Александр Михайлович Бруссуев
Кайкки лоппи
– Там что-то произошло? – спросил Пашка.
– Они убивают друг друга. Запросто, – даже передернул плечами Баас. – Если такое творится у них между собой, то за наши жизни никто не даст и гульдена.
– Что с капитаном?
– Да нет, с ним как раз порядок. Поселился в какую-то каюту. В овнеровскую или лоцманскую. Сейчас, поди, душ принимает.
Пашка усмехнулся:
– Ну, недолго ему с водой нежиться осталось. Встанет аварийник – вода закончится, – он снова посерьезнел. – Удалось рассмотреть окрестности: где мы стоим, пути отхода в море, близость населенного пункта, другие корабли поблизости?
Дед задумался на миг и тряхнул головой.
– Когда я смотрел в окно рубки, на контейнерах разыгралась поножовщина. Кровь, отрубленные головы. Так что я ничего, вроде бы и не увидел.
– Жаль, – Пашка досадливо цыкнул ртом. – Нас ведь тоже при подходе погнали с рубки, чтоб не могли оценить судоходную обстановку. Ладно, в следующий раз на переговорах, пожалуйста, посмотри внимательно вокруг.
– У тебя есть какой-то план действий? – округлил глаза стармех. – Это же против ISPS!
– Да не переживай так! Никакого плана нет. Пока, – Пашка поднялся на ноги, собираясь уходить. – Просто должны же мы знать максимум из того, что мы должны знать!
– Постой, – Бааса словно бы озарило. – По нашей корме огромная скала. Точно. Открытого моря не видать. По носу слева камень и справа камень. Мы привязаны к каким-то плавающим бочкам. Чуть подальше у самого берега стоит судно, – он даже зажмурился. Но сразу перед глазами с готовностью вылезли мертвые негры. Однако все же что-то другое тоже успело промелькнуть. – Это яхта. Большая океанская яхта, на каких снимают фильмы и отдыхают богатые парни. Ее тоже пасут автоматчики.
Он замолчал и только развел руками. Исчерпался.
– Ого, – улыбнулся старпом. – Это уже кое-что. Спасибо. В следующий раз постарайся рассмотреть новые детали.
Баас довольный, как получивший похвалу ребенок, стал озираться по сторонам: еще кто заметил, какой он молодец?
Пашка, вернувшись к своему гнезду, призадумался. Сидеть здесь, сложа руки, конечно, можно. Рано или поздно все разрешится само собой. Но, боже мой, как же это скучно! Идеальный вариант – расспросить все у капитана. Но тот, старая сволочь, заподозрит неладное, покушение на устои кодекса мореплавания и так далее и тому подобное. В итоге сдаст неграм из добрых побуждений. А потом, когда те проведут экзекуцию, останется со своей чистой совестью. От таких помощи ждать не стоит.
Рассчитывать можно только на себя, еще на старпома и на бывшего морского пехотинца Пашку. Они не подведут никогда. Триедин в одном лице. Впрочем, Юра тоже решительный дядя. С ним вполне реально разработать стратегию, да и в действии подвести не должен. Вот урчел бы привлечь! Но они, как и большинство азиатов, склонны к стукачеству. Хотя на самом деле честные и отважные парни. Такие будут биться без страха и упрека. Только стимул бы для них какой-нибудь найти!
Незаметно для себя Пашка заснул, причем даже сладко. Такое уже не случалось давно. Сейчас, видимо, сказалось принятие, наконец, решения. Он проспал, не слыша стонов кадета и далеких воплей не до конца еще убитой сигнализации.
Посреди ночи пришли за дедом. Почему-то именно в это время случился очередной сеанс связи. Это его слегка озадачило: сколько он ни вглядывался в темноту за окном, не видно было вообще ничего. Электричество, похоже, здесь было явно не в почете.
Капитан был бодр и даже радостен. Скорее всего, настроение у него поднялось из-за своего привилегированного положения, даже в условиях плена. Он воодушевленно щебетал по телефону с Хартвельдом, еще каким-то человеком, представителями страховщика и неведомым грузополучателем. Главарь, не допускающий ни у кого ни одного слова, помимо английского, тоже не пытался сэкономить на телефонных счетах. Говорил он уже жестче и не стеснялся на угрозы.
