Агаси Ваниев
По ту сторону холста
Ревизия талантов
В преддверии всемирного дня писателя, в Веселухино, в Доме литераторов, прошла творческая конференция «Полный абзац». В этом грандиозном мероприятии приняли участие самые модные, узнаваемые и тиражируемые беллетристы: яркая звезда исторического романа Севастьян Глот, несравненная императрица женского детектива Раиса Кузькина и эксцентричный мастер глубинного постмодернизма Викентий Белин.
Инициатором и руководителем необычной конференции выступил директор ведущего российского издательства «Книжная радость» – Аркадий Николаевич Тельцов, который сочетал в себе блестящего знатока литературы и, не отличающегося смирением, испанского инквизитора. Зал был битком набит начинающими писателями, жаждущими приобщиться к славе своих более удачливых собратьев по перу, а также многочисленными любителями литературы. Было приглашено и множество представителей четвёртой власти – корреспондентов СМИ. Всякий журналист глубоко в душе – закостенелый фантаст и имеет все основания считать писательский день своим профессиональным праздником.
Когда участники сели за широкий стол, Аркадий Николаевич, протирая тряпочкой запотевшие очки, жестяным голосом произнёс:
– Уважаемые коллеги, хочу вам напомнить, что литература – это серьёзная сфера деятельности, и она не терпит поблажек. Поскольку бразды правления издательством перешли в мои руки, я намерен произвести ревизию талантов, которых мы предлагаем обществу. И раз уж вы ступили на путь писательства, то должны быть готовы к самой суровой критике. Вместе, рука об руку, мы обязаны поднять отечественную прозу на высочайший, недостижимый для зарубежных оппонентов уровень. Итак, приступим.
Лица модных писателей светились уверенностью покорителей книжного Олимпа. Императрица Кузькина вальяжно улыбалась. Звезда Глот сидел, сложив на столе руки, словно отрешённый школьник пятого класса, а эксцентричный мастер Белин продолжал пристально разглядывать потолок.
– Первое слово предоставляется писателю из Москвы – Севастьяну Глоту, автору романа «Жизнь и смерть Василия Косого», – объявил Тельцов. – Севастьян Аронович, ознакомьте нас, пожалуйста, с отрывком из вашего произведения, заявленного, как новая веха в русской исторической прозе.
Поднявшийся из-за стола молодой человек чем-то напоминал железнодорожную шпалу. Тяжелым взглядом он оглядел зал, словно предупреждая, что готов выдержать любой локомотив критики, посмевший прокатиться по его творению. Уверенный в себе зеленоглазый брюнет, одетый в синий клетчатый костюм, ослеплял блеском прилизанных гелем волос. Глот снисходительно помахал ладонью журналистам, глубоко вдохнул и неожиданным комариным фальцетом прочитал:
«И начался обряд испытания. Сыновья князя новгородского выстроились рядком перед батюшкой своим строгим. И молвил князь громогласно: «Пробил час, сыны мои, тяните жребий!». Первым выбирал соломинку старший брат: досталась ему длинная. Выдохнул с облегчением наследник престола княжеского. Вторым подошёл к отцу средний брат. И у него в перстах очутилась длинная соломинка. Понурил чело младший брат Василий. Стало быть, ему выпала доля тяжкая, нелёгкая. Не выдержал позора семейного Василий, возопил: «Не справедливо, батюшка, ей-богу! Седьмой раз к ряду на мои плечи ниспадает чистка конюшен княжеских от навоза. Требую пережеребьёвку! Теперь я первый буду тянуть». Топнул сапогом кованым князь о землю русскую: «Против судьбы бунтовать удумал? Терпи, негодник, кару небесную! Это тебе за то, что своих хором отличить не смог от жилья братского. Да впотьмах женой чужой не побрезговал, пока брат кровный службу ратную нёс в походе воинском». Как не оправдывался Василий, а не сбылось ему избежать прозвища позорного, клейма на всю жизнь порочного – Косой».
Выслушав Глота, Тельцов усмехнулся:
– Скажите, Севастьян, а сколько вам лет?
– Тридцать, – ответил Глот.
– Тридцать лет! В таком возрасте пора бы и повзрослеть.
– Вам не понравилось?
Тельцов пожал плечами.
– Отчего же? Грамотный текст, неординарный и с долей наивности. Идеальный пример конкурсной работы учащегося начальных классов.
