Александр Витальевич Лоза
Жизнь и судьба прапорщика русской армии
Историческая справка
Осенью 1915 года Россия ввела в северную часть Ирана Русский экспедиционный корпус генерала Н. Н. Баратова. В январе 1916 года этим корпусом был нанесен решающий удар по германской и турецкой агентуре в Центральном и Северном Иране – в районе города Керманшах нашими войсками была разбита группировка курдов в двадцать тысяч сабель при 14 орудиях, которую сколотил немецкий агент граф фон Каниц.
Когда из России в конце февраля 1917 года стали поступать сведения о Февральской революции, об отречении Николая II, о приходе к власти Временного правительства, генерал Н. Н. Баратов приостановил наступление своего Экспедиционного корпуса.
В море анархии и неподчинения, разлагающих русскую армию в 1917 году, войска в Персии были островком порядка и дисциплины. Это объяснялось тем, что в основном Экспедиционный корпус состоял из самых боеспособных и верных войск: казаков терцев, кубанцев, семиреков. Им, конечно, тоже надоела война, но понятия о воинском долге, присяге, дисциплине и подчинении командирам они усваивали с ранней юности.
В октябре 1917 года добровольческий отряд Экспедиционного корпуса под командованием Лазаря Бичерахова вышел к городку Карси-Ширин, где занял оба берега реки Диялы. Через несколько дней туда же вышли части корпуса персидских жандармов, которыми командовали шведские офицеры и которые представляли сильного врага. Пытаясь пробиться к воде, персидские части вступили в бой с бойцами Бичерахова.
25 октября 1917 года, когда в Петрограде вершилась большевистская революция, в Персии была одержана последняя победа русской армии на реке Диялы. После этого боя 2500 человек персидского корпуса сдались отряду Бичерахова.
(Аубакиров Э. Последняя победа русской армии.// Секретные архивы. №2. 2017)
Днем 25 октября 1917 года Московская городская дума на своем заседании обсуждала падение Временного правительства. В результате дебатов пришли к решению избрать Комитет общественной безопасности. Во второй половине дня этот комитет был избран. Им руководили председатель городской думы эсер В. В. Руднев и командующий войсками Московского военного округа полковник К. И. Рябцев.
Комитет общественной безопасности выступил за защиту Временного правительства. Под влиянием агитации большевиков солдаты частей московского гарнизона Комитету общественной безопасности не подчинялись, поэтому Комитет мог опираться главным образом на офицеров, юнкеров и добровольцев. Центром сопротивления большевикам стало Александровское военное училище. Там формировались отряды добровольцев из офицеров, юнкеров Александровского и Алексеевского военных училищ, школ прапорщиков, солдат-ударников, студентов, гимназистов и реалистов старших классов.
Как вспоминал капитан П. И. Мыльников – офицер Александровского военного училища, участник тех событий: «При подсчете сил, на которые мы могли положиться, мы могли рассчитывать на Алексеевское училище и шесть московских школ прапорщиков. В то время Алексеевское училище имело 6 рот, т. е. около 1000 штыков. Каждая школа прапорщиков состояла из 2 рот по 150 штыков, что давало 1800 человек. Наше Александровское училище… имело 1500 штыков. Правда… развал армии отозвался и на училище, но все же еще сохранилась строгая дисциплина в строю и авторитет начальников».
Итого: 4300 человек кадрового состава и несколько тысяч студентов, гимназистов, реалистов, вообще не имеющих представления, как держать в руках боевое оружие.
Это совсем не те цифры, которые приводятся в энциклопедии 1965–1968 годов: «…до 20 тысяч хорошо обученных и вооруженных людей». Как выясняется, это очередной миф советской власти, пытавшейся показать «героические» победы большевиков и «победное шествие советской власти».
В этот день в Москве прозвучали первые выстрелы. С начала где-то в Занеглименье в районе Тверской или Пречистенки. Потом послышались два взрыва, следом глуховато, короткими очередями, зарокотал пулемет…
«Вот и до Первопрестольной докатилась война. Опять война», – понял прапорщик Н. И. Лоза.
