Иван Васильевич Шмелев
История села Мотовилово. Тетрадь 9 (1926 г.)
Аэроплан. Автомобиль Рахвальского
В среду 24/VI в день святого Иоанна Предтечи, а по-народному – Ивана Купалы, по улице Мотовилова, взбудоражив придорожную пыль, промчался автомобиль. Гулявшие до этого на улице куры, завидя его, всполошено с криком и кудахтаньем разлетелись в разные стороны. Ребятишки – Панька, Ванька, Санька, завидев пропыхтевший выхлопами мимо автомобиль, понеслись за ним следом в надежде, что он должен остановиться около сельсовета.
Бежа, Ванька провозгласил:
– Эх, гоже пахнет!
– Это бензином пахнет, – отозвался бежавший впереди Панька.
Подбежав к избе-читальне, они обнаружили стоящий около её автомобиль. Обступив машину вокруг, ребята внимательно и с большим интересом стали её осматривать, ведь автомобили-то они видят впервые, и он для них в диковинку. Аэроплан они и то часто видят, хотя не близко, как этот вот автомобиль, а в воздухе, обычно первыми заслыша гул и завидя самолёт, дружно выбегают на улицу и извещающе горланят: «Ироплан летит! Ироплан летит!», вызывая этим криком на улицу народ. Тогда из домов выбегают и млад, и стар.
Вскоре автомобиль задом выехал на дорогу и, развернувшись, покатил по улице, поднимая пыль, фыркая клубами синего дыма. Из избы читальни (где в одной половине здания находился сельсовет) вышел председатель, за ним следовал незнакомый человек в очках, в кожаной тужурке и с чемоданчиком в руках.
– Ребятишки! – обратился председатель совета. – Вы случайно не с Главной улицы?
– Да! А что? – за всех отозвался Панька.
– Вы знаете, где Настёнка Булатова живёт?
– Знаем!
– Ну, так вот, отведите этого товарища к ней на квартиру.
– Айда! Пошли!
И в сопровождении троих ребят незнакомец зашагал по улице, а потом по тропинке берега, вдоль озера.
– Ну и село у вас красивое! Какая высоченная церковь! Какая добротная школа, а болото какое красивое! – с восхищением удивлялся незнакомец.
– Это не болото, а озеро! – горделиво поправил незнакомца Панька.
– Дяденьк! А ты откуда? И зачем к нам в село приехал?
– Я из Нижнего Новгорода, приехал на автомобиле. Вы ведь видели его?
– Видели! – хором ответили ребята.
– Хороша машина! – восхищённо подметил Панька.
– Ну, так вот, меня к вам в село прислали, чтоб организовать промартель. У вас чем мужики-то занимаются? – спросил он у ребят.
– Кто чем. Которые пашут, а которые детские каталки точут, – как старший ответил Панька.
– Коляски, значит?
– Даа!
– А кому они свои коляски-то сдают?
– Кто кому: Лабину, Павлову, Цапаеву, Васюнину, попросту – тресту, – деловито разъяснил Панька незнакомому дяденьке. – Ну вот и Настёнкин пятистенный дом, у неё пристенок-то пустует. Ступай крыльцом, она, наверно, дома, – сказал напоследок приезжему Панька.
И все ребятишки разбежались по своим домам, чтобы известить домашних о новости. Ванька, отворив дверь избы, и с порога впопыхах, словно за ним гналась стая собак, возвестил:
– А к Настёнке какой-то мужик приехал!
К вечеру этого же праздничного дня к сидящим на завалине мужикам подошёл Настёнкин квартирант.
– Здравствуйте, мужики! – вежливо поприветствовал по интеллигентному, опрятно одетый, в чёрной рубахе (с множеством пуговичек) в очках, с чисто выбритым упитанным лицом, с пышными усами незнакомый, лет сорока человек.
– Доброго здоровья, уважаемый гражданин! – по русскому обычаю, низко поклонившись, ответил за всех дедушка Крестьянинов.
– Просим милости на беседу к нам, не знай, как вас звать-то, – по примеру, также кланяясь, сказал Фёдор.
– Ну-ка, Олёшк, уйди с места, дай человеку сесть! – прогнал с места Фёдор сына с завалины.
Василий Савельев, Иван Федотов, почтенно подвинувшись, расширили место для гостя.
