Александр Тимофеевич Боннер
Избранные труды: в 7 т. Т. V. Проблемы теории судебных доказательств

Специфические особенности допроса свидетелей в английском суде автору этих строк однажды довелось почувствовать, как говорится, на собственной шкуре. Несколько лет назад, являясь, по существу, специалистом по российскому праву, а формально занимая процессуальное положение свидетеля, автору этих строк довелось давать показания по гражданскому делу в Верховном Суде Гибралтара (британская территория на юге Пиренейского полуострова). Великолепные виртуозы своего дела, представители сторон (в Англии они именуются королевскими адвокатами) своими многочисленными и точно сформулированными вопросами буквально «раздевали» представлявшего интересы другой стороны известного профессора-процессуалиста, а также и автора этих строк, пытаясь выбить у них информацию, полезную для соответствующей стороны. Допрос автора этих строк, несмотря на то что, по существу, он касался частного процессуального вопроса, продолжался 1 час 40 минут. Прекрасно владея материалом и осознавая правильность своего юридического заключения, с которым позднее согласился и суд, из-за внутреннего волнения, по свидетельству очевидцев, специалист по российскому праву был бледен как полотно.

Председательствовавший по делу судья верховном Суде Гибралтара («их лордство») «избиению младенцев» не препятствовал и никак его не корректировал. Правда, после окончания допроса свидетелей-специалистов в мягкой форме он дал понять адвокатам, что он никак не мог предполагать, что наш с коллегой допрос займет столь значительное время.

В нашем Отечестве в условиях старого советского, по существу, следственного гражданского процесса мастерством допроса нередко владели скорее судьи, нежели адвокаты. В условиях же современного состязательного процесса большинству корпуса адвокатов и иных юристов, ведущих дела в судах общей юрисдикции и арбитражных судах, еще предстоит по-настоящему овладеть искусством допроса.

В английском состязательном процессе, особенно если он ведется с участием присяжных заседателей, огромное значение придается эмоциональному воздействию на суд. Порой в ход идут заявления и реплики адвокатов о том, что для допрашиваемого характерны пренебрежительное отношение к моральным ценностям, лживость, личная заинтересованность в исходе дела, совершение в прошлом разного рода правонарушений, низкая репутация, противоречивость полученной от свидетеля информации по одному и тому же обстоятельству и т. п.^[106]

Сформулированные выше положения об особенностях допроса в английском суде и непревзойденное мастерство английских адвокатов, ухитряющихся получить интересующую их информацию порой у самых «неудобных» свидетелей, наглядны видно из попавших и Интернет и частично в российскую прессу материалов уникального по своему характеру и масштабам дела. Речь идет о споре двух наших соотечественников, разрешавшемся английским судом.

В конце 2011 – начале 2012 г. в Лондонском Высоком суде правосудия рассматривался иск Бориса Березовского к Роману Абрамовичу. Березовский обвинял своего бывшего партнера по бизнесу в том, что тот вынудил его с помощью шантажа продать в 2000–2003 гг. ряд активов, в частности акции компаний «Сибнефть» и «Русал», значительно дешевле их рыночной стоимости. Обратившись в английский суд, Березовский требовал от Абрамовича компенсации в 5,5 млрд долл. В ходе этого судебного разбирательства адвокаты сторон скрупулезнейшим образом допрашивали Березовского и Абрамовича.

Английские и российские журналисты довольно подробно освещали ход процесса, в том числе задававшиеся участникам процесса вопросы и дававшиеся на них ответы.

Если Борис Березовский давал показания на английском, то Абрамович говорил по-русски через переводчика. Он отказался клясться на Библии и предпочел гражданскую форму принесения присяги. Перекрестный допрос Абрамовича начал адвокат Березовского Лоренс Рабинович, полчаса выяснявший подробности, связанные с его образованием и началом деловой карьеры. Отвечая на вопросы адвоката, Абрамович сообщил суду, что бросил школу в 16 лет, недоучился в Московском автомобильно-дорожном институте, а в 2000 г. заочно, после годичного обучения, получил диплом Московской государственной юридической академии.