В сумерках осеннего вечера над Москвой в Занеглименье раскатисто ухнул орудийный залп и сухо трещали винтовочные выстрелы.
В ночь на 26 октября Военно-революционный комитет большевиков, ставя целью удержание Кремля, вызвал солдат 193-го запасного полка. Полк был намечен штабом военного округа к расформированию, но солдаты не подчинились этому распоряжению. На усиление караула 56-го запасного полка, уже находившегося в Кремле, двинулись две роты 193-го полка. В это время юнкера заняли Манеж и кольцом окружили Кремль.
Вместо немедленного призыва к выступлению большевистский Военно-революционный комитет начал переговоры с командующим войсками Московского военного округа полковником К. Рябцевым. Полковник Рябцев лично провел переговоры с руководством дислоцированного в Кремле 56-го полка, требуя, чтобы солдаты 193-го полка покинули Кремль и чтобы внутренняя охрана последнего была усилена юнкерами, то есть добивался полного овладения Кремлем. Представители Военно-революционного комитета дали согласие на увод рот 193-го полка, но потребовали оставления 56-го полка.
Ранним сумеречным утром 26 октября 1917 года прапорщик Н. И. Лоза шел пешком, извозчиков на улице не было, а трамваи не ходили – началась забастовка, в штаб Московского военного округа, который недавно перевели на Страстной бульвар в Александровское училище, недалеко от Арбатской площади. Накануне офицеры получили устное приказание коменданта Москвы полковника Мороза собраться в Сборном зале Александровского военного училища на экстренное собрание.
Всю ночь в Москве шел снег. Его мокрыми лохмами были облеплены черные стволы деревьев, столбы, вывески, стены домов.
Временами где-то на улицах звучала перестрелка, слышались пулеметные очереди, усиленные и отраженные стенами домов. Перестрелки вспыхивали не только в Занеглименье, но и в Замоскворечье.
Погода стояла ветреная, холодная и промозглая. Под ногами хлюпала снежная жижа. Подхлестываемый ветром под полы шинели, Николай, придерживая рукою офицерскую фуражку, пересекал Моховую.
На углу Моховой и Воздвиженки к нему обратился офицер:
– Послушайте, прапорщик! Я могу спросить у вас, как пройти в Александровское училище? Я в Москве проездом, города не знаю, – добавил офицер. – На вокзале сказали, что в Александровском училище полковник Дорофеев набирает добровольцев против большевиков.
Николай присмотрелся – перед ним стоял молодой, его возраста, подпоручик, во фронтовой шинели, перетянутой ремнями портупеи.
– Я иду туда, – проговорил Лоза. – Пойдемте вместе. Здесь недалеко.
И они с подпоручиком зашагали рядом по Моховой… По дороге познакомились…
Показалось Александровское училище. Небо на востоке было еще темным, но благодаря освещенным окнам двухэтажное здание, обнесенное высокой стеной и соединенное аркой с церковью Знамения, давшей название улице, вырисовывалось очень четко…
У входа в ограду они услышал ломкий юношеский голос:
– Стой, кто идет?
Щелкнул затвор.
– Прапорщик Лоза! Следуем в штаб округа, – громко ответил Николай.
– С какой целью идете, господа? Извольте предъявить документы, – твердо произнес голос, явно принадлежавший офицеру.
Николай протянул караульному юнкеру свое офицерское удостоверение.
Следовавший с ним подпоручик – свое.
– Господа, извольте следовать за мной, – командно произнес капитан, рассмотрев удостоверения Николая и его попутчика. Они прошли двором, в котором небольшими группками толпились студенты, гимназисты старших классов, юнкера в длиннополых шинелях.
«Что-то не похоже, чтобы толпы офицеров рвались защищать Москву от большевиков», – подумал прапорщик Лоза, глядя на небольшую группу студентов и гимназистов.
– Почему так мало офицеров? – словно прочитав его мысли, проговорил вслух его попутчик.
