Александр Даллин
Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945
В ответ на вердикт
Воспользовавшись принятием нового аграрного указа на Востоке, Розенберг совершил поездку по Украине, чтобы предать гласности свою «прогрессивную» политику. В глубине души он, по-видимому, все еще надеялся утвердиться в народном сознании как «анти-Кох», почитаемый вождь. Для Розенберга, привязанного к своим постоянно подвергавшимся бомбежкам кабинетам, поездка стала отдушиной после берлинских перебранок. Три года спустя он с нежностью вспоминал то время: «Все там вырывалось за рамки привычных размеров: кукурузные поля, Таврическая степь, вишневые сады. [Мы] получили сообщения гебитскомиссара о большой работе по восстановлению кустарного руководства и содействию сельскому хозяйству, а также их заботах и пожеланиях… Затем мы посетили [заповедник] Аскания-Нова, рай деревьев и птиц в степи… Вскоре мы сидели в Крыму в прекрасном Ботаническом саду, попивая сладкое вино в прекрасном вечернем настроении… и проезжали через Симеиз, где я провел лето двадцать шесть лет назад…»
Но Кох тоже был там – по пятам Розенберга. Розенберг позже расценил присутствие Коха как «грубость» и попытку «похвастаться» перед гостями, но все было не так просто. В первый же день в Ровно между ними возник спор по поводу земельной реформы. Около Винницы поездка привела к новой перепалке между этими двоими: их кортеж остановился в деревне, где доктор Отто Шиллер, аграрный эксперт, указывал на карте предполагаемую разметку угодий. Внезапно Кох в присутствии местных крестьян воскликнул, что это означало «саботаж» постановления фюрера. Хотя Шиллер возразил, что раздел производился в строгом соответствии с инструкциями, которые Кох сам выпустил годом ранее, тот продолжал неистовствовать по поводу «доброжелателей» и украинцев. В Мелитополе Кох публично объявил в присутствии большой украинской аудитории, что «ни один немецкий солдат не умрет за этих негров». В другой деревне, в которой останавливалась группа, делегация крестьян преподнесла немцам традиционные хлеб и соль; Кох выбил подарки у них из рук и завопил: «Как смеете вы предлагать дары немецкому сановнику!»
Судя по всему, Кох понимал, что с поддержкой Гитлера ему что угодно сойдет с рук. Тем временем фюрер, вынеся свой вердикт, позднее снова повторил его, слегка перефразировав. 8 июня в ходе продолжительной дискуссии касательно русского вопроса с Кейтелем и новым начальником Генштаба сухопутных войск Куртом Цейцлером Гитлер не сдерживал свой гнев по отношению к Розенбергу. Несколько недель спустя он повторил те же аргументы в обращении перед командующими немецких групп армий. Проблема «лавки Розенберга», утверждал он, заключается в том, что в ней полно «бывшей прибалтийской знати и прочих прибалтийских немцев», а также украинских эмигрантов, чьи цели идут вразрез с «национальными устремлениями» Германии. Так как к тому моменту кампания за «политическую войну» достигла пика в рядах немецкой армии, Гитлер говорил с суровой откровенностью: «Если бы не психологический эффект, я бы зашел настолько далеко, насколько это возможно; я бы сказал: «Давайте создадим полностью независимую Украину». Я бы произнес это и глазом не моргнув, а потом все равно этого не сделал бы. Я бы мог провернуть такое как политик, но (поскольку я должен сказать это публично) я не могу так же публично сказать каждому [немецкому] солдату: «Это все неправда; то, что я только что сказал, это лишь тактика…»
Гитлер не терзался моральными сомнениями по поводу отказа от плана Розенберга. Он был проницательнее Коха и, как и пропагандисты, не стал бы запрещать задействование национальных тем. Но его основные подозрения в отношении устремлений беженцев были сильны; можно ли было быть уверенным в том, что пропагандистский трюк не приведет к созданию нового движения? Важно было одно: «Не допустить внезапного возникновения менталитета в духе: «Однажды, возможно, нам будет не так здорово; в таком случае все, что нам нужно сделать, это создать украинское государство; тогда все будет в порядке; тогда у нас будет миллион солдат». Иначе нам ничего не достанется, ни одной живой души».