Отвечая на вопросы по существу иска Березовского, Абрамович, в частности, заявил, что истец использовал его в качестве «дойной коровы». По словам Абрамовича, его бывший партнер по бизнесу вводит суд в заблуждение, утверждая, что ему принадлежали акции «Сибнефти» и «Русала». Тем не менее он не отрицал, что выплатил Березовскому в течение шести лет в общей сложности 2,5 млрд долл. «за услуги в лоббировании его деловых интересов и по чисто личным соображениям». Однако Абрамович отрицательно ответил на вопрос, были ли эти деньги переданы Березовскому за «крышевание» его бизнеса. Олигарх отрицал, что создал свой бизнес только благодаря Березовскому, и подчеркнул, что бизнесом в России в 90-е гг. можно было заниматься и без покровительства Березовского. «Березовский не является членом моей семьи, – заявил Абрамович, – у меня нет перед ним никаких обязательств – юридических или моральных».

Допрос Абрамовича, в общей сложности рассчитанный на две недели, начался 31 октября 2011 г. и длился в этот день 6,5 часа. В частности, подробно шла речь о биографии Романа Абрамовича, о том, как формировалась компания «Сибнефть», кто и какую роль при этом сыграл. Добывая такого рода историко-биографические сведения, адвокаты Березовского ставили себе задачу дискредитировать Абрамовича, показать, что он не всегда говорит правду. Кроме того, он в достаточной степени не владеет информацией, связанной с организацией компании «Сибнефть», в частности кто в ней за что отвечает, насколько большую зарплату получают менеджеры и т. д. и т. п.

Британская пресса особенно выделяла те моменты, в которых адвокату Березовского удалось если не загнать Абрамовича в угол, то по крайней мере поставить его в достаточно сложное положение, поймать на непоследовательности, на том, что он говорил раньше одно, а затем другое.

Пресса подчеркнула, например, несколько моментов, которые были проигрышными для Абрамовича. В частности, на соответствующие вопросы адвоката Березовского Рабиновича он отвечал о том, что он не может определить, богат он или беден. И это притом, что общеизвестно, что Абрамович владеет огромным состоянием и легко позволяет себе расходы, выражающиеся в астрономических суммах. В качестве неправдивого был расценен и ответ Абрамовича о том, что, с его точки зрения, Березовский мог бы рассчитывать на справедливый суд в России.

Соответственно, в ряде случаев неблагоприятную для себя информацию в ходе перекрестного допроса вынужден был дать и Б. Березовский.

Интерес представляет и следующая деталь. Освещающие процесс английские и российские журналисты подсчитали, что лондонские судебные слушания по иску Березовского к Абрамовичу могут обойтись истцу в сто миллионов долларов. Правда, и адвокат Абрамовича Джонатан Сампшин обычно получает гонорар, исчисляемый восьмизначной цифрой^[107].

Думается, что участвовавшие в процессе века весьма искусные представители сторон, как говорится, с молоком матери впитали сложившиеся веками правила ведения адвокатами судебных дел, сформулированные, в частности, в книге Р. Гарриса и некоторых других английских авторов.

Р. Гаррис предлагает адвокату при ведении допроса твердо руководствоваться соображениями «здравого смысла». При наличии сомнений, о чем спрашивать свидетеля противной стороны, такого свидетеля не стоит спрашивать вовсе. Никогда не стоит идти на ненужный риск; в том смысле, что вдруг ответ свидетеля да окажется благоприятным для вашего клиента. И только в безнадежном положении можно рискнуть, задав вопрос, ответ на который является непредсказуемым.

Перекрестный допрос – это умение выставить в наиболее выгодном для интересов вашего клиента свете те данные, которые заключаются в показаниях свидетелей противной стороны, дополнить их, если можно, выяснением обстоятельств, которых не коснулся ваш противник, и заложить основания для опровержения этих показаний, когда это нужно.

В большинстве судебных дел бывает не так уж много фактов, подлежащих установлению. Соответственно, не требуется задавать много вопросов, чтобы установить эти факты. Необходимо также иметь в виду, что в большинстве случаев лишь очень немногие вопросы могут быть полезны при перекрестном допросе, а очень многие могут быть просто опасными. Поэтому, прежде чем приступать к допросу, очень важно уяснить две вещи: нужно представлять, о чем надо спрашивать и как надо спрашивать.

