Александр Станиславович Сих
Харон
Но, как выяснилось позже, трём посторонним мужчинам в штатском, находящимся в его спальне, было актуальным только "что тут взять", а остальное находилось за рамками их компетентности и принадлежало совершенно другой епархии.
– Здравствуйте, господин мэр, – сказал черноволосый, с пронзительным взглядом, мужчина, сидящий на стуле возле письменного столика, по всей вероятности – главный.
Мэр, не поднимая головы, спросил:
– Где я? Что случилось?
– Могу вас уверить, что вы в надёжных руках, – говорил только сидящий. – И под такой же надёжной защитой. И ничего страшного пока не случилось. Вам уже лучше?
Хозяин, обеспокоенный неопределённым и пугающим "пока", устало закрыл глаза и тихо спросил:
– Вы искренне полагаете, что мне может быть лучше?
Мужчина в чёрном костюме излучал оптимизм:
– Я не только полагаю, но я в этом абсолютно убеждён. Вам надо только сбросить давящий на вас груз, как вы молниеносно почувствуете чудесное облегчение. Уверяю вас, это проверено опытом.
Первоначальный бесконтрольный страх сменился тягостным волнением, которое действительно тупо давило на все органы внутреннего содержания, особенно – на сердце. Давления на душу и совесть мэр не ощущал, потому что всегда сомневался в присутствии первой и в необходимости второй, а посему о душевном волнении имел смутные литературные познания.
– Как вы сюда попали? – сухо задал первый вопрос, потом следующий. – Кто вас впустил?
– Впустил нас ваш водитель, как он представился, довольно вежливый молодой человек, – охотно отвечал сидящий. – Но это не имеет ровным счётом никакого значения. В любом случае, мы сюда вошли бы.
– Даже так? У вас есть на это полномочия? Кто же вы?
Главный сделал небрежный жест рукой. Человек возле окна открыл папку, извлёк лист бумаги и протянул хозяину дома. Тот стал внимательно читать, и написанное, по всему, производило на него весьма сильное впечатление. Мэр вновь покрылся испариной, лицо покраснело, глаза заслезились, а руки задрожали. С трудом дочитав до конца, где, как последний гвоздь в гробу, подводящий черту земному бытию, отчётливо виднелся размашистый автограф Президента, он нервно вернул бумагу и осипшим голосом спросил:
– Значит, всё было заранее известно? Это какой-то секретный научный эксперимент? Но как такое возможно?
Мужчина встал со стула.
– На эти вопросы у меня нет ответов, – сказал он. – Они вне плоскости моих должностных обязанностей. Я лишь строго исполняю распоряжения и инструкции Президента, а вы, уважаемый господин мэр, не о том сейчас думаете. В данную минуту ваши мысли должны быть поглощены исключительно вашей персоной и её будущим. Возможно, незавидным будущим. Я ведь не зря намекнул о непосильном грузе. – Человек в костюме и с полномочиями выждал паузу. – Ну так как? Будем сбрасывать этот самый груз? Или будем усугублять?
Градоначальник искоса посмотрел на свою забинтованную руку и глаза его затуманились, а к горлу, как обычно в таких случаях, подкатил ком, спровоцировав в пустом желудке спазмы.
– Вы, простите, о каком грузе говорите? – вопрос дался с большим трудом.
– Я так понимаю, что будем усугублять? – впервые в голосе агента прозвучали жёсткие и властные нотки.
Ком мгновенно провалился в желудок, где тут-же был атакован желудочным соком.
– Нет! Ни в коем случае! Ну что вы! – изворачиваясь, залепетал мэр. – Я всегда рад! И помочь, и сбросить! Только, вот, знать бы – что?
На этот раз человек беззлобно усмехнулся:
– Ну, честное слово, господин мэр, вы как ребёнок, у которого забирают любимую игрушку. Вы же читали бумагу, анализировали, а значит, понимаете, что нам многое известно. Нужны лишь детали. А если точнее, нужна только одна деталь, но важная.
– Какая? – спросил совсем тихо упирающийся градоначальник, отведя взгляд в сторону.
