Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.)
Молодьба, веяние. Мишкина пропажа
В селе: на гумнах, на токах около овинов, повсеместно, идёт молотьба. Привезённые из поля ржаные снопы, кто обхлыстывает, кто цепами молотит, кто лошадьми мнёт, а Крестьяниновы, распустив снопы, превратив их в солому на колеснице обмолачивают. Всюду идёт трескотня и гроханье веялок, поле молотьбы, люди провевают рожь и другое хлебное зерно. По приближённым токам, обслуживая веялкой, Василий Ефимович послал Ваньку. Дело Ваньки заключается в том, при перемещении веялки (которая устроена на колёсах) на другой ток, для обслуживания другого хозяйства, Ванька, как уже спец по установке должен правильно подобрать веялочные решета и установить веялку по ветру, чтобы мякину и пыль ветром относило в сторону. При окончании с хозяев веяния Ванька должен взять за пользование веялкой кружку зерна (весом в фунт) 1/40 с каждой меры, чистого отвеянного зерна. Люди, пользовавшейся Савельевой веялкой на то, что столько берётся за эксплуатацию веялки, не обижались, потому что на веялке зерно отвевается от мякины и прочих примесей гораздо лучше, чем лопатой на ветру, так что вполне удобно для людей и для хозяина веялки выгодно. После того, как веялкой было чисто и быстро отвеяна обмолоченная рожь на току Трынковых, Иван Васильевич далее с наивностью выговорил Савельеву:
– По-моему, ты, Василий Ефимыч, маловато берёшь за веяние-то: – фунт с меры. Ведь при веянии лопатой на току, немало порассоришь зёрна без проку и качество веяния лопатой-то, сито!
– Худую совесть надобно иметь, чтобы непомерно обдирать своего же односельчанина, Мироедом назовут! – с чувством благосклонности к людям отговорился Василий Ефимович, поднимая обмолоченную вилку на сушила.
К вечеру этого дня Василий Ефимович, входя в избу со двора, как бы извещая семью сказал:
– А денёк-то здорово поубавился, давайте, пока засветло-то, поужинаем, а то мухи того гляди в рот влетят.
Ужинали в полумраке, огонь из экономии керосина не зажгли. Ели торопко, перекидываясь между собой отдельными, малозначительными фразами. Вперемесь со стуком ложек, пересмеивались. Находясь в добром расположении духа, Василий Ефимович, шутил и, балагуря, закатывался весёлым смехом, отчего в горле у него поперхнуло, он закашлялся до слёз, а потом стал безудержно чихать. После ужина, на столе остались жирные и молочные брызги, съестные отходы, пожива для надоедливо гудевших мух.
– Эх, что-то у меня затошнило, – вылезая из-за стола, проговорил Василий.
– Уж не муху ли съел, – стирая со стола, отозвалась Любовь Михайловна.
В семье Крестьяниковых свои заботы. Так же вечером, сидя за ужином, дед как бы между прочим высказался:
– У нас в огороде дыра в заборе, надо её завтра заделать, а то лазят ребятишки в сад, за яблоками, всю картошку примяли! И гряды истоптали!
– А вон, у Якова Забродина, бают, все подсолнечники в огороде повырезали! – высказался Панька.
А это хищение, не обошлось без его рук. Существует же в селе такая дурацкая привычка у ребят-подростков, лазить по чужим огородам и садам с целью поживы за счёт чужого труда. Хотя и есть огурцы и морковь в своём огороде, но соблазнительно воровски залезть в чужой огород, поломав плети нарвать огурцов, без всякой жалости надрать моркови, вытоптав гряды. Особенно соблазнительны яблоки. Яблоки растут не в каждом огороде, так что полакомиться яблоком вряд ли кто из парней откажется. Красно-румяные яблоки, дозревающие на яблонях, так и манят к себе, так и соблазняют. Залезь, сорви и ешь! Хозяева же этих яблок из соблюдения традиции яблоки не срывают до Преображения, праздник, который 6/19 августа. Вот тут-то для воришек и лафа, делать набеги на сады. По-воровски пригибаясь, чтобы быть незамеченным, ребятишки, позадь сараев, по картофельникам и конопляникам, опасливо озираясь крадучись пробираются и врываются в чужой сад. Второпях, ломая кусты, набирают и набивают яблоками карманы и запазухи. Опустошение яблоней стараются делать хотя и второпях, но втихомолку и бесшумно. Но иногда кусты яблоней, не выдержав усилий налетчиков с треском ломаются, отчего у воришек сердце в пятки уходит. А уж если где-либо скрипнут ворота, то тут и вовсе перепуг, удирают, сломя голову! Если приходится удирать через забор, то частенько воришки зацепляют своими рубахами и портками за гвозди, материя «трень», и глядишь рубаха располосована от самого пупка, до самой шеи. Бывали случаи, заторопившийся воришка и вовсе оставлял свои портки красоваться на тычинке забора, за что от домашних своих получал лупанцу.