Труднее всего научиться тому, чего не следует делать. Если даже приходится нажимать на свидетеля, то следует делать это с тактом и осторожностью; как скоро он догадался, куда ведут вопросы, вы уже ничего от него не добьетесь. Он будет скрывать именно то, что вы хотите обнаружить, и потому все ваши натиски будут им отбиты без труда.

Как сделать это, зависит всецело от понимания личности свидетеля, а это понимание является плодом непосредственного наблюдения за ним, когда он стоит перед судом, и знания человеческой природы вообще.

Множество верных дел было проиграно вследствие неопытности, и не одно безнадежное выиграно благодаря искусству адвоката. Основанием адвокатского искусства является здравый смысл.

Человек, севший играть в карты, не зная правил игры, не представляет более жалкой фигуры в глазах опытных игроков, чем адвокат, не знающий правил своего искусства, никогда не думавший о том, как, почему, когда, каким способом, в каком тоне следует задать вопрос; кто не научился читать в ответах свидетеля, прислушиваться к его тону, следить за его обращением и за многими другими подробностями, выясняющими значение его показаний^[108].

Для того чтобы извлечь нужные факты из уст не всегда в достаточной степени разговорчивого свидетеля, полезнее всего задавать ему самые простые вопросы. Вопросительное «Так?», которое, не спрашивая ни о чем определенном, спрашивает обо всем гораздо лучше кудрявых оборотов: «Не припоминаете ли вы, что сказал на это или что после этого сделал подсудимый?» Такой вопрос большей частью приводит свидетеля в недоумение, точно ему задали загадку и хотят, чтобы он признался, что не умеет ее разгадать.

Едва ли нужно говорить, что нельзя выказывать раздражения в отношении свидетеля. Если он глуп, ваше недовольство не поможет ему, как не помогут и те резкие замечания, которые так часто приходится слышать на суде. Чем глупее свидетель, тем терпеливее должен быть адвокат. Палка – плохое средство к тому, чтобы заставить хромую собаку перепрыгнуть высокое препятствие, притом глупость не всегда бывает на стороне свидетеля. Каждый вопрос, обращенный к свидетелю, должен не только быть понятным и относящимся к делу сам по себе, но и быть предложенным в такой форме, чтобы отношение было понятно допрашиваемому. Не будучи наводящим вопросом, он должен быть скорее напоминанием о событии, чем испытанием памяти свидетеля.

При допросе свидетелей необходимо всегда сохранять последовательность времени.

Свидетель излагает свое показание в естественном порядке (если только ему не мешают), сохраняя в своем рассказе и последовательность времени. Но адвокат неожиданно перебивает его вопросом: «Позвольте, свидетель, одну минуту. Что, собственно, вы сказали, когда заговорили с ответчиком?»

Нить рассказа сразу прервана, память свидетеля с трудом возвращается назад. Из этого ясно, что каждое событие должно быть помещено в своем естественном месте и каждое существенное обстоятельство и разговор, сопровождавшие это событие, должны быть переданы в связи с ним; таким образом, все исчерпывается по мере хода рассказа. Если вы не сумели сделать этого для вашего клиента, ему было бы лучше обойтись без ваших услуг.

Итак, пусть события будут изложены в той последовательности, в которой они происходили, вместе с разговорами, их сопровождавшими, если эти разговоры имеют значение и могут быть передаваемы свидетелями, и с окружавшими их фактами, хотя бы и незначительными.

Такие вопросы, как: «Вы в этом совершенно уверены?», «Вы безусловно удостоверяете?», кроме траты времени, могут быть попросту опасны. Когда фокусник спрашивает: «А вы уверены, что деньги у вас в руках?», окружающие начинают сомневаться.

Коль скоро смысл ответа ясен, вам нет никакой нужды в его повторении. Свидетель может бессознательно изменить свой ответ, если вы будете приставать к нему с одним и тем же вопросом.

В то же время безусловно необходимо удержать его от пересказа обстоятельств, не имеющих отношения к делу.

Нет ничего более важного и более трудного в адвокатском искусстве, чем допрос свидетелей противника. Это опаснейшая часть процесса, ибо здесь ошибки почти всегда бывают непоправимы. Одна ошибка при перекрестном допросе может погубить дело. Один вопрос может дать толчок к целому потоку показаний, который опрокинет вас. Здесь нужны смелость и осторожность, решительность и изворотливость, рассудительность и верный взгляд на вещи^[109].