– Та, которая намертво запечатлена на вашей правой руке, под толстым слоем бинта. – Агент с неограниченными полномочиями добродушно улыбался. – Вы можете сами себе помочь только в том случае, если безоговорочно пойдёте на полное сотрудничество. Решайтесь!
Мэр понял, что сопротивляться глупо и бесполезно, по крайней мере, именно эта мысль посетила его измученный мозг. Не те это ребята, которых можно легко выставить за дверь. А вот они, при упорном неповиновении, разбинтуют не только руку, но и всю его тёмную бухгалтерию, а потом, без сожаления, захлопнут за его спиной тяжёлую железную дверь. Но, всё же, если нельзя сопротивляться, то торговаться никто не запрещает, благо, этим миром движет коммерция.
– Хорошо, я согласен, – нарочито беззаботно сказал он, и стал медленно освобождаться от бинта. – Может, я и вёл себя как ребёнок, но любимая игрушка уж больно дорогая. Честно вам признаюсь, что я сам был крайне удивлён её стоимостью. Думаю, господа, вы также будете шокированы увиденной цифрой.
– Нас невозможно удивить и шокировать, это наша привилегия. Вы сами, буквально полчаса назад, могли в этом убедиться.
– О, это правда. Тут мне возразить нечего. Вы можете до смерти шокировать!
Человек в строгом костюме принял такой-же строгий вид:
– Это только тех, кто нагло пытается юлить и делать из нас дураков, проявляя, тем самым, неуважение не только к нам, но и к самому Президенту.
– Да вы что такое говорите! – воскликнул мэр, в порыве искреннего уважения, граничащего с проявлением суеверного идолопоклонства. – Только не к Президенту! Ни за что и ни когда! Да я лучше себе эту самую руку отрублю! – Затем, для убедительности, добавил. – Отгрызу!
Наконец, он освободил руку от бинта и, заискивающе глядя в глаза приблизившегося полномочного агента, ласковым голосом пропел:
– Уважаемый товарищ, может как-нибудь договоримся тет-а-тет? Без огласки? Найдём взаимовыгодные точки соприкосновения? Очень не хотелось бы…
Но ледяной холод, исходивший из глаз напротив, вынудил градоначальника внутренне содрогнуться и замолчать. Он был неприятно удивлён, что великая магия денег не произвела своими волшебными чарами не только ожидаемого эффекта, а совсем наоборот – вызвала ненавистное отторжение. " Либо опасается коллег, либо редкостный фанатик". – Подумал мэр с сожалением, подразумевая под фанатиком редкого идиота.
Тот, в свою очередь, спокойно переписал цифры и протянул подчинённому, дав указание:
– Ты составляй по всей форме протокол, а я с господином мэром буду договариваться и искать точки соприкосновения.
Подчинённый глянул в листок и присвистнул, а господин мэр обрадованно воскликнул:
– Давайте! Давайте договариваться и искать! Умные люди всегда смогут договориться, если они достаточно умны не только для того, чтобы уметь зарабатывать деньги, но и достаточно мудры для того, чтобы легко делиться ими с друзьями.
– Прекрасно сказано! – воскликнул агент. – Вот сейчас мы и узнаем, насколько вы мудры.
– Давайте узнаем, и вы убедитесь, что я очень мудрый и не жадный человек, умеющий быть благодарным до конца жизни.
– Посмотрим. Я вам предлагаю два варианта решения проблемы. Вариант первый, – вы категорически отрицаете очевидный факт, и мы, под чутким руководством Президента, занимаемся вашим делом и телом вплотную. Вас устраивает такой вариант?
Мэр в ужасе недоумевал, но решил события не форсировать. Надо выждать. Может, второй вариант окажется более приемлемым.
– Ни в коем случае, уважаемый, – шёпотом ответил он, глядя собеседнику в подбородок, не осмеливаясь посмотреть в глаза.
– Прекрасно! – опять воскликнул нежданный гость, ставший вдруг хозяином…положения. – В таком случае, остаётся только второй вариант. Но дабы в дальнейшем пресечь всякие пошлые поползновения, ставлю в известность – другой альтернативы нет, как не будет и третьего варианта. Ну что, излагать второй вариант?