Хотя Панька и славится спецом быть непрошенным гостем в чужом огороде, и как в отместку ему, частенько, ребята, набравшись смелости и отваги, забирались и в их сад за яблоками. Хотя и предательски шуршит ветер, перелистывая чёрствые подсолнечниковые листья в Крестьяниновым огороде, но ребятам всё же удаётся наполнить яблоками карманы и убежать с добычей. И как бы в знак удачного набега на сад, ребята потаённо начинают бросать камнями в железную крышу их дома, выбивая этим звуковой эффект. После чего обычно выбегает дед с дегтярной мазилкой со двора и громко ругаясь, кричит:
– Супостаты! Догоню, сокрушу!
А в праздник Преображенья по улицам села то и знай проезжают лошади с возами яблок. Приехавшие из Салалей мужики продавать яблоки, то и дело оглашают улицы села Мотовилова, громко крича:
– Яблоков! Яблоков! Кому надо яблоков!
– А почём яблоки-то?! – спрашивают Мотовиловцы у яблочников.
– Фунт на фунт, на рожь, а на деньги три копейки за фунт!
– Эх, кажется опять по улице салалейский мужик с яблоками едет, надо купить фунтов пять! – проговорил Василий Ефимович, заслышав голос яблочника, направляясь на дорогу с корзинкой и с пятиалтынным денег в кармане.
– Вот так бы и накупали все себе яблоков-то, ведь их продают, так нет, надо в чужой сад залезать и воровать! – ворчал дед Крестьянинов, сидя у своего дома на завалинке.
К нему в это время подошёл внук Мишка, разодетый по-жениховски и по-праздничному.
– Вот взяли антихристову моду, ходить штаны навыпуск и рубаху нараспашку! – обрушился дедушка на Мишку. – Раньше вот про таких-то хахалей песенку пели: «Чижик-пыжик, где твой дом? На базаре под г-м. Барин ехал, раздавил, Чижик выбег, да за ним…». Надел на башку-то вместо картуза какой-то чемуральник и думаешь, что гоже! Пристала она тебе, эта самая белая кепка, как к корове седло! – не унимаясь, укорял дед Мишку… – А ну-ка дыхни на меня, напоролся, наверное, накурился?! Как ото пса табачищем прёт. Эх вы, анафемы! – язвительно точил словами внука дед.
А ночью, когда Мишка, пришедши поздно с гулянья, в погребушке спал, как убитый, дедушка подкрался и, утащив, припрятал Мишкины штаны и рубаху. Мишка всполошился не на шутку, когда, проснувшись, обнаружил, что одежда украдена ночью ворами. Всполошились и бабы, Анна, мать Мишки, взбулгачила соседок: Любовь Михайловну и Дарью с Настасьей.
– Да он где влез, вор-то? Ведь погребушка-то была изнутри-то заперта! – настоятельно допытывалась Дарья.
– Видимо, через дверь, Мишка-то, наверное, придя с гулянья-то позабыл запереться-то, вот и получилась оказия! – с тоской на сердце глаголила Анна.
– Вот это, видимо, ухач? – дивилась на смелость вора Дарья.
– Да, от пожара хоть икона есть, а от воров да жуликов и иконы-то нет, вот они и обнаглели! – высказалась о случившемся бабушка Дуня.
– А как напрештово на нас со Степаном в дороге разбойники-грабители напали, когда мы с ним с извозом в Урюпин ездили, – вступил в разговор Мишкин дед, который припрятал Мишкину амуницию. – В ту пору, из Урюпина возвращались со Степаном, спарившись, его телегу продали, а лошадей впрягли в мою телегу.
