Александр Николаевич Абакумов
Слуга Галилея
– Синьор Галилей делает нам честь, остановившись в нашем доме на несколько дней. Я обещал ему отдых, а он, я надеюсь, уделит мне время для научных бесед. Затем он проследует в Рим, где ему обещана аудиенция у Его Святейшества Папы.
Мартинелли говорил как-то неестественно, необычным для него, вычурным слогом и мне это было почему-то неприятно. Через короткое время я услышал слова самого гостя, обращённые к хозяйке, вежливые и негромкие. Наверное, он стоял спиной к окну и поэтому лишь их обрывки мог я уловить. Галилей благодарил за тёплый приём и что-то ещё сказал то ли о милости, то ли о милосердии – я не разобрал (хотя, причём тут милосердие?). Сам же Мартинелли спустился во двор и поспешил на кухню, где имел обстоятельный разговор с Марией и Джованной. Обе понимающе кивали головами и давали понять, что все в доме будут и сыты, и довольны и, что беспокоиться хозяину не о чем. Успокоенный по части кухни, мой синьор устремился обратно, по пути кивнув мне головой, быстро произнося что-то с глупой и счастливой улыбкой. Что с ним произошло я не знаю, неужели присутствие кого-то более значимого, может так изменить облик уважаемого человека? Получается, что может. В общем, потерял сегодня лицо синьор Мартинелли. Но как же это странно: лицо потерял он, а стыдно стало почему-то мне… Впрочем, рассудил я, было во всём этом и кое-что хорошее. Во-первых, если хозяин так горд визитом этого Галилея, стало быть, тот учёный ещё почище его самого и знает о небесных чудесах много больше, и его хорошо бы послушать, уж коли я служу астроному. А во-вторых, и это особенно приятно, на кухне обещали расстараться, а это значит, что будет много вкусной еды. Погожу-ка я уходить из этого дома… Немного страшно, но и весело тоже!
Лунные горы.
Уже несколько дней гостит у нас доме синьор Галилей. Для нас, обедающих на общей кухне, наступили времена благодатные. Никаких особых ограничений в еде церковь в эти дни на своих чад не накладывала, поэтому Мартинелли не жалел денег для стола. Каждый день или я, или Лука сопровождали по утрам на рынок нашу добрую повариху, ибо корзины с провизией, купленной там, были весьма тяжелы. Тамошние продавцы в эти дни встречали её особенно радушно и все были довольны друг другом. Что касается меня, то, против ожидания, видеть знаменитого гостя поначалу удавалось нечасто. Понравился он мне своим небольшим ростом (не нависает над тобой, как гора) и негромким голосом, и я не слышал, чтобы он на кого-то его повышал. Было странно видеть привычку гостя прикрывать рот рукой при разговоре, будто он не хотел, чтобы кто-то посторонний его услышал. Лицом же он довольно прост, бородат, взгляд имеет внимательный и быстрый. Вечерами Галилей и Мартинелли отправлялись на прогулку. О чём они там говорили оставалось неизвестным, но сопровождавший их Лука рассказывал мне со смехом, как часто он останавливал господ перед какой-нибудь ямой или чем другим, лежащим на дороге, ибо оба учёных мужа, беседуя, смотрели исключительно в небо. А уже на другой день по приезде гостя досталась мне работа иная, чем обычно – Мартинелли поручил Галилея моим заботам, наверное потому, что никого другого из слуг, владеющего грамотой, в доме не было. Сказано это было в присутствии гостя и рекомендован я был ему чуть ли не как будущий студиозус. Я уже открыл рот чтобы отказаться и тут же убежать, но Галилей, подойдя, положил мне на плечо руку и попросил принести из его комнаты тот самый короб, который мы так аккуратно перенесли из повозки накануне.
– Козимо! Ведь тебя Козимо зовут, я не ошибся? Принеси-ка тот ящик, но с осторожностью, знаешь, что там? – я затряс головой – там вещь интересная, там мой телескоп. Примерно такой же как у твоего хозяина, только лучше. Поможешь нам здесь его установить.