Гитлер был в каком-то смысле более последовательным и дальновидным, чем его помощники. Действительно, учитывая нацистские цели и тактику, восточные народы, включая украинцев, не могли солидаризироваться с интересами рейха. Пересказывая Кейтелю и Цейцлеру спор Розенберга и Коха, Гитлер вложил следующие аргументы в уста Коха: «Розенберг… Я смогу проводить политику, за которую вы выступаете, только в том случае, если я предоставлю этим людям сферы занятости – создам университеты, национальные комитеты и т. д.; [в противном случае]… все, чего вы добьетесь, – это накопление революционной энергии, которая рано или поздно выплеснется на нас же».
Посему Гитлер заключил: «Мы не должны даже ставить каких-либо целей на будущее. Я не могу ставить какие-либо цели, которые когда-нибудь приведут к созданию независимых государств, автономных государств… С этими вещами необходимо разбираться крайне решительно, чтобы впоследствии не плодить ошибочные мнения в своих рядах».
Гитлер вынес свой вердикт, и у Коха развязались руки. Когда немецкий журналист увидел его в Ровно в июне, он сообщил домой, что Кох был «бесспорно сильнейшей фигурой в немецкой Ostpolitik». Доктор Ганс Иоахим Кауш резюмировал свой разговор с рейхскомиссаром следующим образом:
«[Кох] убежден, что Украину необходимо превратить в немецкое пространство для жизни, особенно с учетом воздушных налетов с Запада… Он рассчитывает на это и намерен оттеснить большую часть украинского народа дальше на восток, чтобы закрепить украинское Lebensraum в будущем для немецких солдат и гражданских…
Чаевые только после сервиса – по такому принципу следует действовать во всех славянских странах…»
После заявления Гитлера Кох также был более откровенен в национальном вопросе: «Нет смысла прибегать к принципу национальности и принимать Украину в европейскую семью наций. Украина никогда не принадлежала Европе; она была окраиной каждого панславянского движения, и к ней, как и ко всем славянам, применяется только принцип завоевателей и завоеванных. Немецкие солдаты завоевывали Украину не для того, чтобы осчастливить украинский народ, а для того, чтобы обеспечить возможности для заселения потомков немецких солдат, а также обеспечить первоклассный рынок для Европы».
Когда ограниченное немецкое наступление в середине лета 1943 г.[28] потерпело неудачу и советские войска перехватили инициативу, Украина снова стала полем боя. Немецкие ведомства сворачивались, вывозя все, что могли спасти, и прибегали к собственной тактике выжженной земли. Даже там, где еще действовала гражданская администрация, были восстановлены полномочия военного управления. Лихорадочный характер отступления армии стал напоминать поведение всеми презираемых «золотых фазанов». Кох сделал законным то, что раньше считалось недозволенным: в случае сопротивления «дома непокорных коренных жителей подлежали сожжению; родственников надлежало арестовывать в качестве заложников и заключать в трудовые лагеря».
Кох до самого конца стоял на своем.
Между молотом и наковальней
1943 г. был периодом немецких неудач. Зализывая раны после Сталинграда, Генеральный штаб был вынужден признать, что у рейха больше нет сил для полномасштабного наступления. Крупная операция [операция «Цитадель»], проводимая на центральном секторе советского фронта, быстро провалилась, открыв путь для нового советского наступления. Африканский корпус был разбит в Северной Африке, и войска антигитлеровской коалиции совершили высадку в Сицилии. Перед лицом бедствия Муссолини в Италии был свергнут. Воздушные налеты с Запада становились все чаще. Во всех оккупированных странах Европы росло волнение. Немцев призывали затянуть пояса и бросить все силы на тотальную войну. В рейхе – в правительстве – все чаще звучали голоса, говорившие о мире либо с Западом, либо с Востоком. В то же время антигитлеровский заговор набирал обороты и привлекал влиятельных участников.
