Александр Сорге
Angst
Пандемия безумия. Часть 2
О невидимой лихорадке, что распространяется через оптоволокно.
Казалось бы, сегодня, в век гласности и свободы слова, психические эпидемии должны кануть в Лету. Острым копьем разума человечество ниспровергает суеверия и предрассудки, прокладывая себе путь в будущее. Однако, правда в том, что купировать приступы массовых психозов сегодня сложнее, чем во времена рыцарей и ведьм. Слухи и домыслы, которые расползаются через мессенджеры, легко могут породить панику и истерию, как это было после теракта в Петербурге, катастроф в Крымске и Кемерово. Или же обезумевшую толпу, жаждущую крови, как это произошло в Индии. Массовая рассылка сообщений в Whatsapp-e о «злых колдунах», которые похищают детей, привела к трём убийствам и множеству жестоких избиений. В эпоху глобальных сетей, которыми опутаны миллионы людей, информационная чума может стать гораздо более разрушительной, чем чума бубонная. И человечеству стоит опасаться не супервируса из мрачных застенок правительственных лабораторий, а пандемии безумия.
За пару веков человечество действительно добавило много штрихов к картине окружающего мира: мы больше не боимся раскатов грома и обуздали силу атома. Более того, информация стала доступнее: всего пару кликов отделяет вас от трудов Платона или Лобачевского. Но при этом с каждым днем на нас обрушивается всё больше и больше данных. Доктор Мартин Гильберт и его команда из Университета Южной Калифорнии подсчитали, что в 1986 году «каждый день мы получали столько информации, сколько бы поместилось в 40 газетах». К 2007 году этот объем увеличился до 174 печатных изданий. И количество таких «газет» будет только расти. Это информационное цунами не просто порождает стресс, но и приводит к информационному ожирению. Наш мозг просто не в состоянии переварить такой объем данных, сегодня мы пресыщены информацией. От этого человек начинает относиться к получаемым сведениям более избирательно, однако «избирательно» не всегда означает «с умом».
Сотни фактов порождают тысячи трактовок. Это приводит к тому, что мы не знаем, во что верить. Именно верить: мы не можем сами посчитать трупы после адского пожара в храме торговли или проверить, есть ли следы русских сапог на песках Дамаска. Океан информации на проверку оказывается зловонным болотом, единственный способ выбраться из которого – идти на свет маяка, «авторитетного источника», который всё растолкует и расскажет правду. Поразительно, но слова лжепророков снова стали принимать на веру: из-за передозировки биг датой мы больше не ищем правду, которая давно утонула в информационной трясине. Мы просто дополняем свою картину мира. Так уж устроено наше мышление: человек лучше запоминает факты, которые подтверждают его позицию – психологи называют это «склонностью к подтверждению». Трамп за первый год в Белом доме «выдвинул 1628 ложных утверждений за 298 дней управления страной». Но это и не важно. Сторонники Трампа, Путина, да кого угодно, будут доверять ему несмотря ни на что, а противники не поверят ни единому слову.
И на таком болоте прекрасно всходят ложные идолы – те самые «маяки», на свет которых мы идём. А уж если авторитетный источник увешан регалиями и титулами, то его мнение подчас принимается не за одну из трактовок, а за истину в последней инстанции. Причем, неважно, есть ли в его словах зерно истины или нет. Это называется «апелляцией к авторитету»: реальные или мнимые достижения и раздутое эго человека заставляют нас глядеть ему в рот и внимать всему, что изрыгает знаток. А самого же «авторитета» уверовать в то, что он мировой эксперт в любой области, хотя даже нобелевская премия по физике не делает тебя первоклассным хирургом. Или по химии. Кэри Муллис, лауреат нобелевки по химии, до сих пор отрицает связь между вирусом ВИЧ и СПИДом и верит в астрологию. Лайнус Полинг, обладатель сразу двух нобелевских премий, вплоть до своей смерти утверждал, что рак и ВИЧ можно лечить высокими дозами витамина С, хотя никаких научных доказательств этому не было и нет.