Я видел как встрепенулся Мартинелли и вспомнил, как строго наказывал он мне не приближаться к этому странному деревянному пауку, а вот теперь мне плывёт в руки телескоп самого Галилея… Чудны дела твои, Господи!
Между тем, гость спросил меня:
– Ты не болен, Козимо, я вижу ты весь дрожишь. Нет? Ну, ступай, мы тебя ждём.
Вечер этот я провёл в обществе двух астрономов. Поначалу было очень боязно, от волнения так перехватывало дыхание, что я даже заикался. Чувствовалось, что Мартинелли стыдится моей неловкости, но совсем по-другому вёл себя Галилей. Добродушно смеясь, он советовал мне как лучше установить телескопы и постепенно я перестал трепетать перед этими деревянными пауками, огромные стеклянные глаза которых были устремлены в небеса. Пока я закручивал винты на их тонких ногах, оба учёных горячо спорили о каком-то Юпитере и его спутниках. Многие слова из их беседы я не понимал, словно они были частью неизвестного мне языка. Интересно, кто такой, этот синьор Юпитер, и что нужно от него его алчным спутникам, если они вокруг него так и вьются. Наверное, требуют денег… Мартинелли горячился, что-то чертил и подсчитывал, Галилей же порой соглашался с ним, но чаще, пожав плечами, брал в руки перо и, к неудовольствию хозяина, вносил свои поправки. Да, теперь приходилось Мартинелли кривить лицо и поджимать губы. Наблюдать за этим было так забавно, словно на рыночной площади в воскресенье смешили народ два немолодых скомороха. Но наступал вечер, и быстро темнело. Из-за края оконной рамы начала показывать себя полная Луна, на которую оба учёных поглядывали всё чаще, и, наконец, оставив обсуждать и странного Юпитера, и его компанию, умолкли и устремились к своим телескопам. Странное это было зрелище. Прильнув одним глазом к нижнему концу трубы и зажмурив глаз другой, они какое-то время молчали, то сдвигая, то раздвигая эту самую трубу, пока, наконец, не добились чего-то желаемого. Обернувшись к Галилею, Мартинелли был даже удивлён, заметив меня, тихо сидящего в уголке. Кстати, все его напыщенные речи перед гостем давно прекратились, глупая маска сброшена и хозяин, к моей радости, стал похож на себя прежнего. Нахмурив брови, а потом вдруг вспомнив откуда я здесь взялся, он обратился к Галилею:
– Смотрите, учитель, вот сидит на полу наш молодой помощник. Нехорошо, мы совсем про него забыли. А ведь когда-то я обещал показать ему горы на Луне. Сейчас, пожалуй, самое время!
Галилей поднял голову и одобрительно кивнул. Лунный свет заполнял уже всю комнату, отчего только в тёмных её углах не клубился голубой туман. Лица обоих астрономов стали бледны и почти неузнаваемы. Борода Галилея серебрилась с одной стороны и синела с другой, а седые волосы на голове у Мартинелли светились как нимб. Я испугался так сильно, что не мог сказать ни слова. Запах дыма прошлогоднего костра на площади, и крики, и гул толпы послышались мне явно, а один из чёрных братьев, подкладывавший хворост в огонь, обернулся и помахал мне рукой. Я зажмурился, чтобы не видеть последнего, но всепонимающий Галилей нарушил молчание:
– Бедный мальчик, мы ему ничего не объяснили. Томазо, посмотри, мне кажется он обмочился… Нет? Ну, слава Богу, показалось. Эй, Козимо, ты меня слышишь? Молчит… По-моему, он завтра же удерёт отсюда. И правильно сделает, я бы тоже так поступил. А ведь парень-то толковый, не как прочие. Он похож на губку, готов впитывать воду, но её же и боится. Козимо, что, успокоился немного? Нет? Подожди, я знаю, как тебя утешить…
Он побрёл к шкафам, где на полках стояли книги, но их ожидание было обмануто. Нагнувшись, он достал из тёмного угла корзинку и так же медленно поплёлся обратно. Мартинелли понимающе улыбнулся. Корзинка оказалась у моих ног – запах жареной курицы, зелени и сыра начал перебивать запах проклятого пепелища. Галилей разломил надвое ещё тёплый хлеб и налил в небольшой стакан что-то из кувшина.