Они вошли в просторный передний холл училища, из которого вправо и влево вели два коридора, а вверх – парадная лестница.
Писатель Д. Абрамов в своей книге «Первая мировая война. Миссия России» так описывает обстановку в штабе Московского военного округа в те октябрьские дни:
«…В холле горел электрический свет, было сильно накурено, звенели телефоны, где-то работал телеграфный аппарат, было тепло, ибо явно топились батареи.
Здесь группами стояли и курили студенты в светлых шинелях с большими красивыми кокардами на фуражках, реалисты в шинелях темного цвета. Кто-то был уже вооружен винтовкой, охотничьим ружьем или револьвером. Здесь немало было кадетов и даже гимназистов старших выпускных классов, одетых в короткие форменные пальто, бушлаты с бурнусами. Отдельными кучками держались учителя в черных и темно-синих форменных пальто и фуражках.
Здесь быстро пробегали и торопливо проходили вооруженные офицеры разных родов войск, юнкера с винтовками и примкнутыми штыками, гранатами на поясах. Кто-то из них нес цинки с пулеметными лентами, кто-то катил «Максим».
Больше всего здесь было младших офицеров. Погоны с двумя просветами почти не попадались на глаза Лозе.
«Удивительно», – думал Николай. В Москве, он знал, тысячи офицеров, том числе и старших, но большинство офицеров не торопятся воевать с большевиками. Видимо, навоевались уже по горло – потому и не торопятся. Но это утешение было слабым.
Капитан представил прибывших дежурному по штабу. Но прапорщику Лозе представляться нужды не было. Лоза хорошо знал этого подполковника из инженерного управления. Тот доложил о них начальнику штаба полковнику Дорофееву.
– Отлично, – произнес начальник штаба. – Вы, господа, поступаете в распоряжение полковника Трескина. Его отряд выступает на защиту Художественного электротеатра. Личное оружие при вас?..
Офицеры кивнули.
Полковник Л. Н. Трески, в распоряжение которого поступили прапорщик и подпоручик, был рослым, серьезным на вид человеком с пристальным взглядом, отменной выправкой и с шашкой на ремне. Он сам окончил Александровское училище. Полковник Трескин поручил прибывшим офицерам сформировать группы из юнкеров и учащейся молодежи, получить оружие, патроны и быть готовыми выдвинуться в указанные места.
Полковник Л. Н. Трескин в журнале «Часовой» №158–159 за декабрь 1935 года так вспоминал о тех боевых днях в Москве:
«25 октября 1917 года (ст. ст.) я выехал… в Москву, для лечения в одном из госпиталей… В Москве застал очень тревожное настроение… Встретил знакомого военного врача, от которого узнал… что все желающие принять участие в борьбе с большевиками стекаются к Александровскому военному училищу, в котором помещается штаб округа.
Направившись туда, я увидел, что в Художественном электротеатре на Арбатской площади производится запись учащейся молодежи… Для выяснения положения я прошел в Александровское училище, там царила полная нераспорядительность и растерянность, несмотря на то, что все помещения были буквально набиты боеспособным элементом. В нижнем этаже помещался «штаб округа», куда удалось пробраться с большим трудом, и здесь ничего путного добиться не удалось, единственный, с кем можно было разговаривать, – это Генерального штаба полковник Екименко, который заявил, что в штаб-офицерах большая нужда, и согласился со мной относительно приведения в боеспособный вид гражданской молодежи, стекавшейся к электротеатру, проходной двор которого выходил непосредственно к входу в училище.
…Благодаря офицеру нашего полка, мне удалось «реквизнуть» 15 юнкеров и пригласить 2 попавшихся офицеров: штабс-капитана Сав-го и корнета Новороссийского полка И., ставших моими адъютантами до конца событий. Первой заботой было наскоро научить владеть оружием учащуюся молодежь. Этот отряд решено было назвать «Белой гвардией», и он является родоначальником белой борьбы против красных…
В течение первой ночи удалось сколотить и вооружить до 300 человек, к большому огорчению, владеющих оружием было в отряде всего 1/5, которые с места были направлены на охрану подступов к училищу.
