Александр Николаевич Абакумов
Слуга Галилея
– Синьор, всё я сделаю как надо, не беспокойтесь!
Получив нужное мне разрешение разбирать архив, я пошёл к двери спокойным шагом, но едва переступив порог, бросился искать тот тёмного дерева сундучок с бумагами, или ларь, как называл его Галилей. Именно искать, потому, что появилась у старика скверная привычка перемещать с места на место и мелкие, и крупные вещи, которые, казалось, давно нашли в доме своё постоянное место. Месяц назад понадобился ему зачем-то один из самых первых его телескопов. Я с ног сбился в поисках и лишь на другой день нашёл его на конюшне среди старой упряжи. Как он там оказался осталось загадкой. Сейчас же ларь нашёлся быстро и я, осмелев, стал перебирать галилеевы бумаги. Те документы, которые он называл счетами и расписками, я откладывал не читая. Прочие же требовали особого внимания. Скажу честно, стыдно мне было заглядывать в чужие письма и обнаруживать там порой очень личные строки. Особенно взволновали меня те, что написаны были рукой его дочери. Удивительно, но дочка старика оказалась монахиней, и хотя жила она в Арчетри, что довольно далеко отсюда, где-то возле Флоренции, и отца видела редко, тем не менее я нашёл в ларе дюжину её писем полных тёплой о нём заботы. Вот бы меня кто так любил… Впрочем, среди вороха бумаг попадались и те, которые я искал для своих целей. В них сразу после приветствий, начиналась, как говорят, наука. Эти учёные мужи, изучавшие небо вместе с Галилеем, писали ему из городов мне хорошо знакомых, но некоторые письма были издалека, и авторы их подписывались именами весьма смешными. Интересно, в какой такой стране проживает некто Иоганн Кеплер? Впрочем, отвлекаться было никак нельзя, поэтому письмо неизвестного Кеплера, послания Кастелли, Клавиуса и прочих, содержащие хоть какие-то намёки на астрономию, были мною спрятаны под одеждой, унесены этим же вечером из дома и закопаны в дальнем углу заброшенного сарая. Никто меня, похоже, не видел. Пусты были улицы, только двух бедных монахов заметил я вдалеке… А далее события стали развиваться с удивительной, пугающей быстротой.
На следующий день Галилей призвал меня к себе необычно рано. Старик был в плохом настроении, что часто случалось с ним в последнее время. Никаких поручений он мне не дал, а напротив, по своей новой привычке оглядев меня с головы до ног, усадил за стол. Начало разговора получилось неожиданным:
– Ну что, Козимо, пришла пора для новой жизни? Не пугайся, мой мальчик, это я ведь и про себя тоже. Вчера вечером, когда уже темнело, пришли ко мне двое, лица свои скрывали, но одного из них я признал. Назвались они братом Лоренцо и братом Джованни, но голос-то выдал, ни с каким другим не перепутаешь… Представляешь – Винченцо Макулани, собственной персоной, самый сведущий в моих делах инквизитор, решил вдруг меня навестить. Внутрь не входили, оставались на улице, а только велели быть дома поутру. Такие распоряжения просто так не делаются, готов я к переменам, но как же они меня измучили этим бесконечным ожиданием беды!… Сейчас, похоже, они хорошо подготовились, на днях всё и решится. Ты же мне нужен вот для чего…
Он тяжело поднялся и прошёлся по комнате. Похоже, он хотел сказать что-то важное. Наконец, он вернулся на место и, уже решительно, произнёс:
– Мы расстаёмся и ты уедешь тотчас, сынок. И не спорь, я знаю, что говорю, так нужно. Отправляйся в свой город или куда только захочешь. Я приготовил для тебя деньги, не так много как хотел бы… Да не это главное, не о том я… Привык я к тебе за эти годы, и будь дочка моя твоих лет и не монахиня, не желал бы ей лучшего мужа! Так вот, времени у нас с тобой почти не осталось и, наверное, за мной скоро придут. Просьбу имею. В ларе моём, том самом, письма лежат, для меня сейчас опасные. Беги, найди их среди прочих и спрячь. Нужно успеть. Сам я не могу, глаза уже не те, слепну. Сделаешь? Возможно в этом моё спасение! Страшно ли мне? Я тебе ещё вчера говорил – испугаюсь и на всё соглашусь, только бы провести остаток дней рядом с дочерью, а не в тюремных подземельях или, того хуже, в дурацком колпаке, корчась в пламени. Но, что это? Слышишь? Похоже, стучат!
Он изменился в лице – глаза его округлились, приоткрылся рот. Едва смог он выговорить:
– Ну вот и всё, дружок, мы не успели…
Опустив голову, он тихонько, как ребёнок, заплакал. Видеть его, утирающего слёзы, страдающего сверх всего, что мог я себе представить, было для меня невыносимо. Припав к его коленям, я в страшной спешке прошептал:
– Господин мой! Отец! Ничего не бойтесь. Ещё вчера вечером, чудом каким-то догадавшись, я сделал то, о чём Вы сейчас просите! В ларце остались только посторонние, не имеющие значения бумаги. Повторяю, они ничего там для себя не найдут! И самого страшного, я уверен, не произойдёт…
Нужно было спешить, но Галилей всё смотрел на меня, сделавшимися совершенно детскими глазами, первыми на земле увидевшими и планеты, и звёздные россыпи, и лунные горы:
– О…! Мой мальчик… Господь с тобою… Похоже, и впрямь не ошибся в тебе Томазо Мартинелли!
1655 год. Прощание
«…– спешу сообщить господину моему, учителю тайн небесных и земных, утешителю моих неисчислимых грехов, что волею Божией пребывая в болезни и тела, и души, спешу припасть к ногам Вашим, словно к огню благодатному, дабы получить ещё один духовный урок и поддержку. Скитания не сделали меня сильнее, и лишь среди стен этого святого места чувствую я себя призванным и способным, наконец, обрести мир с Богом. Благодарен я провидению и Вашему, господин мой, участию, ибо здешние духовные лица как раз сегодня определили мне трудиться во имя Божие в библиотеке монастырской, разбирая старые рукописи. Радует меня это ещё и потому, что решил я приобщить к сокровищам здешним документы, представляющиеся мне важными и редкими. Доставшиеся в наследство от мужа достойного, принадлежат они лично мне уже более двадцати лет со времён моего пребывания в Риме. Сделать это для меня тем более важно, поскольку всё более слабея, могу отойти к Господу в любой момент. Сейчас не могу написать Вам, где точно будут находиться эти бумаги, ибо к трудам своим в библиотеке я приступаю только завтра, но если по моей кончине, захотите Вы эти письма прочитать, то указание, где искать их на книжных полках, найдёте Вы в моей келье, нацарапанное над дверью. Согласитесь, дорогой отец Марко, так будет надёжнее, чем записка, которую могут забыть Вам передать. Маленькое, тёмного дерева распятие в головах моего ложа возьмите себе на память. Ничем иным, кроме как этой дорогой, святой для меня вещи, не могу выразить Вам любовь свою и благодарность. Желаю Вам мира и радости, надеясь на чудо когда-нибудь вновь Вас увидеть.
С любовью к Вам,
брат Алессандро (в миру Козимо Лоретти).»
С-Петербург. 2024
