Рисовали их как грешниц,
Искусительницами,
Хоть они – ну, чисто внешне —
Семь красавиц Низами́.
Говорили, мол, прекрасны,
Говорили, мол, чудны —
Встретят, мол, улыбкой ясной,
Но – их помыслы вредны…
Та́к их Александр Сергеич,
Шамаханских, преподнёс —
Не бутоном орхидеи,
А кустами колких роз.
Но они не виноваты,
Жизнь, увы, их такова.
Им положено по штату
Обольщать для мотовства.
Явно девицам-царицам,
Каждой нужен автор свой,
Чтоб их облик белолицый
Он пиарил бы строкой
Удалых чудесных сказок,
Разлихих геройских эдд,
Полных яркости и красок,
Полных чувственных побед.
Но пока грустят девицы,
Им пиитов не найти —
Шамаханские царицы
Прозябают взаперти.
* * *
В баре пронзительно пахло хмелем и кислым пивом,
Жареными сосисками, сыром, немного вяленой рыбой —
Веяло воспоминанием о чём-то нежданно счастливом
И навязчивым призывом к действию: «Налей да выпей!»
Странно, но вместо обычного кабацкого фона:
Гомона посетителей, гула и музыкального вздора —
Помеси рока, хип-хопа, попсы и, конечно, шансона —
Слышался наигрыш лёгкий невидимого тапёра.
Музыка в стиле ушедшего, старомодного ретро
В ненавязчивой ауре расслабляющего джаза
Не вязалась с запахами, которые разносились щедро
По всем помещеньям внутри и рвясь на террасу.
Не бывает в барах подобного ощущения счастья:
Непривычного сочетания запахов, музыки, света,
Атмосферы спокойствия и… полузабытой страсти
Из такого же полузабытого, давнего лета.
Пусть же тапёр отыграет своё и сделает паузу,
Я же расслаблюсь пивом, вкушая колбаски,
И настрою гитару пониже, на два тона сразу,
Чтобы пальцы не мучать и не рвать загрубевшие связки.
Поначалу аккорды будут даваться непросто
Из-за отсутствия практики и присутствия в пальцах артрита.
Наивные тексты восьмидесятых и девяностых,
И даже семидесятых —мною ещё не забыты.
Позже тапёр возвратится, и мы, пожав руки,
Разойдёмся неловко в пределах маленькой сценки.
Он вернётся к фано, чтобы вновь наколдовывать звуки,
Я же к пиву вернусь наслаждаться самооценкой.
Руки точно не те, да и голос, увы, не желает
Брать, как хотелось бы, чётко высокие ноты.
Радуюсь больше тому, что не забывает
Сердце ушедшие радости и прошедшие годы.
* * *
Пав во вселенскую скорбь,
Кляня от усталости вечер,
Спину, прошу, не горбь,
Пошире расправь плечи.
Должен же воздух ночной
Помочь с просветлением думы.
Днём досаждает зной,
К вечеру – мир угрюмый.
В свете ли фонаря,
В безветрии или под ветром
Ночью приходят не зря
Мысли о чём-то светлом.
* * *
Сколько их было, учи́телей,
И по пустыням водителей,
Алчущих в серой тьме.
Только мы их не видели
В первой шеренге строителей
Градов на холме.
* * *
Завернуть бы в лаваш вместе с зеленью
Передержанную надежду,
Обезвоженную адской теменью
Неприятностей бывших прежде.
Завернуть, освежающим соусом
Окропить, усладить, оки́слить.
А надежду без лишних фокусов
К несущественному причислить.
О деталях
Мир бесконечен, безмежен, фрактален —
Как дивный небесный чертог.
Кто-то считает, что – дьявол в деталях,
Кто-то считает, что Бог.
Кто-то твердит, что не в том и не в Этом,
Считая, что – вовсе ни в ком.
…Если ж детали доверить поэтам,
Они изойдутся стихом.
Они надеталят изящные рифмы
И вычурные словеса.
Детали… Когда погружаемся в них мы,
Рождаются чудеса.
Только в скопленье чудес непонятных
Деталей не разглядеть.
С ними мы в рай попадём или в ад ли,
Нам этого не узреть.
* * *
Ткни
Нос
В дни
Грёз.
Смел
Стих,
Зрел,
Лих.