Градоначальник, скорее всего уже бывший, после такого предупреждения грустно осознал, что в своих надеждах он ошибся. Того, чего он ждал и к чему стремился, не последует. Утратив последние иллюзии, он опустил голову и прошептал:
– Да.
Но человек в чёрном, обладавший масштабными полномочиями, нисколько ими не кичился и не возносился, из озорства тиранически запугивая и унижая жертву, а совсем наоборот – он всячески старался поддержать и приободрить свою жертву. А всё потому, что он был профессионалом высочайшего класса и всегда чётко понимал, что главное – результат. Он человека видел насквозь, даже если тот не падал в обморок, и исходя из этого выбирал тактику поведения.
– Вы зря заранее посыпаете голову пеплом, – агент говорил мягко, почти ласково. – Всё не так уж сумрачно в вашей дальнейшей судьбе. Вот послушайте, что от вас требуется. Вы сейчас присядете к столику и напишете полное признание в хищении означенной суммы. А мы, взамен, предоставляем вам срок, но уже не тюремный, а только обязательный для уплаты данной суммы в пользу государства. Компенсировать ему, так сказать, понесённый по вашей вине ущерб.
– Но это же немыслимо! – в отчаянии воскликнул мэр. – Где я возьму такие огромные деньги!
Агент, сочувственно улыбнувшись, развёл руки в стороны.
– Тут я вам, конечно, не советчик, для этого существуют другие органы, но могу предположить, что образ жизни и среду обитания придётся поменять. Зачем вам этот дворец? А также придётся избавиться от лишней, в повседневной жизни вовсе не обязательной, роскоши, в виде дорогих автомобилей и всяких глупых безделушек, именуемых драгоценностями. Вот всё это я и имел в виду, когда говорил о непосильном грузе.
– Но даже всего не хватит, чтобы покрыть… недостачу!
Сердобольный агент и здесь утешил и успокоил:
– Государство всегда идёт навстречу сознательным гражданам, добросовестно выполняющими взятые обязательства. Оставшаяся сумма будет ежемесячно взыскиваться из вашей зарплаты. Я думаю, процентов двадцать, не больше. Так что, ещё можно жить!
Высокопоставленный чиновник выглядел окончательно растерянным от нахлынувших противоречивых чувств. От тюрьмы, вроде бы, избавлен, а вот от сумы, заплатив такую сумму, ещё неизвестно. Но из двух зол, как известно, выбирают…
– И где и кем я теперь смогу работать? – голос на последнем слове предательски дрогнул.
– Ну, если вас не устраивает должность мэра, то на ваше усмотрение. Ограничений государство не ставит.
Мэр ошалело посмотрел на по-прежнему улыбающегося агента.
– Разве меня не снимут с поста?
Мужчина наклонился к самому уху мздоимца и доверительно зашептал:
– Если всех с клеймом снять, я уж не говорю посадить, то чиновничий аппарат страны оголится наполовину. Минимум. А это уже государственный коллапс. А руководитель вы, в целом, не плохой. По крайней мере, Президент по работе претензий к вам не имеет, а когда избавитесь от злостной чиновничьей зависимости, то и подавно. Таким образом, вам предоставляется редкостный шанс оправдать высокое доверие. Да, я думаю, после сегодняшнего инцидента многие задумаются над своим поведением. Из тех, конечно, кто останется в живых и в здравом рассудке.
– Неужели нас так много? – скорее обрадованно, чем удивлённо спросил мэр, и совсем, как оказалось, не бывший.
Агент глянул на своих подчинённых, стоявших на достаточном расстоянии, чтобы не услышать его шёпота.
– Скажу больше, по секрету: все депутаты, весь кабинет министров, то бишь, наше правительство, ходят, кто рискнул выйти, в кепи с длинными козырьками и белых перчатках. Даже сам Президент, по такому знаменательному случаю, отменил все речи и перенёс все встречи, и только по телефону принимает наши доклады о проделанной работе. Вот такие обстоят дела. Только это между нами. Т-с-с-с. – И приложил свой палец у губам мэра. – Идите пишите.
