Агагельды Алланазаров
Очаг
Через несколько дней, в назначенный Джунаид ханом тот день, Гуллы эмин вместе с сопровождающими его людьми рано утром отправился в крепость. Утро было тихим, прохладным. Наездники добрались до пологого берега реки и перебрались на другую сторону. Скоро вдали показалась крепость афганского Беркута. Заросшая кустарником тропинка то шла у самого берега, то отдалялась от него.
Хотя крепость виднелась отчётливо, расстояние до неё было неблизким. Чтобы добраться до неё, пришлось подстегивать коней и ишаков, на которых восседали переговорщики. И чем сильнее они подстегивали своих четвероногих друзей, тем дальше, как им казалось, отодвигалась крепость с развевающимся на крыше чёрным флагом.
Ожидавшие прибытия союналицев у ворот крепости люди тотчас подхватили коней прибывших гостей, после чего повели их за собой к Беркуту.
В это время Беркут уже в своей гостиной вёл неторопливую беседу с прибывшим до них Джунаид ханом.
Когда в дом вошел Гуллы эмин со своими односельчанами ответив на их приветствие Джанаид хан тоже с уважением с каждым из них поздоровался за руку. Не понимая, с чем связано такое почтительное отношение хана к прибывшим, Беркут думал, что среди них может быть есть святой, которому следует поклоняться, если ты мусульманин. Подражая Джунаиду хану он тоже немного раздраженно, но вежливо поздоровался как хан с гостями.
Поудобнее разместившись в комнате, гости стали ждать начала трудного разговора. Его начал сам Джунаид хан. Он начал издалека, заговорив о том, какие трудные времена настали в мире. Всё вокруг стало непонятным, страна разваливается, люди враждуют между собой, потому что их натравливают друг на друга, и особенно тяжело, мусульманам, и они тоже, не в состоянии что-либо понять, начинают враждовать между собой, тем самым усугубляя свою и без того тяжкую судьбу. Вот и мы сегодня прибыли сюда, чтобы как-то решить наши проблемы, заявил хан. Договорив, окинул взглядом сидящих, те согласно кивали головами, по-своему истолковав его слова и одобряя сказанное. По словам Джунаид хана выходило, что здесь и сейчас, в крепости Беркута, будет решаться судьба не только союналийцев, а всего мира.
Это были слова, состоящие из сплошных загадок, непонятно, куда его мысль потом повернёт, но в любом случае, были необходимы, поскольку заставляли задуматься. Произнося свою речь, Джунаид хан время от времени машинально одной рукой как бы сжимая свою бороду, поглаживал её. В разговоре касался и религии ислама, касающейся всех сидящих, говорил об этом почтительно спокойно:
– Наш Пророк Мухаммет алейхиссалам советовал мусульманам в такие особенно тяжёлые времена объединяться и быть терпеливыми, сплочёнными друг с другом, жить поддерживая друг друга. Ведь все мусульмане же братья. Только в этом случае можно преодолеть все тяготы и благополучно выбраться из любой непростой ситуации.
Казалось, что этот вежливый разговор – всего лишь вступление к основной беседе, которая никак не могла начаться. Сейчас Беркут стал похож в озорного мальчишку, попавшегося на хулиганстве, а те, кто окружал его, были похожи на людей, схвативших его за руку и просивших больше так не поступать, в то же время опасаясь, что он может сотворить что-нибудь похуже, умоляющих не делать этого. Беркут молча и косо смотрел на собравшихся, не вникая в смысл сказанных ими слов, всем своим видом как бы говоря: «Ладно, вы пока поговорите, а я знаю, как потом поступить». А люди ждали, что он тоже что-нибудь скажет. Беркут же, словно чувствуя это, упорно молчал. И даже попытка Гуллы эмина разговорить Беркута не дала результатов, хотя тот рассказал, что в Союнали имеются две замечательные мельницы, они смалывают пшеницу в тончайшую муку, что в случае необходимости они могли бы помочь афганцам смолоть их пшеницу, и что он, Гуллы эмин, окажет им в этом содействие. Беркута и его обещания ничуть не тронули. Он только с трудом, иногда неохотно поддакивал сидящему рядом с ним Джунаид хану, когда только тот говорил.
