bannerbannerbanner
полная версияМилиция плачет

Александр Георгиевич Шишов
Милиция плачет

Полная версия

9.2. Военный совет

Следующее утро ещё толком не началось, когда в дверь, предусмотрительно закрытую ключом на ночь, раздался стук. Мы лежим и никак не реагируем. Последовало настойчивое дергание ручки. Дверь не поддалась. Стук повторился, но более настойчивый. Мы давно не спим, слышим и молчим. Уже не костяшки пальцев требовательно выстукивали букву «Ш» – четыре тире азбуки Морзе. А раздраженный кулак сотрясал хлипкую, жалобно осыпающуюся при каждом ударе, филёнку. Мы лежим с довольными физиономиями и ждём дальнейшего развития событий. Пауза.

Мурчик, чья кровать ближе к входной двери, прикладывает палец к губам и глазами показывает, что комендант – а кто же ещё в такую рань? – не ушёл и продолжает стоять за дверью, прислушиваясь к тому, что здесь, у нас в комнате, происходит. Мы даже не дышим – в ответ мёртвая тишина.

Профессор со своего места не может видеть Мурчика, но хорошо видит меня, и я повторяю за Мурчиком все его незамысловатые жесты. Мурчик выставляет ладонь, призывая нас к вниманию, не переставая вслушиваться в происходящее за дверью, затем медленно опускает кисть вниз и, переставляя двумя пальцами, изображает, как комендант уходит от двери.

– За вторым ключом пошёл, – шёпотом предположил Профессор.

– Второй у нас, а первый уже давно потеряли. Он забыл, сейчас вернется, – так же шёпотом отозвался Мурчик.

Спустя три минуты, согласно намёткам окончательно не созревшего плана боевых действий всё изменилось: замок двери был открыт, ключ вынут, мы оделись, расселись за столом и, сосредоточенно уставившись в разложенные на столе бумаги и книги, изобразили тяжкий умственный труд.

Металлический звук вставляемого ключа и безуспешное его проворачивание автоматически включили вторую часть утреннего сопротивления произволу.

Мурчик, как можно громче, со словами:

– К нам лезут воры, – подошёл и резко рванул дверь на себя.

Комендант, а это был он, замер, согнувшись и провожая руками ускользнувший вместе с дверью ключ.

– В чем дело? – на правах обиженной жертвы попёр на него Мурчик. – Вы это что себе позволяете? Проникновение в жилище? Ордер есть?

Комендант был смят сразу, с первого удара. Он что-то пытался объяснить, говорил, что стучал, у него повестка и так далее, но тут протиснулся к ним Профессор и, как бы успокаивая и оттягивая разбушевавшегося Мурчика, что в реальной жизни представить невозможно, вежливо и доходчиво объяснил коменданту:

– Мы с пяти часов сидим и готовим отчеты по практике. Если вы хотели нас видеть, вам не надо открывать дверь своим ключом. Мы в комнате находимся безвылазно и никуда не уходили. И дверь не заперта.

– Было закрыто, я стучал, – запальчиво возразил комендант.

– К нам никто не стучал, – как с душевнобольным продолжал Профессор, – мы слышали стук, но решили, что где-то что-то ремонтируют. К нам никто не стучал, – для убедительности еще раз повторил Профессор.

У коменданта был радующий глаз обалдевший вид. Он выглянул в коридор, внимательно осмотрел нашу дверь, затем оглянулся по сторонам, потом опять посмотрел на дверь, но уже по-другому, с сомнением, сконцентрировал взгляд на замке и недоуменно вынул ключ.

– У вас даже ключик к нашей двери не подходит, – вежливо подсказал ему Профессор.

В замешательстве, досадуя за свою оплошность, комендант залез в карман пиджака и достал сложенный пополам лист бумаги.

– У меня повестка, где эти? – он развернул листик и показал фамилии Шуры и Манюни.

– «Эти» – это кто? – заинтересованно включился я беседу и, взяв в руки повестку, наконец-то, прочитал ее содержание.

