Александр Станиславович Сих
Харон
Монарх замолчал, что-то соображая, а сообразив, продолжил прерванную речь:
– Да, именно так. А посему, слушайте мой величайший указ, который приказываю немедленно разослать во все уголки и закоулки суши, воды и воздуха. Итак, тому, кто доставит самую большую ценность, обладающую неимоверным потенциалом духовной энергии, этакий сверхдуховный шедевр, я дарую на целый год должность Первого Помощника Правителя. То есть – меня, с правом самостоятельного управления всей Земной Империей. – И, ласково ухмыльнувшись, закончил. – Естественно, под моим пристальным наблюдением.
И уже совсем напоследок, грозно выставив вперёд указательный палец и не менее грозно насупив брови, Правитель назидательно внёс дополнение к озвученному указу:
– Но прежде, чем сдуру вздумают тащить в мой дворец всякий хлам, в виде искусных золотых статуй и прочих драгоценных поделок, и так называемых шедевров древнего и современного искусства, в частности – живописи, в которых, за редким исключением, вместо духовной составляющей проступает лишь напыщенная гордыня, глупое тщеславие и откровенное безумие, а в лучшем случае – примитивное копирование бытия, пусть вспомнят о творческой участи своих предшественников.
И все присутствующие мгновенно вспомнили то, чего никогда не забывали. А именно – насколько призрачна и хрупка человеческая любовь к власти и славе, вера в справедливость монарха и надежда на своё счастливое карьерное будущее. Как часто они зависят от всякой мелочи и безделицы. И как часто случается, что благие намерения угодить повелителю, с исключительно альтруистическим желанием сделать тому приятное, оборачиваются не просто крахом безобидных и возвышенных помыслов о личном повышении, но часто превращаются в трагическую невозможность удержаться не то что на прежней ступени карьерной лестницы, но и вообще, удержаться на этой крутой, винтовой лестнице. И человек, с выпученными от страха и разочарований глазами, либо падает в пролёт и насмерть разбивается, либо кувырком катится вниз, судорожно хватаясь за шаткие и скользкие перила. Никакая другая лестница в мире не таит в себе столько опасностей и коварства.
Уже никто не мог дать – разве что тюремная канцелярия – точную цифру бывших высокопоставленных подданных Правителя и самих его наместников в многочисленных регионах планеты, которые, поставляя духовную пищу своему повелителю, впадали в немилость и оставались у него в гостях навсегда. Но не в качестве помощников, о чём глупцы мечтали, а в печальном статусе пожизненных узников, но, правда, с призрачной возможностью освобождения, если кому-нибудь из них удастся в философском уединении создать истинно духовный шедевр. Все с ужасом и содроганием вспоминали грозный рык Правителя: «На кой хрен вы тащите ко мне всю эту мазню?! Всю эту словесную галиматью?! Все эти симфонии и оратории?! Какая душа может быть в этих бездарных, никчемных, пустых «шедеврах»? Всё истинное давно мной поглощено, но это единицы, а всё остальное – фальшь, ложь и пошлость! Они хороши для вас, ханжей и лицемеров, но для меня они пусты, как дырка от бублика! Прочь! Убирайтесь… вместе с этими творениями в свою новую квартиру, которая отныне будет вам служить и творческой мастерской. И это будет продолжаться до тех пор, пока я не увижу в вашем «шедевре» хоть частичку вашей души».
И живут в подземелье новоявленные художники, композиторы, скульпторы, писатели и поэты, в бесплодных усилиях пытающиеся создать каждый в своей сфере хоть чуточку что-то духовное. Но так до сих пор ещё ни один узник не покинул своей подземной мастерской. Хотя многие, не выдержав стресса духовных поисков и многолетних душевных терзаний, впадали в разные степени шизофрении и паранойи, и создавали вполне пригодные, по странным человеческим меркам, шедевры, ничуть не уступающие мировым светилам искусства. Вот только Правителю все эти творения не нравились, и он, невежда, приказывал тут же, в камине, их сжигать живьём, опровергая утверждение, что рукописи не горят, и грозя в следующий раз сделать то же самое с автором, отчего болезнь обострялась и творческий поиск безуспешно продолжался. Все этим несчастным гениям сочувствовали, всячески их жалели, чётко осознавая, что после очередного большого праздника любой их них может запросто пополнить славную когорту подземных творцов прекрасного.
