Александр Георгиевич Шишов
Милиция плачет
Было неглубоко, меньше чем по колено. По поверхности плавали мои рисунки. Судорожно, так и не выпустив, я сжимал в руке пустую папку.
– И чтобы я тебя больше здесь не видел. Понял? – прорычал сверху милиционер, не переставая улыбаться, оскалив ещё шире свои, как говорил Мосик, с «фиксой» жёлтые лошадиные зубы.
Я промолчал.
– Ты понял? Я тебя запомнил, – грозно проговорил он и тяжёлым ненавидящим взглядом осмотрел меня с ног до головы.
– Понял, – выдавил я из себя, чувствуя, как подступают слёзы обиды и бессилия.
Я осязаемо почувствовал, что вместе со следующим моим словом предательски покатится из глаз.
– Повтори, – продолжал нависать надо мной милиционер, выговаривая по слогам каждое слово, – я больше не буду.
Сделав глубокий вдох, чтобы удержать готовые брызнуть слёзы и, проглотив подступивший к горлу комок, с ненавистью переведя взгляд из-под ног с мутной, чёрной водой на своего мучителя, я повторил в надежде, что после этого он наконец-то уберется:
– Я… больше… не буду…
Голова милиционера залилась довольным смехом и исчезла за парапетом. Я остался стоять в растерянности по колени в грязной и холодной воде, рассматривая плавающие белые листки бумаги. По щекам текли слёзы. Растерев шершавым рукавом пальто лицо, скрывая следы своей слабости, я неторопливо взялся обходить бассейн, собирая разлетевшиеся рисунки.
Над бордюром бассейна появилась голова Мосика, до смешного напомнившая уморительную, взъерошенную, любопытную обезьянку. Обезьянка заговорила человеческим голосом:
– А ты почему не побежал? Я же тебе кричал.
Я продолжал бродить по бассейну, поднимая и отряхивая от воды листки.
Мосик не унимался:
– Я же тебе русским языком кричал. Шухер. Мусор. Ты что не понял?
Я встряхнул последний мокрый рисунок, вложил его в папку и, не поворачивая к Мосику своё красное заплаканное и растёртое лицо, пробурчал:
– Теперь понял… Мусор.
6. Долгий путь домой
6.1. Руководитель практики, или Силы трения
Как Шура и обещал коменданту, в Харьков приехал руководитель нашей практики. В понедельник, собравшись в одной комнате, мы шумно рассаживались по кроватям, стульям и тумбочках пока он, нервно рассматривая свои бумаги, терпеливо ожидал, когда мы устроимся и успокоимся. Я его, конечно же, видел раньше, на кафедре, но никогда не сталкивался ни по учебе, ни по диплому. Кто-то из ребят был с ним знаком, и он радостно их приветствовал. До Нового года оставалось меньше недели, и ему было трудно сделать вид, что он рад этой командировке. Самое вероятное, что до кафедры дошла запоздалая информация о наших проблемах при заселении, и его направили разобраться на месте. Но когда это было? Мы тут уже старожилы, пора закругляться и думать об окончательном и бесповоротном возвращении на родину, в Одессу. Стараясь не напрягать связки, тихим, упавшим голосом он поставил нас в известность, что его направили в Харьков до конца практики с целью контроля выполнения заданий по дипломным работам и, самое главное, для обеспечения порядка среди студентов нашего института в дни и ночи празднования Нового года. Другими словами, делать ему здесь нечего, а сидеть на Новый год в Харькове придётся.
Не выходя уже который день из образа сына матерого контрразведчика, я решил повнимательней присмотреться к новоприбывшему товарищу «из центра». Первое впечатление самое верное. И что же? Я был поражён – более несчастного человека я давно не видел. За неделю до Нового года его посылают в командировку. Дома, судя по обручальному кольцу, его ждёт семья. Кольцо обыкновенное, толстое, какое продают в отделе для новобрачных в центральном универмаге по справке из Дворца бракосочетаний для вступающих в брак впервые. Купить другое, более оригинальное, или не хватило фантазии, или нет блата. Какое кольцо надели, такое и носит.