– А эти… У них практика кончилась. Они больше не приедут, – сообщил я коменданту, возвращая повестку.

– Они должны приехать, – заволновался комендант, – повестка есть, значит, нужно приехать и явиться в милицию.

– Кому нужно? – вклинился Мурчик. – Кому нужно, тот пусть сам и идет в милицию, – добавил он веско.

– А я со своей стороны, – веско вбивая в гроб предпоследний гвоздь холодной мести, язвительно продолжил я, – обещаю выяснить меру ответственности лиц за неисполнение распоряжений правоохранительных органов. Повестка-то у вас на руках с прошлого года, дорогой товарищ… Нехорошо получается…

– Вам в Одессу надо ехать, – подсказал ему Мурчик, – там вы им её точно вручите.

– Не приедут, говорите? – зловеще ощетинился комендант. – Тогда вы за них и ответите. За всё ответите, – успел он выкрикнуть и осёкся, зыркнув с опаской в мою сторону.

Ну, что ж, война объявлена, провокация на границе прошла успешно, почти мирно. Пора приступать к диверсионной работе.

Сложно себе представить, чтобы Шура с Манюней незаметно пробрались в общежитие. И никакие замысловатые планы не помогли бы реализовать их проникновение: ни отвлекающие маневры на вахте, ни перебежки по коридору, ни ползание по-пластунски вдоль плинтуса, ни лазание глубокой ночью по водосточной трубе к открытому окну второго этажа. Любое из этих действий по закону случайных цифр и неслучайных встреч обязательно было бы замечено и очень громко озвучено.

Поэтому, не мудрствуя лукаво, Шура с Манюней, приехав утренним поездом в Харьков и посетив отделение милиции, пришли в общежитие и, не скрываясь, открыто, миновали дремлющую вахту, поднялись по пустой лестнице, прошли безлюдным коридором и тихо вошли в нашу комнату. Их проникновение в общежитие никто не заметил.

Военный совет происходил при закрытых дверях и выключенном свете. Перед пустой замочной скважиной стоял стул, прикрывая спинкой обзор комнаты.

Было так тихо, что цокот членистых ног пробегающего таракана заглушал шёпот и приглушенный смех склонившихся друг к другу голов, в которых созревал и выкристаллизовывался план по окончательному подавлению местной элиты с целью спокойного и комфортного доживания установленного срока практики.

Проще говоря – поставить всех на место и получить от этого заслуженное удовольствие.

Время проведения акции возмездия было назначено и утверждено на первую минуту после окончания заключительной серии премьерного показа «Двенадцати стульев» с Андреем Мироновым. Место проведения – Красный уголок, в котором всё население общежития соберётся возле единственного телевизора.

Обсудили детали и согласно оперативной разработке, по одному, скрытно, разошлись в разные стороны (по своим комнатам), оставив Шуру с Манюней в темноте за запертой дверью, чем они благодарно воспользовались, проспав до утра.

9.3. Свиток мести

На следующий день лейтенант милиции лично вошёл в общежитие и попросил провести его к коменданту. Разговор был непродолжительным, сопровождавший милиционера студент не успел далеко отойти от двери, как она снова отворилась, и он услышал голос коменданта:

– До вечера. Ровно в двадцать один ноль-ноль все будут в сборе. Явку обеспечу.

Комендант выглянул в коридор, проводил взглядом лейтенанта и скомандовал замешкавшемуся студенту:

– Сходи к аспирантам, приведи председателя совета общежития. Скажешь, что очень срочно. Бегом.

Довольно потирая руки и замурлыкав от удовольствия модный новогодний мотивчик, он прикрыл за собой дверь в предвкушении аутодафе одесских студентов.

Порядок действий неторопливым свитком разворачивался, вскрывая написанные нами мелкими буквами строки грядущих событий. Это придавало процессу мести холодную осмысленность и взбадривало мозг бурлящими ключами горячей крови.