Основополагающие взгляды Гитлера оставались неизменными, однако теперь он в меньшей степени занимался своими долгосрочными схемами полномасштабного переселения и германизации. Приоритетом правителей Германии стало непосредственное использование восточных ресурсов и рабочей силы. Разграбление и принудительный труд стали основной задачей. Для обеспечения военной «безопасности» на оккупированной земле все остальное было подчинено официальной формулировке Ostpolitik. Даже некоторые меры, направленные на рост сотрудничества с населением, такие как новый аграрный указ в июне 1943 г., преследовали узкоэкономические цели; и их принятие, а тем более навязывание столкнулось с враждебностью со стороны «колонизаторов».
Было сделано «слишком мало и слишком поздно». Независимо от того, как сильно некоторая часть населения на оккупированном Востоке страшилась и ненавидела советский режим, оккупационную власть боялись и ненавидели больше. Жизнь на Украине под разными хозяевами – немецкой армией, «золотыми фазанами», СС, коммунистическими партизанами, итальянскими и румынскими войсками, украинской полицией и националистическими группами – стала своеобразным существованием, полным ужаса и неопределенности.
Вторгаясь в Украину летом 1941 г., Германия была полна надежд. При правильном обращении большая часть украинского населения могла бы солидаризироваться с целями новых властей. Люди, по большому счету, жаждали облегчения; их требования были скромными. Наконец представилась уникальная возможность. Однако Германия все испортила и настроила против себя тех, кого якобы стремилась освободить.
Постепенно нарастало разочарование. Несмотря на то что временами отдельные немецкие чиновники прислушивались к желаниям народа и действовали в соответствии со здравым смыслом, для всех, за исключением горстки людей, подобные случаи значительно перевешивались неумолимо растущим списком немецких зверств и злоупотреблений.
Нигде еще не наблюдалось такого разительного раскола в рядах немецкой власти, как на Украине. А ведь эта область была для них важнее всего. Тем не менее, игнорируя мнение людей, которые призывали к новой «просвещенной» политике, те, в чьих руках была сосредоточена власть, – от Гитлера и до Коха – упрямо держались за свои мифы и видения.
Пока немецкие войска побеждали, уступки местному населению считались излишними; когда они начали проигрывать войну, уступки стали считаться опасными. Сопротивление росло как снежный ком, и ответом стало усиление террора против «непокорных толп». Несогласные с таким курсом напрасно пытались спорить. Приближался 1944 г., немецкие войска отступали из Украины, и ни Гитлеру в его ставке, ни Коху на месте так и не удалось найти рецепт «управления Востоком».
Они начали с крестового похода против нечестивых. Затем они утешали себя представлениями о грядущем рае. Потом они упрямо цеплялись за программу полномасштабной эксплуатации Востока. И каждый раз терпели неудачу. Хотя опыт и политика варьировались от местности к местности, результат почти везде был одинаковым. Наиболее воинственные элементы населения присоединялись к антигерманским силам, коммунистическим или антикоммунистическим группам; масса людей с нетерпением ждала дня освобождения; даже те, кто, опасаясь советского возмездия, отступали вместе с немцами, проклинали обе стороны.
Кох был героем для «колонизаторов». Хотя Гитлер и санкционировал необузданную экономическую эксплуатацию и выстроил планы, основанные на самой крайней интерпретации нацистской догмы, Кох был центром, который привлекал экономических и политических безумцев. «Если я встречу украинца, достойного сидеть со мной за одним столом, – сказал он однажды, – я прикажу его расстрелять». Геринг и Борман, Заукель и Гиммлер с радостью наблюдали за его свирепствованием. Оппозиция против доктринеров и экстремистов – нацистская и ненацистская, гражданская и военная, пропагандистская и искренняя, утилитарная или проукраинская – не без причины была общностью, разрываемой изнутри, а главное, неспособной добиться каких-либо изменений в слепом безумстве властей предержащих. Показательно, что по сравнению с Кохом даже Розенберг, будучи самым что ни на есть нацистским представителем антироссийских, антибольшевистских, антисемитских, антирелигиозных и антидемократических идей, в контрасте оккупированного Востока мог порой примерить на себя гротескную маску либерализма. Даже его пародия на гуманитарные «уступки» коренным народам обернулась крахом. Как и в других оккупированных регионах, Украина, проигранная на поле битвы, уже до этого была проиграна Германией в умах и сердцах людей.