Бааса к телефону не позвали, и он понял, что больше его для участия в диалогах привлекать не будут: вполне достаточно активно борющегося за освобождение судна капитана Номенсена.
Возвращаясь в румпельное отделение, он даже не мог придумать, чтобы такое сказать старпому. Тот, к удивлению, встретил его в дверях. Баас открыл, было, рот, но Пашка мимо него закричал ощерившемуся негру:
– Калинка! Понял, скотина? Калинка нам нужен! Скажи своему боссу: калинка!
Сомалиец довольно осклабился:
– Калинка!
Потом дернул вперед дулом автомата, изображая этим жестом отнюдь не радушие. Когда старпом отступил, он еще смачно провел ногтем большого пальца правой руки себе по шее и плотоядно облизнулся. Затем прогавкал несколько слов и захлопнул дверь. Что означала прощальная фраза – было неясно. Может быть, просто лай – не более.
Старпом в бешенстве обернулся к притихшим морякам.
– Ну, давай, кричать! Помогай мне. Живо! – сказал он жестко, и урки, как зачарованные, подошли к нему и повернулись к запертой двери.
– Калинка! – кричали они все вместе, и у Бааса звенело в ушах. Он понял, что произошло что-то страшное, и присоединился к хору известных почитателей караоке и поголовно обладающих отличным музыкальным слухом – филиппинцам. Второй механик, удивленно округлив глаза, тоже заревел:
– Калинка!
Его голос перекрыл все другие, и не услышать этот вопль было просто невозможно.
Капитан в лоцманской каюте, заслышав крики, поджал ноги и зажмурил глаза: теперь их всех убьют, зачем же они так себя ведут? Может быть, эти проклятые русские или украинцы напились и теперь буянят? Он еще больше испугался, когда услышал, как зашлепали босые ноги по трапам, и забряцало оружие по периллам и переборкам.
Распахнув дверь в румпельное, негры пальнули из автоматов поверх голов отступившего назад экипажа. Повисла тишина, только эхо выстрелов гуляло где-то в закоулках умирающего теплохода. Через несколько томительных минут вперед вышел главарь бандитов: он, не особо торопясь, спустился вниз самым последним.
– В чем дело?
– Калинка, – сказал Пашка. – Понял?
– Понял, – ответил тот. – Ничем помочь не могу. Здесь не санаторий, как вы убедились. Ваше дело. Еще раз будет крик – застрелю зачинщика.
– Но кадет…
– Его дело! – изменившись в лице, словно демон из фильма «Константин», закричал главарь, повернулся и ушел. За ним, гурьбой повалили бандиты. Последний, повернувшись чтобы закрыть дверь, снова жизнеутверждающе провел пальцем по горлу.
Вскоре заморгал и погас свет.
– Все. Электричество кончилось, – заметил Юра. – Кина не будет.
Кадет
Когда погас свет, кадет открыл глаза, но ничего не увидел.
– Мама, – прошептал он, облегченно вздохнул и умер.
6
Того, что их стало на одного человека меньше, поняли не сразу. Тьма в помещении, изолированном от любого источника освещенности извне, казалась особенно густой. Лишь только над сектором рулевой машины и у выходов слабо теплились лампочки по 12 вольт. Это работали аккумуляторные батареи. Никто никогда не проверял, как надолго может хватить этого аварийного питания.
С кадетом разговаривали, пытались подбодрить, не придавая значения тому, что он не отвечает. Если кто шевелился, то его тень тоже двигалась, охватывая почти все видимые участки румпельного отделения. Поэтому многим казалось, что и кадет меняет положение рук и ног.
Баас подошел почему-то к Юре и сказал:
– Все плохо.
– Паша, ходи сюда! Толмач речь держать будет.