Несомненно, что недовольство таким положением дел росло как снежный ком в жаркую летнюю пору. Все заинтересованные лица были крайне возмущены и что есть силы мысленно орали: «В таких условиях просто опасно делать карьеру честному и порядочному человеку! Исчезла нормальная конкурентная интрига: с компроматом, с подлостью, с предательством! Лесть стала не грозным оружием, а детской игрушкой! Подарки стало дарить страшнее, чем не дарить вовсе! А дарить необходимо! Не жизнь, а кошмар!»
Но как бы там ни было раньше, а в данную историческую минуту видеозапись высочайшего указа разнеслась электронными гонцами по всем уголкам и весям планеты. Региональные князья и герцоги с воодушевлением приняли эту весть и в мрачной тоске погрузились в жуткую депрессию. Найти что-то истинно духовное в насквозь прогнившем пороками обществе уже не представлялось возможным. И тщетно рыскали по самым неприступным и глухим местам земного шара и спецслужбы, и добровольцы, в надежде отыскать хоть одну, хотя бы относительно чистую душу, но всё было напрасно. Либо их всех уничтожили, что вызывало в Правителе большие сомнения, либо сломали и подчинили, либо они искусно прятались и маскировались. Охотники знали и умели их искать, но и они, непокорные, научились заметать следы и прятаться. И всё же…
Сколько бы ни существовало в фантазиях людей машин времени, начиная от Герберта Уэллса, в данной землянам реальности ни убежать в смутное прошлое, ни прыгнуть, сломя голову, в неопределённое будущее ещё никому не удавалось. А значит, великий и страшный день неминуемо настал для всех и каждого.
В огромном банкетном зале Императорского Дворца, в ожидании праздничной трапезы и развлекательной шоу-программы, все гости выстроились по обе стороны длинного пушистого ковра, раскинутого от входной двери к золотому трону монарха, который был сплошь и рядом инкрустирован драгоценными каменьями. Тяжкие муки ожидания сменились робкой и трепетной надеждой, что на этот раз внеплановый всенародный праздник пройдёт без грома и молний. И на то были весьма веские причины.
Правитель, уже зная, что ему доставили нечто эксклюзивное и неординарное, доселе ещё никогда и никем невиданное, выглядел ещё более грозным и неприступным. Он опасался очередного подвоха и собственного разочарования.
– Ну, – рыкнул он нетерпеливо, – долго ещё собираетесь томить своего повелителя нервным ожиданием? Показывайте уже ваш грандиозный сюрприз! И смотрите, если этот сюрприз не впечатлит меня, то мой сполна впечатлит вас. Давайте-давайте, вводите вашу энергетическую личность! Давненько я не встречал душевных людей?!
Управляющий Восточным округом вышел на центр ковра, низко поклонился в сторону трона и, пятясь в таком положении, дошёл до входной двери. Обернувшись, с силой распахнул двустворчатую дверь и хрипло скомандовал:
– Следуй за мной!
И нетвёрдым шагом, опустив глаза долу, медленно стал приближаться к молча наблюдавшему Правителю. Следом волочил скованные цепью ноги человек лет тридцати с лишним, а уже за ним тупо следовали двое охранников. Процессия не дошла до трона шагов семи, как хозяин восточных территорий резко остановился, сделал очередной низкий реверанс, приложив правую руку к груди, и, совершив шаг с полуоборотом в сторону, протянул левую руку по направлению к «человеку-сюрпризу» и дрожащим голосом опять прохрипел:
– Вот, мой господин, подарок, который я нижайше прошу принять от недостойного слуги.