– Это наш ужин, сынок. Мария приготовила, раздели его с нами.
Голос его был мягок, как только что преломленный хлеб, и я, вздохнув, снова обрёл дар речи. Галилей и Мартинелли, смеясь, уселись возле меня на полу, и получилось так, что меня не спрашивая, господа отужинали вместе со слугой. В стаканчике моём оказалась не вода. Гость дома вопросительно посмотрел на хозяина, и тот, улыбаясь, одобрил. После этого я насладился общим поздним ужином, с удовольствием наблюдая, как оба астронома, позабыв на время о звёздах, смеясь в голос, поедали курицу и сыр, запивая их лёгким вином. Голубой лунный свет играл на стекле стакана в моей руке. А через несколько минут Галилей подвёл меня к своему телескопу и предложил в него посмотреть. Лунные горы оказались прекрасны.
Явление брата Джакомо
Через пару дней оказался я в комнате с телескопами в необычное для уборки дневное время. Совсем теперь нестрашные, два деревянных паука мирно спали у окна, укрытые кусками какой-то ткани, Галилей тоже отдыхал где-то у себя, но Мартинелли сидел в своём кресле и занимался привычным делом – рассматривал чертежи в книге. Работы для меня было совсем немного и я удивился, что он позвал меня лишь для того, чтобы разобрать на столе немногочисленные бумаги. Быстро сделав своё дело, я уже собирался уйти, как уже в дверях остановил меня его голос:
– Подойди ко мне, Козимо, мне нужно с тобой поговорить.
Я уже стал забывать о своих приключениях на чердаке, где, как вы слышали, моя дорогая тётка, обещавшая своей сестре на смертном её одре приглядывать за мной, не оставила племянника своей заботой. Вспомнился мне тотчас её голос, прозвучавший в чердачном полумраке: «Будет лучше, если ты уйдешь и забудешь сюда дорогу…». Ах, тётя, послушать бы мне тебя тогда…
Неприятное чувство неотвратимости наказания, спящее во мне вечным сном где-то очень глубоко, вдруг подняло свою противную голову. Воображение моё тут же пририсовало ей сладенькую ухмылку, короткие усики и вкрадчивый, знакомый голос – монах, обитающий в подвале круглой башни, выбирался из глубин моей души, отряхивая свою рясу, приветствуя меня и ужасая. Приобняв и обратившись ласково по имени, сам он назвался братом Джакомо и, как я ни упирался, подвёл меня за руку к ожидавшему меня астроному. Томазо Мартинелли продолжал рассматривать свои бумаги, будто подыскивая там нужные слова, а затем произнёс негромко и сухо:
– Что, видел книгу? Можешь не отвечать, я знаю, что видел. В следующий раз, если уж будешь брать ключ от сундука, то возвращай его на место в прежнем виде, завёрнутым в тряпку. Да, ты забыл его завернуть… И сейчас неважно, что ты об этом думаешь, наверное, себя коришь. А важно лишь то, что нам следует теперь делать. Ты узнал мой секрет, мою тайну, и я теперь легко могу проследовать в тюрьму, а затем и на суд. Ты ведь знаешь, мы оба боимся тюремных подземелий. Я много думал об этом и у меня один путь избежать наказания – посвятить тебя в происходящее, и, может быть, я встречу твоё понимание и поддержку.
