Алекс Эдельвайс
Восход
Глава 3. Каждому своё
Шаги отражались от сводов храма, эхом гуляя по обширному залу, казавшемуся бесконечным из-за тёмных цветов, преобладающих в помещении. Света там уже давно не было; холод струился из каждого угла, а сырость начинала бегать неприятными мурашками по спине каждого, кто туда входил. Впрочем, посетителей не было на протяжении столетий.
Стены и потолок являли собой истинное свидетельство того, что архитектор храма обладал гениальностью. Резные своды, колонны, потолок, расписанный, казалось, не менее гениальным мастером – всё это навевало трепет и непередаваемое ощущение давно ушедшей эпохи.
Со скрипом отворилась дверь, и в храм вошла тёмная фигура. Застыла, осмотрелась.
«Я знал…»
Вот она осторожно стала продвигаться вглубь помещения, не в силах удержаться от того, чтобы не вертеть головой, смотря по сторонам, вверх, вниз. Однако то, зачем одинокий посетитель вообще появился в этом забытом богом месте, было впереди. По крайней мере, так он надеялся. По крайней мере, так говорили чертежи.
Не хотелось компенсировать отсутствие света. Лунные лучи наполняли храм таким мягким, ненавязчивым, даже приветливым сиянием, проходя сквозь многочисленные витражи от пола до потолка, предоставляя достаточно света, чтобы видеть дорогу, но скрывая то, что таилось в глубине.
Вот один из лучей пробился особенно сильно, освещая множество мелких частиц – то ли пыли, то ли тумана. Того, что находилось за ним, видно не было.
Сердце вошедшего забилось особенно часто. Не раздумывая ни секунды, он прошёл сквозь луч.
То, что открылось его взору затем, заставило его вздрогнуть и чуть ли не отшатнуться. Казалось, дыхание сейчас покинет его – настолько оно участилось. Волнение штырём пронзило тело сверху вниз, застряв в горле.
И на то были весомые причины. Перед ним открылся вид на довольно больших размеров статую, полностью белого цвета. Кое-где на ней проступали краски, бледные, ненавязчивые – это лунный свет проходил через соответствующие цветные стёкла.
Посетитель не видел лица – наверх он пока не смотрел. Для этого ему надо было собраться с силами.
Немного выровняв дыхание, он прикрыл на секунду глаза, сделал глубокий вдох, выдохнул и задрал голову.
Да, это было то. То, что он ожидал увидеть – то, что он видел уже много раз. Но всё же дух захватило. Хотя он ни на мгновение не сомневался в своих видениях, а затем и убеждениях и верованиях, всё же слишком необычно это было; слишком необычно было осознавать, что ты не один, и до тебя находились люди, разделявшие твою идею, и сотни лет не стали помехой тому, чтобы ты чувствовал и видел то же, что и они.
«Я надеюсь, в итоге мне удастся привлечь Ваше внимание…»
Гил долго, долго сидел на полу перед статуей.
***
Первое, что услышал Рэйт, когда открыл глаза – это очень пугающий голос. Нет, он был не таким смертельно-парализующе устрашающим, как в кошмарах, да и не таким громогласно-всепроникающим, но, услышав его, хотелось вскочить и убежать как можно дальше.
«Пожалуй, не стоило открывать глаза», – подумал Рэйт и закрыл их обратно.
Однако это ему мало чем помогло. Его засекли, и теперь рука с холодными пальцами гладила его по голове. Причитания, которые начались, стоило ему поднять веки, теперь сменились на какой-то горестный полушёпот.
Нет, это было невыносимо. Не в силах терпеть прикосновения ни секунды, он снова распахнул глаза и вскочил, резко сев на кровати, тут же при этом почувствовав острую боль в боку и сильное головокружение.
– Не вставай, лежи, лежи!!! – заверещала мать, стараясь положить его обратно.
– Пожалуйста, убери руку, и я лягу, – тихо проговорил Рэйт.
Не тут-то было.
– Опять меня не слушаешь!!! Да что ж за человек такой!!! Чуть не умер и ещё сопротивляется, а ну хватит мне нервы трепать!..