После того, как дед подвел его в радикально-радушном приеме сомалийских вооруженных масс, Юра даже не обиделся. Вот только отношение к своему непосредственному начальнику стало каким-то настолько ироничным, что уже граничило с фамильярностью. Он это понимал, пытался контролировать себя, но, порой, нечаянно срывался.
– Боцман! Как там парень? – спросил Пашка через плечо, двигаясь к механикам.
– Заснул, вроде, – откликнулся босс.
– Ну и хорошо, пусть поспит, потом будем его учить, как надо жизнь любить, – старпом присел на гнездо второго механика. – Питер, что там у нас?
– Этот бандит сказал Хартвельду, что долго ждать они не намерены. Нас с капитаном угонят куда-то в пустыню, филиппинцев определят поблизости на работы, – ответил дед. – Если в ближайшее время не будет принято решение о выплате выкупа.
– Понятное дело. Решили применить угрозы, – закивал головой Юра. – Постой, постой – а с нами-то что? Если не в пустыню и не на работы, тогда что? Отпустят, что ли?
– Вас расстреляют, – потупив взор, сказал Баас. – Мне очень жаль.
– Вот интересные качели получаются: кого-то в пески на отдых, кого-то в рудники на каторгу. А нас, стало быть, как самых ненужных просто пристрелят. Чтобы под ногами не путались. Я категорически с этим не согласен.
– С какого перепугу этот урод придумал такое? – поинтересовался Пашка. – Должна же быть какая-то мотивация!
Дед совсем расстроился, интонация его голоса стала, как у пытающегося оправдаться школьника:
– Они сказали, что связались с вашим посольством, но там ответили, что вы пошли на работу частным образом, не представляя никакие интересы государства, поэтому и помощи от государства ждать нечего. Пусть фирма-работодатель несет всю ответственность за случившееся.
– Логично! – сказал Юра. – Разве не красота, Паша?
– Я не удивлен, честно говоря. Только вот непонятно, за что же сразу к стенке?
Баас развел руками:
– Этот главарь сказал, что не знает, что можно ожидать от этих русских.
– Да нет, он нам наверно еще за Сокотру мстит, когда наши там стояли. Прижали, наверно, его или его бандитского папашку. Зато, какой порядок был! Питер, ты слышал про сомалийцев в восьмидесятых годах? – поднял указательный палец старпом. – Впрочем, все это лирика. Не обязательно, что угрозы перерастут в действия. Однако, такая вот дискриминация, даже планируемая – это повод. Во всяком случае, теперь нам, типа, нечего терять.
Известие о возможной экзекуции не вызвало страха ни у старпома, ни у второго механика. Баас отметил это про себя и приободрился.
– Что такое: калинка? – спросил он.
– Действительно, какое-то немного неуместное русское слово. Объясни, Паша, – сказал Юра.
– Боцман тут выдал, что у кадета какие-то судороги. Вот я и позвал врача. «Калинка» – по местному, по-сомалийски – лекарь. Надо бы все же бедного парня в больницу определить. Да где ж ее тут найти? Хоть колдуна – знахаря какого-нибудь привели, ироды.
– Откуда столь специфические познания? – удивился дед.
– Из армии. Советской армии. Точнее – Северного флота, – Пашка, как показалось в призрачном свете Баасу, заблестел глазами. – Ну, ладно. Надо теперь думать, как бы нам так извернуться, чтобы обернуть всю эту ситуацию если не на выгоду нам, то уж и не на беду. Как я понял, рассмотреть еще чего-нибудь толком не удалось.
Стармех тяжело вздохнул.
В это время заголосил боцман, потом закричал повар, потом запричитали все остальные урки.
– Что? – вскочил старпом. – Что произошло? Да не галдите вы разом!
– Старпом! – срывающимся голосом сказал боцман. – Кадет не дышит!
– Боже мой! – закричал Пашка. – Парни, помогите!
Он и второй механик бросились к неподвижному телу. Питер Баас, как мог скоро поднялся на ноги и поспешил следом.
Юра уже стянул с кадета майку и приставил свое ухо к его хилой груди.
– Не слышно биений! – спустя несколько десятков секунд сказал он. – Искусственное дыхание! Живо!