Разговаривая, он старается кольцо по привычке прокручивать, но оно плотно, неподвижно сидит на безымянном пальце. Поправился, видимо, совсем недавно. Защитился, получил доцента, перестал нервничать, повысил свое благосостояние, жизнь потекла спокойно в нужном направлении. Жена кормит хорошо, живут дружно и ни на какой Новый год оставаться в Харькове он не хочет.
Пока я дедуктивно исследовал прибывшего представителя кафедры, прелюдия к беседе закончилась, пошёл конкретный разговор.
– Мы уже обо всем на практике договорились, – услышал я голос Мурчика, – а в общежитии, так вообще, просят съехать на несколько праздничных дней.
– Так и есть, – подхватил Профессор, – в субботу комендант специально заходил и интересовался нашими планами.
– Бумагу только надо написать… заявление, – делая вид, что вспомнил детали разговора с комендантом, подхватил Шура.
Лицо руководителя практики разглаживалось и светлело с каждой услышанной фразой.
– Так пишите заявления, – оживился он, – я возражать не буду.
– Мы-то напишем, – с готовностью поддержал его Шура, – но, не заявления, а заявление – одно. Как сказал комендант, оно должно быть от имени руководства. Как хорошо, что вы вовремя приехали!
Улыбаясь, все доброжелательно и преданно смотрели на доцента, делая вид, что не замечают, как тот смутился, растерянно пробежал глазами по комнате и ещё быстрее заскользил пальцами по своей неподвижной обручалке.
– Без заявления нельзя, – очень рассудительно объяснял ему Профессор, – так у них тут принято. Всё в письменном виде.
– Все под контролем парткома, – почему-то решив окончательно добить руководителя практики, веско произнес Манюня.
Тяжело вздохнув и поняв, что мы с него не слезем, он достал из папки чистый лист бумаги и обреченно произнес:
– Диктуйте. Что писать? На чьё имя?
Совместными усилиями на имя коменданта общежития сотворилось замечательное по бюрократической терминологии, идеологически выдержанное заявление. Было тут и руководство ОТИХП в лице доцента такого-то, и за высокие показатели в написании дипломных работ, и ходатайствует, и гарантирует, и обязуется – всё, чем богата палитра казенных писем, содержание которых внимательно читают от начала до конца только в поисках крайних и виновных в случае ЧП.
– И закончить нужно так, – Мурчик поднял вверх указательный палец и сделал паузу, чтобы правильно произнести где-то услышанную фразу, – прошу в моей просьбе не отказать.
– Так только зэки на зоне пишут, – вставил всё время молчавший Миха и, отвечая на наши взгляды, с любопытством обращённые на него, добавил, по-блатному цыкнув через воображаемую фиксу, – мне сосед рассказывал. Откинулся и рассказывал.
Смехом завершившееся коллективное творчество было единолично подписано нашим уважаемым доцентом. Не давая ему опомниться, группа поддержки вызвалась препроводить его и рукопись с драгоценным автографом в кабинет коменданта.
Комендант ошалел, когда наша делегация ввалилась в его апартаменты, да ещё во главе с солидным, казённого вида, человеком. Поняв, правда, не с первого раза, что мы принесли официальное заявление, а не жалобу, комендант, пряча руки за спину, попытался по-отечески благословить нас на заслуженный отдых без всяких формальностей.
Однако Профессор, поражавший всегда своей рассудительностью, задал ему простой вопрос:
– А если с нами что-то случится, кто будет отвечать?
Доцент задумался, невольно глядя на листок в своей руке и соображая, что для него лично безопасней, – забрать заявление или оставить его коменданту. Опытный начальник общежития оказался расторопнее: он с радостью вцепился в подписанный лист, выхватил его из пальцев растерявшегося доцента и, бегло просмотрев, спрятал в ящик стола. Обескураженный руководитель практики чуть было не лишился чувств, представив, какую ответственность под нашим давлением он взвалил на себя. Мы же, выйдя из кабинета, принялись его горячо убеждать в нашей непогрешимости как в прошлом и, самое главное, в ближайшем будущем.