В нашем распоряжении было три комнаты. В одной из них Шура с Манюней за закрытой дверью, как рояль с контрабасом в кустах, ожидали своего выхода. В других, отведенных для общения с представителями общежития, было установлено дежурство, чтобы, не дай Бог, мы не пропустили ни одного важного заявления, исходящего из комендатуры, и не заставили наших уважаемых оппонентов занервничать и сойти с намеченного нами пути.

Как и ожидалось, не прошло и двадцати минут после ухода лейтенанта милиции, как раздался одиночный, не требующий ответа стук, и на пороге комнаты появился студент. Перед собой он держал развернутый лист бумаги:

– Распоряжение коменданта. Сегодня в двадцать один ноль-ноль в Красном уголке состоится собрание. Повестка – «Правонарушения в нашей среде». Собрание проводит администрация общежития совместно с милицией. Явка всем студентам и аспирантам строго обязательна. А вам каждому под роспись. Пишите «ознакомлен», подпись и дата.

Будь это другая, неконтролируемая нами, ситуация, такое заявление закончилось бы просто – захлопнули перед верноподданническим студенческим носом дверь и предложили воспользоваться устным маршрутом по направлению в одну большую, эмпирическую, популярную и многострадальную задницу. Но сейчас был особый случай. Все шло по плану – собрание назначили, время и место совпадали, явка всех обязательна. Так и нам отказываться грех. Приказано прибыть, значит, прибудем вовремя, как поезд у Генриха Бёлля.

За час до начала фильма в Красном уголке все места были заняты. Красный уголок – это большая комната в четыре огромных окна, больше похожая на актовый зал, только без сцены. Стены завешаны в полном соответствии с марксистко-ленинской идеологией агитационными наглядными пособиями, выдержанными в строгих красных цветах государственного флага, и большими фотографиями членов политбюро. На самом видном месте большой цветной портрет Леонида Ильича Брежнева с двумя золотыми звёздами. Третью, декабрьскую, не успели ещё дорисовать.

«Могли бы и портретик поменять целиком… Непорядочек… – учуяв первые признаки инфекционного заболевания всеобщей бдительностью отреагировало неусыпное «комсомолистское» нутро и дополнило подмеченный фактик гнусненькой мыслишкой, – надо бы «стукнуть» на коменданта в партком. Угу… Анонимку состряпать. Мелковато, конечно… Но на всякий случай нужно запомнить – пригодится…».

Скрипучие секции из четырёх кресел с откидывающимися сиденьями заполнялись зрителями, в проходах появились стулья и табуреты, с которыми подтягивались студенты, оживленно гадая, удастся ли Остапу и Кисе Воробьянинову найти сокровища.

 

Провинциальная наивность умиляла – каждое высказывание по предполагаемому пути развития сюжета в последней серии фильма заслуживало отдельных публикаций в приложении к книге «Двенадцать стульев» под обобщающим названием «Простота – хуже воровства».

Нам удалось пристроиться на широком подоконнике в зоне резко континентального климата – ноги сквозь тапочки уютно согревали выпуклые секции радиатора, а спину выхолаживал проникающий с улицы через большие стёкла январский холод. Дополняли дискомфорт предательски колющие сквозь плохо уплотнённые щели в рамах ледяные сквознячки.

Фильм подходил к концу – дело шло к развязке. Ося заснул перед последней ночной вылазкой, а коварный Киса в исполнении Анатолия Папанова – точно так же, как и ранее Киса в исполнении Сергея Филиппова, – влекомый алчностью и нежеланием делиться кладом своей тёщи, перерезал Остапу бритвой горло. Ничего нового. Ждёшь чуда, надеешься, может, хоть в этой редакции Бендер найдёт клад. Однако авторское прочтение непоколебимо – престарелый сторож, взгромоздившись на последний стул мастера Гамбса из гарнитура мадам Петуховой, так и не закрутит электрическую лампочку, поскользнётся и ненароком порвёт обивку английского ситца в цветочек, обнажив запрятанные в стуле сокровища. Молодое, ещё неискушённое в утаивании и воровстве, социалистическое общество жизнеутверждающе потратит обнаруженные сокровища на собственное светлое будущее в виде клуба железнодорожников – паровое отопление, шашки с часами, буфет, театр, в калошах не пускают!..