Крик медленно перешёл в плач. Рэйта и так-то подташнивало, а сейчас ему просто хотелось выпрыгнуть в окно, находившееся рядом с койкой. Впрочем, в окно он уже недавно выпрыгнул. И, как выяснилось, не очень удачно. Однако если подумать, то нынешнее положение всё же лучше, чем быть обожжённым кипятком.
Когда в палату стремительно вошёл врач, Рэйт от души поблагодарил всех богов. Он вспомнил о своём недавнем намерении, и это его приободрило. Ориентир появился, и жить сразу стало как-то проще. Он мгновенно взял себя в руки.
– Ну что же Вы так кричите, – сказал врач возмущённо. – Пациенту с сотрясением мозга покой нужен и тишина. А если не успокоитесь, мне придётся попросить Вас покинуть палату.
Она моментально переменила выражение лица, сделав умный вид. Однако затем до неё дошли все слова до конца.
– Сотрясение мозга… – она расширила глаза и вперилась в Рэйта с таким трагизмом, будто он перед ней лежал в расчленённом виде. Её губы опасно задрожали.
– Успокойтесь, это лёгкое сотрясение. Если Вы действительно беспокоитесь о своём сыне, то оставьте его в покое, – врач уже с тревогой поглядывал на Рэйта. – Как Вы себя чувствуете? – обратился он затем к пострадавшему.
Рэйт хотел было заверить, что всё хорошо, только немного тошнит и голова кружится. Однако затем он сообразил.
– Будто в обморок сейчас упаду… – он склонил голову, приложив руку ко лбу.
После этих слов он лёг, отвернувшись к стене и натянув одеяло.
«Ладно, неплохо», – подумал врач, затем серьёзным тоном сказал:
– Выйдите, пожалуйста. Мне нужно оказать пациенту помощь.
– Он же не умрёт, правда… – мать Рэйта схватила врача за руку; её губы совсем уж задрожали, а лицо исказила жалобная мина.
«Господь всемогущий, что за семейка плохих актёров…»
– Нет, он не умрёт, просто неделю отлежится в больнице, а потом будет как новенький. Вы меня задерживаете.
– Всё, всё, ухожу, – она стремительно вышла, по пути высморкавшись в платок.
– Итак, как ты себя чувствуешь? – снова спросил врач.
Рэйт вылез из-под одеяла.
– Голова кружится и подташнивает. Думаю, ходить мне было бы сложно.
– Не переживай, никто тебя не заставляет.
– Я и правда останусь тут на неделю?
– Вообще, это исключительно от твоих пожеланий зависит – отлёживаться дома или в больнице. Просто я подумал, – врач посмотрел на него сочувствующе-многозначительно, – что здесь тебе было бы комфортнее. Ну, по крайней мере, тебе не придётся никуда перемещаться, и здесь тебе смогут оказать должную помощь в случае чего, – быстро добавил он. – А так – ничего особенного; как я уже и говорил, сотрясение лёгкое, ну и плюс ушиб ребра – даже не перелом. Так что повезло тебе.
Успокаивающий тон и комфортная обстановка подействовали на Рэйта благоприятно. Он посмотрел в добрые глаза врача и подумал о том, что такого, как он, пожалуй, очень жаль было бы убивать.
На этой мысли он вздрогнул. «Убивать?.. Но зачем мне его убивать?..» Это было так неожиданно и странно… Впрочем, собеседник прервал его размышления.
– Я у тебя вот что хотел спросить, – тон врача стал серьёзным, хотя лёгкая полуулыбка не сходила с его лица. – Что ты делал ночью на той дороге?
Рэйт не понял вопроса. На него смотрели с такой многозначительностью…
– Понимаешь, вряд ли бы кто-то поверил в то, что это просто совпадение – такое время суток, машин почти нет, а та сбила именно тебя… Но я готов поверить.
На этом моменте Рэйт начал соображать. Тут его чуть не вынесло – почему все вечно норовят его в чём-то обвинить?!
– Послушайте, – сказал он резким тоном, хотя и старался быть спокойным, – я просто убежал из дома, потом сидел на остановке и думал о том, как всё плохо, затем мне в голову пришла интересная мысль, и я решил вернуться домой; потом мало что помню, но, судя по всему, я просто не услышал эту машину… Ах да, и я забыл, что оставил мотоцикл на остановке… – Рэйт приложил руку ко лбу, вспоминая. – В общем, я что хотел сказать. Если бы я хотел убить себя, то сделал бы это по-другому. Кстати, у Вас нет листа бумаги и карандаша с ластиком?