Свет таких маяков часто бывает не отблеском истины, а приманкой – мерцанием фонарика сумасшедшего удильщика. Например, Джима Джонса, самозваного пророка, «оракула и медиума для бестелесных существ из другой галактики». Джонс утверждал, что является реинкарнацией Иисуса, Будды и Ленина, и создал один из самых деструктивных культов, история которого закончилась весьма трагично. 18 ноября 1978 Джим Джонс воздал руки к небу и молвил: «Пейте мой яд!». И 900 его последователей, объятых коллективным психозом, выпили лимонад с растворённым в нем цианидом. Такие лжепророки вполне могут стать «нулевыми пациентами» при возникновении психических эпидемий – индукторами бреда (об индуцированном бредовом расстройстве я писал в первой части). Тогда массовые психозы принимают вид либо абсурдных движений, навроде культа плоской земли, либо совсем уж радикальных и деструктивных движений, вроде СПИД-диссиденства или же культа Джонса. Причем, не стоит думать, что заявления именитого политика, артиста или спортсмена не могут быть причиной возникновения психических эпидемий – индукторами бреда могут стать и психически-здоровые люди. Так что библейская заповедь «не сотвори себе кумира», может и не приблизит вас к загробной жизни, но точно поможет сохранить рассудок. А иногда и жизнь земную.
Сила любой идеи в том, что она часто предлагает простые ответы на сложные вопросы. Причем, совершенно неважно, что это за идея: превосходства веганов над мясоедами, гексаэдрической земли или же спасения на космической комете, насколько она ужасна или абсурдна. Самое страшное, что реципиенты бредовой идеи (те люди, которые «заражаются» бредом от индуктора), как правило, адаптируют её, делая более вразумительной. Когда же идея обретает последователей, пусть даже двух или трёх, она начинает дурманить мозг похлеще опиума, ведь жалкое и ничтожное «я» заменяется на могущественное «МЫ». И тогда локальная вспышка бредового расстройства вполне может перерасти в психическую эпидемию. Причем, пристраститься к любой идеи или идеологии проще, чем вы думаете. Это наглядно показал Рон Джонс в 1978 году. Обычный школьный учитель за неделю превратил свой класс в локальный филиал гитлерюгенда, создав нехитрую идеологию «Третья волна». Объяснив ученикам, что их сила в дисциплине и единстве, приправив это специально выдуманной эмблемой и приветствием, он сплотил класс и заставил беспрекословно подчиняться себе. Внушив же, что Третья волна – это программа по поиску талантливой молодежи, он заставил поверить в элитарность движения, в исключительность его участников. И хотя Джонс задумывал это лишь как наглядный эксперимент, чтобы показать ученикам, что внушаемости подвержены все, к концу недели количество его последователей выросло с 30 до 200 человек.
СМИ же подхватывают и разносят зловредные идеи, только раздувая пожар психической эпидемии. Ведь, как я говорил ранее, чтобы «заразится» индуцированным бредовым расстройством, не обязательно находится с индуктором бреда в одном помещении или знать его лично. Достаточно короткого сюжета по ТВ. Причем совершенно неважно, превозносят ли медиа такие идеи или порицают их – хватит и простого упоминания. Социолог Дэвид Филлипс из Калифорнийского университета описал «эффект Вертера». Ученый доказал, что после самоубийства, которое в красках показывали по федеральным каналам в прайм-тайм, количество суицидов резко возрастало. Сам факт освещения смерти может подтолкнуть человека к решению свести счёты с жизнью. Из-за этого во второй половине восьмидесятых власти Вены приняли решение не освещать случаи гибели под колёсами поезда и уже через месяц количество суицидов снизилось в три раза. При этом, эффект Вертера возникает не только в случае самоубийств. По сути, его вызывает любое резонансное событие или заявление. Новостные телесюжеты о вспышках массовых психозов сегодня могут производить на зрителей то же впечатление, что и корчи конвульсионеров или кликуш в 18 веке.