…Полковника Екименко, на следующий день сменил в роли начальника штаба округа Генерального штаба полковник Дорофеев… ему пришлось вести трудную «политическую борьбу» с командованием в лице полковника Рябцева и его приближенных…»
Наконец, поступил приказ полковника Трескина выдвигаться.
Прапорщик Лоза привычно скомандовал своим подчиненным:
– Взвод, направо! На ремень! В колонну по три, шагом марш!
Взвод юнкеров, стуча сапогами, уходил по пустынной мостовой Знаменки в темноту. Никто не провожал их – этих юношей идущих защищать свою Россию, идущих на смерть…
Только редкие обитатели соседних домов, с опаской и любопытством выглядывающие из-за штор, смотрели им вслед…
Следующие шесть суток прошли для прапорщика Николая Игнатьевича Лозы как в тумане… Весь день 26 октября у Арбатских и у Никитских ворот вспыхивали винтовочные выстрелы и рокотали пулеметы. Группа прапорщика Лозы, по указанию полковника Трескина, в течение дня перебрасывалась из одного места боев на другое. Сначала они отбивали атаки красногвардейцев у Зачатьевского монастыря, затем недалеко от Кривоколенного переулка.
В середине дня прапорщик Н. И. Лоза и его отряд пересекли Сретенский бульвар. Николай увидел огромный дом страхового общества «Россия», выходивший сразу на четыре стороны – на Юшков, Фролов, Милютинский переулки и на Сретенский бульвар.
Николай Лоза невольно залюбовался этим красивейшим зданием. Кто-то из сослуживцев говорил ему, что это величественное пятиэтажное здание – первый в городе жилой дом с лифтом, газом, электричеством и чугунными батареями отопления. Сейчас этот огромный дом стоял темный, словно покинутый…
Ближе к вечеру «красногвардейцы», как называли себя сторонники большевиков и Советов, были выбиты из домов у Тверского бульвара и с Манежной площади.
Прапорщик Н. И. Лоза с группой юнкеров, с приданными им в помощь гимназистами, вооруженными винтовками и револьверами, добрался туда и осмотрел место боя… Дым, чад и гарь висели в воздухе. Со звоном лопались стекла в оконных переплетах горевших домов, вспыхивали электропровода, где-то сочилась вода из пробитых пулями и осколками водопроводных труб…
«Ведь горит Москва! – пронеслось в голове Николая. – Можно ли было подумать еще полгода назад, да даже месяц назад, что я сам буду участвовать в этом?»
«Горит наша Москва! – мысль внезапно застопорилась. – А может уже не наша?»
И снова мысль: «Москва горела, когда ее взяли поляки, горела Москва, когда в нее пришли французы с Наполеоном в 1812 году – горела, когда в ней были враги. А сейчас?»
И новая тревожная мысль: «Сможем ли мы, горстка добровольцев, три-пять тысяч человек – офицеров, юнкеров, кадет и студентов, противостоять этим поденщикам, подмастерьям, грузчикам, рабочим, солдатам, которым и счета нет?»
Эти откровенные, лезущие в голову помимо его воли мысли тревожили и раздражали Николая. Он посмотрел на своих юнкеров. На вид это были юноши шестнадцати-семнадцати лет, безусые, в серых шинелях и фуражках. У всех за спинами длинные пехотные винтовки. Они глядели на него, фронтовика, с явным уважением и надеждой.
«Они завидуют мне, фронтовику, по-хорошему. Они рвутся воевать за Россию. Но сейчас, они ведь тоже воюют за Россию! За свою Россию! Правда, эта война не похожа на фронт», – понимал Лоза.
– Господин прапорщик! – неожиданно раздался возглас одного из юнкеров.
Они зашли за угол дома. То, что Николай увидел, поразило его…
Ему, воевавшему на Турецком фронте, много раз приходилось видеть на войне окровавленные, распростершиеся тела солдат, и турецких, и своих русских… Но на брусчатке в центре Москвы пробитые пулями лежали гражданские люди…
«Боже, это же все наши – русские люди, москвичи», – с ужасом пронеслось в голове Николая Лозы.