Но в этот момент затрезвонил телефон. Звонила жена. Градоначальник умоляюще посмотрел на своего спасителя:
– Товарищ начальник, можно ответить жене?
И человек, с ледяным взглядом и равнодушным сердцем, дал добро:
– Быстренько обрадуйте супругу и бегом к столу. Время не ждёт! Не вы у нас один. У нас ещё уйма работы…аж до полуночи.
РЕИНКАРНАЦИЯ
О, Боже, опять! Вот оно, роковое проклятие! Печать невезения на всех телоносителях – тела меняются, а судьба горемычная остаётся. Поганое де жа вю. Меня и раньше одолевали смутные сомнения относительно благополучного сегодняшнего бытия. Но всё было как-то сумрачно и неясно. Вначале полная кромешная тьма, которая оставляла надежду на будущий переход в свет, после купания в реке Лета. Затем меня озадачили проблески света, но без необходимого забвения прошлых печалей, которые, теоретически, могли сохраниться, но практически… печаль стала ещё сильней. И вот – пожалуйста! Получите и распишитесь!
Спрашивается – за что? Или, всё-таки, для чего? Почему злой рок преследует всех этих людей? И кто в этом виноват – рок или они сами? В любом случае, я здесь ни при чём, причём в итоге больше всех страдаю именно я. А ведь начинается всё так розово и прекрасно, и даже окружающие кажутся людьми вполне приличными. Сейчас оценим очередную создавшуюся ситуацию, под грустным названием – жизнь.
Первое впечатление, конечно, может быть обманчивым, но очень похоже, что интеллигенты. Лица ухоженные, сами опрятные, оба в очках, что всегда считалось признаком интеллектуальности, увеличенные глаза кажутся действительно смышлёными, воздерживаются выражаться матом в стрессовых ситуациях. И это несмотря на то, что глупо уверены, будто я их не понимаю, и что вообще – ничего не кумекаю. А я-то кумекаю больше ихнего, только всё равно ничего не скажу. Но как хотелось бы! Но, увы – когда человеку есть что сказать, он вынужден гугукать и от бессилия кричать, а когда нечего – чешет языком, что помелом, аж уши вянут. Причём, – чужие. Вот такая загадка для врача под названием – отоларинголог.
Смешно за всеми наблюдать. Вот мужчина снял очки и начал строить всевозможные дурацкие гримасы, щурясь близорукими глазами. Но вскоре, видимо, перестал видеть реакцию того, кому предназначались эти глупые рожицы. Напялил очки обратно. Ладно, со зрением у тебя проблемы, но слух-то имеешь, болван? Слышишь, мы орём! Вот глупец, погремушкой пытается отвлечь наше внимание от насущных проблем. Нет, ну вот же тугодум! Интересно, кем он работает? Но очевидно, что его деятельность не связана с быстротой мышления и психологической реакцией. Молодец, нашёл выход из положения! Думает пустышкой заткнуть глас народа?! Мы ещё до этого не доросли. Потом, с возрастом, это срабатывает – и пустышку кушаем, и в сказки верим. Выплюнь! Выплюнь немедленно эту гадость! Пусть думает. Это ему не в реторте – из свинца золото варить, а потом в подземелье, прикованным цепью, биться головой о стену – на хрена мне то золото было?! Надо же, какое жуткое воспоминание всплыло! Долой его из памяти! Долой средневековое мракобесие и не менее жестокую эпоху просвещённого абсолютизма!