И так всегда. Что с «Ромео и Джульеттой», так и тут, с любимым Остапом Бендером. Ждешь, чтобы восторжествовала справедливость, надеешься. В глубине души созревает невольный посыл, кажется, ещё чуть-чуть и свершится чудо – пусть не в этой серии и не в этом фильме. Но Ромео с Джульеттой не умрут, а вместе отправятся в изгнание (и не будут они брать в голову бредовый идиотизм, что «Изгнанье – ложное названье смерти»), проживут там долго, счастливо и ещё вернутся в Верону. Во всём белом. В сопровождении бегущих факелоносцев, в белой, на резиновом ходу, карете. И Бендер. Обязательно, рано или поздно, перейдет румынскую границу и заслуженно наденет в противовес красным революционным шароварам вожделенные белые буржуазные штаны. И, сидя под пальмой на берегу обширной бухты Атлантического океана в далеком Рио-де-Жанейро, он будет слушать чарльстон под названием «У моей девочки есть одна маленькая штучка» и стряхивать пепел ароматной гаванской сигары в блюдечко с голубой каёмочкой вместо пепельницы (по капризу богатого клиента), услужливо протягиваемое трепетным и предупредительным официантом. Но, увы и ах. Развязка предопределена.

Пока Ипполит Матвеевич переживает нервный срыв под финальные аккорды фильма, комендант общежития встал с места и заслонил своей тщедушной грудной клеткой выход из Красного уголка, по-гестаповски заложив руки за спину и широко расставив ноги.

Титры «Конец фильма» послужили прелюдией к следующему действу, на этот раз с реальными живыми людьми. В полном соответствии с нашим доморощенным и строго засекреченным сценарием начиналось новое представление. Конечно, Шура и Манюня – скромные персонажи, не такие яркие, как герои экранизированного авантюрного романа, но по духу в чём-то неуловимо схожие. Сами они в это время находились где-то неподалёку от Красного уголка и с повышенной готовностью ожидали условного третьего звонка для выхода на главную сцену.

– Внимание! Никто не расходится. Все остаются на местах, – властно сообщил гроза общежития, выключая звук телевизора.

Кто-то услужливо зажёг потолочные лампы. После специфического просмотра фильма с характерным для данной местности игнорированием искрометных шуток и гоготом в самых неожиданных местах наступившая по требованию коменданта тишина собрания сдержанно наполнялась монотонным недовольным гулом и непрерывным ёрзающим скрипом деревянных кресел.

Комендант выглянул в коридор и зазывно замахал руками:

– Сюда. Сюда пожалуйста, товарищ лейтенант.

Молодой лейтенант милиции, смущаясь, вошёл в Красный уголок и, сощурившись от яркого света, остановился, едва переступив порог. Комендант подхватил его за рукав и уверенно повел от двери к телевизору как к центру мироздания. Он же центр цивилизации, культуры, пропаганды, просвещения и спорта в одной выпуклой мерцающей линзе. На экране беззвучно вращалась огромная спутниковая антенна и, наклонившись в сторону зрителей, замерла на фоне белых букв «Информационная программа ВРЕМЯ».

«Самое время – напрашивалась тривиальная шутка».

Игорь Кириллов появился на экране, бесшумно пошевелил губами и тут же исчез, уступая место череде важных партийных деятелей, восседающих с многозначительными немигающими взглядами вдоль длинного стола.

– Товарищи, – начал комендант, – у нас в гостях товарищ лейтенант, представитель нашего районного отделения милиции. Он расскажет о правонарушениях, которые совершаются в нашем районе. К сожалению, к некоторым из них причастны и проживающие в нашем общежитии студенты. А кто это, мы сейчас узнаем. Прошу вас.

Взгляды присутствующих устремились на милиционера. Комендант быстрыми фиксированными движениями головы из стороны в сторону добился полного внимания зрительного зала, после чего замер возле оробевшего милиционера, сияя, словно зависший латунный маятник кабинетных часов.

