Александр Николаевич Абакумов
Слуга Галилея
– Вот это и есть моя работа, Козимо. Не пугайся, такое ты будешь видеть часто. Сегодня я, как видно, перетрудился, но должен успеть кое-что тебе рассказать, дать указания. То, что ты видишь у окна называется телескоп. Не трогай его без меня. О, это вещь волшебная! – Лицо Мартинелли вдруг стало оживать, голос его окреп. При слове «волшебная» мне тотчас вспомнились крики колдуна и языки пламени у круглой башни, я напрягся, но продолжал слушать.
– Осмотрись здесь, аккуратно собери всё это (он кивнул на множество бумаг, гусиные перья, что были в работе всю ночь, книги и предметы, назначения которых я не знал). Чертежи, знаешь, что это такое? – вот эти, где начертаны всякие линии, прямые и кривые – отбери и сложи отдельно. Книги поставь на полки, и постарайся определить их на места, где они стояли прежде, ориентируйся по названиям, ты ведь немного читаешь на латыни? Ну и дальше, по мелочи: поменяй свечи, убери мусор… Но телескоп! – он поднял указательный палец, и то ли погрозил им, то ли указал на небо, а затем уже тихим голосом произнёс – … мне нужно отдохнуть…, вечером поговорим.
Лука помог ему подняться и увёл, бережно поддерживая под локоть. Непонятным остался последний жест странного звездочёта, и я на всякий случай держался подальше от волшебного деревянного паука, стараясь на него даже не смотреть.
Прекрасный хаос в комнате Томазо Мартинелли был похож на бурное море. Оглядевшись, я совершенно растерялся, столько вокруг было непонятного! Да, неуверенность – плохой помощник, вяжет по рукам и ногам, даже дыхание перехватывает. Но откуда-то изнутри вдруг еле слышно кто-то обратился ко мне, и почему-то голосом тёти Серафины:
– Козимо, мальчик мой, ведь ничего страшного не происходит. Просто начни делать хоть что-то, а там будет видно.
И начал я, понятное дело, с книг и бумаг, разбросанных по полу. Ну, вы же понимаете, не мог я даже случайно попрать книгу ногой, ещё вчера так неосторожно вступившей на рынке в коровье дерьмо… Поэтому очень скоро бумаги и книги оказались собраны и перенесены на стол, где мне и предстояло их разобрать. Чертежи (это там, где прямые и кривые линии) – в одну сторону, прочие записи – в другую. Волей-неволей взгляд мой упирался в эти тексты, где очень многие латинские слова были непонятны, а целые фразы написаны неразборчиво и как бы в спешке. Кляксы, сокращения и даже смешные, как мне тогда казалось, ошибки… Тексты на родном языке уверенности не прибавили, всё та же научная заумь, как любит выражаться уже известный вам муж моей тётки Клаудио. С некоторым трепетом брал я в руки эти листы, удивляясь неизвестным мне тайнам волшебной науки. Затем настал черёд и книгам. Я позволил себе взглянуть за их тяжёлые обложки, здесь было ещё интереснее. Названия, написанные на латыни, читались очень красиво. Вот, например «De Revolutionibus Orbium Coelesium»… , что я перевёл как «О вращении небес» некоего Николая Коперника, или как было написано большими буквами на первом листе: Nicolai Copernici. Перевернув несколько страниц, я поразился тому, что многие слова и даже строки были густо замазаны черной краской, а на некоторых страницах текст был вымаран целиком. Впрочем, в других книгах ничего подобного не было. Я вытер с них пыль и, немного помедлив, нашёл место для каждой на прогибающихся под их тяжестью полках в массивных, деревянных шкафах. Пока я занимался бумагами синьора Мартинелли, знакомое чувство голода на время отступило, но покончив с основной массой дел, стало понятно, что пора бы перекусить. В доме Мартинелли «перекусить» для нас, слуг, означало собраться на кухне за общим столом и получить пищу самую простую, но обильную – всё те же хлеб и сыр, а в добавок варёные овощи с зеленью, немного подсоленные, политые прекрасным оливковым маслом – настоящий пир. Мне объяснили, что в воскресенье, если дело происходит не в пост (с этим строго) каждому полагается ещё и по кусочку мяса, и что опаздывать к столу не в моих интересах. Сиеста всеми приветствуется, но мне показалось, что Томазо Мартинелли видит меня не обычным слугой, а помощником, живущим по его особому распорядку.