История Джима Джонса, эксперимент Третья Волна, эффект Вертера – всё это доказывает, что любой психопат может заставить тысячи людей поверить в любую безумную идею, а СМИ распространят эти идеи по всему миру. При этом, сегодня больной даже может не знать, что он заражен бациллами безумия, ведь болезнь не будет сопровождаться ни конвульсиями, ни инфернальным смехом. Психические эпидемии стали ещё опаснее, ведь они приняли вид идеологий, культов и других движений, последователи которых будут верить всему и делать всё, что прикажет их фюрер или коллективное сознание. А теперь представьте, какие перспективы открывает 21 век для возникновения и распространения массовых психозов. В наши дни чтобы прославится, чтобы стать авторитетным источником информации для миллионов, достаточно просто гоготать в камеру над такими же убогими, как и ты сам, или же просто выкладывать фотографии своей голой жопы. И ладно бы такие интернет-божки просто развлекали свою паству. Но иногда тысячи лайков бьют в голову, и самозваные эксперты начинают открывать рот и проповедовать истины. Доморощенному интернет-мессии сегодня не составит никакого труда создать какой-нибудь культ Четвертой Волны и утверждать, что белое – это черное. Конечно, если подобное будет кричать городской сумасшедший, вы просто посмеётесь над ним, уверенные в собственной правоте. Но когда городской сумасшедший напишет то же самое на своей странице в Facebook, когда этот пост наберет тысячи лайков и сотни репостов, когда на YouTube появится гора видео, доказывающих, что белый цвет – это, на самом деле, черный цвет, вы задумаетесь. Задумаетесь о том, что, может быть, это вы всю жизнь заблуждались. Ведь миллионы безликих юзеров не могут ошибаться и белое – это действительно черное.
18.12.18
И в этом мире иллюзий: мире, где бушуют незримые психические эпидемии, где больной может даже не догадываться, что он инфицирован (а ты сам – и подавно), мире, покрытом слоем грязи, из-за которой непонятно, где заканчивается мнимое, а где начинается реальное, зловонным бутоном всходит и расцветает, распространяя свой сладковато-гнилостный запах, ещё один страх – страх смерти. Но уже смерти массовой. Война стала столь же незримой и неуловимой, как и сами человеческие демоны. Теперь она отголоском отдаётся в закоулках глиняных зиккуратов, неслышно ступает по паркету старых коммуналок и перешагивает прилавки магазинов, сочится из обрубков оптоволоконных кабелей.
Современное лицо войны
О мифической «гибридной войне», доктрине Герасимова и просранных полимерах.
Вот и начался любимый период всех отчисленцев и прочих спермобаков, не достигших кризиса среднего возраста – весенний призыв. Видимо, в связи с этим, Министерство Обороны не преминуло напомнить о себе, обрадовав нас сразу двумя фееричными новостями. Первой – о том, что в армии России, оказывается, служат сильнейшие боевые архимаги, которые на расстоянии умеют читать документы в закрытых НАТОвских сейфах и чуть ли не дематериализовать вражескую технику силой мысли. Ну а вторая – о том, что Ваню Дрёмина, великого русского поэта под псевдонимом «Лицо», не возьмут в армию из-за партаков на лице. Видать, татуха «Hate» под правым глазом будет мешать смотреть в прицел винтовки, а «Love» под левым – блокировать энергию Чи, так нужную при прочтении документов во вражьих сейфах. Всё это, конечно, забавно, но правда в том, что облик войны изменился и в современном сражении и полчища штыков, и даже боевые колдуны играют далеко не ведущую роль.