– Товарищи, – замямлил лейтенант, – в нашем районе не так давно произошел инцидент… с участием студентов вашего общежития. Двое студентов… из Одессы… – тут он достал листик и зачитал вслух фамилии Шуры и Манюни, – недалеко от общежития, у гастронома на Московском проспекте…

Завершить фразу ему не удалось, дверь в Красный уголок открылась и в тёмном проёме, прямо за спиной непривычного к публичным выступлениям лейтенанта, появились Шура и Манюня собственными персонами.

Мы рассчитывали на их эффектное появление, но то, с каким ювелирным расчётом, на полуфразе, аккурат на самом интересном месте, они открыли дверь и предстали во всей красе, заставило меня снять перед их виртуозностью невидимую шляпу глубокого почтения.

Первым, согласно разработанному плану, отреагировал комендант:

– Вот они, – заголосил он, не обращая внимания на оторопевшего милиционера.

Дверь с шумом захлопнулась – Шура с Манюней исчезли.

– Задержать их, – подбегая к двери, захлёбывался комендант, зазывая аспирантов и студентов-активистов присоединиться к преследованию, – быстро задержать их, – и осёкся, уткнувшись в закрытую створку.

Он толкнул её рукой, подналёг плечом, отступил назад, быстро разбежался и прыгнул на дверь с разбега. Было видно, как ему больно, но его усилия были тщетны, ни миллиметра подвижек, – снаружи обе створки надёжно подпирали могучие чудо-богатыри Шура и Манюня.

Страшный вой и проклятья раскрасневшегося коменданта только подстегнули толпу жаждущих острых впечатлений студентов и аспирантов, уставших от рутинной скуки дисциплины, скрыто склонных к грубому рукоприкладству и страдающих от ограничений в выплеске внутренней агрессии, ежедневно повинуясь не устоям этики и морали, а всесильному страху отчисления. Были и такие, кто сознательно или подсознательно желали свести с нами счёты, а также солидарные с ними товарищи, решившие за компанию размяться. В порыве праведного гнева несколько крепких ребят принялись сосредоточенно выбивать плечами дверь. В запале, наращивая силу ударов, они довели сотрясение стен до уровня первого, предупреждающего, выброса лавы разбуженным Везувием. На шестом ударе их усилия увенчались ложным успехом, и, словно в жанровых фильмах из мира погонь и приключений, первая пара удалых молодцов, распахнув своими телами настежь дверь, мгновенно исчезла в темноте коридора. По нескольким секундам тишины до их падения на пол можно легко убедиться, что им, всё-таки, удалось преодолеть силу гравитации и пролететь в свободном полёте несколько метров, от пяти и выше. Остальные, возбуждённые азартом погони и безнаказанностью активных боевых действий, погнались за нашими ребятами, разбежавшимися в разные стороны. Комендант, потирая ушибленное плечо и почему-то прихрамывая, семенил следом и раздавал команды, всё глуше и тише звучащие из глубины коридора.

Милиционер, а тут ему надо отдать должное, прикрыл за ними дверь и продолжил своё выступление. Негромким спокойным голосом он очень старательно описал факт происшествия возле гастронома на Московском проспекте со своим участием и участием наших ребят. Говорил лаконично, чётко, опуская подробности, недопустимо скромно, скучно, без изюминки. Меня аж подмывало соскочить с подоконника, отодвинуть его в сторону и красочно рассказать своими словами и так уже обомлевшей после краткого сообщения милиционера аудитории то, что я лично, конечно же, не видел, но очень зримо себе представлял. Но… Кусая от нетерпения губы и нервно подпрыгивая на месте, я всё-таки удержался – нельзя нарушить заготовленное продолжение праздника мести, тем более, что план по исполнению вендетты мы не только выполняли, но и, как положено передовой советской молодёжи, перевыполняли.