Прибывшие на переговоры с Беркутом люди скоро поняли, что здесь им ничего не добиться, даже думали, что уважаемый Джунаид хан даже иногда не в состоянии помочь им достичь согласия в этом вопросе, все были этим удручены. Не зная, как себя вести дальше тогда недовольным ходом разговора Ялкап мылайым тихо произнёс чуть слышно под нос сожаление:
– Мы оказали ему всякие почести, приехав сюда, но, кажется, мне мы его ещё больше настроили против себя. – В его тихом спокойном голосе прозвучала тревога.
И хотя речь Джунаида хана была загадочной, до того они поговорили о проблеме вдвоём, наедине. Тогда Беркут прекрасно понял, что хотел сказать хан, хотя тот и не говорил об этом прямо. «По-хорошему убери свои руки, Беркут, оставь народ в покое, не трогай людей!» И поскольку он был ханом и пришел сюда ради своего народа, во главе с ним, в его словах звучали и просьба, и требование.
Как только Джунаид хан завершил свою речь, Гуллы эмин преподнёс Беркуту привезённый в подарок большой ковёр ручной работы и узелок с серебряными монетами.
Беркут принял подарок с некоторым нежеланием, он был удивлён, словно сейчас делает то, чего никогда прежде не делал.
По мнению Гуллы эмина этот подарок должен остудить пыл Беркута, смягчить его жестокое сердце, успокоить. Беркут должен, после этого просто обязан измениться к лучшему. Когда очередь говорить дошла до Ширека хаджи, он невольно беспокоясь прикрыл рот ладонью, кашлянул:
– Да ниспошлёт Всемогущий Аллах всем нам милость свою, вселит в души всех мусульман благодать, сделает их единоверцами. Когда Аллах хочет облагодетельствовать кого-то, Он даёт не кому-то, а сначала своим единоверцам, живущим в мире и согласии со своими соседями, своим народом.
Кымыш-дузчы сидел молча, не вмешиваясь в разговор, но всем своим видом демонстрируя что он недоволен ходом переговоров. Гуллы эмин тоже увидев холодное отношение Беркута сник и сидел молча, без настроения, время от времени поглаживая своё красивое загорелое лицо. Закинув руки за спину, водит ими, будто ищет рукава накинутого на плечи гарма дона19 – домотканого полушёлкового халата.
Как человек, пришедший во главе делегации, Гуллы эмин понимал, что сейчас он должен что-то предпринять, найти выход из сложившейся ситуации. Но, как и всегда, когда надо принимать срочное решение, в голову ничего не лезло, не было никаких подходящих мыслей. Сейчас все его надежды были связаны только с Джунаид ханом. Его мучало чувство вины, оттого, что он втянул в это непростое дело такого уважаемого человека в народе, как Джунаид хан, а тот не смог распутать этот тугой узел и оказался в непростительной для хана ситуации проигравшего битву человека. Думал Гуллы эмин и о том, что может случиться и так, что Беркут, проявляя высокомерие и ни с кем не считаясь, может спровоцировать конфликт, и тогда придётся обратиться к русским, найти к ним подход, чтобы при помощи их оружия пролить кровь жестокого Беркута и покончить с ним.
Двусторонние переговоры завершились даже быстрее, чем предполагали собравшиеся. Когда человек упорно молчит, не всегда можно понять, о чём он думает, а тем более подключить к разговору. Сбоку от Беркута сидел толстячок невысокого роста в чалме. Он неотрывно смотрел на людей, но, как и Беркут, молчал. Он был похож на человека, приготовившегося сказать своё слово после того, как выскажутся все остальные.
Кажется, эта гробовая тишина надоела и Джунаид хану. Повернув голову в сторону Беркута, приготовился поставить точку в этих почти несостоявшихся не давших результат переговорах. В тот момент, когда хан повернулся к нему, Беркут, тоже придерживая ворот накинутого на плечи дона, ехидно улыбаясь, повернулся в сторону хана. Хан заговорил спокойным тоном:
– Беркут, мы с тобой уже обсуждали этот вопрос. Его превосходительство эмир страны Недир хан в этом вопросе оказался нашим единомышленником, отнёсся по-братски. Хорошо, чтобы вы не конфликтовали с туркменскими сёлами, поддерживали с ними дружественные связи. Ты уж постарайся, ведь от тебя многое зависит.