Испытывая коктейль чувств, состоящий из очень незначительной толики вины перед руководителем практики, обречённо бредшего следом за нами, и превосходящей массы бурлящего удовлетворения от успешно проведенной операции в условиях борьбы за выживание, мы на ходу обсуждали план действий по покупке билетов на Одессу. Ура, скоро Одесса. Хотелось кричать и радоваться, но эмоции свои нужно было интеллигентно сдерживать – обручальное кольцо обескураженного доцента, наконец-то сдвинулось с места и, медленно прокрутившись, быстро-быстро завращалось под усилием привычно сжимавших и ловко перебирающих его пальцев.
С билетами на поезд мы опоздали. В предварительной кассе уже не было никаких – ни плацкартных, ни в купе. Посоветовали прийти за час до отправления, попытать счастья, бывает, что остаётся невыбранной бронь.
Решили не медлить, а прямо с этого дня, сегодня же, пытаться уехать. Ждать было нечего, Харьков себя исчерпал, а каждый лишний день промедления только повышал наши шансы тупо остаться здесь, в общежитии, и бездарно встречать Новый год, когда со всеми всё решено и договорено.
Разделились на две группы, одни остались на вокзале вылавливать бронь, другие, вместе с руководителем практики, поехали в аэропорт.
В аэропорту людей было ещё больше, чем на вокзале. К кассам тянулись бесконечные, гудящие очереди, толчея, шум. До вылета нашего Як-40 оставалось час с небольшим, на чёрных табло светящимися точечками высвечивалась информация о начале регистрации.
Обошли очереди в кассы, надеясь найти брешь или кого-то из знакомых, – не помогло. Пытались культурно протиснуться к кассиру с вопросом, так оказывается, все с вопросами, и, сплоченно смыкая ряды, нервная очередь не оставляла ни миллиметра просвета для короткого предложения в вопросительной форме:
– Билеты на Одессу есть?
Мы разбрелись по залу, надеясь на какое-нибудь любое мало-мальское чудо. Манюня с доцентом остались возле регистрации, общая тема для разговора ограничивалась обсуждением отсутствия билетов и быстро себя исчерпала. От нечего делать они выжидательно посматривали по сторонам и чутко прислушивались к разговорам девушек в тёмно-синей униформе. В какой-то момент, когда мы уже оценивали возвращение на железнодорожный вокзал и шансы уехать на проходящем новосибирском поезде, как всегда опаздывающем на шесть-семь часов, громко, словно глас судьбы, прозвучал голос девушки с регистрации:
– Кто ещё на Одессу?
– Мы, – чистосердечно признался Манюня и застенчиво улыбнулся.
– Так чего стоим? Бегом на регистрацию, – возмутилась, поправляя вылезшую из-под пилотки прядь, строгая работница «Аэрофлота».
– Так билетов нет, – не уставая улыбаться, простодушно объяснил Манюня и беспомощно развел огромными ручищами.
Служительница небесного культа опустила голову, пробежалась глазами по списку и скороговоркой проговорила:
– В самолете пять свободных мест, бегом в кассу.
Это услышал не только Манюня. В поисках удачи мы все как один в этот момент спонтанно собрались возле руководителя и были невольными свидетелями судьбоносного диалога с самыми главными словами. За словом последовали дело и яростный, безапелляционный крик:
– Пропустите, немедленно пропустите, у нас бронь (третье волшебное заклинание), – все мы, кроме руководителя практики, сторожившего наши вещи, побежали к кассе, рассекая очередь наподобие тевтонской свиньи и выдавливая всех, кто попадался на пути.
Есть пять билетов. Неименных. Казалось бы, радость какая! Но нас семеро, вместе с доцентом…
– Будем тянуть жребий, – предложил Профессор и полез в портфель за бумагой.
Воистину благими намерениями вымощена дорога в ад. Только бес мог подтолкнуть меня под локоть и, вопреки назиданию Талейрана, призывающего никогда не поддаваться первому порыву души, как самому искреннему, я заявил:
– Руководитель практики должен лететь без жребия.
Мне никогда не забыть этот благодарный взгляд и то, как, по-детски восторженно радуясь, он схватил билет и замер в нерешительности, переступая с ноги на ногу.
– Идите на регистрацию, – с кривой улыбкой посоветовал я ему, кляня себя за свой неуместный гуманизм.
Второй раз напоминать не пришлось, доцент подхватил свой пухлый портфель и чуть не вприпрыжку побежал к стойке с номером рейса.
