Агагельды Алланазаров
Очаг
Посмотрев на братишку, Алланазар заметил:
– Совсем, как ягнёночек, шлёпает губками и сосёт молочко!
Слова Алланазара вызвали улыбку Огулджума.
– Так он и есть наш ягнёночек! – и погладила отросшие волосики младшего сына.
Чувствовалось, что им ещё долго добираться до места, так что дорожные мучения их ещё не скоро кончатся. От однообразной природы уставали глаза, вместо этого высокое небо вселяло больше надежд. По ночам звёзды удивлённо смотрели на толпу незнакомых людей, невесть откуда появившихся здесь. Да и яркая луна взирала вниз с изумлением, разглядывая невиданных здесь прежде людей.
Может, здесь ещё вчера тяжёлое войско хана Кучума разбило врага, может, эти разбросанные вокруг небольшие холмики – заброшенные могилы тех сибирских воинов? Оттого и тоскливо тут… Шадманов, Решетников и другие присланные из города надзиратели превращались во властных командиров победившего войска, а ссыльные – в захваченных ими пленников.
Где-то в мире когда-то вспыхнувшая война, видно, всё ещё не закончилась. Она, похоже, никогда не кончается, только меняет оружие, снаряжение и контингент чтобы повторяться снова и снова.
Впереди ссыльных на впряжённой в одну лошадь двухместной пролётке ехал Шадманов. И хотя пролётка не была перегружена, лошадь вспотела.
Вдруг лошадь, посмотрев вперёд, подняла голову, всхрапнула, словно увидела что-то подозрительное, и замедлила шаг. Увидев перед собой радующее глаз раскинувшееся зелёное море пшеницы, Шадманов остановил коня. Озабоченный какими-то своими мыслями, с высокомерным выражением лица посмотрел по сторонам. Поравнявшись с Шадмановым, ссыльные тоже увидели это бескрайнее море пшеницы. Так устроен человек, когда в пути ему попадается что-то хорошее, он верит, что впереди его тоже ждёт хорошее. Вот и ссыльные тоже увидели пшеничное море, поверили, что это к добру. Они же все дайхане, поэтому испытали чувство, словно побывали на родной земле, и эта пшеница колосится на их родине. Лица людей просветлели, мир стал намного лучше.
Сняв со спины ношу, Оразгелди уселся на тюк и вытер с лица пот. Раскинувшееся перед глазами пшеничное поле напомнило ему пшеничные поля Пенди, отчего на душе стало как-то легко. Вспомнил, как его отец, Кымыш-дузчы, почти перед каждой жатвой, с любовью поглаживая колосья, говорил: «Пшеница изначально была райской культурой. Если бы праотец наш Адам, послушавшись сатану, не послушался бы прамать нашу маму Еву, не попробовал бы в тот раз пшеницу, про которую Бог ему говорил: «Не ешь!», может, и не вышел бы из рая никогда. Когда Бог прогонял Адама и Еву из рая, сунул им в руки горсть пшеничного зерна со словами: «Возьмите, пусть это будет вашим спутником на всю жизнь».
Ширококостный светлолицый человек по имени Рехмет эрсары, который подружился с Оразгелди сблизились в пути в последние два-три дня, поравнявшись с Шадмановым, который, остановив коня, стоял в своей пролётке, обратился к нему:
– Уважаемый комендант, вы не знаете, в этом озере вода питьевая?
Рехмет эрсары, увидев из далека зелёное пшеничное поле подумал, что это озеро. Поле и в самом деле было бескрайним и издалека вполне могло сойти за большой водоём.
От неожиданности Шадманов вздрогнул, будто кто-то незаметно подошел сзади и ударил его по голове.
– Говоришь, питьевая вода? Можете быть спокойны, если вам здесь чего-то и не будет хватать, то воды будет вдоволь. В этих краях и на земле, и на небе очень много жидкости!
Рехмет эрсары не на пустом месте завёл разговор о воде, мало того, что они настрадались от жажды в поезде, так и здесь уже стал ощущаться дефицит воды. Поэтому было решено сойти с прямой дороги и идти окольными путями, мимо населённых пунктов, хотя это и было дольше. Ответив Рехмету эрсары, Шадманов тут же отвернулся от него и, обращаясь ко всем сразу, словно по бумажке, неторопливо, уверенно, указывая рукой на пшеничное поле вдали, сказал:
– Люди, можете считать, что вы почти добрались до места. Вон то пшеничное поле относится к месту, где вы будете жить. Ещё один раз сделаем остановку, передохнём, и тогда уже будем на месте!