Монарх с презрением и недоверием осмотрел стоящего перед ним мужчину, зорким глазом пытаясь проникнуть в глубинные недра души, но, видимо, ему этого сделать так и не удалось, так как он, ничуть этим не огорчившись, отвёл взгляд в сторону и откинулся на спинку трона.
Мужчина понуро стоял, свесив голову, длинные чёрные волосы ниспадали на плечи и лицо, на котором были видны лишь небольшая бородка и усы. Одет он был в короткую кожаную куртку коричневого цвета и выцветшие синие джинсы, заправленные в чёрные сапожки. Человек казался спокойным и равнодушным, будто всё происходящее его вовсе не касалось.
В зрачках мирового повелителя сверкнуло гневное раздражение с оттенком внутренней опустошённости.
– Что за бродягу ты мне притащил? – спросил он сурово и впился глазами в своего вассала. – Этот грязный хиппи и есть высоконравственная личность? Духовный шедевр? Ты, наверное, совсем обезумел, коль рискнул издеваться над своим хозяином?!
Управляющий задрожал как осиновый листок, ощутив толстой вспотевшей шеей холодное прикосновение острого лезвия топора. Нить жизни, ещё минуту назад казавшаяся прочным канатом, на глазах превращалась в тонкий волос, грозящий оборваться в любую секунду.
– Ваше могущество! – он неистово бухнулся ниц, яростно ударившись лбом о пушистый ковёр. – Истинная правда! Всё так и есть!
– Что, истинная правда? Что, так и есть? – гнев монарха сменился озорством. – Что ты обезумел? Что ты надо мной издеваешься?
– Никак нет! – закричал попавший впросак слуга. – Да разве я могу себе такое позволить! Да лучше я умру, не сходя с этого места! – вдруг, испугавшись сказанного, поправился. – Да лучше я вернусь домой и приму яд! Да лучше я…
– Довольно, – оборвал Правитель поток суицидальных угроз подчинённого в свой адрес. – Дело говори. Пока даю такую возможность.
Управляющий окончательно вспотел и задрожал всем телом, что бросилось в глаза всем присутствующим, злорадно сочувствующим своему коллеге. Он начал лепетать:
– Я и говорю… я стараюсь… я пытаюсь… я волнуюсь, ваше величие!
– Это вполне естественно, когда ещё не разделён головной мозг со спинным. Успокойся и докладывай.
– Слушаюсь! Всё так и есть, он самая что ни на есть духовная субстанция! – и тут управляющего прорвало. – Да ещё какая! Он светится! Я сам видел! Он что-то рассказывал толпе таких же бродяг и бездельников, а от него исходило сияние! Я бы сам никогда не поверил, если бы не видел это собственными глазами! Иначе я бы не посмел… я никогда не посмею вас обмануть!
Монарх прищурил глаза и едва заметно усмехнулся.
– Так где ты отыскал это «чудо»? – спросил он. – И что с остальными?
– Мы их с трудом обнаружили в самой гуще сибирской тайги. – По-прежнему дрожа и страшно потея, лепетал подданный. – Мы даже не догадывались о их существовании. Как ни странно, но у этих бродяг оказался неизвестный прибор, блокирующий все наши сигналы. Это что-то новенькое в мире электроники. Я его также прихватил с собой. Если желаете…
– Потом. Что с остальными отщепенцами?
– Как прикажете. Вся банда схвачена! Все в тюрьме, откуда им никогда и ни за что не выбраться!
– Ты заблуждаешься, глупец.
Услышанное потрясло и вызвало шок. В тот момент не сразу все поняли, кто это сказал. Подданные с испугом и недоумением стали переглядываться в поисках источника дерзости, и страшно опасаясь, чтобы ненароком подозрение не пало на кого-то из них. Лишь единицы и сам Правитель всё поняли.
– Да как ты осмеливаешься подавать свой мерзкий голос, без моего на то разрешения? – грозно рявкнул монарх. – Ты грязный земляной червь!
Пленник, не поднимая глаз, глухо ответил:
– Да, я всего лишь грязный земляной червь, который, однако, подточит фундамент твоей лживой и вероломной власти. И она в скором времени рухнет.