Что тут у нас? О, наконец-то, сообразил! Пошёл за помощью. Умница! Привёл жену. Женщина есть женщина, сразу догадалась, что мы обкакались и нам крайне неприятно находиться в таком дерьмовом положении. Потом, правда, бывает и похуже. Тьфу, тьфу, тьфу. Ой, руки холодные, да и пеленает, будто чурку в онучу заматывает. Вот неумёха! Ох и намучаемся мы с тобой, малыш, с такими родителями! Не плачь, дружок, вон женщина постарше идёт – никак, бабушка. Даёт наставления этим недотёпам. Смотри, как покраснели наши родители! То ли за себя стыдно, что такие бестолковые?! То ли за бабушку, которая, в отличие от них, не боится месячному ребёнку нанести психологическую травму крепким и убедительным русским словом. Нам-то эти словечки ещё до лампочки, а вот родителям дойдёт быстрее. Сразу включили мышление и стали внимательными. Зорко следят за всеми движениями наставника, пытаясь запомнить последовательность операций, даже дублируя эти движения в воздухе. Молодцы, старательные.
Интересно, она бабушка с чьей стороны? Экстравагантная особа. Не то что эти, меланхолики. Молодо-зелено. А ты, братец, у них, видимо, первенец?! Объект для тренировок и набирания опыта. Но это не самое страшное. Главное, чтобы первый генный блин не получился комом, а любовь и ласка нам обеспечены. По глазам вижу, люди добрые и в нас души не чают.
Какую-то глупость про себя сказала. А сколько ещё предстоит сказать и сделать! Как хочется, чтобы поменьше. Очень хочется надеяться, что я в этом мире в последний раз. А ещё очень хочется, раз всё равно я здесь, поболтать, пока этот несмышлёныш не выжил меня из своего ума.
Кем только не приходилось жить! Какие разные и противоречивые личности я пыталась довести до совершенства и гармонии! До духовного слияния с собой, окружающей средой и Вселенной, чтобы смерть не обернулась бедой душе нетленной. То есть, мне. Но как же тяжело это сделать, когда кругом сплошные искушения и соблазны, а венцы творения оказывались всего лишь ошибками природы и генным браком, давшими сбой ещё до истечения срока гарантии. И вот, поскольку мы опять писаем и какаем, значит, опять ничего не получилось. Значит, предыдущий телоноситель тоже оказался сволочью, человеком морально неустойчивым и падким до всевозможных плотских излишеств. Или нет?
А кем он у нас был? А был он у нас, прости, Господи, за выражение, писателем! Как только творческая личность, так, априори, жди перерождения. С такими субъектами до нирваны не доползёшь никогда! Ну, почти никогда. Бывают, конечно, исключения, но они настолько редки – как снег летом, как гуманный олигарх, а может и того хуже – как многодетная девственница. Хи-хи-хи! Вспоминается девятнадцатый век, когда я была в теле одной вульгарной особы, имевшей болезненную склонность к стихосложению. Контрастная дамочка. Прекрасные, возвышенные стихи о любви разбивались девятым валом о мрачный и скалистый берег повседневной плотской ненасытности.
Да это ещё что! А сколько из-за неё молодых, да и не очень, людей дуэлировали и суицидировали. Жуть! Хорошо, что жажда к жизни без любви была сильнее страстной любви без жизни, иначе, вместо этого орущего мальчугана, находилась бы в местах более отдалённых. Тамошняя релаксация – процедура крайне болезненная, даже мучительная. Если верить распространённым слухам, гулким эхом долетавшими из недр преисподней в верхние этажи ада.
Не знаю, почему, но меня частенько запихивают в литературную среду обитания. А может это я, сама того не осознавая, влияю на формирование сознания своего телоносителя? Интересная гипотеза. Так вот, после любвеобильной поэтессы, с писателем в этом отношении повезло больше. Нет, он не был ни импотентом, ни гомосексуалистом – слава Богу, – ни фригидным мужчиной. Скажу даже больше – ему очень нравились красивые женщины. До чего уж там – ему нравились просто женщины! Но… он был маньяк.
Естественно, не сексуальный. Бог и здесь был милостив. Мания, это страсть, а он страсть как любил писать. Вот хлебом его не корми… лишний раз, а дай чистую тетрадку и всунь ручку в его тонкую, холёную ручку. И всё! И никаких хлопот с ним не знаешь. Будет писать, покуривая, пока жена не заберёт либо ручку, либо пишущую машинку. И он, нехотя, идёт либо обедать, если день, либо спать, если уже ночь.