Глава 9
Диадохи и Восток: 1943 г
Розенберг и СС
В дуэли с Кохом Розенберг выставил себя некомпетентным слабаком. Со всей своей нетерпимостью и бессмысленными проповедями он размяк, и поражения стали для него обычным делом. Лучшим примером его отчаянных попыток перейти от «боя с тенью» в избранные слои нацистских диадохов послужат его отношения с конкурирующими ведомствами немецкой иерархии – министерством иностранных дел, армией, СС и министерством пропаганды. После неудачи, вызванной вердиктом Гитлера в середине 1943 г., его связь с СС достигла кульминации.
Розенберг и Гиммлер давно враждовали; их отношения символизировали конфликт между теорией и практикой, между пассивностью и динамичностью. Постоянные трения между руководством СС и Розенбергом в первые годы войны на Востоке только расширили пропасть. OMi питало отвращение как к лидерам элитной охраны типа Гейдриха, так и к эсэсовской философии «унтерменша» – и СС возвращало это презрение с процентами.
Однако оказавшийся в изоляции Розенберг ощущал необходимость в поддержке в этом состязании на власть и особенно в своей проигрышной борьбе с Кохом. Куда он мог обратиться? Геринг спонсировал Коха и, кроме того, неуклонно терял свое влияние. Министерство иностранных дел только что было вытеснено из Ostpolitik. Борман разделял взгляды Коха. Военные, которых самих загнали в угол, презирали гражданских пустословов; некоторые из них выступали против Розенберга как представителя нацистской догмы; а те, кто был готов вступить с ним в коалицию в декабре 1942 г., были вынуждены замолчать после того, как Гитлер аннулировал их незавершенный брак «по расчету». Единственным возможным союзником оставались СС.
Вряд ли Розенберг смотрел на ситуацию именно в таком свете. По всей вероятности, идея коалиции с СС возникла у него лишь после начальных, почти случайных контактов. Пакт с СС означал компрометацию принципов Розенберга на фундаментальном уровне, однако он, судя по всему, полагал, что поддержка Гиммлера предоставила бы ему необходимую свободу для преследования своей собственной политики, и он, возможно, даже смог бы убедить СС одобрить ее. К тому же поддержка СС нейтрализовала бы враждебность со стороны Бормана и Коха.
Гиммлеру же и его людям терять было нечего. Они прекрасно знали, что СС в этом партнерстве будут занимать доминирующее положение и смогут диктовать свои условия. Гиммлер мог бы разместить своих марионеток в OMi и, быть может, пополнить список своих внушительных владений и подконтрольных ему учреждений. Циник Гиммлер не собирался даже рассматривать возможность серьезного политического взаимодействия с Розенбергом.
Условным посредником между двумя «державами» стал Готтлоб Бергер, присоединившийся к нацистскому движению и СА до прихода Гитлера к власти. После «путча Рема» его лояльность сместилась в сторону СС, где он стал успешным офицером в штабе Гиммлера, преданным инструментом, грубым, бесцеремонным и при необходимости беспринципным. Во время войны Гиммлер доверил ему руководство одной из ключевых ветвей своей империи – Главным управлением СС (SS-HA).
Розенберг встретился с Бергером в конце весны 1942 г. Когда агент Гиммлера поинтересовался причинами «напряженных отношений» с СС, Розенберг достаточно справедливо объяснил их незаконным вмешательством полиции в оккупированные страны и в целом личным поведением и политикой, проводимой по приказу Рейнхарда Гейдриха. Поскольку этот разговор произошел как раз после убийства Гейдриха югославскими патриотами, Бергер мог смело вторить Розенбергу и возложить вину на своего мертвого вождя. Бергер, склонный соглашаться со своими собеседниками (как позже утверждал Розенберг), встал на сторону Розенберга и в этом вопросе.