Мы обступили Профессора с заячьей шапкой в руке. Уменьшая благоприятную вероятность, он достал из неё ставший лишним листик с крестиком, обозначавший билет на воздушный автобус по имени Як-40, ещё раз тщательно перемешал содержимое, встряхнул и протянул шапку.
Пять рук одновременно скрылись в её недрах, стремительно вылавливая туго скрученные трубочки с заветными плюсами, шестая, Профессора, сиротливо осталась на поблескивающем потёртостями стёганом донышке.
Михе и мне достались чистые бумажки. Не выпуская из рук билеты, Манюня поспешил на регистрацию, а вслед за ним и все остальные, доставая паспорта и быстро, без церемоний, прощаясь с нами короткими рукопожатиями.
– Завтра в Одессе встретимся, – в спину им крикнул Миха, – и, повернувшись ко мне, по-деловому произнес, – новосибирский ещё в пути, плюс двадцать минут стоянка. Поехали на вокзал, успеем.
6.2. Авантюра, или Два великих специалиста
Когда тянули жребий, у меня промелькнула спасительная мысль: если останусь, то лучше всего с Михой. Более авантюрной натуры, не обременённой ложными стеснениями и культурно-бытовыми комплексами, в нашей харьковской компании не было. Вот кто-кто, а Миха без билета точно не останется, ну и я рядышком с ним, за компанию.
Миху я знаю давно, с первого курса. Всегда с хитрым прищуром, со свежим, почему-то несмешным анекдотом и необузданной фантазией, направленной на отлынивание и казёнку.
На третьем курсе началась у нас военка, и с первого же занятия поняли – зря тратим время. Тоска смертная – целый день записываешь лекции в секретную пронумерованную тетрадь, насквозь прошитую суровой ниткой. Это чтобы листики с военными тайнами не вырвали и не передали классовому врагу, а также абсолютно устаревшую, ни одному шпиону-дилетанту не интересную, информацию, щедро иллюстрированную развешанными по классу плакатами с разрезами торпед и ракет. Но самое оскорбительное и обидное то, что заставляют стричься, безжалостно уничтожая плоды двухлетнего выращивания модной, длинной, до плеч растительности.
Второе по счету занятие началось, как обычно, с построения в коридоре военной кафедры. Дежурный офицер обходил строй за нашими спинами. Выявляя тех, кто не постригся, он упирал указательным пальцем в спину и громко командовал выйти из строя. Группу нарушителей Устава собирали под плакатом с заголовком «Образец прически военнослужащего», с которого тупым, бессмысленным взглядом, взирал лысый олигофрен в гимнастерке.
– Не захотели прийти на занятие с короткой аккуратной прической, – хорошо поставленным командным голосом, чётко, с нескрываемым злорадством, выговаривая каждую букву, громко произнёс дежурный офицер, продолжая обход за спинами, – марш в парикмахерскую. Одна нога здесь, вторая тоже здесь. К началу следующей пары, быть как на картинке, картинка прилагается, – и царственно указал перстом на плакатного цветного солдафона.
Офицер подошел к нашей группе, и я уже смирился с мыслью, что мой модный удлиненный до плеч полупробор, заправленный за ворот рубашки и тщательно зачесанный за уши, покинет в самой извращенной форме на два ближайших года свое излюбленное место на моей голове, когда появился незнакомый высокий капитан второго ранга.
– Нужны два специалиста по электронике и автоматике, – объявил он. – Есть такие?
– Есть, – раздался голос Михи, – я и вот он. – И указал на меня пальцем.
– Следуйте за мной, – распорядился офицер и быстрым шагом, заставляя вприпрыжку его догонять, повёл нас в отдельно стоящее за институтом здание.
Семеня за ним и стараясь разговаривать тихо, я спросил Миху:
– Ты в этой электронике что-то понимаешь?
– Ничего, а ты?
– Я полный ноль. А чего ты меня потащил?
– Решил, что ты в этом рубишь.
– Что делать?
– Спокойно, есть план, – многообещающе подмигнул Миха.
Вслед за офицером мы вошли в маленькую, выходящую окнами на заднюю стену учебного корпуса, комнатку.