Как ни пытался самыми простыми словами объясняться со мной хозяин, вопросов у меня только прибавлялось. Мартинелли понимающе улыбался и шаг за шагом посвящал меня, нетерпеливого подростка, в секреты своего таинственного мира. Теперь я понимаю, на несложных примерах он старался пробудить во мне и смелость, и любопытство. С любопытством дела обстояли лучше. Вспоминается мне такой наш разговор:
– Думаешь, почему я остановил тебя тогда на площади? Ты ведь наблюдал за небом? А мне вдруг подумалось – все смотрят по сторонам, а этот почему-то вверх… Необычный мальчик! Нужно попробовать, может быть и выйдет из него толк. А нет, так что ж горевать? Не он первый…– астроном помолчал немного, а потом продолжил:
– Звездочётом я назвался, чтобы тебе было понятнее. Я не люблю это слово, от него веет сказкой, а то, что меня интересует на сказку непохоже. Наука, здесь всё по-другому… Точный расчёт и доказательство, зоркий глаз и способность усомниться в очевидном, смелость в суждении и в принятии собственных ошибок – вот мои инструменты. Козимо, нас немного, но такие как я строят новое здание…
Я морщил лоб – о каком здании он говорит?
– Опять непонятно? Тебе сколько лет? Четырнадцать? Выглядишь ты моложе… Ну, так вот, продолжаю. Я и сам многого в своём деле не понимаю, ещё никто до нас таких задач не решал. Ну, к примеру… Вот ты сегодня выходил из дома, день был жаркий, что видел на небе?
– Ничего особенного не видел, всё было как обычно. К собору шёл – солнце правую щёку напекло, обратно шёл – снова правую. Пить хотелось. Как ему, солнцу, удаётся вокруг нас (Мартинелли при этих моих словах поднял брови) кружить и кружить?…
Я не мог понять, почему его интересует сегодняшняя погода. Окно открыто, взял бы и сам посмотрел. Астроном же прошёлся по комнате и, обращаясь будто не ко мне, негромко произнёс:
– То, о чём я буду говорить, может удивить. Но, как однажды было тебе здесь сказано, не нужно бояться, лучше – спрашивать. Я был очень похож на тебя в дни своей юности. И меня тоже уверяли, что земля наша стоит на месте, а солнце вокруг нас по небу движется, ведь это же очевидно! Раз так древние полагали, и эти знания хранятся в университетских библиотеках, значит, так оно и есть. Но нашлись люди, которые решили в этом усомниться. Это самое трудное – вдруг засомневаться в очевидном, в том, во что все верят. И ведь стоило только начать! Сначала предположили, а потом вдруг оказалось, что земля – круглая…
Я заморгал и выпалил:
– Как тыква?
Мартинелли улыбнулся:
– Почти! И это, мальчик, не сказка. Не переживай, за это знание нас с тобой, к счастью, не поволокут в подвал чёрные братья. Магелланус, слышал о таком?, ещё девяносто лет назад это доказал. Ну, откуда тебе об этом знать… Сам-то он погиб, но его товарищи привезли доказательства – морские карты, описания неведомых земель и народов, золото и пряности. Там, на другой стороне земли это самое солнце движется по небу в другую сторону!
Это было уже слишком, меня бросило в жар. А Мартинелли продолжал:
– Обо всём этом они рассказали и своему королю, и Его Святейшеству римскому Папе.
Услышав, что Папа в курсе дела, я перевёл дух и приготовился слушать дальше.