И ведь не был бездарным графоманом, а как раз наоборот – человек талантливый, эрудированный, воспитанный, подававший мне надежду. И, как у человека страстно пишущего, к тому же добродетельно семейного, любившего домашний очаг, его любовь к женщинам, исключая, конечно, жену, ограничивалась восхищёнными взглядами и заползавшими в сознание не совсем пристойными мыслями. Но писатель тряс буйной головушкой, выбрасывая оттуда ненужный хлам, брал себя в руки, затем брал в эти же руки пишущую машинку и приступал к любимому процессу за любимым столом. Потому что там его с нетерпением ждала его любовь, его страсть, его жизнь: очередная глава очередного романа.
Хотя, очень может быть, даже с большой долей вероятности, существуй такая возможность регулярной доставки красивеньких девиц на дом под роспись, и дай на это своё благоволение супруга, я думаю, он стал бы регулярным подписчиком, но с крайне сжатыми рандеву. Творчество – прежде всего!
И ведь добился славы, стал знаменитым писателем, лауреатом всевозможных премий, членом союзов и обществ. И вот, как только он стал премиальным многочленом, все мои надежды окончательно рухнули. Он оказался трусом самой последней категории. Комфортное бытие определило лицемерный и подхалимский путь сознанию. Всё, что он писал, было угоднической ложью, а подобной литературой благодати не достичь, сколько бы фолиантов не нагромоздил на книжную полку. А те книги, в которых лживо проступали людская боль и страдание, писались откровенно фальшиво и цинично ханжески. Не из сочувствия и душевного сострадания – он меня не брал в соавторы, – а ради собственной славы и гордыни. А хладнокровно смакуя человеческие беды, снисхождения не жди. Там – не здесь!
Я и сейчас помню, как он, в угоду власти, собственному тщеславию и честолюбию, да и откровенной боязни за свою нежную шкуру, продал меня за бесценок: за эфемерные славу, премии и регалии. А когда бытие определяет сознание, то человек живёт бессознательно. Зачастую, к сожалению, об этом даже не догадываясь. И рано или поздно, но всегда срабатывает закон бумеранга, а мы с совестью, хоть и в конце жизни, но пробились в его искажённое и затуманенное сознание. Последние годы жизни он прожил с ощущением позора и стыда, в терзаниях за прошлые подлые поступки, недостойные ни писателя, ни вообще – человека. Мне до сих пор стыдно вспоминать, как он громил писателей и поэтов, посмевших восстать против лжи и лицемерия, творимых в обществе снизу доверху. И мне до сих пор противно его подхалимское и ханжеское поведение. Страшно и мерзко.
И вот очередная попытка. Очередной мой шанс. Дай-то Бог!
Господи, избавь от искушений,
Когда духовно не готов.
Отстрочи его Ты покушенье
На души слабенький остов.
То есть, на мой остов, когда я потеряю некоторое влияние на мою формирующуюся физическую личность. Ха, ну надо же! Невозможно избавиться от зависимости прошлых жизней. Волей-неволей, а что-то, да и выползет из литературного наследия предков. А может не предков? Что-то я такого не припомню в стихотворной антологии любвеобильной и коварной служительницы Эрато и Евтерпы. Про писателя и говорить нечего, тот вообще стихов не писал. Так думают его биографы и почитатели, но я-то знаю, что это не так. Пописывал втихомолочку и в столик припрятывал. Стыдился. Оно и понятно, крупный государственный писатель, а занимается ерундой – пишет духовные стихи и памфлеты на социальные темы, где явственно проступает острая сатирическая канва, а ещё о самих руководителях государства и партии. И отнюдь не хвалебные оды. Вот последних он больше всего и стыдился, потому и прятал глубоко в стол, чтобы ничей посторонний взгляд даже нечаянно не упал на тайные рукописи. Потом, перед смертью, сжёг. Это было последней и роковой ошибкой.