Сообщение о том, что нескончаемая дорога наконец-то может закончиться, немного сняло напряжение с утомлённых ссыльных. Люди оживились, чувствуя, что их мучениям скоро будет конец.
Когда перед людьми в дороге появились эти, напоминающие волнистые озера пшеничные поля, им еще недавно скосившим зерно на своем поле, казалось, что оставленные дома добро как будто встречает их снова в этих местах.
Увидев приближающуюся толпу, люди, занятые на полевом стане – кто починкой трактора, кто ещё чем-то, стали выходить им навстречу. Шадманов уже слез со своей повозки и бодрым шагом шёл вперёди, по-хозяйски посматривая по сторонам. Он решил, что сегодня ссыльные передохнут на полевом стане, а завтра с утра он поведёт их в посёлок. Кобура его маузера, словно привязанный к телеге узелок, всю дорогу болталась из стороны в сторону, придавая ему воинственный вид.
– А эти кто, таджики что ли? – вытирая руки промасленной тряпкой, вглядываясь в толпу, словно отыскивая знакомых, спросил у Шадманова худощавый человек в кепке.
– Нет, это туркмены, – сухо ответил Шадманов.
– Всё равно все они из Туркестана…
Здесь уже ждали таджикских ссыльных, собранных из Бухары и Душанбе. В этом посёлке ходили слухи о том, что сверху Ивана Захаровича и Шадманова обязали поселить этих ссыльных в 31-м бараке.
Стоявший тут же старик, о чём-то глубоко задумавшись, внимательно разглядывая вновь прибывших ссыльных, тихонько покачал головой и тяжело вздохнул.
– Добро пожаловать, коли прибыли. Все мытарства будете испытывать вместе с нами. Чего-чего, а этого добра здесь превеликое множество! – под нос себе проворчал старик и вернулся назад.
Отправившись из Акмолы и проведя в пути два дня, ссыльные только на третий день добрались до места – до 31-го барака.
* * *
В тот же день после обеда Кымыш-дузчы узнал о том, что его племянника Ахмета вместе с семьёй задержали и увезли ОГПУ-шники в Гаравулдепе. Он был на бахче. Услышав об этом, он горевал и разозлился на племянника: «Говорил же я этому ослу, чтобы прекращал свои игры, что с ними лучше не шутить, окажешься побеждённым!.. Если тебя поймали, так тебе и надо! Вот только дети за что должны страдать, они-то в чём виноваты? Из-за этой свиньи безвинным людям приходится страдать. А Ахмет… разве он когда-нибудь успокоится?..» Как бы ни сердился Кымыш-дузчы на племянника, оставаться равнодушным к судьбе его детей он не мог, беспокоился о них.
Потом мысли его от детей Ахмета переметнулись к Гаравулдепе, куда их всех увезли. «Ай, наверняка этого Кабана избили. Хорошо, если не искалечили, они ведь могут это сделать, если ты не будешь говорить того, что они хотят услышать, они бьют человека по причинным местам, некоторых делают инвалидами…» – озабоченно думал старик. Обмотав верёвкой накошенную траву, они вместе с внучкой с трудом подняли этот стог на ишака, а сверху ещё закинули хурджун с дынями, после чего старик собрался ехать в село. Надел на себя дон, сложенный в сторонке, пока он косил траву, подпоясался кушаком из хлопковой пряжи и потуже затянул его, взял лежащую в тени папаху, отряхнул её от земли и надел на голову.
И вот ишак-конь вошёл в село. Старик от внутренней жары в дороге сильно хотел пить. Когда увидел вдали свой дом, подумал: «А хорошо было бы, если жена заварила чай!» Подстегнув ишака, заспешил домой.
За чаем Джемал мама рассказала мужу о поимке Ахмета, о том, что его увели со связанными за спиной руками, а затем увели и его плачущих жену и детей.
После этого Джемал мама, рассказала, как она рассчитывая на помощь, ходила к Ягды, но не нашла его. Ханума, всегда знавшая о его местонахождении, сообщила, что он рано утром повёл людей к екизябу очистить, собирать хворост.
При упоминании имени Ахмета на лбу Ханумы неожиданно выступили мелкие капельки пота.