Тон хана союналинцам казался не по ханским не был требовательным, как ханский строгим, скорее обьяснялся с ним, просительным, так обычно говорит человек, не верящий в то, что его просьба будет выполнена, тем не менее, он умоляет другого помочь ему.
Пока хан говорил, на лице Беркута проступила опять надменная и вместе с тем язвительная улыбка. Он переменился в лице, было видно, что ему не нравятся слова хана, и казалось он не собирается идти навстречу кому-то ни было. Сейчас он был похож на разъярённого быка, готового вздёрнуть на рога любого, кто попадётся на его пути. Глаза Беркута сверкали, в них пылал надменный яростный огонь.
Хан сидел, рядом, Беркут боком, поэтому он не видел выражения лица Беркута. Не знал он и о том, что на его лице радостно выплясывают чёрные и белые бесы. Сидящий рядом с Беркутом толстячок тоже сверкал глазами, готовый взглядом толкнуть в грудь каждого из прибывших к ним союналийцев. В этот момент Кымыш-дузчы, которому надоела вся эта неприятно смотреть, долго не мог терпеть, он даже не знал, как резко вскочил с места недовольно ударив подолом своего дона. Забыв о том, где находится, неожиданно повернулся к Гуллы эмину и потребовал:
– Поднимайся, Гуллы, уходим! Нашёл себе хана, который привёл нас сюда! Что это за хан, который не режет там, где надо резать, а мямлит и сидит уговаривает какого-то негодяя?!
Кымыш в тот момент, не думая о последствиях, как всегда, высказался очень резко, вложив в свои слова всю силу недовольства и неприязни. После этого всем стало ясно, что больше никакого разговора не будет. Люди стали один за другим вскакивать, подниматься с места. Все испытали в этот момент такое чувство, будто их огрели горящей камчой по голове. Возникла непонятная паника, все были растеряны. Высказанные прямо недовольные слова Кымыша-дузчы произвели на Джунаид хана эффект разорвавшейся бомбы. Он и сам не понял, как вдруг, следуя примеру Кымыша-дузчы, взорвался:
– Ах, чтоб тебя!.. – не называя ничьего имени, он вдруг резко вскочил с места, достал из лежавшей рядом кобуры свой маузер и приставил его прямо ко лбу Беркута.
Как только хан поднялся на ноги, два охранника его в хивинских донах и невысоких папахах, сидевшие чуть поодаль от хана, положив перед собой оружие, тоже моментально вскочили с места вскрикнув «Ах, да эх!». И сразу передвигали затворы ружей с видом людей, готовых, в случае если хан подаст какой-то знак, открыть пальбу и положить всех находящихся в доме людей. Слова, которые произнёс Кымыш-дузчы, хоть и исходили от него в этот момент, хотело бы произнести большинство присутствующих. Его слова попали прямо в цель, это было видно и по тому, как разъярился Джунаид хан. В словах хана была сейчас не просьба, а сторогое требование.
– Если ты заставишь меня ещё раз вернуться к этому вопросу, пеняй тогда на себя, Беркут!
Видя, что дело принимает опасный оборот не ждавший такого резкого исхода, испугавшись намертво бледный Беркут, волнуясь, склонил голову и глухим голосом повторял одну и ту же фразу, обещание словно забыв другие слова:
– Хан ага, будет так, как вы сказали! Хан ага, успокойтесь! Я всё понял! Вот увидите, я умею держать свое слово…
На лице Беркута от прежнего выражения высокомерия, пренебрежительного отношения к туркменам, сарказма не осталось и следа. Обливаясь потом, лишь только животный страх испытывал он в этот момент. Он сидел, трясясь от страха, усы его поникли, да и сам он как будто съёжился, стал меньше…
После совещания туркмены оседлали своих коней вышли из крепости. Коней направили в сторону Союнали к реке. Здесь Гуллы эмин, благодарный хану за оказанную помощь, пригласил его в гости к себе. Но хан сказал, что ему необходимо завтра же быть в Герате, что там будут важные переговоры на высшем уровне и поэтому заедет как-нибудь в другой раз в гости к нему. Прощаясь, он особенно почтительно оценил действия переговоров сказав Гуллы эмин:
– Гуллы эмин, ты оказался человеком, знающим, что делать. Если бы ты жил среди нас в нашем крае, был бы ты ханом или его приближённым.