– Меня зовут Филимон Захарович, а фамилия моя Рахвальский, будем знакомы, – присаживаясь на завалину официально сказал приезжий.
– По какому случаю в село к нам понаведовали? – с уважением и тактом поинтересовался Василий.
– Меня к вам прислали из Нижнего, промартель организовать из кустарей, чтоб вы свою кустарную продукцию сдавали не частникам, а в организацию, – коротко пояснил Рахвальский мужикам.
– Вот это дело! А какая нам от этого выгода будет? – с недоверием глядя на Филимона, полюбопытствовал Иван.
– Организованно-артельно будете работать, а мы будем вас снабжать липой, краской, клеем и прочим, – ответил Филимон.
– Это безлошадникам на руку, а нам? Мы запряжём свою лошадку и ширк в Пустынь за липняком, а то жди, когда его привезут, – с сомнением высказался Иван.
– Это верно! – поддакнули и Василий с Фёдором.
– Да нам и так неплохо: сдашь Лабину каталки, он и деньги-то на дом принесёт, а в артеле-то с заработанными деньгами нахлопочешься, – добавочно высказался Василий.
– А вы по чём их принимать-то будете? – спросил Иван.
– И мы можем вам деньги на квартиру принести, если, конечно, пожелаете, а цена вашему изделию будет определена особо, – многозначительно ответил новичок. – А вообще-то у нас цель есть и другая: на селе по всей России повести культурную революцию, всемерно изживать темноту, невежество и бескультурье, – с подробностями пояснил мужикам Рахвальский.
– А, по-моему, получится на пользу единицам, в ущерб народу. Нам от этого никакой выгоды не будет, выйдет одна прокламация и только! – с недоверием к новому зачинанию высказался Василий.
– Всего скорее хотят от воли отбить. Поживём – увидим! – сказал своё слово и Иван.
Меж тем, стало уже совсем вечереть, на село стали постепенно надвигаться сумерки. Девки, сидевшие на брёвнах, запели песню. По дороге к ним подходила ватага парней-женихов: Мишка, Ковшов, Панька.
– Ребя! Давайте у девок титьки щупать! – предложил кто-то из них.
– Давайте! – согласились остальные.
– Какая дикость! Какой животный инстинкт, – проговорил Рахвальский, заслышав уговор парней.
В воскресенье накануне Петрова дня к Савельеву дому на лавочку для беседы собралось много народу, мужиков и баб, благо, хозяин Василий Ефимович предусмотрительно и услужливо изготовил во всю ширь палисадника сиденье, а если кто не поместится на нём, он для таких вынес со двора ещё и скамью. В средине уселся сам Василий, рядом с ним поместился Филимон Захарович, рядом с ним Фёдор, дальше Иван Трынков, по другую сторону расселись Иван Федотов со своей Дарьей, а дальше Яков, Осип Семион, тут же присутствовали бабы и Алёша Крестьянинов. Как и обычно, где народ, там и непринуждённая деловая беседа на различные темы хозяйственно-бытовой жизни, сельской действительности. Здесь полная свобода слова, говорят все кто чего знает и кто о чём думает, соблюдая, конечно, правила субординации и пристойности. Тут есть постоянные ораторы, очередь говорить всегда за ними, и есть такие, что за всю беседу не проронит ни одного словечка, он только сидит и молча слушает.
Особым уважением среди беседующих стал пользоваться Настёнкин квартирант Филимон Захарович. Он и видом своим приятен и знаниями своими восхитил мужиков и баб. От Настасьи молодые бабы уже разузнали, что он от юности своей холостяк, да ещё в поведении своём какой-то вегтальянец.
– То-то, по упитанности вывески его, можно догадаться, что он весь век хорошо питался и попивал чаёк с медком и кренделями! – судачили меж собой бабы, любуясь его холёным лицом.
– Вон, слышь, бают, к нашей Земле какая-то планета приближается, – воспользовавшись временным междусловьем, сказала Дарья.
– Не планета, а комета, – поправил её Рахвальский.
– Ну, ин комета, всё равно страшно. А ну-ка да она упадёт на нас, тогда что будет? – с печалью в голосе добавила Дарья.
– А что это за комета? – поинтересовался Василий у Филимона Захаровича.