Правитель всея Земли от негодования покраснел, как рак на кипящей сковородке, и лишь большим усилием воли совладал с собой, и уже с долей иронии, ещё, правда, немножко нервной, спросил:
– И как же ты, наглец, без армии и оружия, собираешься это сделать?
– Да мне, собственно, и делать-то ничего не придётся, – хладнокровно ответил «человек-сюрприз», упрямо не поднимая глаз. – Срок бесчестия и позора человеческого подошёл к концу, грядут великие перемены. Ведь это я сделал так, чтобы нас нашли, а меня доставили к тебе. Пробил час твоего падения, лукавый и лицемерный тиран.
На этот раз Правитель себя уже не сдерживал. Он в ярости вскочил и заорал страшным голосом:
– Да кем ты себя возомнил, ничтожество?! Неужели ты всерьёз полагаешь, стоя здесь безоружный и скованный, уничтожить меня, величайшего из людей? Стоит мне только повести бровью, как тебя сотрут в порошок! – переведя дыхание, он сбавил голосовую экспрессию. – Подними свою глупую голову, пока ещё имеешь над ней власть, потому что в самое ближайшее время она, с перекошенным поганым ртом и испуганными глазёнками, с хлещущей кровью, упадёт с твоих плеч в корзину для мусора. А ещё через минуту её будут таскать и рвать на части голодные собаки. Ну, посмотри на прощанье мне в глаза, несчастный, пока твой взгляд не остекленел от соприкосновения с леденящим взором смерти! Не ожидал, что в такой день ко мне заявится клоун?! – И вдруг опять заорал. – Подними глаза, сволочь! Я жду!
На этот раз пленник не заставил себя ждать. Он послушно отбросил рукой волосы от лица и гордо поднял голову, смело глянув Правителю прямо в глаза. Присутствующие замерли и даже затаили дыхание. Мировой повелитель неожиданно побледнел так, будто кто-то в одно мгновение выкачал из него всю кровь, затем тяжко захрипел и грузно опустился рядом с троном. И в это самое время сверкнула молния и грянул страшный раскат грома. Гости, находясь по-прежнему в оцепенении, в страхе мелко задрожали, готовые мысленно к бегству, но не в силах ни двинуться, ни вымолвить слова, ни даже взвыть. После первого последовал целый каскад ярчайших молний, сопровождаемых настолько мощными раскатами грома, что задрожала земля и дворец начал содрогаться.
Цепь, сковывавшая ноги странного человека, мягко упала на ворсистый ковёр, а он, ни на что не обращая внимания, упорно продолжал сверлить Правителя огненным взглядом. А в скором времени от бывшего пленника стал излучаться свет, с каждой секундой насыщая свою яркость, пока, наконец, не сделался настолько ослепительным, что смотреть на него уже было просто невозможно.
Гости, в ещё большем ужасе, в конце концов вышли из полумёртвого оцепенения и в страшной панике, давя друг друга, бросились к выходу. Дворец начал рушиться. Правитель, ещё недавно грозный и могущественный, теперь, корчась и визжа, со стекающей слюной из перекошенного рта, ползал по полу и обезумевшими глазами, готовыми вот-вот вылезти из орбит, глядел в сияющий свет, пока они окончательно не застыли в вечном мраке, а тело, в предсмертной агонии, не выгнуло самым неестественным образом.
– Ну, вот и всё, – сказал сияющий духовный шедевр, – рухнул порочный бастион зла и ненависти. Будем созидать на этом месте добродетельный храм доброты и любви.
Но потом, после очень длительной паузы, стоя уже среди развалин и своим сиянием освещая мечущуюся человеческую глупость, горько добавил:
– Если, конечно, получится?!
Прощальная песня Любви
В первую их встречу наедине, она до неприличия пристально смотрела ему в глаза, и ей всё больше казалось, что она действительно видит, как там, в глубинах зрачков, где как в зеркале отражается душа, вспыхивают искры влюблённости, обещающие перерасти в неугасимый огонь любви. Они мерцали звёздами, пока ещё далёкими, но тёплыми, ласкающими и манящими. Они напоминали утреннюю росу, ослепительно блестевшую в лучах восходящего солнца.
