Александр Тимофеевич Боннер
Избранные труды: в 7 т. Т. V. Проблемы теории судебных доказательств

Глава 4. Письменные доказательства

Понятие, сущность и значение письменных доказательств

В соответствии со ст. 71 ГПК РФ письменными доказательствами являются содержащие сведения об обстоятельствах, имеющих значение для рассмотрения и разрешения дела, акты, договоры, справки, деловая корреспонденция, иные документы и материалы, выполненные в форме цифровой, графической записи, в том числе полученные посредством факсимильной, электронной или другой связи либо иным позволяющим установить достоверность документа способом. К письменным доказательствам относятся приговоры и решения суда, иные судебные постановления, протоколы совершения процессуальных действий, протоколы судебных заседаний, приложения к протоколам совершения процессуальных действий (схемы, карты, планы, чертежи).

Сходное определение письменных доказательств содержится в ст. 75 АПК РФ. Там записано, что письменными доказательствами являются содержащие сведения об обстоятельствах, имеющих значение для дела, договоры, акты, справки, деловая корреспонденция, иные документы, выполненные в форме цифровой, графической записи или иным способом, позволяющим установить достоверность документа.

К письменным доказательствам относятся также протоколы судебных заседаний, протоколы совершения отдельных процессуальных действий и приложения к ним.

Документы, полученные посредством факсимильной, электронной или иной связи, в том числе с использованием информационно-телекоммуникационной сети Интернет, а также документы, подписанные электронной подписью или иным аналогом собственноручной подписи, допускаются в качестве письменных доказательств в случаях и в порядке, которые установлены настоящим Кодексом, другими федеральными законами, иными нормативными правовыми актами или договором либо определены в пределах своих полномочий Высшим Арбитражным Судом Российской Федерации.

Если копии документов представлены в арбитражный суд в электронном виде, суд может потребовать представления оригиналов этих документов.

Вряд ли содержащиеся в ГПК РФ и АПК РФ определения письменных доказательств могут быть признаны сколько-нибудь удачными. Прежде всего они чрезмерно пространны. В них нет единого определяющего признака, способного отграничить письменные доказательства от иных средств доказывания. Они страдают и более существенными погрешностями. В этих определениях в одну кучу смешаны письменные доказательства, электронные документы, а также некоторые производные вещественные доказательства (схемы, карты, планы, чертежи). Впрочем, об электронном документе речь пойдет в специальной главе настоящего исследования.

Значительно более компактным, а потому удобным и точным представляется определение письменных доказательств, содержащееся в ст. 81 ГПК Республики Казахстан. В соответствии с названной нормой письменными доказательствами являются акты, документы, письма делового или личного характера, содержащие сведения об обстоятельствах, имеющих значение для дела.

Комментаторы этого Кодекса уточняют, что под письменными доказательствами понимаются размещенные на материальном носителе в виде актов, документов, писем личного или делового характера сведения об имеющих значение для дела обстоятельствах, если они введены в гражданский процесс в установленном процессуальным законом порядке.

Акты, документы, письма и другие виды материальных носителей, на которых размещены имеющие значение для дела сведения о событиях и фактах, приобретают правовой статус письменных доказательств только в том случае, если эти сведения получены и исследованы в установленном процессуальным законом порядке и имеют значение для установления действительных прав и обязанностей сторон^[127].

Российский исследователь В. В. Молчанов отмечает, что письменные доказательства имеют вещественную основу, на которой информация зафиксирована любым типом письма (записи). Отличительной особенностью письменных доказательств является то, что сведения, необходимые суду для установления искомых обстоятельств дела, воспринимаются из содержания текста. Этим письменные доказательства отличаются от вещественных, которые в своем внешнем выражении также могут представлять собой материальные носители (предметы), в том числе носители с нанесенным текстом. В вещественных доказательствах информация содержится не в тексте, а в свойствах, признаках самого предмета^[128].