– Вы, бабушка, идите. Как только Ягды появится, я постараюсь направлю его за детьми. Ведь он тоже глава села. А вот сможет ли он помочь Ахмету, не знаю, – не глядя в глаза старухи, она постаралась скрыть охватившее её волнение.
Старику не понравилось, что его жена, зная, кто такой Ягды, всё равно отправилась к нему за помощью.
– Нашла к кому обращаться за помощью! Неужели ты думаешь, что он всё тот же Ягды, который батрачил в своём доме, а ты его подкармливала: «Идём, сынок, выпей горяченького молочка!» ?.. Все это добро давно забыл он. Теперь он кум и хан Союнали, не простой человек, ему всё сходит с рук, и если бы он хотел помочь, почему не помог, когда разрушали твою семью?
Чем больше старик говорил, тем больше распалялся. Недопитый чай выплеснул на улицу.
– Эх, женщина ты, не надо было тебе идти к Ягды. Небо и то ближе, чем они, знай это, жена, нет больше прежнего Ягды, который называл нас «эне», «акга», вон как он задрал свой нос… Сейчас власть в его руках, и он властелин нашего села! Не нужно нам от них ждать никакой помощь!
Кымыш-дузчы, не теряя времени, взял приготовленные женой продукты для семьи Ахмета, положил в хурджун несколько дынь и поспешил к пограничникам, в ближнее Хандепе. Пройдя мимо разрозненных домов Хангулы, поравнялся с кладбищем, расположенным у дороги между селом и погранзаставой. Вспомнив, что там лежат его близкие, прочитал молитву за упокой их душ. Подумал о том, что и он в скором времени соединится с ними, представил, как он сидит, свесив ноги в свежевырытой могиле.
Впереди показалась пограничная застава Гаравулдепе. На какое-то мгновение старик подумал о том, что с ним может случиться там, но тут же переключился на безвинных детей Ахмета, которые сейчас сидят в темнице и плачут, а когда увидят его, кинутся на шею: «Дедушка, дедушка, забери нас отсюда!» Именно эти мысли не давали ему чувствовать усталость и подгоняли вперёд.
Старик обратил внимание на разросшиеся по обочинам дороги пышные кусты верблюжьей колючки – яндака. Те, что росли у самой дороги, были покрыты пылью, как будто на них накинули тонкую серую косынку. Зато поле около Беденяпа было чудесным, радовало глаз весенним зелёным цветом.
– Эх, стать бы сейчас верблюдом, чтобы с хрустом поедать эту колючку! – вдруг подумал старик. Это поле напомнило ему, как они в детстве пасли верблюдов, и мысли увели его в прошлое.
В те далёкие дни Кымыш вместе со своими старшими братьями Арнагылычем и Озбекгылычем пас верблюдов. Иногда к ним, опираясь на посох, приходил их старый дед Мухамметгылыч сердар, на нём был чекмень. И первым делом интересовался своим старым конём: «Как он, пасётся?» Подходил к коню, задумавшись о чем-то, гладил его по лбу. Однажды, увидев взмыленного коня, отругал он их внуков:
– Сколько раз я говорил вам, чтобы вы не трогали этого коня?!
Но Арнагылыч и Озбекгылыч, несмотря на запрет, каждый день садились на коня, на нём они ездили за верблюдами. Иногда они стегали старого коня плетью, чтобы он скакал быстрее, а тот был не в состоянии делать то, что требовали от него мальчишки. Этот конь был известен как последний боевой конь Мухамметгылыча сердара.
Поскольку это поле напомнило Кымышу детство, ему вдруг почудилось, что сейчас вот-вот здесь появится его дед Мухамметгылыч сердар…
Ведь он же в легендах, когда нужен народу, всегда приходил на помощь.
Стоявшие у ворот заставы пограничники прекрасно знали, что Кымыш-дузчы живёт в соседнем селе, однако слушать его не хотели. Один из них был курносым русским парнем высокого роста. Второй, напротив, невысокого роста, с чуть раскосыми глазами, с акцентом говорящий по-тюркски татарин. Узнав, что старик пришёл навестить кого-то из арестованных, ответив небрежно, попытался отделаться от него: «Старик, ты лучше уходи, в любом случае, тебе никого не покажут, командира сейчас здесь нет, а остальные не могут дать тебе свидание». Слушая тюркскую речь татарина, старик, посмотрев ему в глаза, понял, что тот говорит неправду. Ничего не говоря солдатам, он слез со своего ишака-коня и отошёл к зарослям тальника рядом с протекающим возле заставы арыком. Привязав ишака, расстелил на земле свою маленькую кошму и устроился на ней. Вначале пограничники переглядывались, не понимая, что старик задумал. «Может, наступило время намаза, и он сейчас будет отбивать поклоны?» – думали они. Но Кымыш-дузчы не читал намаз, не садился на своего ишака и не уезжал, продолжал сидеть на месте.
Его поведение со временем стало действовать на нервы стоящим на посту пограничникам. Немного говорящий по-туркменски татарин быстрым шагом подошёл к старику и сделал ещё одну попытку избавиться от него. Нахмурившись и сделав недовольное лицо, он неприязненно произнёс:
– Старый, а теперь ты чего ждешь?
– Здесь я буду ждать вашего командира!
– Тебе же было сказано, что его здесь нет!
– Нет, так придёт когда-нибудь. Я никуда не спешу, подожду его здесь.
Лицо татарина стало злым:
– Тебе же сказали, что большой начальник приедет завтра!
– Завтра, так завтра, я подожду.
Поняв, что со стариком ему не договориться, татарин постоял некоторое время, испепеляя его своим злобным взглядом, и удручённо ворча, пошёл обратно. Поговорив немного с напарником, он оставил его стоять на посту, а сам отправился во внутрь, туда, где сидит командование. Через некоторое время оттуда с оружием в руках выскочило несколько воинов, они были похожи на рой испуганных пчёл, над которыми нависла опасность. Кымыш-дузчы увидел, как следом за ними из помещения вышел тот самый командир, задававший вопросы в тот день, когда расспрашивал его о Джунаид хане. Похоже, они собрались все вместе изгнать несговорчивого старика. Старик озабоченно посмотрел в лицо приближающегося командира, невольно подумав: «От этих что угодно можно ожидать!» Однако не увидел ожидаемого осуждения, никаких признаков гнева. Командир и внешне был похож на человека умного и образованного, интеллигентного.
Когда они приближались, опираясь руками о землю, Кымыш-дузчы поднялся с места. Командир остановился перед стариком, и татарин, понимая, что командиру потребуется переводчик, шустро подбежал к ним.
Старик рассказал, что в его отсутствие задержали его племянника и вместе со всей семьёй привезли сюда, а он не смог усидеть дома и прибыл сюда, чтобы справиться об их судьбе. Добавил: что, теперь советская власть видит врагов и в женщинах, и детях, если стала захватывать и их, его это очень удивляет, что село пустеет на глазах. Разве это пристало такому уважаемому государству? С свойственной ему прямотой Кымыш-дузчы высказал всё, что у него было на уме, абсолютно не задумываясь о том, чем всё это может кончиться.
Командир молча выслушал старика, не перебивая, не задавая вопросов. Поняв, что речь идёт об Ахмете и его семье, слегка кивнул головой, словно о чём-то вспомнив:
– Знаешь что, старик, если ты пришёл за женщиной и детьми, я с тобой соглашусь. Мы как раз получили сообщение из города, что ОГПУ разрешает нам вернуть их. К ним обратились с просьбой из вашего сельсовета руководители. Мы собирались отпустить их завтра, но если хочешь, можешь забирать их прямо сейчас.
Для старика, шедшего сюда с мыслью, что его ожидает трудный разговор, это сообщение стало неожиданным и приятным. И хотя он собственными ушами слышал о милостивом разрешении ОГПУ, не очень-то этому поверил. Разве это ведомство способно на такие поступки, ему бы только хватать, стрелять, сажать. Но тут Кымыш-дузчы вспомнил рассказ жены о том, как она ходила к Ягды просить у него помощи.
«Неужели этот подлец стал человеком, позаботился об этих несчастных детях? – спросил себя старик и поверил, что так оно и было. – Что ни говори, всё же он свой. Раз на раз не приходится, конечно, но всё же хотя бы иногда и от него польза бывает», – старик в душе был благодарен Ягды. Насчёт детей Ахмета заботилась Ханума через свои каналы, об этом не знал никто. Старик благодарил командира искренне: «Спасибо тебе, сынок! Храни тебя и твоих детей Бог!» А потом попросил:
– Раз уж я здесь, может, позволишь мне и с племянником повидаться?