Розенберг, отягощенный своим конфликтом с Кохом, вскоре сообщил Гиммлеру, что, возможно, им стоит наладить более тесные отношения. В июле 1942 г. после непродолжительного разговора Гиммлер назначил Бергера («с которым вы и ваш штат уже хорошо знакомы») офицером связи с OMi.
Бергер гордился своей ролью миротворца и наслаждался тем, что он оказался в центре внимания. Он с энтузиазмом принялся укреплять отношения со своими новыми «друзьями». 17 июля он сообщил Гиммлеру, что заместитель Розенберга, гаулейтер Мейер, выражал схожие чувства: «Слава богу, мы [СС и OMi] помирились!» На это Гиммлер ответил: «Очень хорошо». Через неделю Розенберг пригласил Бергера на конференцию со своими должностными лицами в отеле «Адлон». Бергер «воспользовался этой возможностью, чтобы подружиться с рейхскомиссарами». Он глубоко вжился в свою любимую роль «любопытной Варвары» и полностью погрузился в новый набор интриг. В то же время из своего кабинета в SS-HA Бергер информировал Гиммлера о неопубликованных наработках и конфликтах в OMi. Гиммлер пожинал плоды сделки.
Но Бергер не сразу стал адептом концепции Розенберга. В конце концов, он руководил SS-HA – тем самым учреждением, которое вело кампанию «унтерменша». Даже работая с OMi, он придерживался официального курса СС. Об этом Розенберг не знал или не хотел знать. Казалось, он был доволен своей операцией по налаживанию межведомственных отношений. Гиммлер, в свою очередь, вскоре потребовал награды за свой вклад в этот «союз»: он хотел, чтобы Бергер стал статс-секретарем в министерстве Розенберга.
За этим требованием крылось нечто большее, чем просто желание дать своему протеже еще одну официальную должность. Бергер заменил бы Георга Лейббрандта, старого друга Розенберга и главу его политического отдела, долгое время являвшегося объектом нападок СС. Сначала Бергер попытался мобилизовать официальных лиц OMi, таких как Мейер и Шикеданц, против Лейббрандта. Когда эти попытки обернулись неудачей, СС решила завести «дело» против Лейббрандта, частично основанное на предполагаемых связях его украинских помощников с советской разведкой, и Бергеру было поручено сотрудничать с гестапо в этом вопросе. Доктор Курт Сесеманн, сотрудник полуофициального Трансокеанского информационного агентства и давний противник Лейббрандта, встал на сторону СС, представив письменное обвинение «правой руки» Розенберга в участии в «изменнической деятельности», которая якобы достигла «опасных» масштабов и «просочилась на самые высокие уровни».
Учитывая, что как раз к тому моменту была раскрыта группа советских агентов «Красная капелла», эти обвинения казались не такими невероятными, какими могли бы показаться ранее или позднее, хотя OMi возмущенно отклонило их как фальсифицированные. Какими бы ни были связи помощников Лейббрандта, обвинения против него самого явно основывались исключительно на интригах и обидах; тем не менее они укрепили позицию Бергера. Чрезмерно амбициозный группенфюрер СС видел, что восходит его звезда, и не мог удержаться от намеков на свое предстоящее «назначение». На самом деле ряд чиновников в министерстве Розенберга были настроены против повышения Бергера. Но даже его враги соглашались с тем, что «этим уже ничего не изменить в будущем развитии министерства; можно было лишь отсрочить вступление Бергера [в должность в OMi], а следовательно, и мощное влияние СС на OMi». Когда Розенберг согласился встретиться с Гиммлером 25 января 1943 г., предполагалось, что Бергер не только заменит Лейббрандта, но также будет повышен до статс-секретаря и получит полный контроль над политическими делами и персоналом министерства.