Не дожидаясь помощи, он начал нажимать скрещенными ладонями грудную клетку. Потом зажал у кадета нос и выдохнул весь свой воздух, набранный могучим вздохом, в его рот. Так он проделал несколько раз, не пытаясь остановиться, словно боясь, что вот этого раза может как раз и не хватить кадету самостоятельно глотнуть затхлый воздух их узилища и закашляться, оживая.
– Давай же, – роняя со лба пот, ноющим голосом говорил он. И все давил и давил на безответную грудину.
– Юра! Все кончено! – положил ему руку на плечо старпом. – Ты все-таки не Юрий Лонго. Не дано нам оживлять покойников.
Потом повернулся к собравшимся в тесную сплоченную группу уркам, над которой, как орел над птенцами расправил крылья – руки Питер Баас.
– He’s dead. Kaikki loppi.
Урчелы, как по команде заплакали, при это почему-то стараясь не производить излишнего шума. Они уткнулись, кто мог, в плечи товарищей и, безостановочно хлюпая носом, содрогались от рыданий. Над ними, опустив уголки глаз и собрав брови над переносицей, лил огромные слезы старший механик.
Уставший Юра и Пашка опустились на палубу рядом с телом.
– Ты только никому не говори, что я целовался с парнем. К тому же филиппинским. К тому же совершенно мертвым, – сказал Юра.
– Ты – просто молодец! – ответил Пашка.
Они сидели некоторое время молча, даже, наверно, не думая ни о чем. Урки постепенно успокаиваясь, всхлипывали где-то за спиной. Баас безостановочно сморкался, как мамонт. Тени гуляли по румпельному отделению. Одна из них танцевала свой последний победный над тленной плотью танец. Освободившись от невидимых телесных пут, она благодарила своих товарищей за помощь, поддержку и уважение. Но никто ее не видел. Тогда она легко умчалась прочь на неизвестный филиппинский остров, чтобы в последний раз увидеть маму, сестер и вмиг поседевшего отца. А потом – в таинственный и открытый каждому в свое время путь.
– Теперь у наших урчел стимул появился, – внезапно проговорил Пашка.
– Какой стимул? – удивился Юра.
– Да не идти подобно баранам на местную каторгу, а бороться. И поверь мне, они по своей свирепости и отваге не уступят белорусским партизанам второй мировой.
– Верю, – сказал Юра. – Только вот что же с телом-то будем делать? Его же здесь так просто оставлять вроде бы нельзя. Сами с ума сойдем от запаха.
– Если снова позвать этих негров, то вполне возможно, что с нашей стороны покойников прибавится. Может быть, конечно, они и заберут его с собой. Если такое и случится, то вряд ли они поместят тело в холодильник, чтобы потом передать филиппинскому поверенному. Выбросят, скорее всего, где-нибудь на корм псам или вообще в море. Так?
– Так, – согласился Юра.
Они помолчали, потом второй механик, вдруг, начал крутить головой по углам. Глядя на него, урки сначала принялись осматривать друг друга, потом уставились по сторонам.
– Чего ищем-то? – поинтересовался старпом.
– Да вот вспомнил я, как когда-то давно, еще в Балтийском Морском пароходстве потонуло одно судно в суровых северных широтах, – ответил Юра.
– Ну, и чего?
– Называлось оно, вроде бы, «Механик Тарасов». Так вот, там спаслось только два человека: дед и моторист. Они успели так измазаться солидолом, что гипотермия не смогла их одолеть, когда они вместе с некоторыми другим коллегами по несчастью болтались в спасательных жилетах по волнам до самого прихода спасателей.
Пашка кивнул головой:
– Идея ясна. Есть ли у нас здесь солидол?
– Нет, конечно, – не мог ответить по-другому Юра. – Вон там должно быть несколько двадцатикилограммовых ведер со сферолом. Это почти то же самое. Только ты уж обрисуй картину землякам покойного.
Пашка поджал губы, покивал недолго в задумчивости головой и повернулся к уркам.
Речь его была долгой и подробной во всех мелочах. Когда он дошел в своем повествовании до сравнения с бальзамированием египетских фараонов, урки, как ни странно, воспряли духом.