Так что же следует понимать под письменными доказательствами? Письменное доказательство должно отвечать следующим признакам. Это предмет материального мира, на котором с помощью так называемых знаков – иероглифов, т. е. знаков, подлежащих расшифровке по определенной системе, закреплена некая информация. Чаще всего такая информация бывает зафиксирована с помощью письменной речи. Однако это могут быть и цифры, нотные знаки, а также любые иные условные знаки. Вспомним, например, известный рассказ английского писателя Артура Конан Дойля. Герои рассказа обменивались информацией с помощью определенной системы зрительных образов, «пляшущих человечков».

Единственное требование, предъявляемое к письменным знакам любого вида, заключается в том, чтобы они в своей совокупности отражали определенную мысль, составляющую содержание документа.

Не имеет принципиального значения и материал, на котором зафиксирована информация. Это могут быть картон, пластмасса, железо, камень и любые иные натуральные или искусственно созданные материалы, но чаще всего бумага. Основные требования, предъявляемые к таким материалам, их относительная долговечность, возможность фиксировать на соответствующем носителе необходимую информацию и сохранять ее относительно длительное время.

Субъекты, создающие определенные письменные доказательства, в момент их составления не состоят в процессуальных правоотношениях с судом. До известной степени они свободны в своих волеизъявлениях и могут (в рамках, определенных законом) самостоятельно решать вопрос как о целесообразности составления либо несоставления соответствующего документа, так и об отдельных деталях формы, в которую его следует облечь.

В отдельных случаях при рассмотрении гражданских дел отечественным и зарубежным судам приходится сталкиваться с документами, выполненными на явно не предназначенных для этого материалах. Так, в соответствии со ст. 970 ГК Франции возможно составление завещания в простой письменной форме. По конкретным делам французские суды признавали действительными такого рода завещания, сформулированные завещателями на таких экзотических материалах, как блокнот, тетрадь, международная открытка, конверт и даже… поверхность стиральной машины^[129].

Действующее российское гражданское законодательство не предусматривает возможности составления завещания в простой письменной форме. Единственное исключение из этого правила ст. 1129 ГК РФ допускает для завещания, совершенного в чрезвычайных обстоятельствах. Если такого рода завещание будет изложено на малоподходящем для этого предмете материального мира, например случайно попавшем под руку конверте, упаковке от продовольственных или промышленных товаров и т. п., но сомнений в составлении его лично завещателем не возникает, то оснований для признания такого завещания недействительным не будет.

Разумеется, по соображениям удобства документы чаще всего выполняются на бумаге. Впрочем, и в современной российской судебной практике время от времени встречаются письменные доказательства, выполненные на нетрадиционных, а порой достаточно редких для такого рода доказательств материалах. Так, не вполне обычными, с одной стороны, но с другой – вполне типичными для современных социальных и экономических условий жизни общества были обстоятельства следующего дела. Елена Алексеева обратилась в Ломоносовский районный суд г. Архангельска с иском к ООО «Норд-Медицина». Она просила восстановить ее в должности администратора салона красоты «Жасмин» и взыскать компенсацию за вынужденный прогул. Как пояснила истица, в салоне она работала с января 2004 г. и была уволена без объяснения причин.

В судебном заседании представитель ответчика утверждал, что Алексеева никогда и ни в каком качестве в «Жасмине» не работала. В процессе рассмотрения дела истица вынуждена была признать, что она не видела приказа о своем приеме на работу, трудовой книжки у нее не было, заработную плату она получала не по ведомости, а в конверте. Между тем в соответствии с ч. 1 ст. 67 ТК РФ трудовой договор заключается в письменной форме, составляется в двух экземплярах, каждый из которых подписывается сторонами. Один экземпляр трудового договора передается работнику, другой хранится у работодателя. Получение работником экземпляра трудового договора должно подтверждаться подписью работника на экземпляре трудового договора, хранящемся у работодателя.

Правда, в ч. 2 той же статьи содержится существенное исключение из сформулированного выше правила. Трудовой договор, не оформленный в письменной форме, считается заключенным, если работник приступил к работе с ведома или по поручению работодателя или его представителя.