Р. Гаррис предостерегает: «Берегитесь настаивать на вопросе, если свидетель уклоняется от ответа. Если вы заметили его нежелание удостоверить нужное вам обстоятельство и сумели довести его до такой точки, за которую трудно рассчитывать провести или протащить его, то дальнейшие попытки в этом направлении всегда бывают опасны. Вы уже добились того, что он почти признал известный факт; продолжая настаивать, вы можете раздразнить его настолько, что он будет категорически отрицать его»^[110].

Первое условие какого-либо успеха в перекрестном допросе заключается в полном благодушии адвоката. Раздраженный человек похож на упрямую лошадь; он будет делать все, что угодно, кроме того что от него требуется. Ссылки на природную раздражительность, нервную впечатлительность, плохое пищеварение, роковую неудачу и тому подобное – все это никого не извиняет. Вашему клиенту необходимо спокойствие его поверенного, и он имеет право требовать, чтобы вы дали ему то, что ему нужно. У вас раздражительный темперамент – тем хуже для вас, но, так или иначе, вы обязаны владеть собой, пока участвуете в процессе.

Обладая некоторым знанием людей и наблюдая за свидетелем, пока его допрашивает ваш противник, вы сумеете разобраться, что он за человек. От вас не ускользнет, что он повторяет заученный рассказ; в этом случае можно с большой вероятностью предполагать, что не все в его словах правда, особенно если рассказ длинный и сложный. Но это далеко не безусловный признак. Заученное показание может быть и правдивым. Но общее поведение свидетеля, характер его ответов, выражение лица, голос, отдельные слова, жесты, иной раз одни глаза скажут вам, лжет ли он от начала до конца или дает труднейшее для перекрестного допроса из свидетельских показаний – рассказ, в котором правда перемешана с ложью.

Но, независимо от необходимости выяснить, правду говорит свидетель или лжет, или он искусно приспособил действительные факты к вымышленным, вам надо уяснить себе, нет ли у него заметного предпочтения или предубеждения в ту или другую сторону. Если он сильно склонен говорить в пользу вашего противника, вы разделаетесь с ним без труда, ибо вам легко будет довести его того, что его пристрастие сделается настолько явным и навязчивым, что присяжные отвернутся от него; если так показание имеет решающее значение для дела, оно решит его в противоположную сторону. Показание заинтересованного свидетеля ослабляет, а не подкрепляет другие доказательства. Поэтому при перекрестном допросе такого свидетеля желательно изобличить его пристрастие как можно скорее.

В подобных случаях адвокат может свободно выбрать время и способ нападения. Адвокат может сделать это так, как найдет удобным, лишь бы оно было сделано ближе к началу допроса. Следует помнить, что, хотя люди являются на суд в качестве свидетелей по внешнему принуждению, никто не дает своих показаний без определенного внутреннего побуждения. Оно может быть сильным или слабым, но оно существует; найдите его; это можно сделать, если вы будете внимательно следить за свидетелем и внимательно слушать его. Человек, который говорит только для того, чтобы сказать то, что знает, невольно проявляет свою добросовестность и в голосе, и во взгляде, и в словах. Когда вы уверены в правоте своего дела, вы можете рассчитывать, что и такой свидетель не повредит ему, если только будете вести допрос с надлежащим расчетом, т. е. так, чтобы ответы его не могли быть поняты превратно. Но о чем же спрашивать его? Прислушайтесь к его показанию: если оно не противоречит вашим интересам, не спрашивайте вовсе; в противном случае заметьте то, что идет против вас.

Предположим, однако, что свидетель дает показание под влиянием побуждения другого свойства. Вы постараетесь угадать, в чем именно оно заключается. Если вы будете внимательно следить за ним, вы подметите некоторое изменение тона и манеры в те моменты, когда его слова ближе подходят к этому скрытому побуждению. И каково бы ни было это побуждение, где-нибудь, несомненно, есть надежная почва для перекрестного допроса, который даст что-нибудь в вашу пользу, – если только вы не взялись за неправое дело.