– Стало быть, мы сможем его почти похоронить здесь, чтобы потом, позднее, придать его тело земле уже дома? – скорее утверждал, нежели спрашивал боцман.
– Надо попробовать, – развел руками старпом.
Урки тщательно обмазали все обнаженное тело кадета сферолом, потом завернули в самые крупные куски белой ветоши, снова нанесли сферол. И только после этого обмотали тело в несколько слоев белой материи. Получилась фигура, действительно похожая на мумию из Каирского музея.
Повар обнаруженным карандашом нарисовал на груди несчастного крест и поставил всех членов экипажа по обе стороны от тела.
На своем языке он прочел длинную молитву. Все перекрестились, некоторые урки смахнули снова появившиеся слезы. Потом неожиданно взял слово дед. Не повышая голоса, он как-то ловко достиг такого тембра, что слова молитвы на голландском языке, казалось, насытили каждый кубический сантиметр пространства вокруг них.
– Аминь! – единый хор голосов поставил точку над обрядом.
– Что же произошло с бедным парнем? – позднее спросил Юра у повара. – Вроде бы и рана-то пустяковая, для жизни совсем не опасная.
– Старики у нас в таких случаях говорят: «Испугался жизни». Только колдун мог его спасти, даже врачи тут были, по-моему, бессильны. Наверно, он сам себя объявил мертвым, будучи еще живым. Дал некую установку, что все равно обязательно умрет – вот и результат. Организм только повиновался решению мозга, – ответил Эфрен.
– Да, такая вот химия и жизнь! – почесал себе затылок второй механик.
Поужинав лепешками, старпом и механики расположились в своих гнездах, наблюдая, как урки под водительством боцмана из бесхозных фанерок и проволоки легко и виртуозно изготовили ящик, куда и поместили тело своего товарища.
Они не разговаривали между собой в то время, как филиппинцы занимались работой. Каждый думал свою думу.
Размышления старпома
Вот ведь жизнь – штука какая! Живой и здоровый, только слегка раненный в зад, расстроился – бац, и помер. Этак у нас, наверно, пять шестых страны перемерло бы! Придется сомалийцам ответить за это. Они повинны, без всякого сомнения. Вообще-то всех нельзя вроде бы винить. В каждой стране хватает уродов. Бандиты – люди без национальности. Кто же сказал такую чушь? Кто-то из наших политиков. Герои – люди в высшей степени национальны. Герой афганской войны, чечен по национальности. Джоджо его зовут. Маньяк, вырезающий захваченным соотечественникам уши, тестикулы, выкалывающий глаза – национальность свою вдруг утерял. Имя сохранил, речь, даже нос характерный, все по-прежнему. Но теперь он – гражданин всего мира. Если нация честна между своими нацменам, то она вправе не только гордиться за выросших среди них героев, но и отвечать за своих ублюдков. Другое дело, что процентное содержание этих ублюдков может превышать количество героев. Аполитично мыслишь, старший помощник Лом!
Когда в далеком 1976 году в какой-то задрипанной Джибути кодла террористов захватила автобус со школьниками – французами и угнала его по направлению к границе с этой Сомали, Париж решил действовать, нисколько не считаясь с политикой. Едва только этот несчастная машина остановилась, не доехав совсем немного до сомалийского погранпоста, оттуда к трем бандитам перебежало еще трое. Французский спецназ развернулся вокруг, несколько запоздав. Шестеро молодчиков успело занять в салоне круговую оборону, старательно разложив прихваченное с сопредельной страны оружие. Потрещали немного между сторонами про условия террористов, про жару вокруг, про время для решения проблем. Со стороны Сомали погранцы постреливают, норовя угодить в спецназовцев. Привезли воду, чтоб можно было пить. Террористы – мудро отказываются, посмеиваясь: вдруг отрава? Предлагают детям. Тем не до подозрений, лишь бы напиться. Не яд – всего лишь снотворное. Дети благополучно дуреют, зевают, опускаются на пол, только бы поспать немного. Бандиты злобно крысятся – не смогли их обмануть французы. И тут же получают пули в свои черные головы от снайперов – лягушатников. Не все, конечно, но человека три, не успев удивиться, раскидывают мозги по окрестностям. Остальные террористы, несколько потерявшись, обращаются со словами критики друг к другу, к французскому правительству и мировому сообществу вообще. У одного из живых оторвалась рука с автоматом, другой ранен в голову по касательной, третий рикошетом брошен к полуоткрытым дверям автобуса. За девяносто секунд они планировались влиться в ряды соискателей тридцати трех (или шестидесяти шести) девственниц в райских кущах на рыло, чему поспособствовали бы подкравшиеся вплотную к машине спецназовцы, но тут вступили в битву сомалийцы. Со своей территории, заметив, что дело – не уха, они начинают обстреливать из любого доступного вооружения всех: и видимых (и невидимых) французов и спящих детей, и удрученных террористов и далекий южноамериканский континент.