– Впрочем, – астроном посмотрел на мою жалкую физиономию – на сегодня достаточно. Завтра вечером я покажу тебе горы на Луне (при этих его словах у меня снова подкосились ноги). Всё, иди с Богом. Что делать поутру ты знаешь, а мне нужно работать. Он указал на телескоп, который, как застоявшаяся в конюшне лошадь, уже ожидал его у открытого окна, указывая тонкой деревянной рукой на какую-то звезду. Я доплёлся до своей каморки и, не помню как, перешагнул через её порог.
Утро следующего дня было совершенно обычным. Мы, немногочисленные слуги синьора Мартинелли, собрались на кухне за общим столом и Мария, добрейшая наша повариха, уже успевшая обернуться на рынок, порадовала каждого из нас, помимо прочего, варёным куриным яйцом и тёплым хлебом, пообещав на обед горячую похлёбку. Было понятно, что выпроводив нас, примется она за стряпню немного иную. Что было на завтрак у хозяев этого дома осталось для меня неизвестным. Боже мой, и здесь тайны! Вечерний разговор с астрономом вдруг вспомнился до подробностей, и спокойствие моё вновь пропало, как дым из очага на нашей кухне.
Прикосновение
Но ни вечером, ни на другой день не призвал меня к себе таинственный «строитель новых зданий». Я бывал в его комнате с телескопом каждое утро, но не находил там никаких следов ночной работы астронома. Не были разбросаны по полу бумаги, и книги все стояли на своих местах. Дивясь этому, мне приходилось разве что пожимать плечами и уходить, ибо никакого другого дела я не мог там для себя найти. Лука отмалчивался, прочие обитатели дома тоже предпочитали эту тему не обсуждать – даже наша добрая Мария и Джованна, молоденькая её помощница, обычно готовые говорить о чём угодно, смотрели на меня с удивлением, делая большие глаза. Из всего этого я понял, что Томазо Мартинелли уехал, а куда и надолго ли – нам знать не полагалось. Донна Кьяра с детьми, сопровождаемая Лукой, ходила каждый день к причастию, а я, имея, таким образом, массу свободного времени, с мальчишеским интересом облазил весь дом, начиная с холодных его подвалов до пыльных и жарких чердаков. И там, и там находиться долго было совершенно невозможно, но именно в углу самого дальнего из чердаков и обнаружил я небольшой, старинной работы сундук. Произошло это случайно. Споткнувшись в полумраке о какую-то доску, я влетел головой в груду строительного мусора – какие-то мешки, сваленные кучей, куски старой штукатурки… И вот, поминая Клаудио, большого знатока и латыни, и весёлой площадной брани, с трудом поднимаясь с пола в туче поднятой пыли, нащупал я под грязной, грубой мешковиной что-то твёрдое. Разумеется, сундук был заперт. Воображение у меня всегда было богатое, услужливо нарисовались мне фантастические картины – уже видел я блеск золота, пробивавшийся сквозь щель под тяжёлой крышкой, дорогое шитьё старинных одежд имело свой особый запах… А вдруг там чьи-то останки? И сразу же услышал я запах тления, и за спиной возникло что-то холодное…
– Козимо, успокойся, это просто старый сундук под кучей хлама. Будет лучше, если ты уйдешь и забудешь сюда дорогу – кто-то, хорошо знакомый, подал свой тихий голос.
– Подальше от греха, да, тётя Серафина? Но ведь большой беды не будет, если просто посмотреть? Ведь это так интересно, невозможно устоять перед искушением! Тётя, прошу, не мучай меня!
Голос Серафины умолк, зато дерзко вступил в разговор её супруг Клаудио, его надтреснутый, пьяненький тенорок трудно было не узнать:
– А что тут такого? Ведь он только посмотрит – дерзай, парень, не сомневайся. Я бы на твоём месте и минуты не терял! Посмотрим, где живёт твоя удача! Или ты боишься?
Ну, что тут скажешь? Я не знал, когда вернётся синьор Мартинелли. Я не был уверен, что вообще останусь у него служить. Кормили здесь хорошо, но столько сомнений поселилось в моей голове, столько ужаса перед окружающим миром (шутка ли, оказывается, где-то солнце по небу идёт в другую сторону!) я натерпелся, что боязнь ответственности за проникновение в старый сундук померкла перед страхом увидеть лунные горы. Помотав головой, я отогнал прочь голоса своей родни. Но ключ, где же ключ от сундука? И вот тут, похоже, искуситель Клаудио, не знаю уж каким чудесным образом, мне и прошептал в самое ухо, донеслись до меня его затихающие слова:
– Посмотри наверх!