Вот на лесной большой дороге на нас и напали грабители. Мы со Степаном видим, что дело плохо и давай ударяться на утёк! Я лошадям кнута задаю, стараюсь разогреть в них всю прыть. Степан свою пристяжную кнутом хлещет, а я своего коренника тоже кнутом в галоп вгоняю. Неслись во весь опор, колёса едва земли касались, ветер уши режет. Вдали послышался выстрел, от телеги отщепнуло щепку, мы ещё сильнее приурезали кнутами. И всё же угнали, не поддались разбойникам. Отъехали версты три, остепенились, глядим, а за нами по дороге столб пыли, поднялся чуть не до облаков, – так закончил свой рассказ дед, о происшествии в дороге.
– Недаром ночью, когда я шёл с гулянья, за мной обротушная свинья гналась. Мне ещё тогда помнилось, что это не к добру. Я так перепугался, что кепку на голове волосами приподняло и, видимо, впопыхах-то забыл запереться за собой, – высказывался Мишка, о случившейся беде. – Сперепугу-то я забрался на кровати под чапан и не помню, как заснул и проспал до самого утра, а тут вижу… пропажа, и до сих пор от боязни дрожу и дрожу.
– А ты испей «живой водички» и боязнь-то с тебя как рукой сымет, – предложила Дарья.
– Ты, Мишк, ужо на вечерней заре подскочи ко мне, я в зеркало погляжу, погадаю, кто у тебя это всё украл, – предложила Настасья-знахарка, помогающая людям в отыскивании пропаж.
Отлёт птиц. Собачка «Дед». Пули на войне. За грибами
Лето на исходе вот-вот нагрянет осень. На деревьях появилась первая прожелть отживших листьев. Нахлынет ветерок и глядишь, сорвавшийся со своего места, берёзовый жёлтый листок, подобно осторожной птичке, кувыркаясь в воздухе, постепенно падает, как бы выискивая себе место на земле. Над селом, высоко в поднебесье, угловым строем пролетела первая вереница отлетающих на юг журавлей. Изредка перекликаясь, они издавали свой скрипуче-тоскливый клик, напоминающий о приближении осени.
Панька Крастьянинов, как большой знаток забавных приключений, рассказывал своим друзьям-товарищам, Ваньке и Саньке, как яко бы он видел, как два журавля в полёте в воздухе заботливо подхватили раненого изнемогающего своего товарища, стараясь помочь ему. Но, видимо, вконец, обессилевший журавль, спирально спланировав сел на поле, невдалеке от села. Ребятишки с улицы Курмыш яко бы, заметя это хлынули в поле и, подобрав журавля, принесли его домой. Санька с Ванькой поверили, а было ли это в действительности, никто из ребят не знал.
Стрижи уже улетели, а ласточки всё ещё резвясь, летают над озером и селом, и они, собираясь в большую стаю, тоже готовились к отлёту, они, кружась над озером, справляли свой прощальный концерт, дружно щебеча и в воздухе кувыркаясь.
– Погодите тут меня, я схожу по своей надобности, вон в промежку! – сказал Панька товарищам, а сам скрылся в промежках между мазанкой и погребушкой. Присевши, Панька кряхтел и тужился, выдавливая из себя лишний «груз» опорожнившись, он по привычке своей вытер пальцем себе зад, а чтобы избавиться от прилипшего к пальцам кала, он с силой встряхнул рукой, больно зашиб о забор палец. Морщась от боли, Панька всунул зашибленный палец в рот, отогревая его, а вспомнив, что палец-то грязный, долго плевался, ругая себя за забывчивость. Выйдя из укрытия и завидя бежавшую по дороге маленькую собачонку, Панька фигуристым свистом подманил её к себе. Ребята дружелюбно приласкали собачонку, торжествуя, гладили её.
– Давай, присвоим её! – предложил Панька,
– Давайте! А как мы назовём её? – высказался Ванька.
– Шариком! – отозвался Панька.
На том и порешили ребята. Они перво-наперво решили накормить собачку и всей ватагой вломились в дом Паньки, разумеется и собачка вбежала в избу за ними. Собака в доме Крестьяниновых пробыла сравнительно не долго, пока бабушка Дуня отыскивала в чулане кочергу, чтоб её выдворить, и дедушка слезал с печи, и, указывая на растворённую дверь, притопнув на собаку, крикнул:
– Вон!