Потом хан обернувшись, недалеко стоявшему Кымышу-дузчы сказал:
– А ты если с этой прямотой был бы в нашем крае уже остался бы без головы!
Кымыш-дузчы не обиделся на слова хана, напротив, он довольно улыбнувшись, ответил:
– Хан ага, а я не буду с тем краем, который не сможет выносить меня. Меня моё село вполне устраивает. Вы же сами видели, как я гожусь для своего народа!
Ответ Кымыша-дузчы, похоже, пришёлся по душе хану. Он тоже тихо улыбнулся и довольно погладил бороду, как бы говоря: «Однако, каких только людей нет среди наших туркмен!..»
Распрощавшись с Гуллы эмином и его окружением, хан с несколькими всадниками поехал наверх, в сторону Баламургаба. А союналийцы, довольные поддержкой хана, двигаясь по течению реки, вернулись домой. Грозная крепость Беркута осталась позади. Словно покрытая туманом, она грустно смотрела им вслед…
… Тем, кто задавал вопросы, совсем не хотелось, чтобы Кымыш-дузчы отвечал на их вопросы уклончиво, по-стариковски, долго ходил вокруг да около. Они требовали от него точного ответа на каждый вопрос. А старик, вместо того, чтобы отвечать на вопросы односложно «да» или «нет», начинал говорить неторопливо, словно рассказывая внукам сказки, приводя примеры и события, связанные с заданным вопросом. Правда, старик, многое слышавший о сидящих перед ним людях, причём, нелестного, в глубине души даже побаивался их. Но когда выяснил, что их интересует всё, что связано с Джунаид ханом, успокоился. Аман из ОГПУ и другие поначалу пытались заставить старика отвечать на вопросы кратко, но из этого ничего не вышло. Каждый раз, когда его перебивали, старик на некоторое время замолкал, а после продолжал с того же места, где его остановили. Спустя какое-то время и Аманов из ОГПУ, и другие, увлечённо слушавшие рассказы Кымыша-дузчы, в конце концов поняли, что им не удастся переделать старика, и они оставили его в покое. И потом, из рассказов старика о Джунаид хане они почерпнули немало сведений о нём.
Похожие рассказы о Джунаид хане ОГПУ Аманов слышал и от других людей, которых ему приходилось допрашивать. Старик же начинал вспоминать события, которые свели его с Джунаид ханом, и неспешно рассказывать о них.
Продержав старика несколько часов в застенках, к вечеру Аман орус выпустил его. Сказал: «Яшули ты всё точно рассказал!» – и разрешил ему вернуться домой.
Вот так по требованию ОГПУ Кымыш-дузчы вынужден был ещё раз вспомнить события, которые с течением времени практически почти стёрлись из дряхлевшей памяти.
* * *
Ягды и Нурджума, чтобы успеть на собрание в городе, куда они были вызваны, ранним утром впрягли алашу Нурджумы в телегу Ягды и вдвоём тронулись в путь. Хотя стояло лето, утро было прохладным. Со стороны зарослей дул слабый ветерок, пропитанный запахами лягушек и паутины, и ласково обдувал лица. Глядя по сторонам, они всё время зевали, всё ещё находясь во власти сна, дремали. Им попадались отдельные участки, засеянные хлопчатником, покрытые утренней дымкой, они словно выныривали из тумана. Когда они отъехали от села на приличное расстояние, Нурджума решил завести хоть какой-нибудь разговор, чтобы скоротать время в пути.
– Интересно, для чего нас сегодня вызвали? – обратился он к сидящему рядом с ним Ягды.
– Не знаю, – равнодушно произнёс Ягды.