Убранство её состояло из двух канцелярскими столов, на одном из которых был установлен приставленный к стенке стенд, метра два на полтора, со множеством разноцветных лампочек, разбросанных по всей его поверхности и соединенных между собой ровными красивыми белыми линиями борозд, вырезанными в чёрном пластике.
Стенд был озаглавлен, но оставшиеся в наличии большие белые пенопластовые буквы ничего не говорили о скрытом смысле, зашифрованном в этом военно-морском кроссворде.
– Это релейная схема, наглядно демонстрирующая принцип действия систем подводной лодки при торпедной атаке. Понятно?
– Конечно, – не моргнув глазом, ответил Миха.
– Отставить. Никаких конечно. Вам понятно?
– Так точно, товарищ капитан второго ранга, – подхватывая друг друга, хором ответили мы.
– Хорошо. Ваша задача проверить работоспособность стенда, если есть неисправности, устранить. Понятно?
– Так точно, – ответил Миха, – а как мы узнаем, что он работает так, как вам это надо?
– Внимание на стенд, – сказал капдва, указывая откуда-то появившейся в руке указкой, – стенд разделен на зоны, обозначенные римскими цифрами. Каждая зона – это отсек лодки. По команде «Товсь!», после нажатия на эту красную кнопку должен раздаться сигнал и последовательно отработать реле первой, второй и третьей зоны, о чем сигнализируют зажжённые лампочки. После того, как сигнал прекратится – срабатывают оставшиеся реле и загораются все остальные сигнальные компоненты, то есть остальные лампочки. Вам понятно?
– А команду «Товсь!» надо как-то говорить или она тоже в схеме заложена? – на полном серьезе спросил я.
Глядя на стенд с неподвластными пониманию реле и лампочками, я отдавал себе отчёт, что Михина афёра напрочь провальная: в конце дня мы с умными видом доложим, что нарушения в схеме стенда необратимы и ремонту не подлежат, после чего, недельку пощеголяв на прощанье с длинными волосами, придется идти в парикмахерскую.
– Команду «Товсь!», – так же серьезно, глядя на меня сверху вниз, пояснил офицер, – дает командир с мостика. Ваша задача – нажать на красную кнопку и обеспечить работоспособность всех систем. Все понятно?
– Еще один вопросик, – вкрадчиво спросил Миха, – а…
– Вы должны ответить на мой вопрос – «так точно» или «никак нет».
– Так точно, – подтвердил Миха, – но у меня вопросик. Как раз посередине между «так точно» и «никак нет». За недостающими запчастями, если понадобится, мы сможем съездить в город часика на два?
– Пока разбирайтесь, если что-то будет нужно, докладывайте, – отрезал офицер и ушёл, оставив нас наедине с этим чудом флотской мысли.
– Так какой у тебя план? – с тоской в голосе спросил я, закуривая и стараясь заглянуть за стенд.
– Я все придумал, слушай сюда. Во-первых, – принялся резво перечислять Миха, – мы сейчас подключим стенд, нажмем кнопку, может, он и работает. Если не заработает, тогда будет «во-вторых».
– И что такое «во-вторых»?
– Во-вторых, это у меня есть товарищ. Он в этих делах ас, мы за ним съездим, привезем, и он запустит это стенд. Если уже и он его не оживит, так это не стенд, а покойник, и тут нам ловить нечего.
– Хорошо, а «в-третьих» у тебя тоже есть?
– Есть, – скромно признался Миха. – В-третьих, когда стенд заработает, а я божусь, он заработает, мы пару проводков отсоединим и будем целый семестр его якобы восстанавливать и уезжать на целый день в город как бы за запчастями и деталями. В последний день его включим, лампочки загорятся, офицерьё будет от счастья писать кипятком и нам поставят автоматом зачет. Всё, прощай военка, на кафедре мы появляться не будем, значит, и стричься не надо. А в следующем семестре мы как спецы по автоматике и электронике ещё что-нибудь возьмем в ремонт, а там уже и лето.
Лаконичность Михиных идей и перспектива не стричься до следующей осени меня вдохновили. Я с энтузиазмом включился в реализацию программы выживания на военно-морской кафедре:
– А товарищ дома?