Неразговорчивый командир, сняв с головы фуражку, носовым платком вытер со лба пот, и хотел было уходить, будто не услышав последней просьбы старика. Солдаты расступились, пропуская его вперёд. На ходу отдавая короткие приказы, командир, не оборачиваясь, ушёл вглубь заставы.
Через некоторое время два пограничника вывели Ахмета из заключения и подвели к старику. Старик издалека узнал вытянутую обритую голову своего племянника. Его могучее тело как бы нависало на идущего перед ним солдата. Увидев родственника, Ахмет обрадовался, лицо его просветлело. Почтительно поздоровался с ним.
– Когда прозвучало «Ахмет Одеклыч, на выход!», – я подумал, что меня снова поведут на допрос, а тут вы, о, Боже!..
Старик с жалостливым выражением лица внимательно смотрел на племянника, лицо его осунулось, да и сам он будто немного ужался. На его торчащей голове были следы запекшейся крови, видно, его пытали. Старик разозлился: «Спрашивается, что он такого сделал, чтобы его так пытать?! Он что, к твоей сестре в постель залез?» – про себя выругал он палачей. Пытки, которым подвергся племянник, напугали и самого Кымыша-дузчы.
Из всех племянников Кымыша Ахмет был самым смелым и решительным. Кымыш-дузчы знал, что его безбашенного племянника побаиваются не только сельские руководители, но и вооружённые пограничники, и работники ОГПУ. Как ни старались они, до сих пор им не удавалось перейти дорогу Ахмету, схватить его. Понятно, что счёт всему этому ведёт ОГПУ. Сейчас не то время, чтобы гарцевать на коне и размахивать саблей. Но есть такие, как Ахмет, его, правда, беспокойная судьба усадила на коня, но он верил, что провидение хранит его, и он никогда не попадётся. Но если всё же случалось такое, он никогда не жалел об этом. Потому что понимал: с волками жить, по-волчьи выть.
Тем не менее, в разговоре с племянником Кымыш-дузчы упрекнул его:
– Подлец, ты опять во что-то ввязался?!
Вместе ответа Ахмет грустно улыбнулся, словно жалея о прошлом, и только спустя какое-то время произнёс:
– Они как-то узнали, что я вместе с женой бая из Байрача перебросил в Афган целый хурджун денег. Пытаются это на меня навесить. Ай, Кымыш акга, посмотрим, куда выведет кривая!
– Ну, да, что ещё тебе остаётся, как положиться на судьбу, – согласился с племянником Кымыш-дузчы.
Сидя в окружении охранников, дед с племянником поговорили немного, вспомнили про ссыльных. Ахмет старался убедить дядю, что положение, в котором он оказался, не такое уж и невыносимое. Старик передал племяннику узелок с продуктами, попрощался с ним и отдал одну дыню, две другие дыни отдал солдатам.
После того, как увели Ахмета, вывели на улицу его жену и детей и подвели к старику.
Посадив на ишака-коня детей Ахмета, старик вернулся в село, когда уже хорошо стемнело. На душе у него полегчало после того, как ему удалось вызволить из застенков жену и детей Ахмета и вернуть их домой.
* * *
Джемал мама шла по грунтовой дороге. Она отправилась в Дуеджи. На ней было выгоревшее на спине старенькое платье. Платье, которое когда-то сидело на ней, как влитое, теперь стало мешковатым, просторным, возможно, оттого, что женщина состарилась и немного усохла. Казалось, что на ней одежда с чужого плеча.
Солнце уже было в зените, многие в это время были заняты работой, поэтому улица была безлюдной. По пути она собиралась зайти в кооператив, поэтому специально пошла этой дорогой. Под мышками она несла какой-то узелок, в него что-то было завёрнуто. И снова мысли Джемал мама, как это бывает обычно, когда она остаётся в одиночестве, переключились на ссыльных. Всю дорогу она что-то бормотала, будто кому-то что-то рассказывая.
– Место, куда их отправили, видать, не близкое. Неужели эта проклятая холодная Сибирь так далеко находится? До сих пор нет никаких вестей. Как бы невестки не допустили детских простуд…Мой худенький внучек Рахмангулы, Рахманназар джан, родной… Алла джан, Акгы джан, где вы сейчас, родные мои?! Не голодны ли вы, не мёрзнете ли?..
И снова, как и при каждом воспоминании о ссыльных, на глаза Джемал мама навернулись горькие слёзы. У неё вдруг закружилась голова, и она с трудом удержалась на ногах, чтобы не упасть, запутавшись в подоле платья. Каждый раз, думая о ссыльных, Джемал мама горевала испытывала удушье, ей не хватало воздуха.