Зрелище было прекрасным и завораживающим, и ей хотелось, чтобы это мгновение, как в бессмертном стихотворении, остановилось навсегда. И чтобы Солнце не поднималось выше, дабы не иссушило сверкающую влагу страсти на хрупком цветке любви. Именно такие минуты блаженства и есть то необыкновенное человеческое счастье, к которому все стремятся и которое не имеет земного сравнения и эквивалента. Оно бесценно, ибо это плод души, а не разума. Дар неба, а не чрева земли. Зов космоса, а не клич инстинкта, которому подвержены все земные твари.
Именно в такие мгновения человек становится Человеком, как созданием Божьим. Как высшим духовным существом, способным не убивать, а жертвовать, не брать, а дарить. Всё что имеет, вплоть до собственной жизни. И ради этого стоит жить!
Она безвольно утонула в его бездонных синих глазах, как в пучине моря, не пытаясь сопротивляться и кричать о помощи. Её медленно затягивало в бездну и от восхищения собственной невесомости, она ощущала необычайный прилив счастья. И это чувство не проходило, а усиливалось с каждой секундой.
– Пётр, как мне сейчас хорошо, ты даже не представляешь! – крикнула она шёпотом и взяла его за руку.
Он действительно не представлял, насколько ей было хорошо, потому что его душа парила в таких высотах любовной стратосферы, что Пётр опасался, ещё немного – и она оторвётся от телесного притяжения и улетит в космическое пространство вечной благодати.
– Люба, а мне всё равно лучше, – нежно и просто ответил Пётр и легонько сжал руку любимой.
– Нет, Петя, – ответила Любовь улыбнувшись. – Лучше не бывает.
Они молча шли по песчаному пляжу и ангел вселенской любви, с растущими от излучений их душ крыльями, кружил над ними, укрывая влюблённых от вечерней прохлады. Насыщенная светом Солнца Луна освещала путь, отбрасывая на рыхлый песок две, неясных контуров, тени, которые медленно двигаясь, вдруг замирали и сливались в одно большое пятно. А лёгкий морской бриз обдувал разгорячённые лица и трепал волосы, довольствуясь этим, даже не пытаясь остудить пылающие сердца.
Но в этот вечер они не замечали ни сияющей луны, ни дующего бриза, ни парящего ангела. Они были далеко. Их мысли были заняты думами о себе, но это не были корыстные помыслы прожжённых эгоистов, поглощающих энергию партнёра. Их ауры излучали сияние, наполненное мягкой нежностью, нежной заботой и заботливой любовью друг к другу, и напоминающее цветущий шар, окутавший их небесной лаской, и дарующий жизненные соки уже далеко не юным телам.
Любовь была не молода и замужем, считала себя женщиной практичной, сдержанной и давно не подверженной романтическим порывам. Работала на предприятии главным бухгалтером и уже считала, что на её жизненном пути любовный корень давно извлечён и никогда не будет больше возведён в максимальную степень восхищения.
С мужем отношения были уважительные и доверительные, без гнусных скандалов и пошлых ругательств. Появившийся год назад внук, лишь сильнее сплотил и без того крепкую и дружную семью. Дочь с зятем и внуком жили отдельно, поэтому лишних поводов к склокам не наблюдалось, а в гости ходили часто и помогали всегда и всем, чем могли. С возрастом, почему-то, обязанности возрастают. Оно и понятно, из простых родителей превратились в молодых бабушку и дедушку, а это большая ответственность – следить за двумя поколениями одновременно. Но справлялись.
Всё шло размеренно и обыденно, без эмоциональных взлётов на грани эйфории, но и без драматических падений на уровне трагедий. За что и благодарила Бога.