Не имея возможности доказать факт заключения трудового договора традиционными письменными доказательствами, истица представила суду достаточно оригинальное, но вполне допустимое письменное доказательство наличия трудовых отношений. Им явился пластмассовый бейджик салона красоты «Жасмин», на котором было написано «Алексеева Елена, администратор». Суд осмотрел в судебном заседании и фотографию истицы на ее рабочем месте в салоне красоты. Кроме того, в качестве свидетелей были допрошены сотрудники салона, подтвердившие факт работы Алексеевой. Исходя из указанной совокупности доказательств, иск судом был удовлетворен^[130].

Еще более редкостное письменное доказательство с точки зрения материала, на котором оно было исполнено, исследовал в судебном заседании и наряду с другими доказательствами положил в основу своего решения один из московских судов. В соответствии с п. 4 ч. 2 ст. 248 ГПК РФ суд рассматривал дело особого производства об установлении юридического факта признания отцовства. Наряду с традиционными письменными доказательствами в виде писем покойного гражданина, адресованных матери ребенка и заявителю, в которых он признавал свое отцовство, в судебном заседании было исследовано не вполне обычное письменное доказательство в виде наручных часов «Ракета» с серийным номером 559 975.

На их крышке была выгравирована следующая надпись: «Евгению, любимому сыну и внуку от папы Юры и бабушки Анны. 20.IV.90». Эти часы в свое время были подарены заявителю, являвшемуся в тот период учеником второго класса средней школы, в честь его восьмилетия его покойным отцом Юрием Р. и матерью отца – бабушкой заявителя Анной Р. Фотография часов с вышеуказанной надписью была также приобщена судом к материалам дела^[131].

Не имеет существенного значения и способ нанесения письменной информации. Текст документа может быть изготовлен с помощью обычной или шариковой ручки, пишущей машинки, изредка – карандаша, а в последнее время все чаще при посредстве компьютера и принтера или иной множительной техники. В соответствующих случаях документ может быть изготовлен типографским способом или воспроизведен путем фотографирования.

В данном отношении любопытен фрагмент постатейных материалов к ст. 970 ГК Франции, посвященной завещанию, совершенному в простой письменной форме: «Закон не определяет ни инструмента написания, ни характера написания знаков, следовательно, написанное карандашом удовлетворяет требованиям ст. 970…»^[132].

Специфика письменных доказательств во многом определяется следующим. Здесь в значительной степени не действует фактор времени. За давностью лет определенные события, а тем более их детали могут исчезнуть из памяти не только свидетелей, но порой и юридически заинтересованных в исходе дела лиц. Однако если документ сохранился, то фактор времени здесь уже не действует. Как сказал небезызвестный герой романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд, рукописи не горят!

С давних пор народная мудрость гласит: «Что написано пером, не вырубишь топором!» Могут пройти года, а иногда столетия и даже тысячелетия, а зафиксированная на бумаге, пергаменте, бересте, папирусе или глинобитной табличке информация может сохраниться. При необходимости эта информация может быть использована в политических, правовых, научных, а порой и в сугубо утилитарных целях^[133].

И в наши дни суды порой сталкиваются с ситуациями, когда для разрешения конкретного гражданского дела им бывает необходимо исследовать и оценить документы чуть ли не 100-летней давности.

Так, некоторое время назад в Савеловском районном суде Москвы слушалось дело по иску Евгении Малюги, внучки художника Михаила Буланова. Иск был предъявлен к одной из центральных газет и крупному банку. Суть требований истицы сводилась к взысканию компенсации за использование газетой и банком агитационного плаката, выполненного ее дедом в далеком 1928 г. Плакат, использовавшийся ответчиками в наши дни, несколько отличался от своего предшественника 1928 г. – фоном, надписью, массой мелких деталей. Но куда-то спешащий толстячок, радостно сообщавший «по секрету всему свету» о конечном пункте своего маршрута («Кто куда, а я в сберкассу!»), был, конечно, тот же, булановский.