– Если нас вызывают на ишачью свадьбу, то либо дрова кончились, либо вода…
Но Ягды снова промолчал. Широко зевнув, раскинул руки, потянулся, а вместо ответа повернулся в сторону Нурджумы и согласно кивнул головой.
Поведение Ягды спровоцировало озорство Нурджумы, локтем правой руки, в которой держал плётку, легонько толкнул Ягды в бок, а затем трубным голосом стал подначивать того.
– Да проснись ты, наконец. Всё ещё не можешь выбраться из-под одеяла своих женщин. Конечно, если всю ночь обслуживал двух жён, откуда силы возьмутся днём! Молчишь, как глухонемой!
Повернувшись к Нурджуме, Ягды весело улыбнулся, словно услышал что-то приятное для себя, отреагировал на слова председателя:
– А что, завидно тебе, товарищ башлык? Может, подберём тебе в городе кого-нибудь вроде Марии?
– Перестань болтать! – сказал Нурджума, не соглашаясь с предложением Ягды. Но по дальнейшим его словам стало ясно, что такое предложение пришлось ему по душе. Его голос стал гораздо мягче, вкрадчивее. – А что, разве в селе мало людей, живущих с двумя, с тремя жёнами?
После этого Ягды стал заигрывать с ним ещё больше.
– Хватит болтать, Ягды! Язык без костей, несешь всякую чушь. Разве мы можем сравниться с теми, кто по нескольку жён имел, ведь они люди состоятельные, уважаемые, большинство народа за ними идёт…
– А мы тогда кто? – перебил Ягды, в его голосе звучала насмешка.
– Мы? Мы – Ягды-кемсит и Нурджума.
– Если хочешь знать, друг, то мы тоже своего рода беки, уважаемые люди своего времени, люди, поддерживаемые государством.
– Да какая мы знать? – возразил Нурджума, хотя пренебрежение в его голосе прозвучало слабо.
Довольный тем, что сумел вовлечь Нурджуму в разговор о женщинах, Ягды похлопал его по плечу:
– Гони быстрее, товарищ Нурджума! Вижу, твои мысли уже скачут вокруг Марии… Ну, точно, настоящий туркмен! Заговори с туркменом о женщинах, он начинает облизываться. А вообще, говорят, эта болезнь перешла к этой нации от кори. Болезнь, оставшаяся от кори, никогда не уходит.
Потом Ягды, о чём-то вспомнив, добавил:
– Слышал, наверно? – увлекшись разговором, Ягды стал как пример рассказывать о том, как восьмидесятилетний уважаемый в народе ишан напутствовал тех, в то время кто собирался совершить набег: «Ребята, вы там присмотрите пухленькую рабыню и для дедушки тоже!»
Приехав в город, Нурджума и Ягды оставили коня и телегу на базаре и поспешили к месту проведения совещания.
На сегодняшнем собрании рассматривался вопрос о раскулачивании которое в последнее время приобрело невиданные масштабы, а также борьбе с допускаемой в этой работе медлительностью.
Борьба с владельцами земель началась гораздо раньше, сразу после победы Октябрьской революции и захвата власти большевиками. Их тогдашней целью было добиться подчинения всех земель страны, а затем по новой раздать дайханам с учётом их отношения к новой власти и её принципам. Но тут грянула Гражданская война, и в эти годы большевикам было не до решения водно-земельных вопросов. Они тогда отложили решение этой задачи до лучших времён, ведь сначала надо было заняться вопросами защиты и устройства Советского государства. Дайханам тогда показалось, что большевики оставили их в покое и больше не будут мешать им жить. Они очень надеялись на это. Но не успела закончиться Гражданская война, как большевики с новыми силами приступили к решению отложенного до поры до времени земельного вопроса.
Владельцев земли и воды преследовали, а неимущие поощрялись государством. В стране высокими темпами велось колхозное строительство. Во многих местах для дайхан-единоличников коллективные хозяйства были закрыты, власти не желали включать их в новую жизнь сёл. Но даже если их и принимали в колхоз, рассчитывать на какие-то руководящие должности они не могли.