Всё как во многих культурных, интеллигентных семьях, имеющих необходимый достаток, но не ставящих его во главу семейного неписанного кодекса. Жизнь текла старым устоявшимся руслом, без бурных потоков и, тем более, без водопадов. Даже маленьких.
И вдруг… такое! Стандартный двухнедельный отпуск на черноморском побережье, впервые проводимый без мужа, по причине непредвиденной занятости того на работе, и будто весь мир перевернулся вверх тормашками. Заставив её, пусть красивую и ухоженную, но отнюдь не легкомысленную и давно спустившую алые паруса с фрегата романтической юности, женщину нырнуть с головой в, неожиданно и неизвестно откуда хлынувший, поток прозрачной радости и мутной неизвестности. Как горная лавина сносит всё на своём пути, так и бурная река неукротимой любви затягивает в свой страшный водоворот, где возможно только погружение. И влюблённые романтики – слава Богу, есть ещё такие – или глупцы, близкие по духу первым, павшие жертвами стрел неразборчивого и озорного Амура, забывая о солидном возрасте и примерно о таком же общественном положении, погружаются в пучину с глазами безумца, жадно раскрыв рты, не боясь захлебнуться.
Любовь не вздыхала томно и не восклицала мелодраматических фраз, наподобие: «О Боже! Что я делаю?!» С тех пор, а это случилось на четвёртый день приезда, как она увидела Петра, бросив небрежный и мимолётный взгляд на соседний столик за обедом в пансионате, время остановилось, потому что их взоры соприкоснулись. Вокруг что-то происходило и двигалось, но для них это уже не имело ни малейшего значения. Реальность разбилось о высокую вершину возвышенного вдохновения и раскололась на две части. В первой осталась любимая семья, а во второй появился ОН. С первой Любовь вела ежедневные телефонные разговоры, а со второй – ежедневные беседы и ежевечерние немногословные прогулки, с жаркими поцелуями и нежными объятиями. Первой реальности, по-детски краснея и волнуясь, она цинично лгала, второй, задыхаясь и трепеща, отдавала всю себя, без остатка. Все здравые мысли, нагоняющие печаль и уныние, Люба гнала прочь, как и мысли о ближайшем будущем – неминуемом расставании. О плохом думать не хотелось.
Петру думать не хотелось вообще, но не думать он не мог. Он думал всегда и везде. Постоянно. Мысли сами рождались и нагло, отталкивая друг дружку, врывались в сознание, даже ночью. Ещё полностью не проснувшись, между сном и явью, лёжа с закрытыми глазами, а мысли, узревшие тонкую щель умственного рассвета, нахально бросались в светящийся проём.
Сейчас, когда они вдвоём молча нежились упоительной вечерней благодатью и близостью собственных сердец, стучавших в унисон такту космической гармонии, Петра, почему-то, захлестнула ностальгическая волна воспоминаний. Кадры его жизненной киноленты прокручивались невидимым механиком, а из глубин душевных недр к горлу подкатывал ком необъяснимой тревоги. Это чувство, сродни животному инстинкту или сверхъестественной человеческой интуиции, появлялось у него всегда перед грозившей опасностью. Но Пётр прекрасно знал, что это не инстинкт и не интуиция. Это чувство гораздо сильнее и инстинкта самосохранения, и типичной интуиции, предвещавшей несчастье. Оно не раз спасало ему жизнь. Это чувство имело противное, липкое и в то же время скользкое имя, знакомое всем и не уважаемое никем. Это был страх. Всеобъемлющий и поглощающий, часто превращающий человека в мразь.
Так было в Афганистане, когда «духи», вырезав часовых, подбирались к полевой казарме, именно страх поднял Петра среди ночи и заставил выйти в темноту, освещаемую луной, и поднять тревогу. Только он, страх, не позволил там же, в Афгане, попасть в западню его роте и не быть уничтоженной в окружении «моджахедами». Пётр был тяжело ранен. За первое он получил старлея и медаль, за второе – капитана и орден. Пётр был героем. Для всех. Но только он сам точно знал, кем он был на самом деле. Пётр с самого детства был трусом. Будто ген страха, если таковой существует, был врождённым и передавался по наследству.