Асимметрия
В последнее время стало модным обсасывать тему «войны нового поколения», используя при этом два загадочных термина, которые довольно активно плавают в отечественном медеопространстве. Все слышали про таинственный «асимметричный конфликт» и совсем уж зловещую «гибридную войну», которая опутала своими щупальцами чуть ли не каждого россиянина. Эти понятия часто смешивают, однако это не совсем правильно. Все мы примерно знаем, что такое классический или симметричный военный конфликт. И если его можно представить как боксёрский поединок Рокки Бальбоа и Ивана Драго, то асимметричный конфликт – это как если бы против Сталлоне на ринг вышел какой-нибудь щуплый рисовый фермер. Фермер, который с размаху зарядил бы этому Рокки коленом в пах, ведь он на сохе вертел все эти ваши правила бокса. Асимметричный конфликт – это не только столкновение противников в разных весовых категориях, но и столкновение различных стратегий и тактик: эдакий геополитический ММА. Например, вы можете ввести регулярные войска в одну маленькую, но очень гордую республику, пообещав взять её столицу «двумя десантными полками». А та, вместо того, чтобы дать генеральное сражение, ответит вам партизанщиной и мешками сахара в подвалах рязанских домов – это пример классического асимметричного конфликта.
Самое интересное, что победителем из такого асимметричного противостояния часто выходил именно Давид, а не Голиаф. Вьетнам, Афганистан, гражданские воны или войны за независимость, будь то Алжир или конфликты в Юго-восточной Азии, наглядно доказали, что даже огромная государственная военная машина может забуксовать перед кучкой повстанцев. Вторая половина двадцатого века принесла осознание, что военная мощь играет далеко не главную роль в локальном конфликте. Да, армия может разбомбить города, выжечь напалмом джунгли и размозжить сапогом черепа противников. Однако это – далеко не залог победы. Несмотря на техническое и количественное превосходство, Советы ушли из Афганистана ни с чем, точно так же, как и Штаты из Вьетнама, получив лишь звонкую геополитическую пощечину и сотни «цинков». Да, они не понесли существенных военных потерь. Но и не смогли добиться своих целей – навязать противнику свою волю.
Стало понятно, что чтобы вымыть сапоги в Индийском океане больше недостаточно полчищ штыков и танковых клиньев, как бы ни была крепка их броня. А разросшийся ядерный клуб сделал любые разговоры о шапкозакидательстве просто смехотворными. Опыт асимметричного противостояния оказался слишком ценным, чтобы его не впитали полководцы разных стран: зачем ввязываться в большую драку, да ещё и официально, если можно вести войну чужими руками? Тихонько подкармливать нужные группировки, посылая им Стингеры. Двадцать первый же век показал, что ассиметричные инструменты ведения боевых действий можно успешно использовать наравне с традиционными: пока регулярная армия занимается охраной портов и аэродромов или же просто держит границу на замке, наёмники делают всю грязную работу, а сепаратисты, прошу прощения, ополченцы выравнивают линию фронта. Гибридный конфликт – это и есть сочетание классических, симметричных технологий ведения войны: танковых клиньев, кавалерийской атаки и ковровых бомбардировок, с методами асимметричными: прокси-войнами, герильей и террором. Но конфликт – не война. Бряцание оружием – лишь элемент зловещей гибридной войны, причем не самый важный.
Гибридизация
Дотянуться до противника через узкую дырку горячей точки подчас очень сложно. Именно поэтому во все времена всякие короли и прочие ампираторы стремились использовать в военных действиях не только сталь, но и золото или пропагандистские листовки. Например, многие завоеватели в ходе войны любили не только тыкать соперника копьём, но и поднасрать ему в казну:
«Самым простым способом саботажа экономики противника было фальшивомонетничество. Еще Наполеон Бонапарт печатал поддельные российские ассигнации во время похода на Москву. Человек-торт старался так сильно, что после войны фальшивок обнаружилось на 70 миллионов больше, чем оригинальных купюр. Но больше всего прославились нацисты, наладив подпольное производство первоклассных английских фунтов в ходе операции «Бернхард».