Писатель Д. Абрамов так описывал эти кровавые братоубийственные события конца октября 1917 года в Москве: «…На мостовой, словно внезапно схваченные капканом, посеченные осколками, подтекшие кровью, упали и замерли гражданские… Ничком упал и застыл усатый мастеровой с сумкой слесарных инструментов. На бок завалилась и вытянула правую руку кухарка с хозяйственными корзинами. А вон там – мальчик гимназист, рядом с ним молоденький дьячок с большим наперстным крестом, зажатым в руке. Далее сестра милосердия в белом платочке, какая-то женщина с иконкой. А вот лежат и нынешние враги. Среди них несколько солдат в серых шинелях, рабочие в полушубках и телогрейках…»
Прапорщик Лоза подал команду. Усталые, измученные юнкера и добровольцы по двое стали поднимать с брусчатки убитых и укладывать вдоль стенки дома…
Глядя на своих неопытных, по-настоящему необстрелянных мальчишек-юнкеров, Николай Лоза с грустью вспомнил свою нелегкую военную юность…
Стало темнеть. Снег кружился крупными хлопьями, занося обледенелые трамвайные рельсы, улицы и переулки Москвы. Заканчивался этот длинный наполненный болью и кровью день 26 октября 1917 года, но бои в Москве не затихали. То там, то здесь слышалась винтовочная перестрелка…
Поздним вечером его группа вернулась в Александровское училище, где им удалось поесть – чай, сухари, по стопке спирта. Смертельно уставшие, добровольцы расположились на полу, медленно приходя в себя после тяжелого изнурительного дня.
Невеселые мысли не покидали прапорщика Лозу. Эти сутки беспрерывного боя, грохота, нехватки патронов и нехватки бинтов… прокручивались у него в мозгу. Он поймал себя на мысли, что на Москву надвинулся какой-то мутный поток, превращающийся в настоящий Потоп, в котором может захлебнуться и Москва, и вся Россия…
На следующее утро 27 октября солдаты 193-го полка покинули Кремль, гарнизон последнего ослаб, а ушедшие перед этим юнкера снова окружили Кремль.
Участник тех событий капитан П. И. Мыльников вспоминал: «…Одному офицеру, хорошо знавшему все потайные входы и выходы Кремля, был дан взвод юнкеров с заданием проникнуть в Кремль и открыть все ворота. Через секретный вход из Александровского сада этот взвод вошел в Кремль. Без выстрела разоружил часовых и открыл Боровицкие ворота; затем были открыты Никольские…»
Солдаты 56-го полка оказались в Кремле один на один перед вооруженной силой юнкеров, и командир роты 6-й школы прапорщиков потребовал от солдат 56-го полка сдачи оружия. Солдаты стали разоружаться. Были сданы винтовки и 40 пулеметов. После этого в Кремль вошли две роты юнкеров.
В советских изданиях и в советском кинофильме «Сердце России» красочно рассказывалось и показывался расстрел юнкерами из пулеметов безоружных солдат. В Москве на одном из зданий в Кремле даже установлена мемориальная доска в память о солдатах – жертвах расстрела, якобы учиненного юнкерами. Это очередной миф советской власти.
В 90-х годах прошлого века на страницах «Московского журнала» были опубликованы воспоминания русского историка В. С. Арсеньева, бывшего непосредственным участником тех событий, юнкером Александровского военного училища. Он вспоминал, что когда юнкера заняли Кремль, солдат 56-го полка стали выводить из казарм во двор. Здесь юнкера их строили в шеренги и обыскивали. В это время… с чердака было произведено несколько выстрелов по людям во дворе. Юнкера открыли ответный огонь из винтовок. Во время этой внезапно вспыхнувшей перестрелки пострадали не только солдаты, но и кто-то из юнкеров.
Специального массового расстрела, по свидетельству В. С. Арьсеньева, не было.