Всем известно, что гениальные (именно, гениальные) рукописи не горят. О чём-то похожем ещё Булгаков говорил. Всякая дрянь, даже если она напечатана многотысячным тиражом, забудется и превратится в прах, стоя на книжных полках, но если вещь шедевральная, то она в огне не горит и в воде не гниёт! По большому счёту, может быть стихи, а не проза и были теми шедеврами, которые до сих пор хранятся в архиве Вселенной?! Но это не снимает с него ответственности за виляние хвостом перед сильными мира сего, и за трусливый уход от истины. Да, именно Истина. Вот главное, а он не постиг понимания этого даже отдалённо. И я считаю, что мой максимализм оправдан.
Но до чего человек хитёр в своей слабости! Чего только не придумает, чтобы оправдать свои пороки, превратив их в мелкие или вынужденные шалости гения. Мол, он гений – ему простительно. Хочу заявить со всем знанием дела, что это совсем не так! Ведь, чем талантливей человек, тем большая лежит на нём ответственность, и тем больший с него спрос за всё – и за творчество, и за свою жизнь. Хотя, если быть до конца объективным, то, слава Богу, что он был трусливым писателем, а не смелым политиком. Точнее, что не был политиком вовсе! Слава Тебе, Господи!
А что это ты, малыш, притих? А, это я заболталась, а он уже слушает музыку и улыбается. Мама нам играет… никак, Вивальди? Хорошая музыка, но тоже максимализм. Могла начать с Шаинского. Однако, хорошо, что не с Вагнера – было бы либо не до сна, либо сны с кошмарами. В любом случае, это правильно: лучше быть музыкантом или композитором, чем поэтом или писателем. В музыке говорить правду нотами легче и безопасней, нежели излагать её на бумаге словами. Только преждевременно не надо свою музыку никому посвящать, дабы потом не писать опровержений. Как это было с «Героической симфонией» Бетховена, называвшейся до коронации Наполеона его именем. Всё, объявляю антракт, надо ребёнку покушать, а то в его маленьком желудке уже слышу минорные мелодии Шопена.
Одну минуточку! Что это? Куда это? Я-то, наивная, думала, что нас сейчас мама будет кормить грудью, и решила в этот интимный момент помолчать. Но нет, кормление откладывается. Бабушка нас несёт на кровать, усаживает накрепко между подушками и раскладывает на одной из них всевозможные безделушки. Чего там только не было! Но среди прочего находились: денежка, золотое бабушкино колечко и, как назло, красивая шариковая авторучка с тремя разноцветными стержнями. Значит, синий стержень для стихов, красный – для прозы, и напоследок чёрный – для мемуаров. Если успеешь написать до траурной церемонии. Было бы умно, если бы не было так глупо.
Ну зачем её сюда положили! Не надо было этого делать! Это всё бабушка, старину вспомнила, раскудрит её за ногу! Ну что, малыш, хватит гугукать, определяйся со своим будущим. Я могу даже не смотреть, и так знаю, что уже не быть ему ни шофёром, ни слесарем, ни композитором, ни банкиром, ни ювелиром. Да, так и есть – схватил двумя ручонками орудие будущей трудовой деятельности и смотрит по сторонам. Видимо, уже ищет чистый листок бумаги, чтобы немедленно приступить к созданию шедевра. Правильно, чего тянуть-то! Ну вот, всем всё стало ясно и, наконец-то, мама прижала нас к груди.
Что же, будущий классик, дай-то Бог тебе мудрости в принятии правильных решений и крепости духа, чтобы не продать свой талант вместе с совестью за призрачное счастье бытия. Кушай, набирайся сил, они тебе понадобятся.
А вот этого, дорогой папочка, ни в коем случае делать не следует. После прекрасной музыки и сытного обеда, читать на сон, и ладно бы сказку о лодыре Емеле, но исторический опус Эдварда Радзинского, это уж, извините, ни в какие ворота! Я понимаю ваше стремление сделать из нас вундеркинда, но дайте же ребёнку оставаться ребёнком, ну, хотя бы, лет до пяти. Не надо травмировать психику младенца кровавыми дворцовыми переворотами и массовыми расстрелами. Замените свои глупые амбиции, на жалость и сострадание. Где ваш гуманизм?! О, успокоился. Неужели телепатировал мои мозговые биотоки? Ага, как бы не так! Сам зевает. Видимо, все эти политические распри на самого нагоняют смертную тоску. А нам, он думает, было интересно слушать перед сном кошмары! Подожди, он о них сам узнает, как только начнёт соображать и с глаз упадёт розовая пелена. То же мне, сказочник! Ума – кот наплакал, а туда же – в историю!