Дело было принято к производству суда и рассматривалось в общей сложности около двух лет. За это время судом по ходатайству сторон было истребовано и исследовано значительное количество документов, относящихся к соответствующему периоду времени, в том числе полученных из архивов. Суд проанализировал ряд действовавших в свое время законов и различных подзаконных актов, а также допросил значительное количество свидетелей и в конечном итоге вынес законное и обоснованное решение^[134].

Еще более ранней по времени оказалась часть письменных доказательств, приобщенных к материалам гражданского дела, находившегося на рассмотрении одного из районных судов г. Волгограда. Оспаривая бездействие муниципальных структур, отказавшихся зарегистрировать право собственности на земельный участок и жилой дом, 86-летняя Таисия Мироненко ссылалась на то, что указанные объекты недвижимости достались ей по наследству от родителей. При этом она предъявила подтверждающие это документы, в том числе дореволюционную купчую и расписку в получении денег, составленные аж в 1916 г., а также удостоверение о праве собственности на дом 1921 г., справку сельсовета 1926 г. и иные письменные доказательства^[135].

Таким образом, нет смысла спорить с тем, что в отношении сохранившихся письменных доказательств практически не действует фактор времени. Означает ли указанная особенность, что они являются лучшими, по сравнению, скажем, с личными доказательствами. Разумеется, нет! Ведь любое из существующих средств доказывания имеет как свои достоинства, так и недостатки. Недостаток письменной речи заключается в том, что неряшливая формулировка, неверно подобранное слово, неточно сформулированное предложение, а порой и просто пропущенный или неверно поставленный знак препинания могут содержащуюся в документе информацию самым серьезным образом исказить^[136].

К сожалению, ситуации, когда неточно сформулированный документ порождает состояние правовой неопределенности, а порой и связанные с этим многолетние судебные тяжбы, являются в современной российской действительности не такими уж редкими. Вот только два случая из судебной практики.

В 1997 г. скончался кумир советской эстрады, исполнитель главным образом любовной лирики Валерий Ободзинский. В 60–70-е гг. прошлого века по своей популярности он был сравним лишь с популярностью Муслима Магомаева в СССР или Элвиса Пресли в США. Люди буквально ломились на его концерты, а миллионные тиражи грампластинок мгновенно раскупались.

Наследство певца заключается главным образом в смежных правах исполнителя песен, которых в его репертуаре было порядка 150. В частности, композитор Давид Тухманов написал для В. Ободзинского два суперхита «Эти глаза напротив» и «Восточная песня». Кроме записей эстрадных песен, остались и записанные в его исполнении песни ко многим советским кинофильмам, например «Русское поле», «Между небом и землей» и ряду других. Песни в исполнении В. Ободзинского до сих пор пользуются популярностью у любителей эстрады.

В 1995 г., за два года до смерти, В. В. Ободзинский, как было указано в юридических документах, передал «авторские права» своей фактической жене Анне Есениной, а затем в отношении «авторских прав» оформил на ее имя завещание.

В 1997 г. А. Есенина обратилась к нотариусу с заявлением о выдаче свидетельства о праве на наследство. Однако нотариусом ей в этом было отказано со следующей мотивировкой. В. Ободзинский не обладал авторскими правами в отношении исполняемых им произведений. Авторы музыки и слов практически всех этих песен известны. Что же касается смежных прав исполнителя, то о них в завещании ничего сказано не было. По поводу неправильного, по ее мнению, отказа в совершении нотариального действия А. Есенина обратилась в суд в порядке гл. 32 ГПК РСФСР (гл. 37 ГПК РФ). Наследницы по закону – дочери наследодателя Анжела и Валерия – к участию в процессе в качестве заинтересованных лиц привлечены не были. Рассмотрев дело в порядке особого производства, один из районных судов г. Москвы признал за наследницей по завещанию право на авторские права, включая смежные права, хотя в адресованном суду заявлении А. Есениной вопроса об этом не ставилось. В декабре 2004 г. это решение вступило в законную силу.