Пришлось спецам-антитеррористам тратить лишних сорок пять секунд, чтобы разворачивать огневое заграждение по взбесившимся черным пограничникам, параллельно устраняя еще шевелящихся в автобусе бандитов. Но тот, что получил рикошет, успевает за эти мгновения застрелить ближайшую к нему спящую девочку. Однако и сам прощается со своей никчемной революционной жизнью.
Французы крепко огорчаются и сметают с лица пустыни сомалийский блокпост, где пользовались неприкосновенностью (как они сами считали – дурачки) благородные защитники рубежей свободной африканской страны.
Самое удивительное то, что Сомали оправдало свою поддержку террористов и гневно осудило действия французской военщины. Хорошо все это запомнилось, словно только что с политчаса гвардии майора Покровского. Неплохой был офицер, хоть и политрук. Боевые «Звезду» и «Знамя» не за выслугу лет дают.
Ну а сейчас-то что-нибудь изменилось? Если эти сраные сомалийские голодранцы выдерживают нешуточный конкурс на право влиться в ряды пиратствующей прослойки населения? Такое вот воспитание, такие вот герои?
Да что же делать-то? Что делать, что делать – валить надо. Всех местных героев, чтоб самим остаться в живых и больше не потерять ни одного человека из экипажа. Без войны и нервотрепки. Мы – мирные люди. Как сказал один киногерой военного времени: «Вы все думали, что Степан – дурачок. А я просто при лошадях». Так и мы: пусть буржуи думают, что все мы агрессивные варвары. Мы просто при своей Родине. Маленькой, но родной. Плевать на властителей, их прихоти, их дурные потуги. Они, наверно, даже и не знают про мой край. А я его люблю и всегда в ответе. Даже здесь. Даже перед полчищем этих негров.
Мысли второго механика
Конечно, люди смертны. Что самое досадное – «внезапно смертны», как сказал Михаил Афанасьевич. Но вот так помирать от страха или безысходности – такая перспектива не устраивает до безобразия. Сколько бы народу тогда простилось с жизнью в том городском театре, захваченном чурками – террористами! В своей стране быть лишенными всех нормальных человеческих свобод своими же соотечественниками – кошмар! Пришел ментовский спецназ, пострелял бандитов безупречно. А дальше что? Люди гибнут от последствий газового отравления, а спецназовцы тут же пиво пьют, перешагивая через дергающихся в конвульсиях граждан. Все, алес – они свою работу выполнили, они же не медики, чтобы людям помогать. Пусть другие прибегают, им за это деньги платят. Это ли не мутанты? Приказали бы каждого второго для профилактики замочить – вряд ли палец на спусковом крючке дрогнул. Рук не хватало, чтобы пострадавших просто на живот переворачивать, чтоб не задохнулись они – а эти смеются, пиво на халяву из буфета хлещут! Бандиты – конечно, нелюди. А эти, что – люди? Какая разница погибшему, пал он от руки чурки, или скончался, потому что мент просто не нагнулся, чтобы помочь? Он по большому счету жить хотел.