Командующий Московским военным округом полковник К. И. Рябцев стремился решить возникшее столкновение с большевиками мирно. Он не вызывал из Калуги полки, готовые прийти на помощь. При этом юнкера на митингах, считая, что Рябцев, сковывая инициативу своих подчиненных, проявляет колебание, требовали отставки полковника Рябцева.
К вечеру 27 октября командующий Московским военным округом полковник Рябцев объявил город на военном положении и предъявил большевикам ультиматум об упразднении Военно-революционного комитета.
Военно-революционный комитет ответил на это призывом к рабочим Москвы объявить всеобщую забастовку и выступить на борьбу «за власть Советов». Военно-революционный комитет временно отступил и начал мобилизацию в рабочие отряды во всех районах Москвы.
Казалось, в эти дни Москвой правило безумие. На улицах шли кровопролитные бои. Ожесточение с двух сторон нарастало… Когда на Пречистенке пули цокали о постамент памятника русскому писателю Гоголю, работы скульптора Андреева, прапорщику Лозе казалось, что певец Малороссии грустно смотрит на них, ведущих бой, глазами, полными боли и печали…
Городское эхо, отражаясь от стен домов, причудливо искажало звуки выстрелов, и Николаю Лозе было трудно определить, откуда идет по его людям стрельба, Отвечать приходилось часто наугад. Даже в надвигающихся сумерках было видно, как пострадала Москва за время боев.
К утру 28 октября стрельба в городе усилилась. Бой шел у дома Градоначальника. Все стекла дома были выбиты. Было дымно, что-то в доме горело… Защитники дома, прячась в простенках, стреляли из винтовок по нападавшим красногвардейцам. Те наседали. Но вот со второго этажа дома раздалась частая дробь, это заработал ручной пулемет «Льюис». «Льюис» подействовал на красногвардейцев убедительно, и их атака захлебнулась.
Днем 28 октября добровольцы укрепились в Кремле. Юнкера создали опорные пункты во всем ближайшем районе.
В середине дня через гражданских лиц в штабе округа стало известно, что большевики захватили Симоновские пороховые склады, вагоны с оружием в Сокольниках и что на их сторону перешла 1-я запасная артиллерийская бригада.
Ближе к вечеру 28 октября дом Градоначальника большевики стали обстреливать из орудий. Стены здания сотрясались от разрывов. Стало понятно, что это пушки 1-й запасной артиллерийской бригады. Было ясно, что дом не удержать. Добровольцы получили приказ отходить к Александровскому юнкерскому училищу.
Весь следующий день 29 октября в городе шли бои с переменным успехом. Наиболее тяжелые бои были на Остоженке у здания штаба округа и у Зачатьевского монастыря. Добровольцы несли потери. В группе прапорщика Н. И. Лозы были раненые. Заканчивались патроны.
Большевики тоже несли ощутимые потери, но постепенно теснили защитников Москвы со всех сторон.
«Господи, – молился Николай Лоза, – ведаешь ли ты, что творится! Русские на русских. Это какое-то безумие!»
Солдаты с красными лентами на папахах шли в атаку на засевших за баррикадой юнкеров. Негнущимися от холода пальцами Николай перезаряжал винтовку и стрелял, стрелял, стрелял…
К вечеру 29 октября в городе стало необычно тихо. За эти дни люди привыкли к постоянному грохоту взрывов и выстрелов.
«Временное затишье, передышка», – подумал прапорщик Лоза, напряженно вслушиваясь в наступившую тишину. Голова его гудела от недосыпания и он еле двигался от усталости… За эти дни Николай оброс щетиной, в грязном белье, в перепачканной шинели, он воевал в каком-то тупом оцепенении всех чувств, словно в забытьи…
Его юнкера, скорчившись за баррикадой, пользуясь затишьем, дремали, укрывшись шинелями. Люди нуждались в отдыхе…
По цепи кто-то передал: «Перемирие»…
«Перемирие? – вздрогнул Николай. – Надолго ли?»