Молодому человеку стало не по себе. Спокойствие и уверенность мгновенно утонули в океане неожиданности. По телу пробежали мурашки. В горле образовался комок слипшихся оправданий, но применить их Севастьяну так и не удалось. Аркадий Николаевич продолжил наступление:
– Знаете, что такое исторический роман? Это «Камо грядеши», «Айвенго», «Собор Парижской Богоматери», «Русь изначальная». И это только малая, но достойнейшая часть этого жанра. А что у вас? Какой-то косоглазый недоумок ошибся с хоромами, прелюбодействовал в чужом доме и после всего содеянного спокойно играет с отцом семейства в бирюльки. Где историчность? Где масштаб? Где прославление Отчизны? Где, в конце концов, смысл?
– Ну, как вам сказать, – неуверенно произнес Глот. – Историчность я взял из славянского фольклора про древних царей, князей… Обычаи того времени. Про поклонение богам, лешим всяким, водяным и…
– Молодой человек, – перебил Тельцов. – История и фольклор – это абсолютно разные термины. Вам, как писателю «исторического романа» грех не понимать разницы. Советую сделать две вещи: первое – оставить в покое этот жанр; второе – приобретите совковую лопату и очистите литературные конюшни от своих писательских потуг. Сегодня же я прикажу аннулировать договор на издание ваших опусов. Спасибо, можете присесть.
В зале воцарилась напряженная тишина. Севастьян, раздосадованный итогами выступления, бессильно опустился на стул и обхватил содрогающуюся голову ладонями.
Не обращая на него внимания, Тельцов обратился к следующему автору:
– Слово предоставляется писательнице в жанре детектива – Раисе Кузькиной. Прошу.
Эффектная дама с достоинством кивнула и медленно приподнялась. Первое, что бросилось в глаза участникам конференции – это роскошный наряд писательницы. Красное платье из тонкого шёлка и с глубоким вырезом на груди производило сильное впечатление на представителей мужской половины человечества. Голубые глаза с хищным блеском и надменная улыбка на утончённом лице придавали ей образ роковой красавицы.
– Спасибо, Аркадий Николаевич, – сказала Раиса. – Для тех, кто не знает меня, представлюсь ещё раз: Раиса Кузькина – писательница, автор детективных романов, член Союза писателей, лауреат престижных премий, обладательница титула «императрица детектива», а также…
– Госпожа Кузькина, – взглянув на часы, прервал её Тельцов. – Ждем ваше выступление!
Обиженно взглянув на руководителя, Раиса вынула из папки несколько листов убористого текста.
– Я прочту отрывок из моего нового романа «Пуля в сэконд-хэнде».
Она немного помолчала, входя в образ, потом заговорила негромко, с чувственным придыханием:
«Энрико подошёл к Элизабет и дерзко повернул к себе. Девушка то лихорадочно плакала, то смеялась. Энрико не стал вдаваться в подробности, а приставил пистолет к её виску и крепко сжал поясницу. Слезы и хохот участились. Горе и безумие слились в психоделическом танго. Энрико расстегнул свою рубашку, демонстрируя волосатую грудь, и голосом итальянского мафиози сказал:
– Всё кончено, крошка. Игра подошла к концу. Карты биты, а шахматные фигуры сброшены с клетчатой доски. Убийство, совершённое твоими руками в сэконд-хэнде – доказано.
– О, Энрико, – взмолилась Элизабет. – Как ты узнал?
– Ты оставила улику на месте преступления.
– Какую? Скажи, Энрико!
– Розовый ноготь указательного пальца, который ты удосужилась сломать при использовании револьвера.
– Не может быть! Это невозможно! – подняла истерику Элизабет.
– Ещё как может, пупсик. И боюсь, что следующие десять лет ты проведёшь в четырёх стенах: без маникюра, без парикмахера, без салона красоты.
Спустя мгновение к мосту подъехали полицейские автомобили. Ещё одно мгновение и холодные наручники с характерным стальным щелчком закрылись на запястьях девушки. Молодые полицейские посадили её на заднее кресло автомобиля. Напоследок Элизабет повернула голову и с грустным выражением лица сказала:
– Я люблю тебя, Энрико.
– А я уже нет, – холодно ответил мужчина.
Машина тронулась и через несколько метров скрылась за поворотом. Детектив Энрико остался стоять на мосту. Он смотрел на падающий закат и хрипло проговорил:
– Надо было с парнями поехать на футбол».
Когда Кузькина закончила читать, Тельцов аккуратно снял очки и посмотрел на писательницу ироничным взглядом. Таким ироничным, что в какой-то степени напоминал старого гусара после утомительной беседы с кисейной барышней. Наконец, Тельцов сказал:
– Госпожа Кузькина, вы удивительная женщина. Скажу больше: вы очень удивительная женщина. Нет, право, я просто поражён вами. Будь на моём месте Агата Кристи, и она не смогла бы скрыть искреннее удивление.