Вспомнить, как один знакомый давным-давно из автобуса вышел на последней остановке перед Питером воздухом подышать – грустно становится. Каникулы кончились, впереди ленинградская слякоть, позади дом с мамой и дом с отцом. Кругом кусты и тьма, народ в автобусе дремлет. Звезды с неба подмигивают, зябко как-то. Обратно на свое место попасть уже была не судьба. Откуда появился тот тщедушный сержант? В засаде, в кустах, наверно, сидел. Преступников караулил. Как даст по спине своей дубиной – звезды уже не подмигивают, крутятся разноцветным хороводом. Знакомый сразу же на колени, головой крутит, воздух ртом хватает. А мент с шофером поругался, тот по простоте душевной попытался осторожно возмутиться. Автобус и уехал. Зато приехал милицейский уазик. Не успел знакомый в себя прийти – уже в отделении в собачатник определяется.
Ни денег, ни документов, ни вещей – ничего. Свитер, джинсы да ботинки. Они явно не похожи на бронежилет, даже резиновый демократизатор не останавливают, только рвутся предательски. А тут еще слова такие многообещающие откуда-то со всех закутков: «деньги», «бомж», «деньги», «без документов», «деньги», «справлял малую нужду в общественном месте», «деньги», «справлял большую нужду в общественном месте» и снова «деньги». С рассветом – за порог. Вечером следующего дня – знакомая дырка в заборе на «Елизаровской». Что было в течение этих двух суток – воспоминаний нет, провал. Куда девалась сотня километров до северной столицы – подумать страшно. Вещи нашлись на автовокзале, как и куртка с документами. Нашлись также еще подписанные постановления штрафов на миллионы песо. Чтоб не вылететь с училища – встречный иск в суд, где обрюзгшая тетенька выдала достойную скрижалей фразу: «Нет повода не доверять сотруднику милиции». Виза закрыта. Но диплом – в кармане. Настоящий, цвета крови, пролитой в безвестном отделении милиции – красный.
Когда над знакомым палили из своих автоматов чурки, впечатывая с каждым эхом от выстрелов в мозг слова «север – восток», а бедные женщины бились в истериках от мысли, что этого быть не может, потому что не может быть никогда. А если может, то не с ними. Их-то – за чтоооооо? И другое эхо – их шепота, прожигало в памяти: «норд – ост». Слова эти безостановочно крутились в голове, отвлекая от мысли, что судьба уже поделила весь этот зрительный зал на счастливые места и нет. Повезло тогда знакомому, только вот набор букв, навсегда засевших в голове, по пьянке, и не только, терзает, как мучительные занозы: «север – восток, норд – ост».
«-Убежать бы в теплые края. Взять с собой Сахалин с Камчаткой, Мурманск…
– А что же тогда здесь-то останется?
– Менты!» Бумер – 2.
Если все так плохо, если везде эта серость, что же делать-то? Что за спиной, если у тебя никаких прав? Чем отличаются те законы, что установили эти черные сомалийские придурки, от тех, чем руководствуются зачастую вполне невинные на вид парни, прикрывающие свою ущербность подобием погон на плечах?
Что делать, что делать? Валить надо этих бандитов и валить отсюда. Потому что так и только так можно заставить уважать свою Родину. Как заставили признать весь мир мужество и отвагу советских солдат – победителей, задавленных произволом 20-х, 30-х и последующих годов. Вряд ли дрались они за тех ментов, что выбивали признания вместе с зубами. Кто-то сражался за свои северные города и деревни, кто-то за Смоленск. Разве я хуже?
Думы стармеха
Все мы под Богом ходим. Сегодня ты пиво хлещешь, а завтра, хлоп – и почки распустились, печень завяла. Что ж, судьба такая. Но как же так парень-то этот, вроде верующий, упрямо взял, да и помер, даже без покаяния? Это же не правильно! Жить нужно столько, сколько тебе отпущено. Худо тебе – пожалуйся, но борись, не опускай рук. Алкоголь – это плохо, но не очень. Кто как привык, вообще-то. Мне привычнее с пивом, но это ведь не мешает мне чтить Бога и читать Библию!
Когда-то в апреле стояли мы в устье Темзы. Марианна прилетела в гости, пиво холодное, виски ароматное. Солнечно и, вроде бы, тепло. Вода мутная. На поверхности от борта к середине плывет, еле шевеля хвостом, рыбешка. Сантиметров десять в длину. Спина торчит из воды. То ли контуженная, то ли оглушенная, то ли сумасшедшая, то ли самоубийца. Чайки орут где-то на берегу. Если рыбка не нырнет – ее обязательно обнаружат и съедят. Бросаю в рыбу куском печенья (под рукой только кружка с дрянным кофеем, к тому же чужим, и пара сомнительного вида печенюг). Сильный недолет, слишком легкий кусок. Бросить кружкой не решаюсь. Рыба тупо и медленно плывет. Наконец, прилетает чайка, хватает добычу – та, к моему удивлению, начинает активно трепыхаться. Чайка пару раз споласкивает жертву, но не жрет, падла. Зажав в клюве, улетает, вероятно, кормить безобразных наглых птенцов. На нее пикируют другие чайки, замыслившие разбой. Но счастливица с добычей ловко уворачивается, вставая на крыло, и спокойно улетает. Наверно, к ближайшей помойке.
Казалось бы, рыба решилась расстаться со своей никчемной жизнью: мокро, мутно, чайки норовят, если не съесть, то обязательно на голову нагадить. Но тоже брыкаться начала, как до дела дошло. И еще не ясно, может быть выскользнула и плюхнулась обратно куда-нибудь в прибрежные кусты, а там по-пластунски обратно в речку забралась.
Сижу сейчас с экипажем, а мог бы и в каюте, как мастер, уединяться. Валяйся в койке, жди, кланяйся этим афроамериканцам. Впрочем, просто – африканцам. Но не могу. Почему-то действовать хочется, противиться насилию. Наверно, потому, что уж больно очевидно все эти пираты во главе с их, по всей видимости, арабским боссом, изображают из себя вершителей судеб. Божки, твою мать, на глиняных ногах.
Все люди когда-то были равными. Кто-то решил, что он равнее всех и вознамерился уподобиться богу, возвышаясь всеми способами над прочими. Начал объединять вокруг себя людей попроще и послабей. Где угрозы и жестокие кары, где лесть и подкуп, но везде обещания сладкой жизни в будущем. Создал государство, навязывая свою волю другим, никак не наоборот. Тоже и соседи. Сразу же давай силой мериться – победитель берет сопредельную территорию. Успех за успехом, самомнение растет до неприличных размеров. Вокруг бегают подхалимы и восторгаются: «ах, как мудро, ах, как правильно». Где-то, невидимые за занавесями, шепчутся недовольные: «тиран, палач». Однако подконтрольная территория растет, уже и на осле за месяц не объехать от края до края. Идеи о мировом господстве – само собой разумеющиеся. Нет предела воображению. Есть предел у Земли. От мысли, что единоличный правитель, судья и хозяин всех людей, сосет под ложечкой: «Я – подобен богу!» Такая вот Вавилонская башня, от земли до неба. На плечах людей стоит один – вседержитель. Или – вседержатель, ибо держит ногами своими плечи всех людей и людишек под собой.
Когда это стало то ли угрозой, то ли слишком надоело, Бог вздохнул и разрушил Вавилонскую башню. В самом-то деле, нельзя ж уподобиться творцу всего сущего. Люди вдруг перестали понимать друг друга – стали многоязычными. Утратив понимание, разбежались кто куда, а представителям единоличного правителя по шеям надавали. Неувязка была устранена. Мораль, конечно же, одна: разделяй и властвуй.
Но люди изобретательны. Гордыня толкает разум на поиск вариантов, как же все-таки начать строить свою Вавилонскую башню? Если, конечно, разум есть. А то – просто инстинкты, как у этих черных парней со спиленными зубами.
Но успеха в этом деле ждать не стоит. Ортоксеркс, Кир, Александр, позднее Наполеон и Гитлер так и не смогли построить своих башен. Как бы ни пытались. Так стоит ли пытаться?