Передали приказание, всем офицерам, оказывающим сопротивление большевистскому перевороту в Москве, прибыть в Александровское училище в штаб округа на собрание. Прибыв в училище, прапорщик Н. И. Лоза увидел человек пятьдесят офицеров.
«…Усталые, измученные, покрытые пороховой гарью и заросшие щетиной люди слушают серьезного на вид полковника с шашкой на ремне, с припухшими, красными от бессонных ночей, но внимательными, пронзительными глазами», – так рассказывает писатель Д. Абрамцев своей книге «Первая мировая война. Миссия России» – о собрании офицеров, оказавших сопротивление большевистскому перевороту в Москве.
«…Фуражка снята. Темные волосы, зачесанные назад, открывают большой умный лоб. В словах его сквозит неиссякаемая энергия, правда. В словах полковника слышна трезвая оценка ситуации. Это полковник Л. Н. Трескин – один из организаторов сопротивления большевистскому перевороту. Доклад освещает положение дел и обстановку в Москве.
– Господа офицеры! Сегодня вечером, 29 октября, два часа тому назад, по инициативе ВИКЖЕЛя (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза) с большевистско-советским Военно-революционным комитетом Москвы заключено перемирие. Условия перемирия ВИКЖЕЛя: ликвидация Военно-революционного комитета и противостоящего ему нашего Комитета общественной безопасности, консолидация враждующих партий в единое общегородское социалистическое министерство, подчинение всех войск командующему Московским военным округом Рябцеву.
Надо признать, что наше положение далеко не из легких. Наши части выбиты из Пресни. Большевики взяли Провиантские склады. Они закрепляются на Страстной площади. Алексеевское училище в осаде. Отрядом рабочих взят Почтамт. Тяжелые бои шли у штаба МВО, у Зачатьевского монастыря… Мы еще удерживаем Никитские ворота, часть Тверского бульвара, Александровское училище, 5-ю школу прапорщиков в Смоленском переулке, Алешинские казармы, а главное, за нами душа, ядро, семя Москвы и России – Кремль.
Известно, что представители их ВРК отправились в Петроград для согласования условий перемирия с руководителями Советов. Штаб МВО не склонен думать, что из Петрограда придет одобрение их действий. Надо готовиться к продолжению боев…»
Прапорщик Н. И. Лоза, как и остальные боевые офицеры, понимал, что перемирие с большевиками будет недолгим, и готовил своих добровольцев: запасались патронами, чистили оружие, укрепляли позиции…
Командующий Московским военным округом полковник К. И. Рябцев продолжал искать с большевистскими вожаками компромисса, желая избежать серьезного кровопролития в Москве, видя в этом развязывание братоубийственной гражданской войны.
Комитет общественной безопасности и Военно-революционный комитет при посредничестве московского бюро ВИКЖЕЛя договорились о временном перемирии. Оно было заключено на 24 часа и началось в 12 часов ночи на 30 октября.
– Перемирие, – чертыхался прапорщик Лоза, – что с большевиками разговоры разговаривать? Они его все равно нарушат.
Так и случилось. Очень скоро Военно-революционный комитет Москвы под давлением большевистского руководства и лично В. Ленина, который заявил: «Москва – сердце России! И это сердце должно быть советским, иначе революцию не спасти», расторг перемирие.
Сохранился приказ №33 от 30 октября 1917 года члена Военно-революционного комитета Москвы Н. Муралова:
Приказ №33 от 30.X.17.
Всем революционным войскам и Красной гвардии г. Москвы
ВРК объявляет, что с 12 часов ночи 30 октября перемирие кончено, и ВРК призывает верные революции части и Красную гвардию стоять твердо за правое дело. С этого момента мы вступаем в полосу активных действий.
Член ВРК Н. Муралов.
Секретарь Ступка
В ночь с 30 на 31 октября 1917 года, когда перемирие было расторгнуто большевиками, Первопрестольная вновь превратилась в место боев, откуда, как считают историки, началась братоубийственная Гражданская война…
31 октября красногвардейцы начали наступление. К вечеру белые отступили к Кремлю. Красной гвардии была проставлена задача:
Приказ Замоскворецкому району
Штаба РВК
Боевая задача.