– Ну, ну, разогнался, – врач наигранно приподнял руки. – Так уж и быть, господин Гилрэйт, я Вам поверю. И не то чтобы даже твоим словам – вообще, не похож ты на человека, который смог бы броситься под машину.
– Можно просто «Рэйт» ?.. – сквозь зубы процедил пациент.
– Просто «правая рука»? Скромность, достойная похвалы, – врач усмехнулся.
– Так что насчёт моей просьбы? – тихо спросил Рэйт, пропустив комментарий мимо ушей.
– По поводу твоего вопроса – милый мой, что ты с отсутствием нормальной ориентации в пространстве нарисовать собрался? Тебе сейчас не то что это – тебе долго на чём-либо концентрировать взгляд противопоказано. Да и, тем более… – он как-то странно посмотрел на Рэйта. – Где я тебе сейчас лист, карандаш и ластик найду?..
– Ну и что мне тогда делать? – вопрос был задан с плохо контролируемым раздражением.
– Знаешь, я бы на твоём месте наслаждался тишиной, пока могу, – отрезал собеседник.
Рэйт понял, что резон в его словах есть.
– Могу попросить медсестру принести тебе снотворное, будешь спать. Потом, как станет получше – так и быть, дам тебе бумагу и карандаш, – смягчился врач.
– И ластик… – тихо добавил Рэйт.
– И ластик.
***
– Каэл, я нашёл его.
Глаза Гила блестели – не только холодный свет ламп бункера отражался в них.
– Неужели?
Каэл вообще, по правде говоря, скептически относился к последним изысканиям собеседника. Первый плохо понимал, зачем тому копаться в исторических текстах, подлинность которых к тому же была под сомнением.
А Гил искал идею, точнее – её подтверждение.
– Совершенно так. Обстановка была точно такой, как и в описаниях; вплоть до статуи, понимаешь? Каэл, это была Она, Она самая, в точности. Если ты помнишь, я рассказывал тебе…
– Припоминаю…
Если бы Гил был котом, то в этот момент его шерсть вздыбилась бы. А так он просто сверкнул глазами, однако эмоции сдержал. Он слишком привык, чтобы каждое его слово ловили, как драгоценный камень. Приготовившись уничтожить скептицизм заместителя, он быстро и чётко заговорил, и звучало это, как автоматная очередь.
– Что ж, теперь точно запомнишь. Вот небольшой трактат того архитектора (он кинул на стол документ). Если напряжёшь мозг и всё-таки вспомнишь, что говорил тебе я, то проведёшь явное соответствие. Решать, видел ли я этот трактат до этого, оставляю тебе. Вот это (он кинул другой документ) – чертёж храма, сделанный тем же архитектором; вот это (он кинул крошечную флэшку, но звук был такой, что аж ушам больно стало) – мои собственные фотографии. И, наконец, вот это (Каэл уже начал искренне задумываться, когда же тот перестанет кидаться бумагами) – мои личные размышления на эту тему. Очень надеюсь, что ты найдёшь время всё это изучить.
Отстучало. Такая тишина сразу повисла.
– Гил, я всё понял и приношу свои извинения. Вы можете сказать мне то, что там написано.
Гил смотрел на него долго, оценивающе.
– Скажи, ты веришь в кого-нибудь?
Каэл хихикнул.
– В Вас, в себя, в победу.
– Молодец, – Гил похлопал в ладоши. – А ещё?
– В то, что Вам всё равно, что я сейчас отвечу. Честно – нахожусь в процессе поиска, формально атеист.
– Что ж, возможно, я тебе с этим помогу. Каэл, я имею все основания полагать, что статуя в храме изображает нашего создателя.