Лейтенант, сводный брат краткости, уложился буквально в одну минуту, завершив своё выступление, по-моему, гениальной фразой, которую сам он выдумать не мог – где-то подслушал, это как пить дать:

– Скромность украшает человека, – назидательно проговорил милиционер и протянул руку в сторону закрытой двери.

9.4. Так что же всё-таки произошло?

Пересказывать краткие мемуары этого молодого офицера, который в силу сложившейся экстремальной ситуации и сам не мог помнить всего того, что с ним произошло, не имеет смысла.

Целиком происшедшее звёздное событие, подобно мозаичному панно, фрагмент за фрагментом, складывалось из воспоминаний Шуры, с одной стороны, вѝдения происходящего Манюней, с другой, и потуг лейтенанта (с которым я накануне встречался в отделении милиции для делового и обстоятельного разговора), с третьей. Лейтенант был самым тяжёлым случаем – помнил мало, смутно, обрывками, постоянно путался. В конце концов, достал протокол задержания и прочитал голые факты.

Всё верно, это произошло в те дни, когда игра в покер определила наши жизненные приоритеты, полностью вытеснив на второй и третий план все события, не входящие в зону игровых интересов. Второстепенное обнулялось. Игра, поправ нравственные законы, с эгоистичным лицемерием завладела нашими неокрепшими душами. Не удивительно, что происшествие с участием наших товарищей полностью нивелировалось на фоне гремучих покерных страстей и прошло мимо, не оставив даже штрихпунктирной линии в черновике воспоминаний.

Недели за две до Нового года Шура и Манюня раньше обычного возвращались из института в общежитие. Шуру ну никак нельзя назвать Сашей, Саней или Шуркой. Только Шурой. Широкоплечий, мощный, спортивный парень. Александр вообще не его имя.

Манюню же с его итоговым двухметровым баскетбольным ростом с раннего детства были противопоказаны имена типа Серёжа, Сергуня, а тем более Серый – Сергей и точка. Солидно, по-взрослому, авторитетно. Манюней его называли с большой любовью только самые-самые-самые близкие люди.

На своей остановке, сминая зазевавшихся пассажиров, они с трудом выдрались из жарко протопленной бескислородной среды переполненного троллейбуса. Осмотрелись по сторонам – мир им показался чарующим и восхитительным. А почему нет? Ярко сияет солнце, искрит свежий снег, голубое небо напоминает лето. Такое мироощущение нельзя пропустить, его хочется обязательно зафиксировать, чтобы ещё несколько часов чувствовать мимолётное волшебное прикосновение морозного солнечного дня. Ну, в самом деле, не писать же лирические стихи на тему «Как хорошо после троллейбуса шагать по грязной мостовой, искрится снег вдали и кажется, что ты слегка бухой». Это не годится. Настоящие мужчины отмечают это состояние мелодичным перезвоном тонкого рюмочного стекла, а настоящие герои закрепляют его глухим сотрясением гранёных стаканов.

Наши рыцари без страха и упрёка, Шура и Манюня, переплюнули и супергероев тоже. Набрав полные лёгкие звенящего, слегка попахивающего литейным производством морозного воздуха Московского проспекта, Шура предложил:

– А не выпить ли нам сока?

Шура любил яблочный сок. Готов был его употреблять в любое время суток в немереных количествах. Своё взросление он отметил тем, что перестал есть первое. Всё многообразие жидкой горячей пищи он заменил соками, особенно яблочным.

Каждый день после практики он обязательно заходил в гастроном, стоически выстаивал очередь и совершал жизненно необходимый ритуал по употреблению вожделенного напитка.

Так было и в этот раз. Душа пела, Шура чувствовал, что минимум пять стаканов сока будет востребовано его молодым растущим организмом для запечатления в памяти незабываемой остроты текущего момента. И он не ошибся После символического чоканья, стакан за стаканом этого бледного водянистого малопрозрачного сладковатого, но с естественной оскоминой, что напоминало о его природном происхождении, продукта исчезали в их могучих недрах. Манюня спекся и остановился на трёх стаканах, Шура, сосредоточенно допив пятый, решил не обижать товарища и воздержался от продолжения праздника жизни.