– Поедем, узнаем. Давай включай. Посмотрим, что к чему…
От стенда мышиным хвостиком отходил короткий провод с вызывающей страх перед силой тока разболтанной плоской чёрной вилкой. Непродолжительные поиски розетки принесли обескураживающие плоды – запрятанная за стенд, с обожженными двумя глазками отверстий, она накрепко была прикручена через деревянный рассохшийся кругляш к давно не беленной шершавой стене, и дотянуться до неё вилкой было невозможно.
Сдвинув совместными усилиями в сторону на десяток сантиметров тяжеленный стенд, Миха смело воткну вилку в розетку и, затаив дыхание, прислушался. Ничего не произошло, было тихо-тихо – слышен только цокот секундной стрелки наручных часов, отсчитывающей потерянное время.
– Ну, с Богом! – сказал Миха и шутливо добавил: – Товсь!
В соответствии с разъяснениями капдва, я уверенно нажал на большую красную кнопку.
Или у нас с Михой разные боги, и он обращался к своему, а тот его не услышал. Или один, общий, но он в это время отвлекся и не обратил внимания на приглашение поучаствовать в запуске стенда, но через мгновение стало ясно – если и есть Бог, так он нас покинул.
Раздался низкий, тяжёлый, мощный, нарастающий и обволакивающий со всех сторон гул. Под потолком провода наружной проводки вздыбились, вырывая из стены монтажные гвоздики, и натужно выгнулись. Не обретя свободы, они хлестко стегали по стене, отскакивали и, оставляя чёрные полосы на потолке, опять бились об стену. Мы замерли, реально стало страшно. Красная кнопка никак не реагировала на нажатие. Стенд зловеще подмигивал и вспыхивал загорающимися и тут же гаснущими разноцветными лампочками, дополняя надрывное гудение проводов беспрерывно звенящим щёлканьем лепестков реле. Отключить стенд не удавалось. Узкая плоская вилка выскальзывала из вспотевших пальцев. Соединившись в любовном экстазе с розеткой, она никак не желала расстаться с желанной подругой и осыпала пол сухо потрескивающими искрами. Мне на помощь пришел Миха, пока я, изгибая руку, пытался бороться с неподдающейся вилкой, он сильно дернул за шнур, наконец-то разорвав металлические объятия похотливых электро-любовников.
Провода на стене умолкли, стенд дымился, наполняя комнату густым белым вонючим дымом. В некоторых местах он продолжал судорожно, вулканически искрить, дважды неожиданно и громко хлопнул, заставив нас присесть и прикрыть головы руками.
Наконец наступила тишина, только уставшие, провисшие провода продолжали вздрагивать, покачиваясь с замирающей амплитудой.
Почти на цыпочках, вкрадчиво, Миха подошёл к столу и попытался медленно развернуть пыльный, неповоротливый стенд, стараясь заглянуть внутрь и рассмотреть результат первых мгновений нашей совместной деятельности.
– Значит, не работает, – констатировал он. – Едем за моим корешем.
Кореш был настоящим профессионалом. Он нас внимательно выслушал со всеми бухами, бахами, трахами, гудениями, взрывами, возгораниями и, самое главное, с требованиями капитана второго ранга. Сложил в чемоданчик провода, лампочки, паяльник, пригоршню деталей и, предупредив, что у него всего два часа времени, проследовал за нами.
Учитывая краткий докторский визит специалиста, добирались обратно в институт на такси. В машине Миха, стараясь его разжалобить, рассказывал страшные истории из жизни военной кафедры, подводя свой рассказ к тому, что если он не поможет, то нам грозит трибунал и отчисление из института.
Втянув носом острый запах палёной изоляции и осмотрев повреждённый стенд, специалист, как опытный врач в прозектуре над свежим трупом бывшего больного, перечислил все необратимые изменения, приведшие к летальному исходу:
– Силовой провод не отсюда. Он был попросту кем-то скручен с первыми попавшимися оголенными концами. Сгорели все три понижающих трансформатора, полетели диодные мостики и лампочки, накрылись конденсаторы, пластины реле намертво приварились друг к другу. Дело швах. Помогите мне положить его на стол, откройте окна пошире, дышать нечем, и сходите минут на двадцать покурить, чтобы не крутились под ногами.