– Это небольшого размера небесное тело, наподобие луны, только кометы всегда бывают с хвостом, она в межпланетном пространстве летит и искры от неё сзади сыплятся.
– А может она нас хвостом своим задеть? – полюбопытствовал Фёдор.
– Если только хвостом, а головой вряд ли, – успокоительно произнёс Филимон.
– Сгорим все, – высказала общее опасение Анна.
– Мы то уже пожили, а вот наши с вашими ребятишки жалко, они ещё ничего не видели на вольном свете, – с болью на душе сказала Любовь Михайловна.
– Это ещё хорошо, если она нас настигнет зимой, а ну-ка летом да в сенокос, всё село погорит, – полушутливо и полусерьёзно вставил в речь своё слово Яков.
– И в жнитво, пожалуй, не лучше будет, снопы могут вспыхнуть, – сведя беседу на шутливый тон, подметил молчавший до сего время Семион.
– Так и так гоже! – горестно вздохнув заметил Иван. – А ну-ка да она Земли коснётся хотя бы и хвостом – сметёт всё, что на Земле есть, и деревья, и постройки, да и нам несдобровать!
– Хотя и некогда мне, домой спешу и мимо бы вас мне пройти, да гляжу, вы что-то пригорюнились, дай, думаю, зайду, вашу печаль рассею, – с такими словами подошёл к толпе беседующих шедший по дороге Николай Ершов.
– Да вот мы тут про комету разговорились, как бы она нам чего плохого не настряпала, не дождавшись слов от пожилых, вперёд всех выпорхнул со своим болтливым языком Алёша.
– Да я тоже об этом мозгливо задумываюсь, – начал свою речь о комете Ершов, – только приходится успокаиваться предсказанием учёных, – как знаток астрономии добавил он.
– А что они пророчут? – полюбопытствовал Иван Трынков.
– Они зря-то нас не пугают. Говорят, что комета пролетит хотя и близко от земли, порядка не ближе десяти вёрст, но землю не заденет. – И обозрев всех сидящих, с недоверием задержав свой взор на незнакомце, Николай добавил: – А что самое главное, по словам гастрономов, комета-то пролетит не над сухим местом Земли, а над морем. А ведь всем известно, что земля к себе притягивает, а вода – нет! И искры, которые она будет разбрасывать, упадя в воду, погаснут. Так что, особенно расстраиваться нам не приходится, всё обойдётся благополучно.
– Ну, а горы как? Ведь они выше десяти-то вёрст, – допытывался Иван у Николая, приняв Ершова за знатока в этом деле больше, как Рахвальского.
– Ну что горы! Если комета и заденет за них-то, царапнет гору, как кочку плугом, только вершину срежет, подравняет немножко.
– И откуда ты это всё знаешь? – спросил Ершова Фёдор.
– Я газетку «Бедноту» выписываю, журналы почитываю и в книжонки иногда заглядываю. Вот откудова! – Самодовольно и горделиво проглагольствовал Ершов. – И в голове-то кое-что имею, своим бакланом варю, мозгатурой пошевеливаю. Недаром мой покойный отец, достопочтенный тятенька, хотел меня в ученье отдать в Арзамаское реальное училище. И был бы я сейчас анжинером или агрономом, а то и гастроном из меня получился бы не плохой! – с этими самовосхваляющими словами и отошёл Ершов от толпы.
– Это что за человек? – спросил Рахвальский, когда Ершов скрылся за мазанкой.
– Николай Ершов! – за всех ответила ему Дарья.
– Ну и ну! – удивился Филимон Захарович. – Я всё слушал его, улыбался, едва стерпел от смеха и нарочно промолчал, чтоб не спугнуть растрещавшуюся сороку, да чтоб и его не обидеть. Видать, он много, кое-что, знает и наворачивает через шлею, врёт через дугу, а главное – много от себя выдумал.
Комета от Земли пролетит на очень большом расстоянии и вреда нам, живущим на Земле, не причинит никакого! – заключая разговор о комете, успокаивающе пояснил Рахвальский.
Вскоре к беседующим мужикам с дороги подошёл незнакомый им мужичок в лаптях и, поздоровавшись, обратился к сидящим, предложив:
– Мужики! Может, вам луга для покоса нужны? Ведь завтра Петров день, а там и сенокос начнётся. Я от лесничества и могу вам продать лугов, кому сколько понадобится.