Надо же, подействовало?! Мы уже спим – чистенькие и сытенькие. Ждём весёлых снов. А вот и они – ангелы, которые будут развлекать и показывать добрые сказки. А не убийство Павла Первого.
И пока малыш нем, говорю я, хотя меня никто и не слышит. Пока его память слаба, моя крепка. Но по мере прогресса его физического «эго», моё душевное «эго» начнёт регрессировать обратно пропорционально. И как только он начнёт говорить первые фразы, мы оба начнём жить новой и неизвестной для нас жизнью, позабыв напрочь весь опыт прошлых ошибок. И уже ты сам, малыш, должен будешь найти меня в себе. Во что бы то ни стало! Иначе…
Дай Бог, чтобы он стал настоящим человеком и моим последним телоносителем в этой грубой и каверзной жизни! Очень хочется прикоснуться к космической Мудрости и Благодати! Очень хочется к звёздам! А то эти земные звёзды до того пусты, холодны и лживы, что ни слушать, ни видеть их не хочется.
Спи, малыш, и радуйся детству, потому что впереди нас ждут большие испытания. Чтобы стать Человеком, а потом на протяжении всей жизни, вопреки обстоятельствам, страхам и соблазнам, им оставаться – это и есть самое большое человеческое испытание! И помни – я всегда рядом, только позови!
ВОЗВРАЩЕНИЕ В АД
– Ох, и тяжело же как, – простонал мужчина в полной темноте.– Дышать невозможно, будто камнем придавило грудь. А сердце… будто кто-то терзает и рвёт небольшими клочьями.
– А кто сказал, что будет легко? – услышал он беспристрастный голос, без сочувствия, но и без сарказма. – Ты должен был это предвидеть.
– Кто же пожелает такое предвидеть? – хрипя, выдавил мужчина, проглотив обидное обращение на «ты». Тут не до церемоний. – Такое не пожелаешь и врагу в кошмарных снах. Ой, я, наверное, сейчас умру!
– Ха, скажешь тоже! – развеселился голос. – Он умрёт?! На этот счёт можешь быть спокоен, мы этого не допустим.
– Вы врач? – неопределённость положения предостерегла от возможного опрометчивого шага, в виде ответного фамильярного «ты». Во всём должна быть дипломатия и тонкий расчёт.
– Ну, пожалуй, можно и так сказать…реаниматолог, – ответил голос и глупо хихикнул.
– Я попал в аварию? – дрожащим и хриплым баритоном допытывался мужчина. – У меня такое ощущение, что меня всего переломало?! Будто по мне проехал асфальтный каток?! А?
– Какие, однако, у тебя провидческие ассоциации открылись?! Да, действительно, метафорично угроза такая в твой адрес поступала, но фактически приведена в исполнение не была.
– От кого? От него? Ну, от… этого? От него самого? Хотя, откуда вам знать?!
– Знаю-знаю. От него, любезного. От кого же ещё?! Но ты вовремя струсил, впрочем, как всегда, и вкатывали в асфальт, фигурально конечно, уже других.
– Какой кошмар!
– С ними всё в порядке, да и мало их было.
– Я не о них, я о себе. Моё состояние – кошмар!
– Ты в нём жил раньше, а теперь мы извлекаем тебя из обломков искорёженной и исковерканной жизни.
– Ой, доктор, становится совсем невыносимо. Дайте, пожалуйста, обезболивающего! Я вас умоляю – дайте!
– Не положено, – холодно отрезал необычный доктор, но потом, вспомнив, видимо, давно устаревшую клятву Гиппократа, добавил с долей теплоты. – Да и нету его у меня. Терпи, это пик страданий, потом наступит спад и станет легче.