Собака, прижав хвост, повинуясь дедову приказу, вышмыгнула в сени незамедлительно. Панька за собачкой выпорхнул следом и чтобы она не убежала совсем, стал её ловить. Собака, огрызнувшись, больно укусила Паньку в руку. С досады Панька поддал собачке пинка, и та с визгом выскочила на улицу.
– Что? Додразнился собак, получил по заслугам? Получил за храбрость?! – издевательски стал насмехаться дед над Панькой. – Эх ты, дуралей! Да не дрыгай ты ногами-то!
– Ай, больно! За собаку ругаете, с самодельными ружьями заниматься не велите! Так чем же нам в детстве забавляться-то? – с гневом и обидой высказался перед дедом Панька.
– Хоть бы на войну угодить, да там пули взаправдашние подбирать после боя! – мечтательно добавил он.
– Эх, глупцы! Молокососы! Вот погодите, вырастите большие, силком попадёте на войну-то. Там дадут вам в руки винтовку, а в ней весу с батман будет, эх, как надоест таскать её; да её там не бросишь, заставят поднять! Тогда вспомните мои слова, спохватитесь, да будет поздно! Понимаете ли, вы это, олухи! Разбойники с большой дороги! – строго, но не злобливо высказался перед ребятами дед. – Вон, бают, в лесу больно грибов много, а обилие грибов всегда к войне бывает! – как бы между проговорил дед. – Завтра, пожалуй, я вознамерюсь в лесок за грибами сходить.
– Деденьк! Возьми меня тоже за грибами с собой!!! – обрадовавшись такому известию, встрепенулся Панька.
– До завтра-то ещё дожить надо! – укротив Панькин пыл, спокойно проговорил дед.
На второй день Панька с дедушкой в лес за грибами отправились спозаранку. Дед повёл Паньку во второй лес, за реку Серёжу, на свои приметные грибные места. Находившись до устали, обедать сели около родничка – холодной лесной живительной воды. Из-под вывороченной ветром седой ели, с хлопотливым люлюканьем по мелким камешкам сочится родничок, здесь берёт начало лесной приток реки Серёжи.
В этот день Санька Савельев, никого не взяв с собой, тоже отправился в лес по грибы. Он единолично намеревался посетить в лесу своё излюбленное место в надежде набрать корзинку рыжиков. Лес встретил Саньку благодатной тишиной, его обдало смолистым запахом сосновой хвои. Над самым носом у Саньки принялась безотвязно кружиться надоедливая муха, где-то вдали надрывно каркала ворона, зазывая дождь. На рыжиковом месте Санька грибов не нашёл, он вынужден углубиться подальше в лесную глушь. И там грибы как на зло попадались редко, так что Саньке пришлось обойти большое лесное пространство и немножко поплутать в отдалённом лесу за Серёжей.
Набрав с полкорзинки разногрибья, Санька случайно вышел на кардон жданчиху, а от него вдоль дороги направился к Серёже – его уже объяла усталость и томительная лень. Около Серёжи отдыхали от устали дед и Панька, около их наполненные с верхом грибами стояли лукошко и корзинка.
– Грибов в лесу – уйма, а в одном месте мы наткнулись на станицу подгрузков, вот по целым кузовам набрали, – не без гордости хвалясь, встретил такими словами дед Саньку и кивком головы указывая на полнёхонькие кузова грибов.
– Да у тебя сверх лукошка-то, целое лукошко будет. Вон какой верх-то ты увязал! – не без зависти отозвался Санька.
– Да мы с Панькой немножко сплоховали, – с видимой шуткой заметил дед.
– А что? – перепросил его Санька.
– Надо бы косу с собой захватить.
– А куда она тебе спонадобилась, или сенокос углядели?
– Да нет, вручную грибы-то собирать натужно и неспоро, так мы бы их косой-то с воз накосили.
– Неужто столько их было? – ужаснулся Санька.
– Вот спроси у Паньки, он скажет.
– Как бы война не завязалась, грибы всегда к войне. Как напрештова, кажется, в тринадцатом году! Грибов было полное изобилие, – с чувством угадывателя глаголил дедушка. – И грибы-то в лесу надо собирать умеючи, без ножа за грибами не ходят. Грибы не надо рвать из корня, а надо осторожненько подрезать ножечком, чтоб сохранить в земле грибницу.