В 1930 году на большом совещании в Москве критике была подвергнута медлительность, с которой велось строительство колхозов – «детища мудрости товарища Сталина». Среди тех, кто допускает нерасторопность, была названа и Туркменская республика. Вслед за этим Москва направила сюда своего верного эмиссара Якова Попока. К этому времени Яков Попок зарекомендовал себя грозным слугой Советского государства, занимаясь раскулачиванием в Брянске.
Заняв должность первого секретаря ЦК Компартии Туркменистана, с особой жестокостью и страстью продолжил работу, начатую в Брянске.
Поэтому такие собрания, как-то, на которое вызвали Ягды и Нурджуму, довольно часто проводились на местах. Поначалу собрания, проходившие в районе, открывал председатель райисполкома, но с приходом Якова Попока, возглавившего компартию республики, это правило изменилось. Теперь председатель райисполкома и секретарь парткома поменялись местами в иерархии руководящих лиц. Отныне все собрания в районе вступительным словом открывал Ата Хымлыев, заметно раздавшийся в кости и пополневший после прибытия в Тахтабазар. Он говорил о том, что всё хорошее, что происходит в стране, достигается под мудрым руководством партии. В его речи отчётливо проступал подтекст, мол, вы не думайте, партия своим зорким глазом видит все недостатки, которые имеют место быть. Завершая вступительную речь, он таким способом возвеличивал свою должность. В этот раз после Ата Хымлыева слово взял начальник ОГПУ Сызран. Он доложил о состоянии дел с раскулачиванием на местах, как ведётся борьба с кулаками. Он говорил, поглаживая зачёсанные на затылок свои красивые светлые волосы. После него стали по очереди выступать прибывшие с мест руководители. Многие из них говорили то, что от них ожидали, но всё же стараясь хоть как-то защитить своих людей. Хотя были и такие, как председатель сельсовета Байрач Атагелди виррей, который, задрав нос как взбесившийся осёл, и сверкая глазами, назвал имена своих односельчан, в основом братьев и сыновей большой семьи Союн бая, которых следует раскулачить, при этом добавив: «Их следует уничтожить как класс!».
От имени села Союнали выступил Ягды Нарлы. Во время своего выступления он краем глаза смотрел на начальника ОГПУ, чтобы знать, как тот отреагирует на его слова, потом переводил взгляд на Ата Хымлыева, сидевшего с суровым видом, постукивая карандашом по листку бумаги. Нурджума не сразу понял, откуда в руках Ягды взялся листок бумаги, которым он размахивал во время своего выступления. Обычно председатель сельсовета, если ему предстояло выступать на таком совещании, предварительно обговаривал с ним тему своей речи, советовался с ним. Правда, ему не пришлось долго думать над тем, откуда в руках Ягды взялся лист бумаги. Он вспомнил, что в то время, когда они стояли у входа с другими приглашёнными, курили и закидывали под язык насвай, к ним подошёл какой-то человек и позвал Ягды вместе с председателем другого сельсовета в кабинет заместителя начальника ОГПУ Аманова.
Нурджума предположил, что этот лист был передан Ягды именно в этом кабинете. Когда же Ягды начал читать с листа имена людей, которых необходимо раскулачить, Нурджума почувствовал, как по его телу пробежал холодок. В списке были имена жителей села Союнали.
1. Гуллы эмин, бай
2. Абдырахман бай – сын Гуллы эмина
3. Джума бай – сын Гуллы эмина
4. Кямиран бай – сын Гуллы эмина
5. Оразгелди бай – сын Кымыша бая
6. Оразгылыч бай – сын Кымыша бая
Нурджума снова задумался над тем, как возник этот листок, что был в руках Ягды и в котором были записаны имена людей, которых предполагалось подвергнуть раскулачиванию. «Если в список надо включить людей из села, почему не включили в него других состоятельных людей, а именно только эти две семьи? Если считать, что их туда включил Ягды, так ведь он к этим людям неплохо относится, нет у него к ним ненависти. А вообще-то, человека не всегда можно распознать, кто его знает, а вдруг у него на этих людей имеется зуб? К тому же высокую должность, власть, не всякий может вынести, у иного человека может, и голова кругом идти…» Любопытство Нурджумы с каждой минутой становилось сильнее. Ему не терпелось узнать, кому захотелось толкнуть эти семьи в пасть огнедышащего дракона. Хоть он и прочитал список, этих людей отбирал не Ягды. Выступая как председатель сельсовета, он прочитал заготовленный заранее и выданный ему список людей. По мнению Нурджумы, если бы список составлял Ягды, там были бы совсем другие имена. В селе было немало людей, с которыми хотел бы расправиться Ягды. Но эти семьи никак не относились к недругам Ягды. Это Нурджума знал хорошо.