– Неужели луга не надо! Луга нам, крестьянам, всем нужны! – оживлённо проговорил Иван Федотов.
Пришельца дружно обступили заинтересовавшиеся предложением мужики.
– А где они, луга-то? – полюбопытствовал Василий.
– В лесу. Про выездновские луга слыхали?
– Как не слыхать. Кашивали! – вступил в разговор Фёдор.
– Ну, так вот, давайте договоримся – сколько десятин вам нужно, и дело с концом! Цена – пять рублей за десятину. Луга добротные, трава по пояс.
– Ведь недорого! – тряся своей жиденькой бородкой, усмехнулся Иван Федотов.
Расспросив о подробностях, где находятся луга, мужики с лесником договорились, а со вторника решили пойти в лес, осмотреть и поделить их меж собой.
После ухода представителя лесничества, беседа приняла другой уклон и стала затихать.
У мужиков в голове появилась мысль о предстоящем сенокосе.
– Пойду, с чердака косу сниму. Надо поглядеть, наверно, позаржавела немножко, – покидая беседующих, проговорил Фёдор и ушел.
– Гляньте-ка, эт что идёт по дороге-то? – проговорила Анна, первая заметившая какую-то невидаль. – Вроде ряженый, не ряженый, да и время-то сичас не святки, рядиться-то, – с недоумением добавила она.
– Погодите, он сюда идёт, подойдёт поближе, всё узнаем, – устремивши взгляд в даль улицы, проговорила Дарья.
– Три копейки, пара – пятачок! Три копейки, пара – пятак! – одно и то же твердил подходящий мужик, весь обвешанный нанизанной на шпагате сухой воблой.
– Ты нас совсем напугал! Нам подумалось или ряженый, или леший какой по дороге-то идёт! Издали-то не поймёшь, – хихикая, встретил Иван подошедшего вобловщика.
– Почём продаёшь?
– Вам говорят, три копейки штука, а пара помельче пятачок! Дорого не берём, почти так отдаём! Сам бы ел, да деньги надо! – балагуря, шутил продавец воблы.
– А не дороговато ты её продаёшь? – усомнившись в цене, спросил продавца Иван. – Ты вот что, – предложил он продавцу воблы, – давай, уступай! По две копейки за штуку, тогда мы у тебя всю расхватим!
– Вот какой ты дешёвый мужик, – отрицательно качая головой, возразил вобловщик. – Воблу-то надо сперва наловить, потом засолить, затем высушить да привезти из Астрахани, продать, на всё время нужно. Я её сам по копейке за штуку в Нижнем Новгороде брал, там её навалом, горы навалены, поезжай, там и ты по копейке купишь.
– Бабы, давайте брать. Ведь, в сущности разобраться, не больно дорого, тем более, пост ещё не кончился, а семью чем-то кормить надо, – предложила бабам Любовь Михайловна, намереваясь купить десятка два воблы.
– Воблой-то семью не накормишь! – возразила Дарья. – К вобле-то хлебец спонадобится! – деловито добавила она.
– Но всё же, для разнообразия, ребятишки её погложат! – заметила Любовь.
– А мы, восейка, с мужиком в городе тарашки больно хорошей накупили. Что ни таращина, то с икрой! – хвалебно высказалась Анна.
Раззадорившись, не отступая друг от друга, воблу у мужика побрали почти всю. Только один Семион воблы не купил: «Я бы купил, да карман худой!» – шуткой покрыл он своё безденежье. Он нарочно пошебуршил по карманам, говоря: «Хотя я вру, что денег у меня нет. Где-то в кармане был семишник, да он мне на другое дело спонадобится. Вот он, нашёлся, мой медный семишничек, но я его на воблу не променяю. Он мне на спички пригодится. Без воблы-то можно обойтись, а без спичек огоньку, небось, не вздуешь, а кремень с кресалом я давно из кармана выбросил. Что за диво, вроде работаю, редко из хомута выпрягаюсь, а в хозяйстве припылку нет, денег за душой даже целкового нет – воблы купить не на что, а на людей завидно, и мы с Марфой воблы-то погрызли бы!» – так почти сам с собой разговаривал Семион.