На собрании 25 января Гиммлер согласился «отдать» своего человека Розенбергу; в свою очередь, как растолковал это Розенберг, Гиммлер обещал поддержку в борьбе с Кохом. Сам Бергер (и на то имеется только его собственное послевоенное свидетельствование) был готов взяться за эту работу лишь при условии, что «Гитлер даст четкое согласие на мое назначение и на реорганизацию министерства»; без такого одобрения Бергер боялся гнева Бормана. И хотя Розенберг и Гиммлер якобы согласились, нет никаких доказательств того, что эта просьба все-таки дошла до Гитлера, потому что что-то пошло не так. Мало того что различные административные должностные лица OMi, такие как Лабе и Рунте, отказывались продолжать работу в случае назначения Бергера, но даже гаулейтер Мейер, заместитель Розенберга, решительно протестовал против этого замысла. Повышение Бергера до статс-секретаря означало бы, что в иерархии OMi он будет стоять выше Мейера. Видимо, именно эта кадровая проблема вынудила Розенберга отказаться от плана – он бездумно цеплялся за своего верного заместителя, при этом сознательно поступаясь собственными принципами.
Таким образом, Лейббрандт пока что оставался на своем посту, а Бергер продолжил работу в SS-HA. В меморандуме Гиммлеру вскоре после принятия решения он по секрету сообщил: «Что касается OMi, я смирился с ним [с переводом], но с трудом. С трудом, потому что я считал, что именно в качестве главы SS-HA я мог бы принести рейхсфюреру [Гиммлеру] больше пользы, чем в качестве статс-секретаря в OMi… Я горжусь тем, что теперь могу остаться в своем Главном управлении СС».
Бергер не мог не воспользоваться этой возможностью, чтобы изложить свои взгляды, которые, как следует думать, должны были сделать его персоной нон грата в министерстве Розенберга: «Долгое время мы верили, что если мы будем делать экономические уступки восточным народам (см. нашу польскую политику) и даруем им политическую свободу, мы тем самым завоюем их расположение и они пойдут за нами. Чем больше мы двигались в этом направлении, тем больше людей переходило на другую сторону. На самом деле они осознавали свою «национальность» только в результате этих уступок с нашей стороны».
И вот этого человека Розенберг собирался использовать в качестве противовеса Коху!
Технически Бергер оставался офицером связи с OMi и какое-то время пытался поддерживать хорошие отношения со всеми его сотрудниками. Немудрено, что этот маленький человек вскоре начал испытывать определенное чувство «принадлежности» к OMi, хотя он там никому не нравился. Более того, он постепенно поддался настойчивым аргументам «антикохского» крыла. Таким образом, в противостоянии Розенберга с Кохом Бергер встал на сторону Розенберга и писал Гиммлеру: «То, как Кох повел себя с Розенбергом, частично в присутствии свидетелей, недостойно, и мне интересно, где Кох набрался такой храбрости, учитывая, что дела на Украине идут из рук вон плохо и весь германский рейх единогласно отвергает его методы».
«Убедив» Бергера с такой легкостью, Розенберг возобновил свои попытки добиться поддержки Гиммлера против Коха. Бергер писал: «Задав рейхсминистру ряд различных вопросов, я пришел к выводу, что в случае обострения конфликта [с Кохом] он рассчитывает на то, что 1) рейхсфюрер СС поддержит его; 2) обергруппенфюрер Прютцман (начальник СС в Украине) подтвердит, что политика Коха во многих отношениях враждебна интересам рейха».
Из этого письма Бергера со всеми его нестыковками и нелогичностью было видно, что он стал ярым критиком Коха.
Хотя Бергер все еще был «чужим», следующие несколько месяцев он провел в более тесном сотрудничестве с OMi. Наконец-то двум организациям удалось сплоченно поработать над несколькими конкретными вопросами, такими как разработка закона об автономии для стран Прибалтики и создание формирований СС для некоторых групп восточных граждан. Сам Бергер уже был готов стать статс-секретарем, и, когда Розенберг выразил опасение, что, несмотря на недавнее сотрудничество, СС не желали сближения с ним, Бергер предположил, что затруднение в статусе Мейера – его обида на то, что Бергер, его подчиненный, будет назначен статс-секретарем, – будет устранено, если Гитлер отправит всех работавших в Берлине гаулейтеров, включая Мейера, обратно в свои провинции в связи с чрезвычайной ситуацией, вызванной бомбежками авиации антигитлеровской коалиции: изобретательная схема, призванная успокоить Мейера и позволить Розенбергу сохранить хорошие отношения со своим заместителем.