– А я, дед, на этот счёт имею другое понятие, об этом я где-то в журнале вычитал. Вот ты баишь, – срезая гриб, ты сохраняешь грибницу, а я, вырывая с корнем гриб, обрезаю корешок, держа его в руках, и отбрасываю корешок в сторону. Этим я и грибницу сохраняю и грибы рассеваю. Ведь где рос гриб, там так и так остались грибные споры, а там, где упал обрезанный корешок, образуется новая грибница!
Дед, слушая вполне логичное рассуждение Саньки, не стал ему возражать, а только спросил:
– А что у тебя в корзинке-то грибов-то мало?
– Да я облазил, изшвырял почти весь лес, а грибов так и не нашёл вдоволь. Там грибов оказалось меньше, чем около края, – опечаленно проговорил Санька. – Недаром вчера я от Булолейки слыхал, она баила: «Ходила, говорит, эта в лес и не принесла ничего. Нет говорит, гриба, да и только!»
– Ну уж пускай она не врёт, понапрасну лясы не точит! Сам видишь, по сколько мы с Панькой набрали! – утверждал дед.
– Оно, конечно, грибы-то в лесу и есть, да я забрёл в такую чащобу, где комарья тучи, а грибов нету. Да тут ещё как нарочно глянь вверх, а белка карабкается по сосне к верху, к самой вершинке. Любуясь ей и преследуя, куда она ускачет, я и окружился совсем и умучился, что хоть караул кричи! Ладно я вскорости на кардон набрёл, а то бы…
– А я вот никогда в лесу не плутал, потому что надо по муравьиным кочкам ориентироваться. Пойдёшь влево, на железную дорогу наткнёшься, пойдешь вправо – на Криушу набредёшь, а если назад повернёшь, то непременно к Серёже выйдешь! – поучал ребят дед. – Правда, однажды сплоховал, обкуралесил весь лес, инда изустал, ноги повиноваться перестали, выбрел на поляну, смотрю – селение. Я-да к нему, спрашиваю попавшего встречь мужика.
– Это какое село-то?
– Румстиха! – отвечает тот.
– Эх, далёхонько я, видно, позабрёл, плутая по лесу в бессолнечный день, – рассказал дед про себя.
А про котомку дед промолчал. Когда, будучи ещё совсем в юности, возвращался он из Нижнего Новгорода с Ярманки пешком с котомкой за плечами. Решил пойти наикратчайшим путём, напрямик лесной дорогой. День клонился к исходу, а в лесу совсем завечерело. В лесном полумраке, за его котомку зацепился сучок сосны, сдёрнув её с плеч. С чувством испуга до вздыбления волос он, не оборачиваясь, припустился бежать, думая, что котомку-то с плеч сорвал вор-разбойник. Дома обдумавшись, наутро он решил сходить на место происшествия, оказалось, его котомка валялась невредимой на том самом месте, где сдёрнуло её с плеч кустом. Об этом-то и утаил дед…
– От тебя Саньк, в хозяйстве, никакого приполну нет, а только один голый убыток. Ведь только подумать надо, полдня проходил, прошалберничал без дела, а грибов не принёс! – таким укором ещё у порога встретил бранью отец Саньку. Только и глядишь, как бы от работы увильнуть, от дела отлыниваешь, бездельничаешь целыми уповодами! – А откуда бы всё бралось? Ведь не с неба всё валится, надо везде руки прикладывать. И на что только бьёте, на что надеетесь! Под лежачий-то камень вода не течёт! – поучительно и ворчливо бранился отец.
Санька, сознавая свою вину, молчал, а потом не выдержав, стал оправдываться перед отцом:
– Какой-то олух в лесу непрошено и нахально вторгся в мои грибные владения и побрал все мои грибы и мне ни одного гриба не оставил. После-то я излазил почти пол леса и ничего не нашёл, вот и пришлось домой возвернуться, с почти пустой корзинкой, – закончил свою оправдательную речь Санька, отмахиваясь от надоедливой мухи-жигалки и, вывалив из корзинки свои грибы, он принялся за чистку и сортировку их. – Эх, я и устал! – неосторожно высказался Санька.
– Ты что, камни ворочал что ли?! – упрекнул его отец. – Сходил в лес и устал!
А вечером из Санькиных грибов на ужин сварили отменную похлёбку, которой наелась вся семья. Бабушка Евлинья ела да похваливала. И от матери Санька получил похвалу за хорошие грибки.
– Ну, Саньк, грибы твои вкусны на славу! – похвалил грибы и отец.