На основании данного решения 2 ноября 2005 г. нотариус Т. С. Милицына выдала А. А. Есениной свидетельство о праве на наследство по завещанию. Как было указано в тексте этого документа, наследство, на которое выдано свидетельство, состоит из «авторского права, включая смежные права, принадлежащие Ободзинскому Валерию Владимировичу»^[137].

В свою очередь, сестры Ободзинские обратились в Мещанский районный суд столицы с заявлением об установлении факта принятия наследства. Поскольку в суд было представлено множество доказательств фактического принятия ими наследства, то в августе 2005 г. суд просьбу заявительниц удовлетворил, и это решение вступило в законную силу. Вынесению решения такого содержания, вне сомнения, способствовало и рассмотрение дела без участия заинтересованного лица – наследницы по завещанию А. Есениной. Соответственно, наследницы по закону унаследовали принадлежавшие наследодателю смежные права в отношении всех исполнявшихся им произведений. Таким образом, одно судебное решение явилось основанием для передачи «авторских прав, включая смежные права», наследнице по завещанию А. Есениной. Другое же судебное решение признало право на все принадлежавшие наследодателю смежные права за наследницами по закону – сестрами А. и В. Ободзинскими.

В течение длительного времени сестры Ободзинские подавали надзорные жалобы, пытаясь добиться признания только за ними права на наследство в отношении смежных прав исполнителя – певца В. Ободзинского. Однако эти попытки оказались безуспешными. Таким образом, до сих пор действуют два противоречащих друг другу судебных решения, каждое из которых было ошибочно вынесено в порядке особого производства^[138]. Между тем в связи с возникновением спора о праве он должен был разрешаться в порядке искового производства (ч. 3 ст. 263 ГПК РФ).

Однако разрешить данный спор суду было бы не так-то просто. В соответствии со ст. 1132 ГК РФ при толковании завещания нотариусом, исполнителем завещания или судом принимается во внимание буквальный смысл содержащихся в нем слов и выражений.

В случае неясности буквального смысла какого-либо положения завещания он устанавливается путем сопоставления этого положения с другими положениями и смыслом завещания в целом. При этом должно быть обеспечено наиболее полное осуществление предполагаемой воли завещателя.

Если исходить из буквального значения условий завещания, то получается, что наследодатель завещал своей фактической жене лишь авторские права на пару песен, которые он в свое время написал. Но стоило ли по поводу столь незначительных по объему объектов гражданских прав «городить огород» и обращаться к нотариусу за удостоверением завещания? Вполне возможно, что на самом деле завещатель имел в виду передачу наследнице по завещанию смежных прав исполнителя в отношении всех исполнявшихся им и записанных на фонограмму произведений. Эти права были достаточно большими по объему, и именно они представляли для наследников В. Ободзинского реальный материальный и нематериальный интерес. Однако не обремененный юридическими знаниями завещатель мог неточно сформулировать свою последнюю волю, а недостаточно квалифицированный нотариус, вопреки требованиям законодательства о нотариате, не оказал ему в этом необходимой правовой помощи.

Споры наследников В. Ободзинского по состоянию на май 2012 г., по существу, до конца разрешены не были. Гражданская жена Валерия Ободзинского не оставляет попыток вернуть себе право на его творческое наследие.

По сообщению представителя А. Есениной, она подала очередное заявление в Мосгорсуд, в котором на этот раз просила пересмотреть вступившие в 2006 г. в законную силу судебные постановления, вынесенные по заявлению сестер Ободзинских, «по вновь открывшимся обстоятельствам в нарушении нормы процессуального права». Истица обжалует решение Мещанского суда Москвы, передавшего дочерям Ободзинского, Анжеле и Валерии, наследственные права. По мнению гражданской вдовы певца, в свое время Мещанский районный суд не привлек ее к участию в деле в качестве заинтересованного лица и вопреки последней воле покойного незаконно передал смежные права знаменитого исполнителя его дочерям.

А. Есенина утверждает, что за два года до своей смерти Ободзинский составил завещание, в котором передал ей все права на свое творчество. Однако с юридической терминологией произошла путаница, Ободзинский должен был передать не авторские, а «смежные» права, поскольку он являлся только исполнителем хитов советской эстрады.