Что касается внешнего обращения со свидетелями, то в этом отношении Р. Гаррис дает следующий совет. Истинные мастера в большинстве случаев держатся совершенно просто; спокойное, сдержанное обращение, скорее всего, достигает цели. Нельзя отрицать, что повышенный тон и просто грубость могут иногда сбить робкого человека, но это не перекрестный допрос и не адвокатское искусство. Это запугивание – не сила ума, а просто физическое насилие. Впрочем, адвокат не обязан выказывать голубиную кротость по отношению к свидетелю. Строгость в тоне и в обращении, соответствующая сознанию собственного достоинства спрашивающего, нередко бывает необходима для того, чтобы держать допрашиваемого в должных границах и побудить или заставить его сказать то, что он знает. Однако строгость не утратит своей силы, напротив, окажется еще эффективнее, если она сглажена совершенной учтивостью. В то же время резкая настойчивость легко переходит в грубость.

Один из выдающихся английских адвокатов советовал своему ученику при допросе «враждебного свидетеля» по обстоятельствам, имеющим важное значение, задавать по десяти несущественных вопросов на один существенный, и притом предлагать последний так, как будто это наименее важный из всех.

«…И как только вам удалось получить нужный ответ, …оставьте его в стороне, отвлеките внимание свидетеля каким-нибудь совсем не значащим вопросом», – рекомендует Р. Гаррис. Всякое подчеркивание ответов свидетеля во время допроса представляется лишним. Это вы сделаете в вашей речи. Как только свидетель заметил по вашему обращению, что сказал что-нибудь невыгодное для стороны, которой вызван, – если только это не добросовестный свидетель, – он постарается изменить смысл сказанного, и тогда ему удастся сгладить произведенное на присяжных впечатление. Если вы остановитесь вовремя, возможно, что ваш противник не заметит важного значения установленного факта и поймет его только тогда, когда уже нельзя его оспаривать, а можно лишь толковать его так или иначе. Нет худшей ошибки, как повторение вопроса, на который уже получен благоприятный ответ.

Некоторые адвокаты ведут допрос с такой стремительностью, что задают по два и по три вопроса подряд, не выжидая ответов. Следует воздерживаться от такого избытка усердия, если вы хотите, чтобы допрос мог дать что-нибудь определенное.

Итак, с одной стороны, следует остерегаться того, чтобы не вызвать показаний, вредных для вашего клиента; с другой стороны, надо иметь в виду, что перекрестные вопросы могут не только усилить впечатление от показания, данного на вопросы вашего противника, но и придать ему такой вид, как будто вы сами предложили это показание вниманию суда. Адвокат должен избегать того, чтобы свидетели противной стороны не обратились в его собственных; это именно то, что он делает, вызывая ответы, благоприятные его противнику.

Другое верное правило перекрестного допроса заключается в том, чтобы не задавать вопросов, не имея готового объяснения их целесообразности. Многие начинающие адвокаты поднимаются с места, не имея никакого представления о вопросах, которые собираются предлагать, и заставляют свидетеля повторить его показание от начала до конца, как будто им мало впечатления, уже произведенного им на присяжных. Можно ли представить себе более неудачный прием? «Перекрестный допрос не есть громогласное повторение первоначального», – как заметил молодому адвокату один судья^[111].

Перекрестный допрос по поводу незначительных разноречий при передаче свидетелями слышанных разговоров в большинстве случаев ни к чему не ведет.

Проверку правдивости свидетелей следует искать в их разноречиях по существенным обстоятельствам и в отношении к таким данным, в которых трудно допустить возможность добросовестных ошибок. Вне этих случаев разноречие зависит только от большей или меньшей силы памяти, от наблюдательности и от точности пересказа. Не следует забывать, что независимо от содержания вопросов самый тон спрашивающего оказывает значительное влияние не только на присяжных, но и на свидетеля. Присяжные должны всегда видеть, что допрос имеет серьезный характер; если им будет казаться, что адвокат просто «старается» для удовольствия публики, они скоро придут к заключению, что он сам не верит в свое дело.

На суде многое зависит от манеры адвоката. Всякий знает, что свидетель может иногда ответить или не ответить на вопрос в зависимости от тона спрашивающего, что ударение на известном слове может вызвать ответ, совершенно отличный от того, который получился бы при ударении на другое.