Осень. Рыжьё. За дровами. Семион
– Красное летичко прошло и не видели, как! – глядя в окно проговорила бабушка Евлинья. – Листва на деревьях пожелтела, вон, грачи с скворцами собрались к отлёту в тёплые края! – С тоской в голосе проговорила она, наблюдая, как листочки с деревьев срываются, спадая, летят, словно порхающие птички, а стайка скворцов в отлёте, ей кажутся, подобно листьям, летящим с берёзы во время налёта порывистого ветра.
– А после отлёта пернатых гостей и буйного листопада жди, полетят и хлопья белого снега! – навевая зимнюю унылость на ребятишек, продолжала высказываться бабушка Евлинья.
К окну припали и Ванька с Васькой, они с большим интересом наблюдали, как ворона, найдя где-то рыбью голову, уселась на высоком столбе забора. Придавив добычу ногой, ворона деловито принялась толмачить её клювом. Отдельные отщеплённые сухие косточки падали на землю, а которые посмачнее, угождали вороне в рот. Расправившись с находкой, ворона встрепыхнувшись всем телом, клювом пригладила перья на спине и крыльях. Из-под её хвоста на землю выпал извилистый комочек, сдача от находки.
Вот и снова осень, вот и снова картофельное рытьё. Ссыпая в подпола нарытую в поле картошку. Панька с Ванькой занялись забавой. Они подобрали себе по остроконечному пруту и, нанизывая на концы мелкую картошку, размахиваясь прутом буркали картошкой по сторонам, кто дальше запустит. Удачно запосланные картошины летят до самой Слободы. Быть может, угождая кому в голову, кому в окошко! – но Паньке с Ванькой это нипочём, ведь забава есть забава, детское наслажденье. Ванька, насадив на прутик картошину, пообъемистей и, выйдя на дорогу размахнулся и буркнул: картофелина, сорвавшись, полетела на тот порядок улицы и угодила в окно избы Семиона Селиванова.
Стекло предательски тренькнуло, а из ворот появился сам Семион, который, не замедлив, кинулся за Ванькой, чтобы дать ему взбучку за урон в окне. Ванька испуганно пыхнул к своему дому, пока он бежал и скрылся во дворе, запыхался, как загнанная лошадь, еле отдышался, а от погони всё же успел удачно скрыться.
К вечеру день заненастился, из надвигающейся на село синевато-сизой тучи до самой земли ниспускалась белая грива дождя. В сумерках дождь усилился, а в ночи задождило вовсю. Дорога от дождевой воды залоснилась, а к утру её совсем развезло, стала почти не проезжей. В междуделье, пришедшая к Савельевым шабрёнка Анна, жаловалась:
– У нас картошка уродилась – горох…
После картофельного рытья, которое закончили в установившуюся теплынь «бабьего лета», соблюдая очерёдность, не задерживаясь, грянул октябрь со своей неустойчивой дождливой и холодной погодой. Настала пора буйных ветров с мелким навязчиво продолжительным дождём. Мокнет в поле ничем не прикрытая земля, гуляет по полевым просторам буйный ветер, а в селе в лужах скопившейся дождевой воды, мокнут листья, сброшенные ветром с берёз и вётел. А на дороге непролазная грязь. К вечеру ошалело по ветру мчавшихся на запад густых облаков, образуются небольшие редкие прогалины. На минуту выглянет в эту прогалину солнышко, полоснёт лучом землю и опять скроется. А к утру и вовсе выветрится первый морозец, оденет белесью прижухлую траву, слегка скуёт землю. В такое время крестьяне, завершив полевые работы, хлопотливо стараются, ухетывая свою избу, и затыкают дыры, образовавшиеся во дворах, чтобы скотине было теплее. Бабушка Евлинья, глядя в окно, неторопливо проговорила:
– Завтра студёно будет, вон как окошки-то плачут.
Наблюдая как на улице, подобно ледяным глыбам, по земле бесшумно, плыли тени облаков, причудливо изгибаясь на препятствиях на западной стороне неба. Молодой месяц, похожий на игрушечную серебряную лодку со вздёрнутым носом, одиноко плыл по бледно-голубому вечернему облачному небу!