Брат Джакомо, чувствовалось, весь обратился в слух, но я подал знак Мартинелли говорить тише, чем и удивил его, и обрадовал. Приблизившись, он рассказал мне вот что:
– Книга эта была напечатана больше полувека назад в Нюрнберге. Слышал о таком городе? Почти сорок лет писал её Коперник, представляешь, сорок лет кропотливого труда на полях, где до него никто не бывал! Да, Коперник, имя его ты прочитал на первом листе. Этот учёный муж усомнился в таких вещах, которые даже в университетах всегда принимались безоговорочно, ибо освящены были именами титанов древности – Птолемея и Аристотеля… Кто мы такие, чтобы вступать с ними в спор? Но, нет, теперь это была уже не простая умозрительная баталия. Вместо догадок появились точные цифры, новые наблюдения за небом привели к удивительным предположениям. Постарайся понять это. Большинство людей сейчас представляют себе наш мир таким, каким описал его Птолемей много столетий назад. Земля, он мыслил, это центр мироздания, именно вокруг неё движется и Солнце, и прочие небесные светила. Я думаю, святая церковь наша ещё в древности это приняла и одобрила – ведь так логично, что именно здесь, в центре мира и принёс Господь наш свою искупительную жертву! Звучит и красиво, и притягательно. Однако, многие явления на небе ни Птолемей, ни Аристотель объяснить не смогли и поэтому нафантазировали весьма и весьма. Тянулись века, а наука оставалась в тупике, всё так же упиралась лбом в их авторитет, боясь предполагать и сомневаться. Ну, и много чего ещё страшась… Нужно ли иметь мужество для сомнений? Конечно, и ещё какое! О, Коперник! Да, ему-то смелости хватило, но это потому, что там, где он жил (правильно не могу назвать город – Фромборк или Бромборк? – не помню точно) к такого рода деятельности относились в те дни терпимо. Видимо, и других забот хватало – войны, моровое поветрие… И вот, при всём при этом, родилось из-под его пера великое… И не просто так родилось – полистав книгу, ты в этом убедился. Увидел все эти многочисленные таблицы с цифрами от которых рябит в глазах, но которые упрямы и неопровержимы… В итоге, поправил он Птолемея, и как поправил! По Копернику выходило, что не Земля, а Солнце центр мира. И все планеты вокруг него вращаются, и Земля тоже. Как говорят в народе, ум за разум заходит от таких пространств и такого знания. Но отстаивать свои мысли и приводить доказательства оказалось опасно. Приверженцы учения Птолемея, когда им нечего сказать, и просто непривычные к размышлению люди отвечали на факты просто: «Вам это кажется! Это иллюзия! Это козни тёмных сил, в сети которых вы, несчастные, угодили!». И последний, несокрушимый довод: «Вы что, не доверяете авторитету церкви?» А надо признать, что церковь наша подошла к вопросу достаточно серьёзно. Святая инквизиция послала специальный запрос в теологическую комиссию. Действительно, ведь нужно же им на что-то опираться в своих действиях. Комиссия, я не знаю имён этих добрых людей и не уверен, что они хоть немного владеют математикой, изучив книгу Коперника, через какое-то время вынесла вердикт: «Ересь!»
Прямо чувствовалось, как брат Джакомо за моей спиной поджал тонкие губы и покачал головой, соглашаясь. Когда Мартинелли произнёс это слово, я снова перестал соображать. В ушах возник шум, сквозь который снова и снова доносились страшные слова: «Отступник! В огонь!» Ох, и зачем я здесь? Кому служу? Пресвятая Дева, спаси меня! Тётя Серафина, где ты?…
Астроном же продолжал:
– Но всё оказалось не так печально. Книга, к нашему удивлению, уничтожению не подлежала, а просто была внесена в кодекс запрещённых книг. Было лишь указано каждому из владельцев самостоятельно (представляешь!) поправить текст, в соответствии с рекомендациями. Не знаю как в других местах, у нас на родине все так и поступили. Ну, или почти все… Поэтому ты и видишь здесь две таких книги. Да, я потратился, но зато… Зато на полке стоит экземпляр, где я тщательно закрасил все подозрительные и спорные строки, и он охраняет мой покой. А в потайном сундуке на чердаке мирно спит настоящее знание, которое и показывает нам мир Божий во всей его полноте и красоте.