Р. Гаррис советовал никогда не высказывать враждебности при перекрестном допросе; враждебность заразительна; она может передаться и на скамьи присяжных, и за стол судьи. Адвокат должен быть строгим, но невозмутимым^[112].

Что же касается российских адвокатов, то даже по самым сложным и важным делам они не могут рассчитывать на то, что суд позволит им допрашивать кого-либо из участников процесса не только в течение нескольких дней, как по вышеприведенному делу Березовского с Абрамовичем, но и нескольких часов. В российском суде продолжительность допроса одного свидетеля, как правило, не превышает нескольких минут. В такой ситуации опытный адвокат вряд ли рискнет пытаться выяснять сведения, касающиеся прошлого свидетеля, информацию, способную охарактеризовать моральные качества допрашиваемого, и т. п. Однако изредка бывают и исключения, обусловленные спецификой дела и личностью адвоката.

Так, суд рассматривал иск о признании недействительным завещания, удостоверенного в больнице. В исковом заявлении, составленном в интересах наследников по закону, утверждалось, что наследодатель завещания не подписывал, а после его смерти завещание было фальсифицировано главным врачом и вступившим с ним в сговор одним из родственников покойного. Сложности дела были связаны с тем, что почерковедческая экспертиза не смогла ответить на вопрос, кем – наследодателем или иным лицом с подражанием подписи завещателя – был подписан документ. В связи с этим чрезвычайно важным было получить достоверную информацию от граждан, которые в момент составления завещания также лежали в больнице и находились в одной палате с умирающим.

По ходатайству представителя ответчика в качестве свидетеля перед судом предстал убеленный сединами ветеран, пиджак которого украшали многочисленные колодки боевых наград. Складно, но в каких-то монотонных и заученных выражениях свидетель поведал суду о том, что его сосед по палате, впоследствии скончавшийся, желал составить завещание в пользу ответчика, в течение нескольких дней обсуждал со свидетелем довольно сложные детали этого завещания, а затем в присутствии главного врача, удостоверившего завещание, подписал этот документ.

Казалось бы, все ясно, и свидетеля нужно отпускать. Но известного адвоката – цивилиста Д. П. Ватмана, представлявшего интересы истца, смутили многочисленные цифры и даты, которыми легко оперировал очень пожилой свидетель. Причем они относились к событиям, которые свидетель мог наблюдать относительно давно. Поэтому адвокат стал задавать ему как будто бы не имеющие никакого отношения к делу вопросы. Представитель истца заинтересовался деталями боевого пути свидетеля-ветерана. Понимая, что адвокат экстра-класса ненужных вопросов задавать не будет, председательствующий их не снял.

Увлекшись, ветеран довольно подробно рассказал суду, где и в каком качестве он воевал и за что получил свои боевые награды. Выбрав удобный момент, адвокат стал спрашивать свидетеля, были ли у него ранения и контузии. Выяснилось, что свидетель был ранен в голову, после чего попал в плен. «А как Вас там лечили?» – продолжал адвокат. «Какое! Немцы только били и издевались», – был ответ. «И как у Вас теперь со здоровьем?» – неожиданно спросил адвокат. Не уловив подводных камней вопроса, свидетель чистосердечно рассказал об имевшихся у него на этот счет проблемах, а в конце добавил: «И вот что-то с памятью в последнее время стало». Здесь свидетель прикусил было язык, но было уже поздно. А адвокату, разоблачившему лжесвидетеля, осталось лишь проследить, чтобы данная часть его показаний была полно и точно занесена в протокол судебного заседания. Таким образом, установив со свидетелем психологический контакт, адвокат получил достоверную информацию, решившую судьбу дела^[113].

Тем не менее с учетом российских правовых традиций, перегруженности отечественных судов и т. п. участники процесса при допросе свидетелей чаще всего переходят непосредственно к делу, причем переходят не всегда умело. Поэтому автор позволил себе некоторые отступления от процессуально-правовой материи, уделив довольно большое внимание освещению тактики судебного допроса по гражданским спорам. Дело в том, что, даже прекрасно зная положения ГПК РФ, посвященные порядку исследования личных доказательств, но не владея азами тактики допроса, в очень многих случаях трудно рассчитывать на успех в деле получения важной для разрешения дела информации.