Теперь Есенина надеется, что суд пересмотрит дело и вынесет решение в ее пользу^[139].

Трудно сказать, чем закончится очередной этап этой судебной эпопеи, скорее всего, ничем. Однако он лишний раз свидетельствует о несовершенстве действующих в российском гражданском процессе систем пересмотра судебных постановлений. В данном случае можно с полным основанием констатировать, что оба вступивших в законную силу судебных постановления, вынесенных по делам особого производства, являются незаконными и необоснованными. Однако в рамках действующего законодательства, по сути, нет механизмов, способных исправить допущенные судами грубейшие ошибки. В связи с этим ограничимся констатацией следующего.

Если бы спор наследницы по завещанию с наследницами по закону рассматривался, как и положено, в порядке искового производства (ч. 3 ст. 263 ГПК РФ), то при его разрешении по существу суд с учетом позиций сторон и представленных ими доказательств мог попытаться установить, передачу каких объектов гражданских прав на самом деле имел в виду завещатель. Хотел ли он передать наследнице по завещанию только авторские права на немногочисленные музыкальные произведения, автором которых он являлся, либо наследодатель имел в виду передать своей фактической жене нечто, несравненно большее, а именно смежные права исполнителя в отношении всех исполнявшихся им и записанных на фонограмму произведений. С целью уяснения этих обстоятельств суд должен был бы внимательно проанализировать содержание завещания, а также составленного ранее документа или документов, по которым В. Ободзинский при жизни передал А. Есениной «авторские права». Суд мог также удовлетворить ходатайства сторон, если таковые будут заявлены, и допросить в качестве свидетеля нотариуса, удостоверявшего завещание, и иных лиц, которым могут быть известны фактические обстоятельства дела.

Думается, что правило допустимости доказательств (ст. 60 ГПК РФ) в данном случае применено быть не могло. Завещание В. Ободзинского было составлено в установленной законом нотариальной форме. По обстоятельствам же конкретного дела речь шла о правильном истолковании условий завещания. Этот же вывод следует и из содержания логически и систематически связанных со ст. 1132 положений ст. 431 ГК РФ. В частности, в ней не сформулировано каких-либо запретов в отношении невозможности применения тех или иных средств доказывания при уяснении судом условий договора. Кроме того, некоторые из юридических фактов, входящих в предмет доказывания (наличие и содержание предшествующих договору переговоров, последующее поведение сторон), в ряде случаев практически можно доказать главным образом с помощью показаний свидетелей. Полагаем также, что положения ст. 431 ГК РФ, в которой идет речь о двусторонних сделках – договорах, не могло служить препятствием для применения ее к односторонней сделке – завещанию. Это можно было бы сделать на основании расширительного толкования закона либо применения его по аналогии.

При разрешении спора суд должен был бы также исходить из того, что обязанность доказывания по настоящему делу в первую очередь лежала на наследнице по завещанию. Если из собранных и представленных ею при содействии суда доказательств можно было сделать категорический вывод о том, что, записав в завещании о передаче «авторских прав», наследодатель на самом деле имел в виду передать наследнице по завещанию смежные права исполнителя, суд должен был бы вынести решение в пользу А. Есениной. В случае же, если бы убедительных доказательств юридической неточности завещания фактической женой наследодателя представлено не было, решение следовало вынести в пользу дочерей наследодателя.

А каким образом можно было разрешить гражданское дело, центральным доказательством в котором был следующий «шедевральный» документ?

Совместным решением Совета и профкома Сбербанка было постановлено: «…выделить квартиру Тихановой С. П. – главному бухгалтеру отделения Сбербанка – для приобретения в личную собственность в сумме 35 млн рублей…» (выделено нами. – А. Б.)^[140]. Что-либо понять из этого «юридического документа» крайне сложно. Невольно вспоминается тот самый исторический или псевдоисторический случай, когда на прошении о помиловании осужденного к смертной казни французский король начертал: «Казнить нельзя помиловать!», забыв при этом поставить запятую, означавшую для несчастного соответственно жизнь или смерть. Впрочем, не исключено, что монарх и не подозревал о существовании такого знака препинания. Между тем то, что было «простительно» для французского самодержца, абсолютно недопустимо для совета и профкома Сбербанка.