Занять угол Волхонки и Ленивки и район музея Изящных искусств.
Артиллерийская задача.
Занять позиции со стороны Бабьегородской плотины и обстрелять Кремлевскую стену, выходящую к Манежу. Пробить брешь у Троицких ворот…
31.окт. 17. Член ВРК А. Аросев
С началом ноября холодный моросящий дождь снова сменился мокрыми хлопьями снега. 1 ноября красные начали артиллерийский обстрел Кремля.
Штаб Военно-революционного комитета большевиков приказал:
Приказ Артиллерийскому отряду на Воробьевых горах
Штаб РВК приказывает прекратить стрельбу по Никитским воротам и перенести огонь на Кремль.
1 ноября 1917 Член Военно-революционного штаба А. Аросев
Секретарь Самсонов
Над позициями добровольцев тяжело, с раздирающим душу воем пролетели снаряды, через секунду громыхнули взрывы.
«Судя по звуку, не трехдюймовки, помощнее, – машинально подумал Лоза. – Бьют по Кремлю с Воробьевых гор. Ну, сволочи!» Вглядываясь в сторону летевших снарядов, Николай рассмотрел темневшую над рекой громаду храма Христа Спасителя – крупнейшего по величине православного храма России. Золотой купол могучего храма был пока цел.
Большевики взорвут храм Христа Спасителя позже, в 1931 году. Но не просто взорвут, а с целью на его месте воздвигнуть гигантский Дворец Советов высотой более 400 метров со стометровой статуей Ленина на вершине. «Местом для строительства Дворца Советов избрать площадь храма Христа в гор. Москве со сносом самого храма…» – гласило постановление ЦИК.
Но, слава Богу, этого не произошло. Дворец Советов построен не был, а взорванный храм Христа Спасителя словно Феникс возродился из пепла и вновь гордо возвышается над Москвой.
«Господи! Что они делают, сволочи!..» – глядя на взрывы снарядов на территории Кремля, воскликнул прапорщик Лоза и озлобленно сплюнул. «С другой стороны, – подумал он, – верную тактику взяли, сволочи: какой нормальный человек выдержит, когда у него на глазах методично громят из пушек православную святыню?!.. Недолго наши будут защищать Кремль. Все равно придется сдаться, чтобы сохранить Кремль».
Прапорщику Лозе казалось диким, что в центре Москвы русские пушки бьют тяжелыми снарядами по русскому Кремлю, по народной святыне, которая многие столетия была предметом национальной гордости и любви…
Для большевиков-красногвардейцев в первые же дни Гражданской войны Кремль – сердце страны, перестал быть историческим местом и потерял свое духовное, сакральное значение. А может быть, никогда и не был им, в их душах?
Вот как описывает события в Москве в те дни митрополит Евлогий: «Выходить на улицу стало опасно. 29 октября митрополит Тихон чуть не был убит: снаряд разорвался неподалеку от его экипажа… Большевики яростно штурмовали Кремль. Пушечная пальба не прекращалась. Собор решил послать делегацию из епископов, священников и мирян в революционный штаб». Делегация хотела уговорить большевиков прекратить огонь. Большевики делегацию не приняли, а впустили одного митрополита Платона. «В ответ на его мольбы – прекратить кровопролитие – комиссар закричал: «Поздно! Поздно! Скажите юнкерам, чтобы они сдавались».
Кремль разрушался на глазах. Кремлевские стены и башни особенно воротные и угловые – башня Беклемишева и воротная Никитская были разбиты, сбита Тайницкая башня. Снаряды попали в Малый Николаевский дворец, после чего дворец загорелся…
Видя, что Кремль превращается в руины, белые защитники Кремля выдвинули предложение о перемирии. 2 ноября председатель Комитета общественной безопасности В. Руднев обратился к Военно-революционному комитету большевиков:
