Александр Михайлович Бруссуев
Кайкки лоппи
На семейном совете решили, что раз уж теперь всех гребут в армию поголовно, хоть ты студент, хоть праздношатающийся, то надо успеть получить рабочую специальность, причем здесь же, дома. А весной добрый знакомый из военкомата пристроит в хитрый призыв в морскую пехоту. Не рисковать же вероятностью угораздить в Афган! Паля пошел учиться в соседствующую с домом «хобзайку», то есть ПТУ с простым порядковым номером.
Учился быть слесарем, трактористом и еще кем-то, о ком теперь даже подзабыл. С велосипедным спортом завязал, потому что для дальнейшего роста требовалось переезжать в Питер, либо в Москву, чтобы там рубиться изо всех сил со своими одаренными и целеустремленными сверстниками. Но этого делать было нельзя – добрый знакомый не имел никаких шансов устроиться на работу в столичные военкоматы. С энтузиазмом заиграл в баскетбол, даже заимел на голову специальную резиновую полоску, в каких он видел, уважают играть заокеанские чернокожие парни из ЭнБиЭй.
Однако не удалось добиться желаемого: как бы он ни трудился с утяжелениями, как бы ни осваивал методику прыжка, положить мяч сверху не получалось. Было удивительно, 160 сантиметровый Магси Боукс непринужденно взмывал над паркетом и клал мяч в корзину, успевая прокрутить 180 градусов. Паля со своими 180 сантиметрами морщился и тренировался, но тщетно. Подсказать-то было некому, кругом такие же самоучки, как и он сам.
– А ты попробуй дымом набраться, – сказал как-то Вакада, хобзайский авторитет, позднее увлекшийся судьбой Ленина, как он любил говорить, полжизни просидевшего в тюрьмах. Правда, жизненный путь у «верного ленинца» оборвался где-то в районе тридцати лет. Может, при царе условия существования в тюрьмах были не так резковаты для здоровья, а, может, люди были крепче телом и духом?
– Дым-то он легкости дает, – то ли всерьез, то ли в шутку продолжил Вакада.
Паля закурил, и это дело пришлось ему вполне по душе. В баскетбол он по-прежнему активно стучал, но после игры любил вкусить «кислородной палочки». О том, чтобы научиться прыгать, как Магси, как-то позабыл.
На местной дискотеке он сделался поставщиком всякой модной музыки, чуть ли не дискжокеем. Музыка шла от родственника – мажора из Петрозаводска. Вот только сказать в микрофон пару-другую слов для толпы, в большей своей степени подогретой алкоголем, Паля не мог. Репетировал, старался смотреть поверх болтающихся по залу людей, настраивался, брал в руки «громкоговоритель» и замолкал, не в силах выдавить ни звука.
– Ты вина хлопни, а лучше – водки, – сказал былой дискжокей, а в то время уже просто армейский отпускник далекого ЗабВО (Забайкальского военного округа) Лыч. – Только не переусердствуй. Хотя, – он махнул рукой, – им же по барабану, что ты несешь.
Алкоголь был по талонам, да и то только для взрослых. Но в городе нашлись курьеры, которые за некоторое вознаграждение гоняли в соседнюю область, где вино-водка лилась безлимитной рекой. Паля начал пить с коньяка.
Бутылка на четверых перед дискотекой взбодрила, солнце Армении бурлило в крови, удалось непринужденно пролаять в подвернувшийся микрофон:
– Добрый день. Мы начнем с Robin Gibb ”Juliet”.
Едва положив микрофон, Паля начал смеяться. Все свои слова ему показались смешными.
– Уже вечер! Уже ночь! – проорали в ответ чьи-то пьяные голоса, но их заглушил нечаянный Кинчев: «Вдруг, я вижу, кто-то движется мне навстречу, но я никак не разберу, кто он!»
Пале стало еще смешнее.
Жизнь совсем наладилась: хобзайка – спортзал – сигареты – субботний алкоголь – постоянная подружка. Но армия не дремала. Она обрушилась неожиданно, как и положено ей.
Проводов не получилось. Был вечерний звонок от хорошего знакомого, а утром Паля уже, торопливо подписавшись под повесткой, стоял на сборном пункте. Морская пехота Северного флота получила нового воина.
Курс молодого бойца, учебка были тягостны, но рядом мучились такие же парни, как и он, поэтому трудность была лишь одна – физическая. В войсках будет сложнее, там добавится моральное испытание. Очень хотелось домой, к маме, папе, сестренке и бабушке. Однако, спустя какие-то два года с небольшим, Пашка, дембельнувшись, улетит в Одессу, даже не посетив родных мест: папа скажет, что нужно по-скорому, пока есть такая возможность, сдавать документы на судоводительский факультет ОВИМУ.
Уже гораздо позднее, когда он случайно прочитал рассказ А. М. Покровского про антидиверсионные учения флота, он посмеялся: будто про него написано.
Их отделение изображало врагов, готовящих чудовищные преступления против нашего социалистического отечества. Выдвинулись они в сопки, замаскировались и принялись ждать, когда их придут обнаруживать и устранять.
Но матросы, старшины и мичманы под руководством офицеров не торопились. По тревоге подняли кубрики, выехали в район вероятной высадки вражеского десанта. На КПП слезли офицеры, строго наказав «сундукам» – мичманам, чтобы в случае чего сразу высылали за ними машины. На КПП тепло, опять же домой можно сгонять.
В заснеженных сопках машины остановились, матросы и старшины убежали в указанном направлении. «Сундуки» достали из необъятных карманов пойло, в разных пропорциях содержащее волшебный состав Це2-Аш5-ОАш и затянули обыденную мичманскую беседу, похожую на песню – речитатив. Замолкнет один – продолжит другой. А ритм задавала устойчивая связка слов, неизменная у любого выступающего. Слушатели, дожидаясь своей очереди, кивали головами, временами хором повторяя эту магическую фразу. Получался настоящий мичманский рэп. И даже ударный грохот сдвигаемых алюминиевых кружек дополнял целостность военно-морского фольклора. «Когда поют солдаты – тогда мальчишки спят».
Старшины и матросы в меру своих спортивных амбиций споро перепахали снежную целину за ближайшую сопку и там затаились. Волшебным образом появились дрова, целый вещмешок тушенки, котелок и одетый в зелень бутылки портвейн, количеством более пяти, но менее семи емкостей. Огонь, подпитанный соляркой весело заплясал на дровах, младшие командиры и старослужащие расселись в своих бушлатах на заботливо подстеленные шинели. Рядом, не решаясь присесть, скучковались салабоны и несколько случайных, вовремя не отбитых земляками от этой акции, представителей Кавказа и Средней Азии.
– А ну, мать-перемать, резво в поля поскакали! – сказал самый старший старшина.
– И чтоб без диверсантов сюда ни ногой – урою, мать-перемать, – добавил самый старший дед.
– Я не понял – вы еще здесь, мать-перемать? – вставил свое слово самый начинающий старослужащий.
Молодежь и азиатские подростки уныло поползли по склону вверх, пыхтя от усилий и стараясь держаться поближе друг к другу.
– А ну рассредоточиться! Тьфу ты, не поймут же чурки нерусские. Разбрестись всем в разные стороны! – проорал им вслед старшина второй статьи из Молдавии, принимая кружку с портвешком. Этой репликой он очень удивил своих товарищей, поэтому выпил, сморщил нос, запихав его в свои усы, и только махнул рукой: бродите, как хотите.
А отделение Пашки уже заняло свои позиции, слившись с ландшафтом. Они сразу заметили кучку переваливающихся по снегу, как пингвинов, унылых матросов. Те бродили меж сопок, словно демонстрируя, что такое есть Броуновское движение. Поисковики не задумывались, что таким вот образом можно забраться в неизведанные дали. Да они по большому счету вообще ни о чем не задумывались. Шли себе стадом, меняя направление движения, если, вдруг кто-то нечаянно делал шаг в сторону, словно боясь его потерять.
Поиски могли затянуться, командир отделения морпехов, сделал сигнал Пашке, как самому молодому и низкорослому среди них: обнаружить себя. Он так и поступил, залез на вершину сопки, сбросил с головы защитный капюшон и принялся ждать. Но матросы упорно не желали замечать диверсанта. Тогда Пашка достал банку консервов, вскрыл ее ножом, и принялся есть.
У молодых матросов очень хорошо развиты некоторые инстинкты, на которые в нормальной жизни они не обращают внимания. Перманентное чувство голода обострило обоняние до уровня росомахи, чувствующей запах крови за одну целую и двадцать пять сотых километра. Запах смазки банки, красных волокон мяса и желеобразного жира манил к себе, как протухшая вода удрученного двухнедельным переходом по пустыне Сахара верблюда. Когда же Пашка рыгнул, салабоны восприняли это, как пеленг и, не поднимая голов, пошли строго по прямой.
Если бы случился над этим местом самолет – разведчик, то с его борта можно было бы различить посреди безбрежного нетронутого снежного простора причудливо протоптанные дорожке, по своим траекториям напоминающие пляшущую обезьяну плато Наска, но еще держащую в лапе идеально ровное копье.
Острие копья уткнулось в невозмутимо доедающего последние, самые ароматные консервные производные Пашку.
– Ты чимо! – возмутился первый поднявший голову, кавказец.
– Сдавайся, сука! – добавил кто-то из Азии.
Вообще-то полагалось в таком вот случае палить в небо из ракетницы, обозначая этим местоположение искомого объекта. Но для безопасности личного состава оружие оставили себе «сундуки» и, уже доведя себя до самого предновогоднего состояния, готовились палить в звезды, чтоб всем было весело. А также, чтоб народ посмотрел в темное мартовское небо и вспомнил, как они когда-то отмечали наступление 1989 года.
Пашка выбросил пустую банку, убрал в ножны штык-нож, и без размаха врезал кавказцу в подбородок. Тот не удивился и решительно упал в обморок. Азиаты почему-то завизжали и бросились в бой, как воины в пустыне: закрыв глаза и размахивая в разные стороны руками. Когда последний из них пал, то Пашка повернулся к смущенно замершим салабонам более европейской внешности.
– Вот я вас! – крикнул он, и те торопливо побежали прочь, на ходу причитая:
– Не надо, дяденька!
И в это время от машин мичманов взвились вверх сигнальные ракеты, сразу же на КПП сыграли аврал, и группы немедленного реагирования помчались обезвреживать отысканных диверсантов.
Командир отделения подошел к Пашке, сплюнул на снег и махнул рукой: уходим на базу.
Бывали, конечно, и вполне серьезные дела. К этому их, собственно говоря, и готовили. Изматываясь на тренировках и специальных занятиях, Пашка чувствовал себя, будто в полуобморочном состоянии. Все посторонние мысли куда-то улетучивались, он знал приказ и думал только о нем. Стоял на учениях в противодиверсантском карауле, предполагая, что именно на их участке будет прорыв. Впрочем, так же думали и все остальные морпехи, растянувшиеся цепью вдоль всей береговой линии. Когда же чуть позади и слева от него возникло какое-то движение, он крикнул соседнему бойцу:
– Покидаю сектор осмотра – у меня шевеление в тылу!
И только после быстрого ответа соседа: «Принял сектор!» отвел глаза на неведомый раздражитель.
Это была ложная цель. Похожим образом действует авиация и вертолеты, уходя от «стингеров» или, поди знай, чего. Диверсанты бесшумно с самой поверхности воды дунули в тыл к нему капсулу с мелкими пластинками слюды. Та, рассыпавшись в воздухе, переливалась так, что невозможно было не обратить на это дело внимания.
Не успел Пашка подумать об этом и проанализировать, как сосед забил из автомата. И сразу же в воду полетели гранаты. Не настоящие, конечно, но хлопнули они вполне различимо. На берег, не скрываясь, вышли условно мертвые противники. Они были слегка раздосадованы, но тут уж ничего не попишешь. Сверхсрочники – прошедшие на Балхаше подготовку парни не стали причитать и сокрушаться. Они принялись деловито осматривать берег и смотровые сектора, вполголоса переговариваясь между собой: делали из неудачи правильные выводы, чтобы в реальной ситуации не облажаться.
Пашке и соседу объявили отпуска, но вместо дома пришлось ехать в Москву, дабы участвовать в Параде на День Победы. Народу вокруг было много, и это очень напрягало: приходилось постоянно плавно перемещаться, чтобы не оставлять никого за спиной, в зоне нулевой видимости.
А после 9 мая пришлось участвовать в обмене опытом с «тюленями» из США, аббревиатура названия отряда боевых пловцов которых послужила этому названию. Проходили спарринги, после которых некоторые американцы только крутили пальцами у стриженых висков: наши бились только всерьез.
Очнулся от службы Пашка только в самолете, на котором он вылетел из Мурманска в Одессу по случаю дембеля. Какие-то люди доставали с расспросами, предлагали выпить, но он сидел, уставившись в иллюминатор, и улыбался.
В ОВИМУ его зачислили почти без экзаменов, если считать за экзамен собеседование. Дядя, занимавший немалый пост в КГБ этого приморского города посодействовал. Да армейские характеристики и рекомендации поспособствовали.
Учился Пашка ни шатко, ни валко. Мозги здорово скрипели, когда приходилось морщить лоб в раздумьях. Но он дисциплинированно выполнял все задания, во всяком случае, старался выполнить. Слава богу, на втором курсе случилась любовь, а на третьем – свадьба. Родители жены оказались вполне обеспеченными, а жена обладала достаточными знаниями, чтобы помогать Пашке в учебе.
Полученный диплом можно было реализовать только на севере, Черноморское пароходство перестало принимать народ на работу, потихоньку начав распродавать суда. Так и вернулся Пашка домой, где поблизости, в Петрозаводске, удалось сдать трудовую книжку в Беломорско – Онежское пароходство. А там родственники с обеих сторон поднапряглись и купили им с женой и совсем маленьким сыном Пал Палычем отдельную двухкомнатную квартиру.
Пашка начал работать штурманом, угодив в семью моряков БОПа, которую можно было охарактеризовать несколькими словами: удаль, профессионализм, веселье, предприимчивость и алкоголь. Это было незабываемое время.
Несмотря на не самые высокие зарплаты, народ не унывал сам и не давал унывать никому. Пашка вновь увлекся «кислородными палочками», закуривая после стаканчика – другого разбавленного спирта, стратегические запасы которого всегда пополнялись в Бельгии, Голландии или, на худой конец, в Германии. Неожиданно он заметил, что начал расти живот. Волосы же на голове, наоборот, не росли, а как-то пугающе редели. Может быть, конечно, они проходили насквозь и прорастали в ноздри, что при отсутствии усов бросалось в глаза, но Пашку это удручало. Он начал каждую вахту в рубке отжиматься от палубы. «Не менее двухсот раз!» – крикнул он своему характеру. Но рубка редко бывает пустынна: обязательно на судне найдется человек, который решит посетить смотровой штандарт судна.
Отжимается Пашка себе под локатором, приближаясь к двадцати разам, а в это время высунется в дверь чья-нибудь физиономия, покрутит жалом и, не увидев ни одной живой души, испуганно протянет:
– Паха!
– Чего тебе, пришелец? – поднимется штурман на ноги, прервав гимнастический процесс.
– Оба-на! – удивится посетитель. – А кто у тебя там? Вроде повариха на камбузе кипит вместе с компотом.
– Да это я так, зарядкой занимаюсь, – ответит Пашка.
– А! Ну давай, продолжай.
И исчезнет за дверью. Чего приходил?
Пашка вновь наклоняется к палубе и продолжает дальше считать: «Двадцать один, двадцать два… тридцать пять», но тут уже вроде точку надо на карте ставить и определяться в море. Так и набиралось двести отжиманий за три, а то и четыре дня. Но живот, словно испугавшись, расти перестал.
Вот волосы испугать не удалось. Кудри вылезали незаметно, но постоянно. Самые короткие стрижки не спасали. И Пашка постригся наголо. Внешность не сильно изменилась. Разве что случайные знакомые отмечали (про себя) сходство этого крепкого парня с гориллой или давно вымершей человекообразной обезьяной: маленькие глубоко посаженные глаза, нос с широко раздутыми ноздрями, мощные надбровные дуги и низкий лоб. Пашка несколько комплексовал по утраченной шевелюре, отчего приобрел привычку периодически оглаживать свой бритый череп, словно при этом проверяя: не растут ли волосики на головке детской?
Выпивка теперь стала даваться Пашке нелегко: даже не самая большая доза алкоголя могла стереть на следующий день все воспоминания былого празднества. Он не буянил, не лез драться и не приставал ни к кому с задушевными разговорами. Улыбался и смеялся вместе со всеми, пытался говорить, когда ему разрешали, но, зачастую, давился своими словами и просто размахивал толстыми мускулистыми руками, переходя на непонятный никому язык жестов. А наутро ему добрые друзья рассказывали, скольких он человек завалил и как залез спать в шкаф к поварихе.
Пашка только смущенно улыбался в ответ и очень надеялся, что все это неправда, но в глубине души отчаянно труся: правда, правда, боже, какой ужас.
Однажды, когда их судно оказалось сырой мартовской порой в неком южном городе Азове все его страхи воплотились в кошмар. Они с коллективом дружно выпили по случаю достойного возвращения в Россию и по вахтовой очередности намерились сходить в город. Развеяться, так сказать, позвонить домой. Таким вот предлогом оправдывали себя все русские моряки, даже если у них дома никогда не было телефонов.
Пашка тоже сходил позвонить: выпил холодного пива в одной из местных грязных забегаловок, купил на оставшиеся деньги две бутылки водки, запихал их в рукава и пошел обратно на пароход. Позвонил, так сказать. В те времена власть, сидящая на портовых проходных, из кожи вон вылезала, чтобы поиметь с моряков мзду за спокойное шествие мимо них, работяг сердешных. Особенно зверствовали будущие хохлы, юг России и, конечно же, стольный Санкт-Петербург. В долю к ним шли пасущиеся поблизости менты.
Ну, а в Азове отделение милиции располагалось в соседнем здании с проходной порта. Тут уж, как говориться, иллюзии должны быть излишни.
Но Пашка о ту пору прошел без проблем. Бдительная стража решила, видимо, не связываться с ходячим свидетельством происхождения человека по некоторым учениям. Может быть, конечно, была другая, более веская причина: пересменка, к примеру. Об этом никто уже не узнает, потому что к тому времени морпеха в отставке уже накрыло.
Утром, залив свитер и джинсы изрядным количеством одеколона, Пашка вышел на вахту. Судно ни шатко, ни валко загружалось, накрапывал веселый для лягух и головастиков дождь. Словом, все располагало, чтобы случилось похмелье. Молодой и нервный капитан хмуро и злобно осмотрел своего вахтенного штурмана и был таков: ушел в каюту к валидолу и валокардину. Такое за капитаном замечалось очень часто. Просто он изрядно переживал свое раннее капитанство и бодро стремился к инфаркту.
Пашка вытащил из заначки сигарету, затянулся и пригорюнился: голова раскалывалась на части, хотелось даже временами куда-нибудь поблевать. Тут в рубке случился матрос, по совместительству радист Боря.
– Может, пару капель? – спросил он, поводя носом и поблескивая красными глазами.
Штурман только безнадежно махнул рукой: его водку вчера кто-то выжрал. Вполне возможно, что именно этот Боря.
– Не грусти, Паха! У меня есть все, чтобы поправить нам здоровье, – сказал он надтреснутым голосом. Взял трубку судового телефона и позвонил куда-то.
– Иваныч! – проклекотал он в трубку. – Приноси! Зови Лешу и Люську. Аркаша уже в своем амбулатории.
Аркаша – это капитан. Иваныч был боцманом, Люська – поваром, а Леша, стало быть, всего лишь третьим штурманом.
Иваныч рукой, когтистой, ввиду постоянной нехватки витаминов, или, может быть, по какой другой причине, выудил из непрозрачного пакета семьсот пятидесяти миллилитровую бутылку водки Абсолют.
– Все равно домой не довезу! – решил он оправдаться перед сотоварищами.
Люся выложила поднос с огурцами, помидорами, ветчиной, луком, солью и оливками.
Первым резко выпил, едва успев чокнуться пластиковым стаканом, троллеобразный Леша ста двадцати килограммов убойного веса и со значком за миллион прыжков с парашютом.
– Может, все-таки, повезешь? – спросил он и захрустел огурцами, помидорами, ветчиной, луком, солью и оливками. На подносе сразу стало пустовато.
– У, мамонт, – выпив и поперхнувшись, сказал боцман.
Пашка влил в себя сорокаградусную жидкость и его сразу отпустило. На лбу выступил предательский пот, привкус жеванной использованной туалетной бумаги растворился, как сахар в кипятке.
– Чего заулыбался? – сразу отреагировал Боря. – Вообще-то, теперь можно. Только, Паха, больше себя так никогда не веди, как вчера. Мы еле договорились с ментами.
– Точно! – кивнул головой Леша. – Тебе здесь лучше с борта вообще не сходить. Здорово ты разобидел этих уродов.
– И каких денег они требовали! – добавил Иваныч. – Сто пятьдесят два доллара! Да я лучше наждак зубами остановлю!
Люся передернулась, представляя скрип зубов по абразиву:
– Да ладно вам глупости говорить!
Снова выпили, поговорили, посмеялись. Жизнь понемногу налаживалась.
– Мою водку менты, что ли, отобрали? – спросил вдруг Пашка.
Народ переглянулся, недопонимая.
– А, твою водку, – протянул Леша. – Да нет, здесь ее выдули. Коллективом, так сказать. Ты вместо водки паспорт свой оставил. Заграничный.
– Точно, – закивал головой боцман. – Был у тебя когда-нибудь ОВИРовский загранпаспорт?
– Да вроде бы – нет, – покачал головой Пашка.
– Ну и нечего привыкать, – вставила реплику повариха, и все рассмеялись.
Водка всем подняла настроение. Захотелось еще выпить, или лечь поспать. За алкоголем в город бежать было лениво, поэтому все разошлись подремать.
Пашка, оставшись в одиночестве, проверил все свои документы – вроде все на месте: и дипломы, и паспорт моряка, и общегражданский паспорт. Он пожал плечами: чего хотели эти менты? Может, надо сходить извиниться? Как ни морщил штурман лоб, память не возвращалась. А вдруг он также забыл, что когда-то получил загранпаспорт?
После вахты он сообщил сменщику, что отправится ненадолго в города. Не получив запрета, собрался и заспешил сквозь мерзость и сырость к проходной.
Там на него подозрительно и очень недружелюбно посмотрел стражник, но ничего не сказал. Впрочем, так они смотрели на всех.
Сразу с проходной Пашка вошел в негостеприимно распахнутые двери отделения милиции.
– Что надо? – по-милицейски, вежливо осведомился дежурный старлей.
– Извините, вы тут вчера не находили загранпаспорта? – поинтересовался Пашка и понял, что сказал глупость.
– Явился! А мы уж заждались! – взревел, появившись откуда-то сбоку красномордый старший сержант. – А то в розыск хотели подавать!
– Извините! – совсем смутился штурман. Чего это получается? Был у него, стало быть, этот загранпаспорт?
– Да нет! – наседал красномордый. – Здесь тебе не детский сад! Здесь людей в тюрьму определяют! Мне твои извинения, как туалетная бумага дистрофику. Понял?
Пашка согласно кивнул головой, хотя ровным счетом не понимал ничего.
– Извините, – еще раз повторил он.
– Так помоги нам тебя извинить! – промычал из своего окошка старлей и, вдруг, едва заметно подмигнул сержанту.
Пашка увидел этот условный знак, но не очень понял, что бы это значило. Однако остатков сообразительности хватило на то, чтобы решить двинуть на выход.
– Стоять! – взвыл красномордый и волшебным образом оказался рядом. Штурман замешкался, и этого времени хватило на то, чтобы из дежурки выдвинулся старший лейтенант. Он демонстративно расстегнул кобуру. Сержант поигрывал в руках дубинкой. Больше народу не набежало, несмотря на дикие крики милиционеров. Может быть, по причине выходного дня?
– Да вы что? – спросил Пашка. – Я же ничего не сделал.
– Вот в этом-то и вся проблема. Но мы готовы ее решить, скажем, за сто американских долларов. Или, лучше, за двести. Точно, Васильич? – ухмыльнулся красномордый.
– Вполне, – поджал губы старлей.
– Да бросьте вы, мужики! – сказал Пашка и тут же получил дубинкой по печени. Вернее, должен был получить.
Он инстинктивно ощутил угрозу удара и в один полушаг сократил дистанцию, продолжил движение руки красномордого, немного подправив траекторию, отчего рука у того стала скручиваться, как выжимаемое полотенце. Сержант как-то по-детски всхлипнул и выпустил дубинку из руки.
– Ах ты, сука! – возмутился старлей Васильич и потянул за рукоять пистолета.
Пашка без суеты ткнул двумя руками баюкающего свою конечность красномордого в грудь, тот разом выдохнул из груди весь воздух и сел на заплеванный пол. Васильич в это время успел достать свой «макаров» и даже направить ствол прямо в лицо штурмана. Но дальше произошло чудо: пистолет после резкого движения кистей Пашки повернулся на сто восемьдесят градусов и уперся дулом в лоб старлея. Васильич еще успел заметить, что предохранитель был снят, причем не им самим, поэтому легко и непринужденно обмочился в штаны.
Пашка, отступив на шаг, коротко ударил ногой под живот лейтенанту и вышел из помещения. В первую очередь носовым платком он вытер рукоять пистолета, потом дубинку, уронил все это в стоящую рядом плевательницу для окурков, полную талой воды, и пошел мимо проходной вдоль забора к реке.
Как он и предполагал, ограда доходила до самого среза берега. Последний столб помимо самой изгороди нес на себе еще и какие-то большие острые металлические звездочки. Они могли свободно вращаться вокруг своей оси, то есть этого столба, что, по мнению дизайнеров, должно было служить препятствием для проникновения в порт, пытаясь перешагнуть ограду сбоку, над водой.
Пашка вытащил ремень, обвил им опору изгороди между ржавыми звездочками, оттолкнулся ногами, словно прыгая вперед, и, не отпуская ремень, по дуге перелетел на другую сторону, портовую.
Уже на борту он размышлял, стоит ли звонить в Одессу дяде. Хоть тот к этому времени был в отставке, да, вдобавок, в другой стране, но связи-то никуда не делись. Но, прикинув варианты развития событий, решил не торопиться: у ментов на него ничего нет, на проходной выход его в город был нигде не зафиксирован. Так что, решил он, будем бороться с проблемами по мере их поступления.
Пашка совсем успокоился, даже посмеялся над собой, как он сдуру поверил парням. Потом вспомнил своего дядю и зауважал сам себя: с таким родственником просто так пропасть не дадут.
Дядя имел высокий чин в Одесском КГБ, но после всех государственных потрясений спокойно и с достоинством вышел в отставку. Приезжал он и в родные края, на север, ходил на рыбалку на Ладогу и лесные озера. Любил повторять, особенно выпив стаканчик – другой: «Что это такое: все, кому ни лень кричат о своей независимости? От кого независимости? От Советского Союза? Россия тоже теперь независима. Она-то что-то помалкивает. Те же хохлы, так их растак, до того упиваются своей вольницей, что во всех своих бедах винят былое могучее государство и почему-то нынешнюю Российскую Федерацию. А почему не какую-то Эстонию или Киргизию? Ведь те тоже были полноправные субъекты СССР? Еще великий аналитик Дроздов, не тот, который дядя Коля из «Мира животных», а ветеран-разведчик, в 79 году успешно перевернувший Афган, говорил, что если Эстония, либо Латвия говорит о недружественной политике по отношении к России – им можно верить. А вот если Украина говорит о дружбе с Россией – ей доверять нельзя».