Он сделал паузу, затем резко и быстро заговорил:
– Я раньше думал, что все мировые религии – не более чем выдумка древних людей, которая никак не может себя изжить. В каком-то смысле, впрочем, это и так – я имею в виду обычаи и традиции. Однако мне противоречили мои же видения – я был уверен на 100%, что видел сущность божественного происхождения. В свободное время я ломал над этим голову, но никак не мог прийти к одному выводу. Но потом – Каэл, тебе ведь известно о духовных практиках, направленных на освобождение из круга перерождений?
– Ну, как Вы сразу… Скажем, мне косвенно известно об их существовании, но об эффективности – ничего.
– Конечно, иначе что бы ты тут делал, – Гил улыбнулся. – В общем, хотя цель у них у всех одна, результаты несколько рознятся. Одна из практик, если ты вдруг углублялся, предполагает постоянное развитие творческих способностей. Логично, что в конце, спустя много-много жизней упорных стараний, человек – ну точнее то, чем он становится – получает высший статус. Иными словами, он обретает способность создавать целые миры. Мне это показалось очень логичным – по крайней мере, это дало осознание, что древние люди не такие уж и выдумщики. Ты видишь в этом логику? – он посмотрел на Каэла вопросительно.
– Пожалуй, что да.
– Но если предположить – чисто теоретически – что существа из одного мира могут оказаться в другом?
– Ну и как же…
– А если их туда пошлют?
– Говорите уже целиком.
– Если их туда пошлют за тем, чтобы они избавили планету от оставшихся без присмотра существ, создатель которых по какой-то причине оставил их давным-давно?
– Это Вы про «бог умер»? – усмехнулся Каэл.
– Почему бы и нет? Это единственное объяснение тому, что происходит в мире. Если ты задумаешься…
– Я задумывался.
– … то тебя наверняка смутит то, что во всём, что здесь есть, отсутствует смысл – как и в жизнях в целом – а существование направлено просто на то, чтобы выжить, а зачем выжить – непонятно. Полагаю, это просто инерция; возможно, изначально у них и была какая-то цель. Пока то, что я говорю, кажется тебе логичным?
– Мне надо обдумать это.
– Хорошо. Перейдём к более частному…
– Я понял, к чему Вы ведёте.
– Да, Каэл. Это не просто уничтожение ради сохранения вида. За этим что-то стоит.
– Если исходить из Ваших слов, то да.
– Да я и не навязываю это никому, – сказал Гил. – Просто я хочу, чтобы ты задумался над этим.
– Естественно, я буду над этим думать.
– Ну и, мне кажется, что если на протяжении истории несколько человек запечатлело один и тот же образ, то это даёт повод поразмыслить.
– Если, конечно, эту историю с божеством Вы не почерпнули из трактата того архитектора, ознакомившись с ним ещё очень давно, – хихикнул Каэл.
В последнее время ему почему-то очень нравилось ходить по лезвию бритвы. Всё чаще он ощущал, что его несёт куда-то по наклонной; и это осознание, казалось, только сильнее подстёгивало к действиям.
– Эх, Каэл… Ты преувеличиваешь значимость своего мнения. Я просто считаю долгом сообщить о том, что узнал. Это твоё дело – верить или нет. А я лично верю в существование рая – и даже могу его описать – но нам с тобой, видимо, не по пути. Какая жалость.
– Действительно, – сказал Каэл, которого манера общения Гила в последнее время раздражала, как никогда.
«Катиться так катиться».
– Вот Эстер слушала, затаив дыхание, – Гил улыбнулся и картинно пожал плечами, пропустив ответ собеседника мимо ушей.
– Конечно она будет слушать, затаив дыхание, – процедил Каэл. – Когда-нибудь эта бестия из Первой Зоны воткнёт Вам нож в глотку, а Вы и не заметите.
– Не исключаю такой возможности.
– В смысле…
– Я не настолько глуп, чтобы не понимать, что любой из вас может воткнуть мне нож в глотку. Если ты думаешь, что я ей доверяю – ты ошибаешься: я не доверяю никому. Просто, знаешь ли, жизнь коротка, а уж моя в особенности; так что отрываюсь, пока могу.
Подобного Каэл ещё не слышал. На секунду он почувствовал себя в каком-то смысле покойным заместителем Президента Первой Зоны… Он даже не успел попросить Гила разъяснить своё высказывание.