Мы вернулись в стиле Курта Воннегута: через две сигареты, два стакана сока, две булочки и один поход в туалет. Стенд, прислонившись к стенке, стоял на столе, а пан специалист собирал портфель.
– Жми на красную кнопку, – обратился он к Михе.
Не веря своему счастью, опасливо зыркнув по сторонам, Миха осторожно протянул руку и нежно прикоснулся пальцем к кнопке.
– Товсь! – громко скомандовал я.
Мишка, как от удара током, отдернул руку и, бесконтрольно поминая матриархат, со скоростью заряженной частицы в линейном ускорителе вылетел в коридор. Нервно отсмеявшись, он вскоре вернулся и неуверенно нажал красную кнопку.
О, чудо! Стенд заработал. Раздался сигнал, зажглись сперва лампочки первого порядка, затем, после небольшой, но томительной для нас паузы, второго, за ними третьего. Потом зажглись все до единой. Было очень красиво.
Специалист нажал ещё раз на красную кнопку и выключил иллюминацию.
– А, э-э, – проблеял я, указывая на свисающий со стола шнур стенда с чёрной обгоревшей вилкой на конце.
– Объясняю, – терпеливо отреагировал Михин товарищ, – силовой провод ни к чему не подключен и изолирован, давай на него хоть тысячу вольт, ничего не изменится. В коробочку из-под реле я запрятал плоскую батарейку, подсоединил к ней гудок и лампочки. Одна часть подключена напрямую – сразу срабатывают, другие с задержкой. Долго включенным не держите, быстро сядет батарейка. Поработает он, может быть, месяц-полтора, потом вас позовут оживлять стенд, помните, плоская батарейка в коробочке верхнего реле. Мне пора. Пока. С вас рубчик на такси.
Он уехал. В силу вступал план номер три, по длительному, до конца семестра, ремонту стенда. Потирая радостно руки, предвкушая наше триумфальное отлынивание от рутины военной кафедры, мы подробно смаковали гениальность технически грамотного спасителя и нашу (я тут же честно примазался к Михиной славе) недюжинную предприимчивость.
Времени до прихода капитана второго ранга было ещё достаточно, мы тщательно вытерли подпалины, укрепили свисающие по стенам провода, и, как закономерный итог напряженного рабочего дня, сложили горкой перегоревшие лампочки, перемешав их с обрывками проводочков, неисправными диодами, конденсаторами и сопротивлениями. Получилось красиво и очень достоверно. Работали ребята, вон, сколько всего заменили.
Время в маленькой забытой комнатушке тянулось до противного медленно, пора ехать домой, а капитана второго ранга всё не было и не было. Миха напряженно посматривал в окошко, чтобы не пропустить офицера, а я, вместо того чтобы присоединиться к нему или выйти на улицу, раз за разом включал и выключал красную кнопку, чтобы лишний раз убедиться, что стенд стабильно работает, как и требовалось, со звуковым сигналом и задержкой по времени.
На этом, собственно говоря, и погорели. Работает себе и работает, зачем нужно было включать эту проклятую красную кнопку почём зря? Капдва появился в комнате неожиданно под пронзительный сигнал гудка и разноцветье поочередно загоравшихся сигнальных лампочек стенда. Восторг его был неподдельным и громким. Пока он нажимал на красную кнопку, любуясь результатами нашей работы, я грудью прикрывал Миху, исподтишка засовывающего вилку в розетку, чтобы скрыть следы нашей афёры.
Офицер поблагодарил за службу, обещал объявить благодарность перед строем и посетовал, что у него только один стенд, требующий ремонта. А не требующих ремонта у него теперь тоже один. С нашей помощью.
Ответили по Уставу:
– Служим Советскому Союзу.
Со смешанным чувством полных идиотов, купивших у самих себя тухлые яйца по сходной цене, поехали домой. Вечерело, военка уже полтора часа как закончилась.
– Чуть не засыпались, – самодовольно делился со мной Миха в троллейбусе, – хорошо, что я вовремя вилку вставил. Ничего, мы им ещё пригодимся, – и чтобы поднять упавшее у меня настроение, оптимистично воскликнул, – зато целую неделю можно не стричься.
Я посмотрел на Мишку и на его короткую стрижку. Это он так меня успокаивал.