Ночью судно ушло в рейс, обиженные менты с репрессиями на борту так и не появились. Пашка зарекся пить, но на рейде Алжира, когда все узнали, что в эту страну алкоголь частным порядком ввозить строго запрещено, а стоять на якоре в ожидании порта придется трое суток, общее настроение ничего не оставить врагу легко подхватилось и им самим.
В первую же ночь, когда судовой комитет по уничтожению спиртного тайно собрался на мостике, случилась обструкция: их в полном составе накрыл находящийся в предистерическом состоянии Аркаша.
Выпив тогда прежним составом изрядно под хорошую закуску вместе с поварихой Люськой, захотелось еще. Звезды горели ярко, месяц висел, как положено, на берегу орали цикады, не хватало только для полноты картины мусульманской жизни муэдзинского протяжного стона. Но те, видимо, пока еще спали.
Люська ушла спать, но источник алкоголя не иссяк. Закончились берега с вкусными и питательными закусками округ него. Для разухарившейся компании это был не повод прекращения своей деятельности. Запивали водичкой, заедали галетами из сухпая спасательного мотобота.
– Паша! – сказал Боря, делая головой слабые качающие движения, словно помогая своему взгляду сфокусироваться. – Ты, говорят, в морской пехоте служил?
– Было дело, – согласился штурман.
– А вот давай сейчас в спарринг с тобой встанем!
– Зачем?
Боря развел руками по сторонам, удивляясь этому недопониманию:
– Я с шести лет каратэ-кеокусинкай занимался.
– Молодец, – сказал Паша и запихал себе в рот сухую, как подошва, галетину.
– Точно! – обрадовался Леша. Как человек, имеющий за плечами двухгодичную воздушно-десантную подготовку, ему было бы любопытно посмотреть, как могут работать в паре сугубо гражданский Боря и морпеховский Паша. – Покажите, кто на что горазд.
– А я буду судья, – разливая по стаканчикам спиртное из бутылки без этикетки, вставил Иваныч.
– А Пров сказал: «Царю!» – сказал Пашка.
– Это как? – удивился каратист.
– Некрасов. «Кому на Руси жить хорошо», – провозгласил, как тост, штурман и поднял свою емкость. – Токмо здоровья для.
Все схватились за свои стаканчики и даже поднялись с мест. Последним, чуть покачиваясь, подчиняясь примеру, встал Пашка.
– Ну, Паша, выходи сюда. Сейчас мы покажем, какими грациозными могут быть поединки в исполнении настоящих мастеров, – не унимался Боря.
Пашка вышел на середину рубки: спереди локатор, сзади переборка и входная дверь, с обоих боков по пять метров свободного пространства. Боря встал перед ним и начал прыгать, махая руками и дрыгая ногами.
– Разомнусь чуть-чуть, – сказал он.
Пашка смотрел на все эти этюды бессмысленным взглядом и хотел, было, уже уйти обратно на свое место, но Боря встал в стойку и объявил:
– Я готов. Нападай!
– Зачем? – опять удивился штурман.
– Ты нападаешь, он защищается, – предложил Леша.
– Боря! Ты же наш, советский – проговорил Пашка.
– Вообще-то, украинский подданный. Ну, давай, нападай.
– Но родился-то в Советском Союзе?
– Ну, да.
– Значит, наш, советский. Я нападать на тебя не могу.
– Тогда пусть Борька атакует! – снова предложил Леша.
– Ладно, – кивнул головой Пашка. – Только тогда нам надо было в чистое белье переодеться.
– А это зачем? – развел руками перед Иванычем Леша.
– Солдаты перед боем всегда должны были в чистое переодеться, чтоб при ранении не произошло заражение крови. Старое белье – гарантированный сепсис, – неожиданно выдал боцман. – Понял, мамонт?
– Э, так дело не пойдет! – всполошился Леша. – Паша, вы же понарошку биться будете. Понял? Не до крови и увечий. Просто обозначая удары. Вы же не враги!
Боря в это время, чуть теряя равновесие, менял стойки, очень серьезно поглядывая на штурмана.