Ярморка. Сласти. Забавы. Аттракцион и Ершов
Наступил Петров день (29-е июня по старому стилю, 12-е июля по новому стилю). В селе Чернухе исстари в этот день Ярмонка. В этот день со всей округи, из сёл и деревень, съезжаются и сходятся пешком парни и девки, мужики и бабы, старики и старухи. В этот день, в Чернухе на Ярмонке, веселья и радости, удали и блаженства – на воз не покладёшь и под гнётом не увезёшь! Сюда в Чернуху ради прибыльной торговли съезжаются красные купцы из Нижнего Новгорода и из Арзамаса и навезут всякого товару на потеху молодёжи и на удовольствие пожилым, видимо-невидимо. Тут и карусели – девичья потеха, тут и пятиминутная фотография, тут и разнообразные игры, тут и выпивка, тут и закуска, тут и мороженое, и пугачи – мечта парней-подростков, тут и розовое ситро в бутылках, вышибая пробки из горлышек которых, издают звук как из ружья. Тесновато от народа, торговых палаток и каруселей на Ярмонке, но приехал походный цирк, и место для него нашлось. Размалёванный на все лады рыжий клоун своими шутками-прибаутками занимает, веселит народ. Одним словом, на Ярмонке по дешёвке можешь приобрести всё, что душа желает. Веселись, ликуй, потешайся! Вынимай счастье у смиренно сидевшего на ящике с пакетиками разноцветного попугая, ешь вдоволь, запивай баварским квасом – ублажай душу и тело, и всё это за какие-то пятачки и копейки.
Ванька Савельев со своими друзьями-товарищами Панькой, Санькой и Васькой под водительством брата Саньки направились в Чернуху на Ярмонку. У Ваньки в кармане имелись деньги – пятьдесят копеек, заработанные им во время поездок в ночное. Отец «платил» ему по десять копеек за ночь, пять ночей – он получил полтинник, а это для парня на Ярмонке деньги! Весело переговариваясь дорогой, ребята и не заметили, как быстро дошли до Чернухи, а там вступили на площадь, где нарядного разгуливающего народу было уже, как говорится, кишмя-кишело. Санька брат, имея у себя другие, свои собственные намеренья, вскоре отошёл от ребят и скрылся в бурлящей ярморочной толпе. А ребятишки остановились у школьного здания, на парадном крыльце которого размалёванный разными красками с рыжими волосами клоун-карлик, призывно крича, смешил и разными шутками и прибаутками забавлял народную толпу. Время от времени он как-то искусно вздыбливал свои рыжие волосы, истошно орал, своими фокусами и проделками удивляя и смеша публику. Стоявшая на дороге толпа зевак весело смеялась. И ребятишки, заинтересовавшись, поразинув рты, наблюдая, смотрели на клоуна с неиссякаемым интересом. В разнаряженной шумной ярморочной толпе Наташка Статникова, ища глазами Саньку Савельева, и не найдя, подошла к Ваньке и спросила: «Ты не знаешь, где ваш Санька?»
– А куда он тебе? – спросил ее Ванька.
– Да он хотел меня на карусели покатать, а найти я его никак не могу.
– Народу-то вон сколько! Где-нибудь там ищи, около фотографий, – отговорился Ванька.
Наглядевшись на клоуна, ребята влились в толпу народа, которая неторопливо разгуливалась по торговым рядам палаток и торговли прямо на земле и с рук. В первую очередь Панька с Ванькой отхватили себе по пугачу и по десятку пробок к ним, уплатив за это всё по пятиалтынному. Испробуя их бой, ребята выпили по полбутылки розового ситро, а потом, купив мороженого, полакомились им.
В знойном воздухе то и дело раздавался призывной голос зазывал, которые, рекламируя свой товар на Ярмонке, приглашали к своим палаткам, а также слышны были и завлекающие призывы разнообразных игр: «Здесь у меня на моей вертушке-рулетке каждый может выиграть: за копейку – пятак; за пятак – четвертак; за гривенник – полтинник; за полтинник – два рубля с полтиной!» – кричал игрок в публику, привлекая к себе для игры молодых мужиков и парней. А девки гуртовалесь около каруселей и фотографа. Парни услужливо катали девок на карусели за свои деньги, женихи со своими невестами «на память» фотографировались.