 

Пока Шура безучастно выставлял пустые стаканы в ряд на круглом сером мраморе высокого столика и вяло думал о смысле жизни, Манюня уже стоял в очереди за колбасой на ужин, прикидывая, сколько нужно её купить, чтобы осталось немного на завтрак, а если повезёт, то ещё разик на ужин. Но безнадежность ситуации, при которой съедалось всё и сразу, переводила эти размышления в разряд недоказуемой теоремы Ферма.

Первым из магазина, потягиваясь от удовольствия, вышел Шура. Всё его существо было обращено к своему внутреннему миру, где в глубине собирался пузырящийся сгусток отрыжки, медленно подбиравшийся по пищеводу к горлу. Вот, ещё чуть-чуть и мир огласится оглушительным выхлопом яблочного воспоминания. Но процесс застопорился. Какая-то непреодолимая сила мешала завершению начатого физиологического акта, что-то невнятно неопределённое назойливо и раздражающе чинило невразумительные помехи.

Странное и отвлекающее действие происходило буквально несколькими ступенями ниже: молоденький милиционер, лейтенант, маленький и худенький держал высокого плотного мужчину в мохнатой, надвинутой на самые глаза шапке и просил его предъявить документы. Сам комизм ситуации, когда милиционер, едва достающий до плеча своему визави, с высоко задранной головой, срывающимся пронзительным голосом что-то требует, заслуживал того, чтобы Шура, навсегда распрощавшись с надеждой получить привет из глубины души, переключил свое внимание на внешний мир и с интересом принялся наблюдать за развитием событий у его ног. Ситуация была патовой: лейтенантик двумя руками держал обе руки мужчины и при этом требовал предъявить паспорт или справку об освобождении. Мужчина что-то в ответ бубнил, стараясь освободиться из цепких рук маленького милиционера.

– Пройдемте в отделение, – воскликнул милиционер и попытался сдвинуть мужчину с места.

Результат был нулевой. Он попробовал ещё раз, сильнее упершись ногами в землю, и с тем же результатом. Тогда, после незначительной паузы, милиционер попытался провести приёмчик и заломить руку мужчины за спину, но она не поддалась ни на йоту.

Мужчине явно не нравилось то повышенное внимание, которое оказывалось его персоне в столь людном месте, и он шаг за шагом удалялся подальше от гастронома. Его перемещение с лейтенантом, намертво вцепившимся в руку, меньше всего напоминало задержание, а больше было похоже на разновидность аргентинского танго, которое танцует однополая неумелая пара.

Лейтенантик упирался ногами в землю, тормозил и, резко откидывая тело, старался тянуть мужчину обратно. После нескольких секунд статической позы милиционер, сорванный с места мощным рывком мужчины, высоко взлетал, мелко перебирал в воздухе ногами, ловко приземлялся и опять тормозил громилу; выразительно откидывал корпус, бесстрашно устремляя центр своей цыплячьей тяжести по направлению к асфальту, и старательно, упорно, самозабвенно тянул мужика назад.

После нескольких подобных пируэтов мужчина сменил тактику и попытался стряхнуть с руки вцепившегося милиционера. Но не тут-то было. Крепкие пальцы лейтенанта намертво захватили ткань толстого зимнего пальто. Мужчина взмахнул рукой, стараясь сбросить с себя надоевший груз в шинели, но тот, как продолжение рукава, легко взлетел вверх и шумно, потеряв равновесие, плашмя шлепнулся ногами об асфальт. Ещё взмах и ещё один шлепок.

Мужчина несколько раз быстро провернулся вокруг своей оси, привлекая на помощь центробежные силы и центробежное ускорение. Опять неудача. Бравый офицер, ногтями и зубами вцепившись в рукав противника, превозмог дополнительную нагрузку и совершил соответствующее количество оборотов без касания земли ногами. Так, видимо, вращался спутник с космонавтом-собакой Лайкой вокруг Земли – хотелось лаять, а рот был занят сахарной костью (непроверенный факт).