Хвалебный отзыв поднял писательнице настроение. Императрица детективов почувствовала себя важной персоной. Прилив эйфории рисовал в воображении непревзойдённый триумф. Но последующие слова быстро спустили императрицу с небес в Дом литераторов поселка Веселухино.
– У вас, Раиса, такая грациозная фигура, такое шикарное платье, такое утончённое лицо и… – Тельцов, намеренно тянул мхатовскую паузу, не без удовольствия наблюдая за реакцией женщины… – И такая чушь на бумажных страницах! Как говорила моя бабушка, хуже этого только манная каша с протухшей селёдкой под шубой, сваленные в одну тарелку.
– Ч-что? – запинаясь, переспросила Раиса. – При чём тут ваша бабушка?
– Да ни при чём, дорогая моя. Не она, а вы написали этот опус. В жизни такой ахинеи не слышал. Сюжет бразильского сериала и тот грамотнее составлен, чем ваше жалкое подобие детектива. Вы вообще слышали, что читали? Барабанные перепонки чуть не лопнули от ваших строк.
– Хотите сказать, что мой текст плохой? – с нотками раздражения спросила женщина.
– Плохой? О, нет! Ужасный! Без нормального сюжета, смысла и русского духа. На кой чёрт вы решили писать про иностранцев, не имея о них ни малейшего представления? Или наших людей не хватает?
– Вы против свободы творчества? – запротестовала Раиса.
– Я против воинствующей бездарности! Когда я прочитал вашу анкету, в частности про членство в Союзе писателей, то представлял себе высокий уровень владения словом. Но как оказалось: образ далёк от идеала.
– Нет, вы не правы! – не сдавалась Раиса. – Я признанный автор женских детективов. А моё членство в Союзе писателей законно. Вот, взгляните!
И Кузькина положила на стол Тельцову удостоверение. Оно было размером со студенческий билет, синего цвета и с эмблемой пера на лицевой стороне.
Тельцов бегло осмотрел документ и с брезгливой усмешкой вернул его Кузькиной.
– Немало повидал я фальшивых писательских билетов за свою грешную жизнь, – произнес он, глядя в зал и иронически разводя руками, – но такую кустарную работу вижу впервые! Печать Союза отсутствует, подпись председателя правления явно подделана, номер билета – старого образца, четырехзначный, а надо – шестизначный, через дробную черту… И, если не секрет, позвольте полюбопытствовать, почему ваш билет синий, а не красный? У переплетчика закончился красный коленкор?
– Я подам на вас в суд!
– Подавайте. С удовольствием приду на заседание и перед свидетелями докажу всю несостоятельность вашего обвинения. Объявляю, что наше издательство впредь не заинтересовано в сотрудничестве с вами. Вопросы есть?
Разгневанная императрица детективов торопливо собрала вещи и, громко стуча каблуками, направилась к двери, прокричав на прощание:
– Я вам ещё покажу! От меня просто так не отвертитесь. Вы ещё пожалеете, что посмели усомниться в моих писательских талантах!
Кузькина выскочила в коридор и хлопнула дверью с таким грохотом, что в зале с потолка посыпалась штукатурка. Ошарашенные журналисты молча переглядывались.
– Ну что, – протирая очки, объявил Тельцов. – Наше мероприятие подходит к концу, и я приглашаю выступить последнего участника – Викентия Белина. Викентий, прошу.
Последний участник литературной конференции представлял собой крепкого телосложения мужчину, в белой рубашке и синих джинсах. Каменное выражение его лица и солнечные очки, скрывавшие глаза, вызывали подозрительность и недоверие.
Взяв распечатанный текст, Викентий Белин посмотрел в сторону журналистов и официальным тоном произнёс:
– Сегодня, в этот солнечный мартовский день, вы услышите отрывок из моего последнего романа, посвященного Гражданской войне с семнадцатого по двадцать второй год. Этот роман объединяет в себе постмодернизм и историю. Я добился сочетания современных тенденций и знаний, впитанных на школьной скамье. Это самый дерзкий, смелый и концептуальный роман, который общество обязано знать.
Автор уверенно начал чтение:
«Они сидели в земляной траншее, держа друг друга за руки. Белогвардеец – поручик Шклеховский. И большевик – пролетарий Ворон. Канонада артиллерийских ударов доносилась с обеих сторон. Запах сырой земли, падавшей им на головы, пробуждал воспоминания о дождливом Петрограде с бегущими под зонтами прохожими, проезжающими по брусчатке каретами. Раздавшийся взрыв снаряда вернул бедолаг обратно в реальность. Молчание, длившееся вечность, прервал захрипевший большевик:
– Наконец-то мы встретились, Александр Иванович. Пусть и по разные стороны баррикад, но встретились.