И точно. На деревянной балке, так прочно соединяющей стропила, лежало что-то, завернутое в тряпку. Ах, Клаудио, старый ты таракан, подтолкнул ты меня на поступок, не знаю чем он и закончится. Ну, да ладно, уж поздно сомневаться, хотя и призывал меня к тому звездочёт-астроном. Да, это был ключ, но формы какой-то удивительной. Его бородка напоминала красивую, неизвестную букву и уже одним этим ключ оправдывал в моих глазах своё существование. На удивленье легко повернулся он в замке и мне вдруг подумалось, что замок этот недавно открывали – ни скрипа, ни скрежета. Стоя на коленях, с волнением приподнял я тяжёлую крышку. И ничего не увидел. Что, пусто? Не хотел бы я видеть своё лицо в этот момент, и вас не стал бы пугать этим зрелищем – слава Богу, вокруг был полумрак. По самый локоть запустил я руку в тёмную глубину проклятого сундука. Но нет, что-то всё таки там спрятано, большое и тяжёлое, как Моисеева скрижаль. Еще одно усилие.. Вот, наконец-то, у меня в руках какая-то тайна, завёрнутая в холст. Так… И что это? Это книга…, всего лишь большая книга, но почему она мне кажется такой знакомой? Темно…, а вон в том углу вроде бы посветлее… С книгой в руках пробирался я вдоль покатой крыши, обходя груды старых досок и строительного мусора. И что же увидел перед собой? Кресло! Старинное, и весьма удобное для сидения кресло располагалось рядом со небольшим столиком, на котором стоял бронзовый подсвечник на три свечи. На полу лежали огниво и трут, а немного в стороне множество свечных огарков дополняло картину… Я уселся в кресло (никогда в жизни я не сидел в кресле!), и при тусклом свете, проникавшем снаружи через редкие щели, открыл книгу: «De Revolutionibus Orbium Coelesium»… – прочёл я латинское название. Но ведь точно такую я уже видел в комнате у Мартинелли среди прочих! Зачем ему ещё одна, и почему он её прячет? Догадался я, что открылась мне какая-то чужая тайна и стало мне вдруг неуютно. Слышал я не раз, что совать нос в чужие дела небезопасно и уже поспешно закрыл кожаную обложку, как, видимо, всё тот же Клаудио толкнул меня под руку, и я заглянул внутрь тяжёлого тома. И что же? Не было на его страницах зачёркнутых слов и строк, не было залитых чёрным листов – весь текст был готов для чтения, ясен и чёток. Вот так! Я завернул книгу в холст и опустил её на дно сундука. Ключ неслышно повернулся в замке и снова упокоился на деревянной балке, там, где прежде был найден. Забросав таинственный сундук мешками и досками, я осторожно спустился с чердака. Мне было о чём подумать.
Мартинелли вернулся домой через четыре дня и не один. Я видел, как вышел из повозки, разминая ноги, неизвестный бородатый господин, одетый побогаче, чем мой – с тростью и белым кружевным воротником, так красиво обрамлявшим его лицо. Мы немедленно перенесли в дом его багаж – два сундука и длинный, узкий короб, о котором нам было велено заботиться особо. Мартинелли оказывал гостю видимое почтение и, было понятно, что неизвестный синьор остановится у нас надолго. Господа неспешно прошли наверх и из открытых окон во дворе было слышно, как приветствовала гостя донна Кьяра, и как представлял его своей жене Томазо Мартинелли:
– Дорогая супруга, перед тобой уважаемый синьор Галилео Галилей, философ и астроном, известный в университетах Пизы и Падуи. Когда-то я имел счастливую возможность слушать там его лекции, пока вдруг… – Мартинелли осёкся, осознав, что, волнуясь, сболтнул лишнее, но быстро нашёлся и продолжал:
