Александр Амфитеатров
Мои встречи с Сологубом и Чеботаревской

Когда Чеботаревской стала известна моя угрюмая речь на банкете в честь Уэллса, обличавшая фальшь и лицемерие этого шарлатанского торжества – истинного пира во время… голодного тифа, – на нем Горький в качестве председателя вел себя очень некрасиво, прямо-таки начальником по делам печати и главным цензором от большевизма, – Анастасия Николаевна прислала мне восторженное письмо, доставившее немало труда моим бедным глазам: почерк она имела ужасный. А при встрече подошла ко мне, сияющая язвительною удовлетворенностью оправданного гнева:

– Что? Хорош ваш Горький? Показал он вам себя? Разве не обер-полицеймейстер он с бригадою городовых?

Но вскоре затем получил я от нее, за него же, послание весьма ругательное. В то время в Питере ходила по рукам в рукописи моя статья «Ленин и Горький» – по поводу пресловутого гимна, воспетого Горьким «преобразователю России». Ленин в этом гимне был превознесен выше Петра Великого, объявлялся «святым», утверждался в праве производить над Россией «эксперименты в планетарных размерах» и пр., и пр. Дифирамбом этим общество было возмущено во всех своих слоях и группах. Даже коммунисты признавали сконфуженно, что Горький «пересолил». Пожалуй, никогда еще не наносил он своей репутации более жестокого и опасного удара. Потом-то слышать этакие его славословия властных разбойников, включительно до «золотого сердца» палача Дзержинского, вошло у публики в привычку, но первую песенку – не знаю, пел ли, зардевшись, он, но Петроград слушал, весьма зардевшись и едва веря своим ушам.