В двадцатом веке излюбленными инструментами давления стали дипломатия и шпионаж. Ну а новая эпоха с её повсеместной цифровизацией и глобализацией заново открыла экономический и информационный фронты. Изменился масштаб: если раньше методы экономического, политического, психологического или информационного давления были скорее вспомогательными, то теперь они стали основными. Концепция гибридного противостояния витала в Вашингтонском обкоме еще в начале нулевых и окончательно оформилась благодаря военному теоретику Франку Хоффману. Хоффман видел войну нового поколения, как смесь военных и не военных боевых действий: одной рукой втягивать противника в гибридный военный конфликт, а другой – атаковать его невоенными методами: астротурфингом, экономическими санкциями, кибератаками, массовой пропагандой через интернет и СМИ, политическим шантажом.
Но развила идеи гибридной войны «Доктрина Герасимова» – статья «Ценность науки в предвидении» начальника российского Генштаба. Вобрав в себя идеи Евгения Месснегра и его концепции «мятежвойны», доктрина перевернула само представление о межгосударственном конфликте.
«В прежних войнах важным почиталось завоевание территории. Впредь важнейшим будет почитаться завоевание душ во враждующем государстве. Воевать будут не на двухмерной поверхности, как встарь, не в трехмерном пространстве, как было во времена нарождения военной авиации, а в четырёхмерном, где психика воюющих народов является четвёртым измерением…; Воевание повстанцами, диверсантами, террористами, саботажниками, пропагандистами примет в будущем огромные размеры»
Если раньше война представлялась как продолжение политики, то в сознании Герасимова политика – это продолжение войны. И не только политика – любая сфера жизни общества должна быть подчинена интересам бога войны, Марса. Поэтому «первая гибридная» ставит под ружьё не только солдат, разведчиков и дипломатов, но и экономистов, и журналистов, и программистов. Ведь линия фронта проходит теперь не только сквозь знойные пески третьих стран, но и через кабинеты генеральных директоров, телестудии и новостные ленты соцсетей. А значит и удар можно ожидать с любой стороны: облик противника может принять с любой стороны, ведь он опосредованно, почти невидимо. Это размывает границу между внутренними и внешними угрозами. Уличные протесты – это изъявление народного недовольства, или попытка противника подорвать политическую стабильность изнутри? Новое журналистское расследование – результат погони за хайпом или информационной атаки агрессора? Гибридное противостояние – это такая призрачная тотальная война, когда само состояния «мира» и «войны» смешиваются в одну суперпозицию. Ведь, по словам самого Герасимова, «войны уже не объявляются, а начавшись – идут не по привычному нам шаблону».
В этом главное отличие «первой гибридной» от холодной войны: война разведок была хоть и закулисной, но никак не незримой. Советские инструкторы прекрасно знали, против кого поднимутся корейские МИГи, а генералы – куда полетят ядерные боеголовки. Отголоски холодной войны в виде внезапных переворотов и громких дипломатических скандалов были ясно различимы и легко интерпретировались. В войне же нового поколения не будет никакого сигнала «на старт» или очередной Фултонской речи. Действия противника настолько расплывчаты, что оборону нужно держать везде, а отзвуки этих действий столь трудноинтерпретируемы, что за них легко принять звуки собственной диареи.
Однако такой подход к войне порождает несколько проблем. Гибридная война – это очень трудноуловимая субстанция. Она как этот грёбанный суслик – его не видно, бомбы вроде не рвутся, а война идёт. Или не идёт. Или это просто затишье перед бурей. Раз у гибридной войны нет фронта, вернее, фронт проходит теперь сквозь все сферы жизни, то и за её эхо можно принять что угодно: вражеские агенты влияния будут мерещиться под каждым кустом, а очередной западный блокбастер снятый для того, чтобы, во-первых, стричь бабки, а во-вторых, для того, чтобы стричь еще больше бабок покажется не коммерческой жвачкой, а культурной бомбой. В современном мире любое событие может стать подтверждением того, что незримая война идёт полным ходом. А с таким подходом недалеко и до конспирологии: остается только носить кипу из фольги, чтобы те самые десантники, что читают документы в закрытых сейфах, не прочитали и твои мысли. Может и я не второсортный писака-графоман, а сержант корпуса морской пехоты США Джон Прескотт, который проводит идеологическую обработку врага.