Разумеется, тактика допроса свидетеля в гражданском, арбитражном, административном или уголовном процессе имеет свои особенности, связанные в первую очередь со спецификой предмета доказывания. В то же время здесь очень много и общего. Принципиальное значение в судебном допросе имеют правильная формулировка вопросов и последовательность (очередность) их постановки. Умение допрашивать приходит к юристу с опытом, а порой, увы, не приходит никогда. От одного и того же источника, например свидетеля, в зависимости от того, насколько владеет допрашивающий методикой допроса, можно получить важную для дела информацию, получить ее лишь частично либо не получить вообще. И напротив, четко, правильно и последовательно заданные вопросы помогают участнику процесса получить от свидетеля соответствующую действительности информацию, даже если свидетель не хотел бы предоставить ее допрашивающему и суду.

Один из асов российской адвокатуры Ю. А. Костанов участвовал как-то в судебном заседании у мирового судьи, рассматривавшего административное дело о неповиновении Гарри Каспарова работникам милиции, пресекавшим «несанкционированное шествие». Содержавшегося под стражей Каспарова в качестве свидетеля изобличал задержавший его омоновец. Он заявил, что Каспаров возглавлял толпу шествовавших по улице, а на требование разойтись не подчинился. Каспаров же утверждал, что он никого не возглавлял, а когда на самом деле возглавлявший отряд ОМОНа милицейский генерал потребовал разойтись, «разошелся» – развернулся и пошел в обратном направлении, однако был задержан.

Адвокат стал выяснять у бравого омоновца, каким образом Каспаров «возглавлял» толпу: нес ли он какой-нибудь флаг или транспарант, был ли у него в руках мегафон, выкрикивал ли он какие-нибудь призывы? На все перечисленные вопросы омоновец четко отвечал:

– Нет.

– А почему же тогда задержали именно его?

– Он возглавлял.

Тогда адвокат задал отвлекающий вопрос и «сочувственно» спросил свидетеля:

– Трудно, небось, было задерживать, люди вокруг мешали?

– Да, люди его окружали.

– Со всех сторон окружали?

– Со всех сторон.

– И справа, и слева?

– И справа, и слева.

– И спереди, и сзади?

– И спереди, и сзади.

– А как же он, не выкрикивая никаких призывов, не размахивая флагами, мог возглавлять людей, которые шли впереди него?

Пойманный в ловушку свидетель вынужден был в конце концов выдавить из себя: «Командир приказал»^[114].

Показания свидетелей могут стать неточными, а то и неверными или недостаточно полными и в тех случаях, когда свидетель ведет себя вполне добросовестно. Он может добросовестно заблуждаться, забыть тот или другой факт, ошибаться в значении виденного или слышанного. Иногда свидетель в силу волнения либо в связи с недостаточным владением литературным русским языком или специальной терминологией может быть не в состоянии передать то, что ему прекрасно известно. Неумело построенный допрос еще больше может запутать такого свидетеля. И напротив, разумно поставленные вопросы помогут свидетелю сообщить суду точную и полную информацию. Поэтому вопросы следует формулировать таким образом, чтобы, постепенно рассказывая обо всех деталях, из которых то или иное сообщение складывается, свидетель мог понятно и полно изложить суду известные ему обстоятельства дела.

Вот примеры ошибочного и, наоборот, правильно проведенного допросов свидетеля по одному и тому же делу. Нетрудоспособная К. в порядке особого производства просила установить юридический факт нахождения ее на иждивении умершего родственника. Установление данного факта было ей необходимо для получения открывшегося наследства. В качестве заинтересованного лица к делу был привлечен налоговый орган, представитель которого требования К. не признал. В качестве свидетеля была допрошена соседка по квартире – пожилая и малограмотная женщина. Явившись, возможно, впервые в своей жизни в суд, она явно растерялась. Вот как провел допрос этой свидетельницы представитель заявителя К.

Вопрос: Заявительница состояла на иждивении умершего?

Ответ: А как же? Вполне.

Вопрос: Вы это хорошо (!) знаете?

Ответ: Все это знают.

Полагая, что он в полной мере выполнил свою задачу, представитель заявляет, что больше у него вопросов к свидетелю нет. В действительности же представитель заявителя не помог установить ни одного факта, а лишь выслушал умозаключение свидетеля, которое едва ли убедило суд. Допрос продолжает представитель налогового органа.