У него не было веских оснований давать утвердительный ответ на этот спорный вопрос, как, впрочем, и категорично опровергнуть эту нелицеприятную гипотезу Пётр также не имел возможности, за отсутствием наглядных аргументов. Он сильно любил своих родителей, и думать о них плохо не хотел, да и не имел на это морального права. Они были добрыми и ласковыми, и Пётр не мог вспомнить ни одного серьёзного скандала. Папа работал на заводе токарем, а мама на том же заводе лаборантом. Родители для него всегда были примером, а это самое главное. Главнее было только то, что в нём жил неизвестно когда поселившийся трус.
Как бы то ни было, но ещё в подростковом возрасте у Петра хватило храбрости это признать и начать беспощадную борьбу, а точнее – объявить собственному страху тотальную войну. Превозмогая оцепенение и дрожь, давя подступающую тошноту, Петя отчаянно ввязывался в потасовки. Один против двоих, против троих, да плевать – сколько их там! Он занимался боксом, затем – то запрещённым, то разрешённым – каратэ. А когда пришло время делать жизненный выбор, Пётр, без раздумий, поступил в военное училище. А через пять лет, будучи зелёным лейтенантом, попросился добровольцем в Афганистан, написав о своём желании в анкете ещё курсантом.
Пётр пользовался уважением старших и авторитетом младших, но никогда не позволил себе оскорбить или обидеть не только равного себе, но и рядового солдата. К нарушителям он применял дисциплинарные взыскания, предварительно проведя серьёзную и жёсткую беседу, но ни одного бранного слова никто от него не слышал. Его не все понимали и за спиной посмеивались. Но это, скорее, из зависти. Любой человек, не обладающий благородными качествами, завидует человеку, у которого их в достатке. А зависть порождает ненависть, отпрысками которой являются подлость и коварство. Всего этого Петру также хватило, но ни один завистник не мог его упрекнуть в трусости и малодушии. Он всегда был впереди, испытывая себя и искушая судьбу.
А судьба Петру благоволила, выказывая свою благосклонность за несгибаемую стойкость, силу воли и доброту, позволяющие ему в любых обстоятельствах оставаться человеком. Однажды его замполит сказал: «Знаешь, Петро, о таких как ты говорят, что они родились в рубашке. Чушь это! Ты поцелованный Богом! Это я тебе говорю со всей ответственностью, как член КПСС».
Уже тогда Пётр понял всю неправедность той войны, и что все они жертвы сильных мира сего. Их политических интриг и амбиций, когда не только офицер, сознательно посвятивший себя военному делу, но и обычный солдат, ещё вчера обычный юноша, со своими мечтами и планами, вынужден был, связанный лукавым долгом и хитроумной присягой, забирать чужие жизни и отдавать свою, на самом деле неизвестно зачем и непонятно за что. Он чётко осознал, что всякая идеология от власти, это коварная ловушка для человека. Когда верхи, живя по своим правилам, алчным и безнравственным, призывают свой народ жить скромно, самоотверженно и патриотично.
Он понял, что государство, как всякая социально-политическая организация, для всякого его члена структура противоречивая. Но всегда больше порабощающая, чем освобождающая. Вяжущая человеческую свободу совести, а значит – выбора, колючей проволокой и железными оковами. Сначала – аллегорически: клятва, долг и закон. Которые зачастую лживы и несправедливы и диктуются в ультимативной форме и в одностороннем порядке – сверху вниз. А если кому-то не нравятся некоторые виды аллегорий и человек бунтует, то колючая проволока и железные оковы из аллегорий превращаются в повседневное бытие.
Особенно многочисленны долги человека перед государством. Они столь же красивы, как и коварны. Советский Союз, ещё не подозревая о своей близкой кончине, придумал ещё один долг – интернациональный. И если бы этот долг оплачивался государственной казной в виде гуманитарной помощи одного государства другому, то честь ему и хвала. При условии, конечно, что все свои граждане сыты, одеты и живут в комфорте. Но если свежеиспечённый интернациональный долг государство насильно принуждает собственных граждан платить своими жизнями и здоровьем, то само государство становится главным государственным преступником.