Руководство отделения Сбербанка ходатайствовало перед Ярославским Сбербанком о выделении С. П. Тихановой беспроцентной ссуды со сроком выплаты в 20 лет. Однако какого-либо договора на сей счет с заемщиком заключено не было. Не определив, должна ли выплачивать С. П. Тиханова вышеназванную сумму и если да, то на каких условиях, в 1995 г. банк перечислил ее на счет администрации г. Пошехонье Ярославской области в счет участия в долевом строительстве.

Получив деньги, городская администрация немедленно выделила С. П. Тихановой 3-комнатную квартиру на семью из трех человек, оформив предоставление жилья так называемым ордером, который по ранее действовавшему жилищному законодательству являлся единственным основанием для предоставления муниципального жилья. Позднее число проживающих в квартире граждан увеличилось до восьми. Когда же С. П. Тиханова уволилась из банка и отказалась выплачивать внесенные за квартиру деньги, к ней и членам ее семьи был предъявлен иск о признании ордера недействительным и выселении. По делу выносились разные по содержанию судебные постановления, однако в конечном итоге иск был удовлетворен.

Думается, что дело разрешено было неверно. В соответствии со ст. 48 действовавшего в тот период ЖК РСФСР основанием для предоставления муниципального жилья являлся ордер. В случаях нарушения прав других граждан или организаций на указанное в ордере жилое помещение он мог быть признан недействительным. Но на квартиру, за которую были выплачены деньги и которая, соответственно, стала частной собственностью, выдача ордера не требовалась.

Но ведь договора купли-продажи, как и кредитного договора с С. П. Тихановой, не заключалось. Так как же следовало разрешить дело по существу, исходя из его обстоятельств, представленных сторонами доказательств и положений закона? Думается, что ни о признании ордера недействительным, ни о выселении ответчиков речи вести было нельзя. Применив положения гл. 60 «Обязательства вследствие неосновательного обогащения» ГК РФ, суд, с нашей точки зрения, в частности, должен был проверить, не было ли в данном случае обстоятельств, предусмотренных п. 4 ст. 1109 ГК РФ. В соответствии с указанной нормой не подлежат возврату в качестве неосновательного обогащения денежные суммы и иное имущество, предоставленные во исполнение несуществующего обязательства, если приобретатель докажет, что лицо, требующее возврата имущества, знало об отсутствии обязательства либо предоставило имущество в целях благотворительности.

Не исключено, что у суда могли быть основания именно для такой интерпретации обстоятельств дела, исходя из следующих обстоятельств. В течение более чем двух лет после получения ордера и заселения квартиры администрация банка не ставила вопроса не только о погашении соответствующих частей ссуды, но даже о необходимости подписания Тихановой С. П. кредитного договора. Требования об этом были заявлены лишь после увольнения ответчицы с работы.

К сожалению, приведенные случаи в российской правовой действительности не являются единичными. Более того, в связи с уже давно наметившейся тенденцией к снижению уровня образования и общей грамотности населения, не исключая порой и высоких должностных лиц, количество случаев неграмотного составления важных юридических документов вряд ли будет уменьшаться.

Что же касается содержания письменных доказательств, то они могут содержать в себе информацию двоякого рода. В одних случаях речь идет о юридических, а в других – о доказательственных фактах. Впрочем, один и тот же документ может одновременно содержать информацию двоякого рода.

В советской и российской юридической литературе проблема письменных доказательств разработана не слишком подробно. Из специальных сочинений на эту тему можно назвать лишь работы Я. М. Яковлева, А. Г. Калпина, В. И. Коломыцева и С. В. Никитина^[141]. Письменным доказательствам также посвящены небольшие по объему разделы в монографиях А. Ф. Клейнмана, К. С. Юдельсона, А. Г. Коваленко и М. К. Треушникова^[142].