Ребята подошли к заманчивой игре, где на стойке наложено всякой всячины из забавного, сладостного и соблазнительного товару. Нужно уплатить пятак и, испытывая своё счастье, крутнуть за специальный бегунок и ждать, где он остановится. Счастливцу он укажет на предмет, а для несчастливца пробежит мимо. Присмотревшись, Ванька вынул из кармана пятачок, подал его хозяину.
– Я хочу испробовать.
– Крути, – ответил хозяин игры.
Ванька крутнул что есть мочи. Бегунок, обежав несколько кругов и треща по гвоздочкам, указатель остановился.
– Вот это да, вот какой ты счастливчик! – похвалил хозяин, подавая коробку печенья, изготовленную на фабрике «Моссельпрома». Под одобряющий гул приближённой толпы Ванька, раскупорив коробку, стал пробовать печенье, которое оказалось весьма сладким и вкусным. Попробовав печенье, Ванька поделился и с товарищами, дав им по паре штук. Ребята обошли всю площадь, завистливо осмотрели всю торговлю.
Несколько поодаль, в стороне от торговых рядов, на стене амбара прибита доска, а на ней написано объявление, около которого толпится толпа парней и молодых мужиков. Переминаясь с ноги на ногу, нудятся, томятся, соблазнительно поглядывают вверх. Написанное на доске гласит: «Аттракцион «Удача для верхолаза»; затейник – купец Шапиро из Арзамаса. Выбирай любое: самовар, сапоги, ружьё или примус, и только за тридцать копеек!» Что и говорить, заманчиво и соблазнительно не только для парней, но и для пожилых и стариков. Тут в землю врыт гладкий шест высотой метров восемь. Наверху шеста на крест-накрест перекладинах развешены ценные вещи: самовар, сапоги и примус. Уплатив 30 копеек, кто залезет по этому шесту и снимет оттуда любую вещь – вещь будет собственностью этого верхолаза. А для того, чтобы тот, кто залезет на шест и, сорвавшись оттуда, не расшибся, вокруг шеста предусмотрительно насыпан речной песок. Несколько раз порывался Панька вскарабкаться на этот шест и попытать счастья овладеть чем-нибудь из висящих вещей, так соблазнительно для глаз побалтывающихся на ветру в высоте. «Лазил же я у Савельевых во дворе по шесту на сушилах, только тот вроде чуть пониже!» – думал про себя Панька, наблюдая, как один парень лез на шест и, не достигнув верха с метр, начал скользя спускаться с шеста ни с чем.
– Ванька! Дайка взаймы гривенник, у меня не хватает. Я решил слазить! – обратился Панька к Ваньке за гривенником. Отдав 30 копеек хозяину аттракциона, Панька, поплевав на ладони, полез на шест. Крепко цепляясь руками за шест, он по-обезьяньи вскарабкивался всё выше и выше. Притихшая толпа с затаённым дыханьем наблюдала, все взором устремились вверх, ведя бородами всё выше и выше. «Эх, как кошка лезет, язви его в дыхль-то!» – удивлялись в толпе. Паньке осталось преодолеть метр, аршин, вот он уже совсем у цели и, схватив одной рукой примус (он был всех ближе к Паньке), он, сорвав его с места, бросил на песок, к ногам торжествующей толпы. Толпа, расхваливая ловкача Паньку, буйно шумела: – Вот это парень! – Вот это ловкач! – Сукин сын! Уж больно цепок! – дуй ево, горой-то! – Эт чей такой? – Да Панька Крестьянников, из Мотовилова! – Это его варваром-то зовут? – кто-то спросил из бурлящей толпы.
– Молодец! – коротко похвалил Паньку и хозяин аттракциона.
– Это что за штука? – спросил Паньку Серёга Федотов, когда тот, свистя ладонями, быстро соскользнул с шеста.
– Это примус. Вот сюда красин наливают, вот этой штучкой воздух надувают, а сюда вот зажжённую спичку подставляют, и он зашипит, как поспевающий самовар, а тут вот вспыхивает пламя, на которое ставь похлебку в чугуне, и она моментом сварится! – объяснил Серёге Панька, видимо, уже ранее имевший знакомство с назначением примуса.
– А ну-ка расступитесь. Я испробую! – вылезая из толпы, провозгласил Николай Ершов, отдавая в руки хозяина аттракциона приготовленные тридцать копеек.