Кто бы то ни был, это человек, ненавидящий эти две семьи, человек, поддерживающий близкие отношения с Амановым и ждущий подходящего момента, чтобы отомстить ненавистным людям. И поскольку он хорошо знал жителей села и все происходящие в нём события, сразу же вычислил того, кто мог это сделать – внести в список имена людей, которым он жаждет отомстить. И этим человеком может быть только Хардат кепретил. Он давно точил зуб на Гуллы эмина и сыновей Кымыша-дузча.
Это случилось в те годы, когда старший брат Хардата вместе со своей молодой женой нанялся подёнщиком к Гуллы эмину, работал на его мельнице, а для этого поставил небольшую хижину рядом с ним. И надо же было такому случиться, чтобы глаз молодого Гуллы эмина упал на молодую сочную женщину?! Мало того, женщина была недовольна своим мужем, поэтому и повелась на ухаживания богатого соседа. И однажды случилось то, что случилось – женщина вместе с Гуллы эмином были обнаружены в помещении мельницы, они оба были с головы до ног вымазаны мукой. А в народе уже давно гуляли слухи об этих двоих, об их тайной связи. После этого у бесплодной женщины родился сын, и она назвала его Пирли, чтобы он вырос таким же сильным и энергичным, как Гуллы эмин. И чем старше становился мальчик, тем больше походил на сыновей Гуллы эмина, выставляя напоказ материнский грех.
Что касается семьи Кымышей, Нурджума вспомнил, что Хардат был зол, особенно на старшего сына Оразгелди, который исправно исполнял роль старейшины рода бяшбелаларов. Когда дочь двоюродного брата Оразгелди убежала за ещё одного брата Хардата, опозоренный Оразгелди велел парням бяшбелаларов: «Если уж случилось быть опозоренными, то и вы не оставайтесь в стороне» … и заставил их остричь волосы его жены и дочери…
И этой случай на ходу вспомнил Нурджума. Он понял, что на днях Хардат посетил своего друга Аманова и вместе с ним решил этот вопрос. Эта догадка полностью удовлетворила его. Точно, так и есть, а по-другому и быть не может.
Течение собрания было мирным до тех пор, пока слово не взяла председатель колхоза «Сарычёп» женщина по имени Амангуль, известная в народе своим необычным прозвищем «наззат». Она сидела рядом с заместителем председателя райисполкома светлолицей татаркой по имени Роза.
Казалось бы, здесь собрались единомышленники, другого мнения быть не может и не должно. Но Хымлыев и Сызран говорили о судьбах людей равнодушно, словно о посевах хлопчатника или животноводстве, разве можно это снести? Встав с места, она заговорила, повернувшись боком к предыдущему выступавшему, председателю сельсовета Атагелди, который сидел с видом победителя:
– Атагелди агасы, как же вы составляли списки этих кулаков?
– А что такого мы сделали? – недовольно произнёс Атагелди, которому не понравился тон выступающей.
– Да вы включили в него имена всех тех, кто вам не нравится… Вот, например, там есть имя Агаджана мурта, разве они большие баи? Вы когда-то воевали с ними из-за воды, и вот теперь решили поквитаться за это… – вырвавшиеся из уст женщины слова совсем не понравились главе сельсовета Атагелди, он зло посмотрел по сторонам и проворчал:
– Ай, Амангуль просто болтает, она ведь «наззат» …
И хотя он попытался высмеять слова женщины, иронизировать, но, зная, что она говорит правду, свои слова произнёс неуверенно.
А это вызвало на лицах собравшихся едва заметные улыбки.