– Да, Фёдор Сергеевич, голубчик мой, – согласился поручик. – Жизнь изрядно нас потрепала. А ведь совсем недавно мы были дворянином и бурмистром в одном и том же поместье, в круговороте обыденных дел.
– А сейчас что? Раненные и голодные вояки, не умеющие держать оружие в руках. Да ещё посреди боя. Просто какое-то безумие.
– Зачем только нужны были революции, стачки, демонстрации и прочее? Думают, что матушке России это пойдёт на пользу? Что русская душа обретёт свободу и вернёт смысл жизни к первоначальному видению? Что мы, православные люди, спокойно всё перенесём? Нет, голубчик. Они сильно ошибаются.
– Правильно говорите. Правильно.
– Лучше бы дали наслаждаться драгоценными секундами жизни дома, в уютных креслах и в компании друг друга. Чем не благодать?
– Александр Иванович, так давайте воспользуемся этим моментом. Пусть посреди этого хаоса, но уделим остаток времени нашей взаимной радости. Сейчас или никогда.
– Фёдор Николаевич, голубчик мой, полностью с вами согласен.
Словно воссоединившиеся после разлуки, белогвардеец и большевик обняли друг друга и стукнулись грязными лбами. А затем, дав волю своим чувствам, их губы приблизились друг к другу и…».
Но громогласный крик Аркадия Николаевича прервал развитие отношений:
– Стоп! Это что за вольные фантазии? Совсем стыд потеряли?
– Аркадий Николаевич, то, что вы услышали, является современным видением событий, имеющим право на существование, – парировал Белин. – Писательство, как и любое другое искусство, не имеет границ. Я не боюсь нарушать правила и экспериментировать с материалом. Уверен, что многие прагматичные люди согласятся со мной.
– Ах, вот оно как называется. Современное видение… А вы слышали когда-нибудь про такую книгу, как Уголовный Кодекс Российской Федерации? Бестселлер номер один среди населения. Там есть статья, затрагивающая вещи из вашего фрагмента. Не боитесь нарушать правила? Флаг вам в руки. Только я очень сомневаюсь, что продажи озвученного «шедевра» покроют штраф до пяти миллионов рублей. Но не сомневаюсь, что ваш последний роман станет действительно последним. Что скажите?
– Фых… – презрительно фыркнул мастер постмодернизма и с гордо поднятой головой направился к выходу из помещения. – Наступит день, и этот барьер исчезнет!
Только после того, как входная дверь в конференц-зал захлопнулась, Аркадий Николаевич с облегчением выдохнул и, вытерев пот со лба, торжественно произнёс:
– На этой счастливой ноте конференцию объявляю закрытой. Всем спасибо и до свидания.
Подобно стае голодных собак, журналисты окружили уходящего Тельцова, оттесняя друг друга локтями и порождая давку у входной двери. Со всех сторон посыпались вопросы, как мелкие камушки в пучине оползня.
– В какую сумму вы оцениваете ущерб издательства от одновременного увольнения трёх топовых авторов? – спросила шепелявая девушка с диктофоном в руках.
– Кем и в какие сроки вы намерены заменить ведущее авторское звено, которое своей популярностью последнее десятилетие кормило издательство? – поинтересовался лысый мужчина, набиравший пальцами текст на экране планшета.
– Не боитесь ли вы праведного гнева огорчённых такими новостями читателей? – выскочила из-под ног лысого мужчины маленькая женщина.
– Кто надоумил вас так бездарно и мгновенно обанкротить ведущее российское издательство? – раздался недовольный бас в толпе.
– Вы балагур или идиот? – издевательски поинтересовался наглый репортёр и щёлкнул фотоаппаратом.
Но Аркадий Николаевич не ответил на грубость. Оставив без внимания вопросы, он плавно прикоснулся к дверной ручке, повернул её и подобно парусному кораблю покинул взволнованную толпу. И по мере отдаления голоса и крики становились тише, а походка директора издательства гордой и уверенной.
Поздним вечером, в личном кабинете своей загородной резиденции, Тельцов сидел за массивным дубовым столом, по зелёном сукну которого хаотично распределились многочисленные листы офисной бумаги, канцелярские принадлежности, миниатюрные бронзовые бюсты великих русских писателей.