– Эт я сходу! Я не такие высоты брал. И вообще, я верхолаз потомственный. Мой дед крыши на церквах красил. Иной раз до самого крестика добирался. Да я и сам-то в лесу, бывало, от медведя скрываясь, не такие высоты брал. А это для меня пара пустяков. Стоит мне одним приёмом махнуть и тама! И самовар будет в моих лапах! А давненько меня баба донимает самовар приобрести, а то чай-то пьём из чугуна, вот и подвалила лафа, сейчас за 30 копеек самовар схвачу! Сходу!
– А ты не уговаривайся, а полезай! – выкликивали из толпы.
– А вы дайте срок: будет вам и белка, будет и свисток! – он им.
Поплевав на ладони и уцепившись за шест, Николай визуально обвёл взором устремившихся на него мужиков, придав этим особую важность и оттенив геройством начало своего ухарского поступка. Толпа выжидающе притихла, только слышно было ляляканье в задних её рядах.
– А ты, Миколай, разуйся, всё легче будет взлезать-то, – сочувственно кто-то посоветовал ему из толпы.
– Я бы разулся, да боюсь, как бы лапости не занозить и щиколки не ободрать! – усмехнулся Николай.
– Да он вон какой гладкий, шестат, вишь, даже блестит.
И вправду, шест обшарпанный множеством рук, отполированный хватающимися за него ладонями, зеркально поблёскивал на солнце.
– Эх, где мои 17 лет! – ухарски провозгласил Николай и, подпрыгнув, оторвавшись ногами от земли, покарабкался по шесту вверх. Не добравшись до середины шеста, он приостановился, громко вздохнув, устало проговорил: «Нет, видать мало каши ел. Кишка тонка». И вдруг, сорвавшись с шеста, брякнулся на землю, раскорячисто распластался на песке. Его фуражка, слетевшая с головы, колесисто покатилась под ноги бушевавшей от смеха толпе: «Ха-ха-ха!» – каталась со смеху, надрывалась смехом толпа.
– Видать, я сам немножко сплоховал, – унимая грохочущий смех, проговорил Николай, поднимаясь с песка. – Надо бы, действительно, разуться, а я не послушал, – журил себя Николай. – А то бы я легонько до самовара добрался, – не теряя соблазна отговаривался он.
– Тебе, вить, баили, что надо разуться, а ты…
– Да я пожалел доморощенные подмётки, как бы их не поцарапать, а тятька-то мне их только одну пару подпришил! – добродушно отшучиваясь, Николай всё ещё продолжал отряхиваться от прилипшего к заду песка и пощупывал ушибленное место.
– А ты, Миколай, повтори приём-то, может, что и получится! – с явной подковыркой, смеясь, кто-то выкрикнул из толпы.
– А ты не подзуживай на сахар-то, он и так сладкий! – отозвался ему Николай. – Нет, мужики, больше не полезу, денег мало осталось. Мне баба на Ярмонку дала всего-навсего один целковый. Вот за 30 копеек я свою душу потешил, проиграл, а на остальные надо чего-нибудь ребятишкам купить, и надо свой желудок повеселить, в трактир надо зайти.
И он, протиснувшись сквозь весело улыбающуюся толпу, неторопливо шагая, направился в пивную.
В буйном веселии народной толпы прошла Ярмонка, а когда палящее солнце стало склоняться к вечеру, народ с неё стал расходиться и разъезжаться по сёлам, только чернухинцы оставались на площади – проводить Ярмонку до самого позднего вечера. А когда с Ярмонки повозвращались мотовиловцы домой, село во всех его концах огласилось музыкальными звуками: свистульками детских дудочек и гармошек, а также выстрелами из пугачей. А разговоров и воспоминаний о прошедшей Ярмонке на целую неделю хватит. Вечерами парни дарят девкам-невестам купленные на Ярмонке именные брошки, ленты, кольца и серёжки, угощают их пряниками и конфетками, а за это где-нибудь не на виду у людей девки позволяют своим женихам нежно поцеловать себя в щечку. Можно сказать, каждый с отроческих лет, ещё не достигнув юношества, должен привыкать к обстановке жениховства и невестничества. Таков уж специфический бытовой уклад деревенской действительности.