Этот план не восприняли всерьез, но в июне возникла новая возможность для реорганизации OMi. Вскоре после отрицательного вердикта Гитлера по поводу Розенберга возник новый спор в связи с аграрным декретом, изданным в начале июня, в котором Лейббрандт занял неблагоприятную позицию для четырехлетнего плана и некоторых сторонников «замедленной работы». Последовал кризис, и, не желая рисковать, распространяя свой уже чрезмерно раздутый набор конфликтов на экономические ведомства, Розенберг уступил. В середине июня Лейббрандт отправился в «отпуск», официально для лечения на чешском курорте. Бергер с напускной скромностью выдвинул других, явно неподходящих кандидатов на место Лейббрандта. Наконец, Розенберг был вынужден снова обратиться к Гиммлеру с предложением «взять на себя часть ответственности за OMi», сделав Бергера главой нового оперативного штаба, заведующего всеми политическими делами (без назначения на должность статс-секретаря), разрешив ему в то же время оставаться главой SS-HA.
Гиммлер недолго думая согласился, и 10 августа Розенберг жаловал Бергеру руководство «недавно созданным штабом политических операций [Fuhrungsstab Politik]» своего министерства. Еще один раунд был за Гиммлером.
В ретроспективе кажется удивительным, что Розенберг вот так бесцеремонно согласился избавиться от Лейббрандта, который был для него сильной психологической поддержкой, и даже не попытался этому воспротивиться. Лейббрандт был символом собственного курса Розенберга 1941 г. – проукраинского, антироссийского, антикохского. Это явный показатель тупика, в который Розенберг загнал себя к середине 1943 г.: он был готов пожертвовать принципами и дружбой ради власти и престижа – или хотя бы ради короткой передышки.
Однако Розенберг вскоре понял, что эта «сделка» с СС в итоге ничего ему не принесла. Насколько ничтожно мало изменились собственные взгляды Гиммлера и насколько он презирал позицию Розенберга – не говоря уже о более «либеральных» сторонниках новой Ostpolitik, стало яснее всего во время его выступления на конференции старших офицеров в Бад-Шахене в октябре 1943 г.
Со значительным апломбом он спросил: «Что вообще за сорт людей такой – славяне?» И затем сам же ответил на свой вопрос: «Это такие же люди, как и мы, блондины с голубыми глазами. Какая прелесть!» – так может ответить только наивный новичок, впервые встретивший славян на Востоке. На деле же это «масса из монголов и восточных прибалтов», на которых наложили слой германских лидеров.
«Возможно, вы возразите мне, указав на русских, – рассуждал он. – Позвольте мне тут же ответить: я тоже знаю, что у русских есть весьма способные инженеры и специалисты… [Но] лично я считаю, что славянские народы в конечном счете неспособны к дальнейшему развитию культуры».
На этом он не остановился: «Если рассматривать их поодиночке, то все замечательно. Но стоит им собраться вместе, в них просыпается древнее славянское стремление к вечной разрозненности и непокорной природе, проявляющееся в интригах и предательстве… Славянин способен на все: братский поцелуй… пылкая молитва Казанской иконе Божией Матери, песня волжских бурлаков и прочие трогательные вещи. Он также способен взорвать себя вместе с танком… Он способен на каннибализм, способен убить своего соседа, вырезать его печень и спрятать ее у себя в сумке».
Имея дело с «этими людьми», продолжал он, ни в коем случае нельзя «приписывать им достойные германские мысли». Должен возобладать другой стандарт – стандарт, по которому все средства хороши. «Можете считать это жестоким, но природа вообще жестока». Относительно «всей этой восточноевропейской-среднеазиатской орды» Гиммлер постановил: «Мы должны отказаться от ложного товарищества, непонятной щедрости, ложной слабости и ложных оправданий. В этих вещах мы должны вернуть мужество жестокой правдивости и откровенности».
Тогда, и только тогда у Третьего рейха был шанс на победу в войне.
Такова была позиция желанного «союзника» Розенберга. Альянс закончился, не успев начаться.