А с востока на село медленно надвигалось тёмное одеяло ночи. Село окутал мрак ночи, натруженные за день люди спали. Кое-где в окнах поблёскивали желтоватые огоньки, а к полуночи и они погасли. Село затихло… Во дворе у Савельевых молодой петушок (видимо, только что приобрётший часы) впервые пропел, известив людей о полуночи. Но вот что печально, не успел он пропеть своё первое «кукареку», как на утро его поймали, закололи и сварили из него суп для семьи.
– Как плохо, что мы сегодня заленились, в лес за дровами не поехали! – сокрушаясь, высказался Василий Ефимович, крестясь, вылезая из-за стола после обеда.
– Пока за теплоту надо дровец запасти и двор утеплить. Пойду, запрягу, а ты Ваньк, собирайся, мы с тобой живо в лес съездим, дров воз привезём, – сказал отец, выходя во двор. – Вечно вы куда-нибудь запрягите варьги мои, – ворчал Василий Ефимович, отыскивая в печурках свои варежки.
– Куда клал, там и бери, – раздражённо вступилась Любовь Михайловна.
– Я их в печурку клал, а тут их уж нету!
– Найди, я укажу! – шутливо отговорилась Любовь Михайловна.
– Ты, отец, в лес-то на подмогу-то возьми Миньку. Что толку в Ваньке-то, ведь он ещё совсем ребёнок, какая в нём силёнка-то, ты его и так работой заневолил, парень расти перестал! – с жалостью заступилась мать за Ваньку.
– Ничего! – мы и с Ванькой дров быстренько накидаем…
Из села выехали быстро. Едя по гоновой дороге, Ванька, сидя в телеге, с интересом наблюдал за тем, как в глубоких осенних колеях колёса волнами гнали вперёд грязную воду. Вскоре въехали в лес. Не найдя в первом лесу подходящих дров, Василий Ефимович, решил поехать за реку Серёжу. В стороне от дороги виднелась поваленная бурей толщённая ель, её вырвало с корнем. Корни с вывороченной землёй, на фоне деревьев торчало мрачным щитом.
– Вот, пожалуй, мы эту ель и разработаем на дрова, – сказал отец Ваньке, подъезжая к буреломной ели.
Залежалую, тоже когда-то сваленную бурей, древесину уже поеденную короедом и жучком-дровосеком Василий Ефимович забраковал, а эту ель счёл для дров подходящей. Взяв в руки топор, отец принялся обрубать сучки, а Ванька – оттаскивать их подальше в сторону. Обрубив сучья, отец с Ванькой начали работать пилой, распиливая ель на кряжи по длине телеги. Где-то в стороне, подрубая дерево, предательски звонко звенел топор.
– Вон, кто-то с корня подрубает дерево! – проговорил отец Ваньке. – Бывало в старину, схорони бог, чтобы с корня свалить дерево, строгость в лесу была непомерная! – осведомил отец Ваньку о строгости лесных хозяев. – И в то же время у крестьян был свой лес, который бережливо сохраняли, боялись срубить надобный грабельник или черенок для лопаты.
Пока пилили кряжи на телегу, Ванька разогрелся и даже вспотел от натуги, а когда тронулись в путь домой, Ванька стал зябнуть и дрожать от холода.
– Эх, ты, зяблик! Дивуй бы зимой, осенью озяб! А ещё мужиком называешься! – незлобиво упрекал отец Ваньку.
У реки Серёжи догнали Семиона Селиванова, он на своей пегой кобыле тоже вёз воз дров. Перед препятствием, у реки Семионова кобыла остановилась, и ни с места: ни туда, ни сюда, ни взад, ни вперёд. Имеющая изнурённый вид лошадёнка, впалые ребристые бока, острые выступы кострецов, редкий отмызганный хвост, чтобы не упасть, ноги врастопырку.
– Осторожно переезжай реку-то, а то тут промытая водой круча, телега может перевернуться! – предупредил Семиона Василий Ефимович.
– Я и так гляжу, как бы не засесть в реке-то, да не обломаться, засветло бы доехать до дому! – мечтательно отозвался Семион.
При проезде через реку после дождей, переполненной водой, лошади воды оказалось по брюхо, да и сам Семион, сидя на возе, замочил обутые в лапти ноги. При выезде из воды на берег, Семион усиленно стал наддавать лошади кнута, послышались звуки тупого шлёпанья кнута о мокрую спину лошади. Пеганка, собрав все свои силы, натужно выволокла воз на крутой берег реки.