Этой дородной женщине по имени Амангуль и прежде доводилось на собраниях неожиданно вмешаться в разговор. Приспустив яшмак, она говорила, ни на кого не глядя, говорила прямо всё, что думала, напоминая собравшимся, откуда взялось это прозвище «наззат».
…Прежде жители села Сарычёп, в котором обитала и Амангуль, населяли местечко под названием Моркала – Калаймор. Поскольку эта местность была гладкая без каких-либо изъянов, то правительство превратило её в аэродром, там же были поставлены ангары для воздушной техники. В тот период вместе с сарычёплинцами там проживали представители и других народов, они были связаны с самолётами.
Когда началось колхозное строительство, сарчёплинцы выбирали себе председателя сельсовета из числа местных, но он не оправдал доверия государства. В конце концов, на эту должность была назначена дочь муллы Амангуль как человек немного грамотный, а главное – решительный. После того, как Амангуль получила эту должность, получилось по поговорке «Дай человеку власть, и ты узнаешь, каков он». Поскольку правительство поддерживало её, она, повесив через плечо кобуру с пистолетом и произнося по-русски слова, которые выучила, слыша от соседских русских детей, и возомнила себя повелителем Вселенной. В 1930 годы правительство принимает решение о переселении проживающих в Моркале полукочевых семей, из-за отсутствия воды и пахотных земель, не имеющих возможности заниматься земледелием, в Сарыязы – место, богатое жирными почвами и водой, чтобы сарычёплинцы могли заниматься сельским хозяйством. И однажды, не обращая внимания на возражения людей и их нежелание покидать насиженные места, жителей села вместе со всем скарбом погрузили в два-три вагона. Сарычёплинцам совсем не хотелось покидать родные просторы, а тем более, пускать корни на новом месте, объединяться с каким-то другим селом. Пусть даже они согласятся на переселение, но только на необжитых землях, где много воды, они готовы были строить свою новую жизнь. Люди в дороге и по пути и убедили в этом и ехавшую вместе в поезде председатель сельсовета Амангуль. Она согласилась с желанием односельчан и моментально задействовала. Войдя в кабину машиниста, она потребовала остановить поезд, который уже вот-вот подъезжал к Сарыязы. Но у машиниста поезда было другое задание, поэтому он не стал выполнять приказ женщины. Услышав отказ, та вдруг разъярилась, приблизилась к машинисту и приставила к его виску дуло своего пистолета. И «Наззат!»20 – приказала она по-русски.
При виде пистолета машинист от страха едва не упал в обморок. Машинист был вынужден дать поезду задний ход. Вот так сарычёплинцы, не доехав до Сарыязы, обосновались на пустыре между селом Байрач и рекой…
Произнося речь, Амангуль с присущей ей женской интуицией краем глаза поглядывая на собравшихся, чувствовала, что не всем её слова нравятся, что многие сидят побледневшие, с опущенными головами, с недовольным выражением лица. Больше всего её смущало то, что и Ата Хымлыев, который всегда хвалил её, называя настоящей коммунисткой, сейчас явно лицо было недовольно. Попыхивая сигаретой, он сидел, уставившись в одну точку, и по выражению его можно было прочитать как будто: «Эх, как же я ошибся в этой женщине!» В этот момент Амангуль испытала непонятное, неприятное чувство загнанного в угол человека. Хотя она говорила не о ком-то, а конкретно об Атагелди, получилось, как в поговорке «слепой терпеть не может зрячих». Теперь надо было как-то выбираться из сложившейся ситуации. Вообще-то Амангуль и самой не нравился свой бескомпромиссный характер. Сколько раз ей приходилось краснеть из-за своей несдержанности! Большинство людей произносят на собраниях именно те слова, которые от них ждут, и, если надо кого-то хвалить, возносят до небес, а уж если кого надо раскритиковать, будут с удовольствием это делать. Да и кто имеет право плыть против течения? Тем более, когда ты находишься в лодке новой власти, разве не будет это восприниматься как твоё выступление против неё? Тебя ведь могут высадить из лодки прямо посередине пути, и что тогда? Но Амангуль-наззат была из тех людей, кто позволял себе такие выходки, о которых потом сильно жалел.