Как следствие, и ресурсов на такую войну тратиться немерено, ведь если фронт проходит через все сферы жизни, то нужно и танки клепать, и пропагандистам на новую виллу отстегивать, и дружественные режимы подкармливать. И если раздутые оборонные бюджеты можно оправдать тем, что у врага ракета длинная, а нам нужна еще длиннее, то измерить эффективность маневров в инфопространстве становится как-то ну очень уж проблематично. И тогда становится непонятно, на истощение кого эта война направлена. Вдруг эта концепция – очередная «Стратегическая оборонная инициатива» от врага: страшилка, направленная на то, чтобы мы надорвали жопу? Или же эта уже наша страшилка, направленная на супостата, чтобы уже он тужился изо всех сил? Вот такие вот военные игры эпохи постмодерна.
Вторая же проблема гораздо более серьёзная. Если гибридная война действительно существует, чего исключать никак нельзя, то получается, что полимеры просраны на всех фронтах. Геополитические победы, под которыми понимается списание многомиллиардных долгов в обмен на лояльность, оказываются не такими уж и победами, ведь новоиспеченные союзники не слишком стремятся оказывать поддержку. Традиционные ценности, как и ретрансляторы этих ценностей в золотых фартуках с золотыми часами вызывают если не раздражение, то усмешку: прогнившие плоды западного империалистического мира гораздо ближе молодежи, чем золоченые «луковки». Средствам массовой пропаганды верят только начисто отбитые имбецилы, предпочитая официальным сводкам новости из «проверенных» западных источников или посты на Фейсбуке. Никто не верит и в то, что завтра полк финских десантников высадится под Ленинградом. Ну а для того, чтобы узнать имена разведчиков не нужны никакие кибератаки – достаточно забытого в такси чека. Обескровленный бюджет тратится непонятно на что, а миллиарды евро госпатрициев лежат в швейцарских банках, а их особняки стоят не в Крыму или Сочи, а в Италии и Испании. И возникает лишь один вопрос: а кому на самом деле лояльны эти элиты?
Можно пафосно поигрывать дряблыми мышцами, однако на полях «первой гибридной» воюют не штыки. Воюют программисты, ученые, режиссеры, писатели, экономисты и журналисты. И о победе в этой войне нового поколения не может быть и речи, пока все эти специалисты больше предпочли бы любить родину откуда-нибудь из кондиционируемого офиса в туманном Сан-Франциско.
14.04.19
Я абсолютно не понимал, где нахожусь: панельное месиво, залитое дождём и облитое оранжевым светом, превратилось в фрактал, который бесконечно повторял себя. Вот они – декорации трагедии с элементами магического реализма. Сырые, тёмные и ветхие, наполненные персонажами, которые не знают, кого играть, не знают текста этой пьесы. И в гротескном мире этого спектакля, мире, где идёт война, а, возможно, и вовсе не идёт, ты перестаёшь понимать, чему верить, а чему нет, не знаешь, можно ли доверять самому себе. Ведь реальность оказывается бесплотной голограммой, а иллюзии становятся прочнее крошащегося бетона под старыми советскими обоями.
Все ориентиры подорваны и единственное, что тебе остаётся в этих хлябких топях – искать путь на ощупь, старательно рассчитывать, куда ты поставишь ногу. И ты обдумываешь, решаешь, стараешься поступить правильно. Но, в итоге, каждый шаг ведёт тебя не туда, а болото начинает затягивать только сильнее. И тогда кажется, что лучше просто отдаться этим топям, дать им поглотить тебя. Упасть на дно, в мягкое кресло: включить телевизор с отражением реальности по ГОСТу и отключить, наконец, мозг. И, самое страшное, что таким утопцам в современном мире везёт действительно больше.