– Если так хочешь выделиться, покажи себя наилучшим образом в предстоящей войне. Впрочем, – Гил улыбнулся, – в тебе я, как всегда, не сомневаюсь.
Он имел в виду войну с Первой Зоной. Да, эти отчаянные люди всё никак не могли спокойно принять свою участь и всё ещё дергались.
С Гилом всегда было трудно вести диалог. Каэлу ничего не оставалось, кроме как смириться с тем, что разговор окончен.
***
Всего за несколько дней пребывания в больнице у Рэйта развился тяжёлый экзистенциальный кризис. Да, ему было очень спокойно: в кои-то веки на него никто не орал. Но, с другой стороны – он не мог рисовать. Отсутствие творческой деятельности всегда вгоняло его в невыразимую тоску: начиналось это с осознания собственной никчёмности и оканчивалось скорбью за весь страдающий мир.
Именно поэтому при первой же возможности он выпросил у того самого врача принадлежности для рисования. Тот, видимо, устал от жалоб медсестёр на шатающегося по коридору пациента с сотрясением мозга – в прямом смысле шатающегося – поэтому решил-таки проявить милосердие.
И вот наконец перед Рэйтом лежал лист. Посмотрев на него и взяв в руки карандаш, тот впал в ступор. Глава Организации никогда не показывал лицо; и даже глаз его он никогда не видел вблизи. Остаётся только напрягать воображение. С этим у Рэйта проблем не было; однако он опасался, что на образ могут повлиять стереотипные изображения злодеев.
Тогда он решил пустить всё на самотёк. Глубоко вдохнув и выдохнув, он нарисовал овал лица.
«Овал ли?.. Нужно чуточку поострее, но чтоб не слишком квадратное…»
«А нос… Нос должен быть острым, как у птицы, и тонким; возможно, с небольшой горбинкой сверху».
«Довольно большие глаза… Может, чуточку вытянутые. А цвет… голубой? Нет… светло-голубой… Нет. Серый. Серый металлический. Брови… брови довольно низкие; наверное, чуть загнутые с краю, где кончается глаз…»
«Губы тонкие, наверное, тоже чутка растянутые… Подбородок заметный, но не так, чтобы очень сильно… И скулы. Не очень низкие, но и не высокие».
Рэйт взглянул на набросок. Довольно поэтично вышло – будто со страниц книги сошёл. И больно уж смахивает то ли на музыканта, то ли на художника, ну в крайнем случае на маньяка – но никак не на главу такой Организации. А чтобы был похож на диктатора, нужно будет сделать особый взгляд и обязательно добавить складку меж бровей.
Чем дольше Рэйт рисовал, тем больше ему нравилось. Конечно, нужно будет десять раз перепроверить симметричность, перевернув лист и подставив его свету… но в целом выходило довольно неплохо. Рэйт пожалел, что рисунок был чёрно-белым – очень хотелось подчеркнуть бледность кожи иссиня-чёрными волосами.
Над рисунком он работал на протяжении нескольких дней, тщательно перепроверяя детали, то убирая, то добавляя что-то. Несмотря на несовершенство, под конец он был в полнейшем восторге. Теперь, когда глава Организации обрёл воплощение, его куда проще стало обожать.
Рэйту сделалось спокойно как никогда. На него никто не орал и никто его не трогал; у него появился ориентир, которому он готов был чуть ли не поклоняться; мир скоро будет уничтожен, и страдания, наконец, закончатся. Лучше и пожелать нельзя; Рэйт отдался во власть эйфории, которая таким божественным теплом разливалась по телу.
Когда настало время выписки, врач зашёл к Рэйту в палату и спросил, хитро сверкнув глазами:
– А рисунок-то покажешь?
Тот вздрогнул и поколебался. Да, никто не знает, как выглядит глава Организации – да и он сам не знает; но привычное, вполне обоснованное желание не делиться своим творчеством брало своё.
– В принципе да, почему бы и нет, – услышал он свой голос откуда-то издалека.
После этого его руки достали рисунок и развернули в сторону врача. Сердце заколотилось, как бешеное; внезапно Рэйт почувствовал себя очень уязвимым, как будто какие-то необыкновенные рентгеновские лучи просматривают всё его содержимое – как физическое, так и духовное. Он стоически выносил это чувство, пока врач рассматривал лист.