И ведь ради чего? Чтобы помочь одним политическим негодяям уничтожить других политических негодяев и захватить власть. Петру, от такого понимания, было противно на душе. Причём, – до самой глубины души.
Не найдя себя в армии после возвращения из горячей точки, как принято было говорить, и после падения не только Берлинской стены, но и громадного государства, Пётр, закончив школу МВД, посвятил себя уголовному розыску. Где добросовестно продолжил уже другую войну – с увеличившейся преступностью и со своим закадычным врагом – страхом, который нигде не погиб, не умер от испуга и никуда не эмигрировал. Здесь он принял другую присягу, более близкую пониманию и сердцу – защищать людей!
В непростое, искажённое повальной коррупцией и рэкетом, время, Пётр умудрился остаться честным и порядочным офицером и человеком, рискующим собственной жизнью и не подставляющим товарищей. Как доказательство, ещё одно ранение и ещё одна награда. Нечистоплотными аферами и грязными интригами не занимался, не допуская подобных деяний и от своих подчинённых и коллег, что также не у всех вызывало понимание.
Находясь в больнице после ранения, влюбился в медсестру и, ничуть не задумываясь, женился. Появились дети – два мальчика и девочка. С годами Пётр дорос до начальника уголовного розыска, перейдя окончательно к руководящей кабинетной работе. Всё было прекрасно, кроме одного. Страх – подлый, мерзкий, липкий – сидел в глубине его сущности, посаженный под замок, но не уничтоженный окончательно, цинично хихикал и злорадствовал. Его никогда никто не видел, Пётр не дал ему ни малейшего шанса себя показать, но он точно знал, что страх глубоко внутри продолжает жить.
Когда Петру исполнилось пятьдесят лет, три года назад, он плюнул на все страхи, плюнул на бесполезную с ними борьбу и ушёл на почётную пенсию, чтобы просто жить. Устроился в солидную фирму – благо с его репутацией он мог выбирать – начальником охраны и пошли стабильные, спокойные и сугубо мирные пенсионно-трудовые будни. Что ещё желать в этой жизни?!
И вдруг, на финишной прямой земного бытия, любовь пронзила насквозь: и сердце, и мозг, и душу. Любовь заполонила всё. Он и представить не мог, что способен на такое безумие! И вот тут, как человек прошедший горнило войны, Пётр понял, что ранение пулей ничто в сравнении с ранением любовью. Контузия полная. Такого с ним ещё не было, даже тогда, когда он ухаживал за будущей женой Ириной.
Находясь на пике душевного блаженства, десять дней пролетели как одно мгновение. Любовь, в своей слепоте, беспощадна к своим жертвам. Ей безразлично их будущее, она живёт только настоящим. Только здесь и сейчас. И только в момент наивысшего своего полёта, она становится сильнее смерти. Но, как это не печально для влюблённых, очень часто нашу жизнь определяют обстоятельства, а ещё долг и честь, и самое главное – совесть! Которая, кстати, и является – должна являться – мерилом человека всех эпох, хотя её и пытаются веками уничтожить, а на её место водрузить скользкий успех и коварную славу.
Сегодня был последний день счастья. Завтра будет печальный день разлуки. Возможно, навсегда. Может, именно поэтому они молчали больше обычного и думали каждый о своём, только ещё нежнее прижимаясь друг к дружке. Вечер был чудесный, но и он грозил в скором времени перерасти в ночь, и заранее предупреждал, что пора возвращаться в пансионат, который на десять дней превратился для них в храм любви. Десять дней, потрясшие их внутренний мир. Так много и так мало. Эх, если бы суть времени заключалась в часовом циферблате, то лёгким движением пальцев… Они в унисон вздохнули, отчего грустно улыбнулись, уличив себя в единомыслии, поцеловались и медленно повернули в обратную сторону.