Танцевальные па с полётами и вращениями явно утомили угрюмого плясуна. Он решил разнообразить танец, включая в произвольную программу всё больше новых рискованных элементов.

Мужчина изловчился и, улучив момент, когда растрёпанный милиционер в очередной раз после вращения потеряет равновесие и шлёпнется ногами об асфальт, резко побежал, стараясь свободной рукой выломать побелевшие от напряжения пальцы лейтенанта. Пригнув голову, он тяжело трусѝл по большой дуге, а лейтенант длинным подолом грязного свадебного платья тянулся за ним, скользя ботинками по натоптанному снегу.

Примечательно, что освобождаясь от милиционера, мужчина потерял всякую ориентацию в пространстве и уже сам тянул милиционера в нужном для того направлении, но лейтенант ситуацию не контролировал, он продолжал настойчиво, на инстинктивном уровне, тянуть детину в противоположную сторону. Приблизившись к гастроному, мужчина осознал, что вернулся на исходную позицию и, покрутив по сторонам лысым, уже давно без шапки, крупной лепки блестящим черепом, резко ударил несколько раз лейтенанта кулаком в голову. Шапка лейтенанта ещё плотнее села, оттопырив уши, милиционер обмяк и стал медленно опадать, судорожно цепляясь за рукав пальто. Мужчина ударил ещё раз и лейтенант, выронив из руки вырванный лоскут чёрной ткани, упал к его ногам.

Если и была потеря сознания у милиционера, то мгновенной. В следующий момент, лёжа на грязном, в снежных потёках асфальте, он вцепился в ногу преступника, прижался к ней грудью и, извиваясь, тянулся к его второй, свободной ноге, стараясь её заплести или подсечь, переводя единоборство в партер. Преступник явно запаниковал. Несколько сильных ударов ноги сотрясли маленькое туловище лейтенанта, но тот упорно держал мужчину за ногу, из молящих глаз безнадёжно обращенных к прохожим текли слезы:

– Помогите, это опасный преступник, его нужно задержать, – повторял он под градом обрушивавшихся на него ударов.

Пока с невероятной быстротой разворачивались эти события, Шура, оценив, что на его глазах совершается настоящее преступление, был уже внизу многоступенчатого марша гастронома и спешил на подмогу лейтенанту.

Милиционер не шевелился, только слабо обняв ногу преступника, всхлипывал и просил помощи. После очередного удара он замолк и обмяк, мужчина высвободил ногу, воровато поднял свою шапку, криво нахлобучил её и боком, втянув голову в широченные плечи, потрусил в сторону троллейбусной остановки.

– Эй, подожди, – быстро приближаясь, окликнул его Шура.

На свою беду, в виде будущего длительного срока заключения, мужчина на мгновение замешкался и оглянулся на голос спешащего Шуры. Больше они ни о чём не говорили.

Шура, стремительно сократив расстояние, согнул ногу, приподнял колено на уровень груди и резким, неуловимым, пружинистым движением, выпрямил нижнюю часть конечности, обрушив всю свою мощь в область живота противника. Тот согнулся, подставив незащищенную голову, в которую тут же последовал короткий удар, как бы указывающий направление падения. Преступник рухнул рядом с милиционером, уткнувшись в его стёртые об асфальт носки форменных ботинок.

В этот момент из гастронома вышел Манюня и остолбенело уставился на живописную композицию внизу, у подножья ступеней. В центре Шура с раздутыми от возбуждения ноздрями и сжатыми кулаками, у его ног два тела, и одно из них (о, ужас!) в милицейской форме. Неподвижно застывшие скульптуры из плоти и крови красноречиво кричали о криминальной подоплёке инцидента. Толпа зевак росла быстро и целенаправленно со скоростью и суетой железных опилок, стремящиеся к магниту на уроке физики. Шура ещё не успел найти глазами Манюню, как его уже обступили плотным молчаливым кольцом и рассматривали строгими, осуждающими глазами.

Рейтинг@Mail.ru