– Знаешь, вполне неплохо. Есть, конечно, некоторые несоответствия, но в целом —вполне узнаваемый автопортрет.
Тут Рэйт вздрогнул.
– В смысле… автопортрет?..
– Да ладно, не придуривайся, что не старался, – улыбнулся врач. – Я же вижу – усердная работа.
Не дав Рэйту оправиться от изумления, он продолжил:
– Тебе бы в художественную академию, а не под машины кидаться.
Его собеседник с досадой сжал кулаки. Нет, этого человека было никак не разубедить в том, что это была попытка самоубийства.
– Не хочу я в художественную академию, – тихо и твёрдо сказал Рэйт.
– Почему?
– Там меня будут заставлять рисовать то, что я не хочу.
– А что же ты хочешь?
– Умереть…
Фраза вырвалась неожиданно; после этого Рэйт уставился в стену – в голове стало пусто.
– Ну, ну, – врач наигранно поднял руки, одновременно кладя рисунок на прикроватный столик. – Я от тебя этого не слышал. А то надолго загремишь – и не к нам, а куда похуже. Ещё пытается меня в чём-то разубедить…
Рэйту отчаянно не хотелось возвращаться домой.
– Что за кошмар висит у тебя на стене?
Ну конечно. Что и следовало ожидать. Рэйт вообще никогда до этого не вешал рисунки на стену, но с этим он просто не удержался и решил: будь что будет. К тому же со временем работа претерпела значительные изменения – карандашный набросок теперь приобрёл краски. Впрочем, выполнен он был преимущественно в чёрно-белых тонах – разве что стал ярче и чётче. Более того, Рэйт позаботился о резной рамочке с множеством мелких деталей, нарисованной по краям листа.
– Это что, демон какой-то? Что это за взгляд? Зачем ты рисуешь такое убожество, ты что, за кем-то повторяешь? О, эти подростки…
Рэйт терпеливо ждал. Она подумала-подумала – «Ладно, он всё же недавно из больницы вернулся, да ещё и башкой стукнулся», – и решила пока игнорировать рисунок.
Ночью Рэйт включил ночник и долго, долго сидел на полу перед изображением.
***
– Гил, срочная информация.
Лицо Эстер было чуть встревоженно, но в целом, как и обычно, непроницаемо. Вообще, в нём всегда поражало то, какой широкий спектр эмоций оно отражает, оставаясь при этом каменным.
– Первая Зона намеревается использовать ядерное оружие.
– Давно пора, – хмыкнул Гил. – Просто удивительно, что они так долго тупили, пока не осталась лишь горстка…
– Вы плохо знаете психологию людей, особенно из Первой Зоны… – быстро проговорила Эстер. – Что намереваетесь делать?
– У нас уже есть готовый план на этот случай. Я так понимаю, данные ты уже…
– Ещё нет; к Вам бежала.
– Такая срочность?
– Да. Организации лучше оставаться в пределах Второй Зоны.
– Понимаю. У нас есть кто-то из Вооружённых Сил, чтобы запустить ответочку в более глобальном случае?
– Но ведь, насколько я знаю, это произойдёт автоматически…
– Ах да, точно, – Гил приложил руку к лицу. – Эта моя паранойя…
– … и это как раз то, что меня пугает. Воевать за выжженную радиоактивную пустыню, оно как-то, знаете…
– А мне же ещё про психологию говорила. Они ведь тоже не идиоты; всё же выбирая между окончательным уничтожением цивилизации и сохранением цивилизации под присмотром другого вида людей, они предпочтут второе. Да и, знаешь, не станут они играть в ракетный пионербол до тех пор, пока от Первой Зоны не останется ни пылинки…
– Хотелось бы надеяться.
Глядя вслед уходящей Эстер, Гил думал о том, что вот у этого-то человека точно есть будущее. По крайней мере, она так к нему стремилась; она будто уже жила в нём. Этакое хозяйское отношение к жизни чем-то немного напоминало ему в ней обычных людей, но лишь отчасти. Эстер, хоть и не показывала этого, была фанатично привержена идеалам и не допускала иной реальности, кроме той, в которой эти идеалы воплотились бы в жизнь.