– Валентин Дмитриевич, – мысленно пожаловался Аркадий Николаевич автору «Руси изначальной». – Разве грезилось вам в самом страшном сне, что однажды русскоязычная историческая проза скатится в овраг на такую глубину, чтобы основной, высшей мыслью романа, сплетающей повествование в единый сюжетный узор, станет проблематика чистки княжеских конюшен от навоза да идиотическая несостоятельность младшего наследного потомства? Где сплочение племён славянских и не только славянских в один мощнейший победоносный кулак? Позор и великое горе.
Тельцов хватался за голову и каждый раз на его ладонях оставалось внушительное количество седых волос, грозящее скорым самовольным облысением.
– Фёдор Михайлович, любезный, – обратился директор издательства к бюстику Достоевского. – Разве может зарубежное преступление всколыхнуть в русской душе русского читателя самые глубинные пласты самоидентичности? Чего уж говорить о зарубежном наказании! Оно и вовсе не имеет шансов выдавить из нашего человека скупую слезу соболезнования. Позор и великое горе.
Тельцов потёр раскрасневшиеся глаза, кулаком сдерживая рвущиеся наружу те самые привередливые русские слёзы.
– Родные мои! – обратился Аркадий Николаевич сразу ко всей плеяде выдающихся литературных предков. – Отчего так сделалось, что стремление выпендриться, обозначить своё существование во что бы то ни стало через любое бессмысленное якобы новаторство воздвигнуто на высшую ступень? Не через интеллект и русскую душу, а через безумие в виде беспорядочно и безвкусно сшитых друг с другом ярких тряпичных лоскутков. Позор и великое горе.
Мобильный телефон, погребённый под грудой бумаг, завибрировал, заставив Тельцова очнуться и вздрогнуть. Издатель извлёк надрывающийся смартфон из бумажного плена. На экране светилось два слова – брат Борис.
– Аркаша, здравствуй! – послышался в трубке знакомый голос с хрипотцой. – Я всё понимаю. Теперь ты большой человек, к тебе не подступиться. Впрочем, ты ничем и не обязан родному брату, но мне нечем кормить семью. Я сбился с ног и надежда покинула меня. В этом всемирном вертепе безыдейных сюжетов совершенно нет места для моих произведений. Наверное скоро я умру. Я звоню проститься с тобой. Прощай брат!
– Стой, Борис! Почему ты никогда не говорил мне, что грезишь литературным трудом? Я бы мгновенно пристроил тебя на какую-нибудь должность.
– Зачем мне тревожить тебя, дорогой брат, если во всех издательствах страны мне отказали не по одному десятку раз? Прощай!
– Прекрати прощаться! Мы что-нибудь придумаем. Срочно приезжай ко мне, хочу лично познакомиться с твоим творчеством!
До самого утра Борис Николаевич Тельцов декламировал брату строки из романа, оконченного буквально на днях. Это был исторический эпос в трёх томах с впечатляющей детективной линией и многократными ироническими вкраплениями. Аркадий Николаевич пребывал в полном восторге. После того, как было озвучено последнее слово романа, директор издательства внезапно помрачнел.
– Дорогой брат, это лучшая современная проза, что я слышал за все предыдущие годы, но, к сожалению, моё положение сейчас столь же плачевно, как и твоё. Моё издательство банкрот. В течение недели весь бюджет уйдёт на покрытие расторгнутых договоров с троицей ведущих авторов, которыми зачитывалась вся страна. Но они бездарности, понимаешь? И я больше не мог терпеть этот бедлам.
– Аркаша, к чему тогда наши жертвы? Если народ любит подобную прозу, пусть будет так. Не увольняй этих ребят. А я… Переступлю через себя и тоже напишу какое-нибудь фэнтези, вот увидишь. И тогда всё наладится.
– Боря – ты голова! – воспрял духом Тельцов. – Но у меня созрела идея получше.
Издатель взял телефон и поочерёдно набрал номера уволенных прямо на конференции авторов. Он с каждым договорился о срочной встрече.
Через несколько месяцев в книжных магазинах страны случился ажиотаж по поводу выхода новых романов непревзойдённой троицы, вновь принятой в постоянный штат всё ещё ведущего издательства. Никто из читателей не заметил разительного отличия новых сюжетов от ранее выходивших из-под пера Глота, Кузькиной и Белина. Никто не придал значения и тому, что главным редактором всех трёх произведений значился некто Б. Н. Тельцов. Только лишь четырём мужчинам и одной женщине было известно, что автором всех романов был брат директора издательства, а Севастьян Глот, Раиса Кузькина и Викентий Белин просто получили солидную долю гонорара за свои раскрученные имена. Но, несмотря на это, все пятеро остались довольны результатом. Чего уж говорить о пребывающих в восторге от нового качества прозы читателях!