Погрузившись в свои мысли, Джемал мама забыла, что собиралась зайти в кооператив, и чуть было не прошла мимо.
Она скоро увидела, что у входа кооператор Хардат стоит и о чём-то оживлённо беседовал с несколькими людьми. Увидев он идущую в его сторону Джемал мама, он поспешил закончить разговор и быстро ушёл внутрь, делая вид, что не заметил старуху. Джемал мама увидела это. Его поведение напомнило старой женщине разговоры о том, что этот человек приложил руку к ссылке Кымышей и Гуллы эмина и не может смотреть в глаза родственникам.
Бегство Хардата еще раз подтверждало все эти слухи, к бедам этих двух семей он имел непосредственное отношение.
Увидев всё это и по-своему сделав вывод Джемал мама отложила этот дело на потом. Ей не хотелось видеть морду Хардата. Не заходя в кооператив.
* * *
Было темно. Укрытый чёрной шалью ночи, мир казался каким-то таинственным и непонятным. Но когда задул утренний ветерок, воздух стал прохладным, свежим, напоенным сладкими запахами созревших дынь. Кымыш-дузчы, хотя и лёг очень поздно, проснулся, как обычно, очень рано. Ночь была душной. Старик долго не мог заснуть из-за обилия комаров и всякой мошкары. В такие душные ночи комарам самое раздолье, они становятся беспощадными. Только дым может отогнать комаров, поэтому старик стал среди ночи собирать валяющиеся на земле сухие ветки. При этом подумал, что больше всего дыма даёт полусухой ослиный кизяк, и отругал себя за то, что не позаботился об этом с вечера. Где ж его искать сейчас, в темноте? Правда, там, где он привязал своего ишака, этого «добра» должно быть предостаточно. Вот только как отличить камни от кизяка ночью, если глаза не важно видят даже днём?!
До утреннего намаза времени было достаточно. Задул ветер, и комаров с мошкарой как не бывало. С ними справляется только ветер, вот и сейчас утренний ветерок угнал насекомых куда-то в другие места.
Воздух звенит от тишины, не слышно даже шороха в окружающих зарослях. Хотя оттуда должно доноситься громкое похрюкивание сонного кабана. Но сейчас царит удивительная тишина.
После полуночи звёзды на небе Пенди становятся особенно красивыми. Ночи в Союнали всегда удивляли приезжих людей. Они говорили: «Такое впечатление, что ваше село намного ближе к небу, чем другие места, вон какие крупные здесь звёзды, и так низко висят, что, кажется, до них можно дотянуться, если взобраться на вершину одного из окружающих холмов и снимать с неба, как коробочки хлопка».
Небесные светила привлекли внимание Кымыша. Он ещё не полностью очнулся ото сна. Сейчас и луна, и звёзды были похожи на нарядно одетых молодых женщин, собравшихся идти на свадебное торжество. Вид у них был красивый и гордый. Кымыш заметил угасающую серебристую полоску Млечного пути.
Снова рассыпанные на небе крупные красивые звёзды вдруг напомнили ему постаревшую Джемал маму, она сидела, накинув на голову белый платок, и прижимала к груди любимых внуков. Вид у неё был счастливый.
В последнее время старик как-то сблизился с небом. В одиночестве, да ещё долгими ночами звёзды были ему неплохими собеседникам. Отныне старик постоянно делился своими бедами со звёздами и луной. Они понимали старика, сочувствовали и жалели его. Иногда он так увлекался беседой со светилами, что казалось, они тоже понимают человеческий язык.
Кымыш-дузчы переехал на бахчу, еще тогда, когда цветки превратились сначала в завязь, а потом в небольшие, похожие на огурцы, дыньки, которые уже катались по земле.
И даже на следующий день после отправки сыновей в ссылку он нашёл в себе силы, чтобы вернуться сюда. С тех пор ему не очень-то хотелось возвращаться в село. А если он туда и наведывался, то очень редко. Здесь ему было лучше, никто не мешал думать о сыновьях и любимых внуках, переживать за них. Старик радовался, вспоминая, что успел угостить родных первыми дыньками до их отправки в ссылку.
Старик проснулся слишком рано, но понял, что ему больше не уснуть, поэтому занялся приготовлениями к утреннему намазу… Умывшись водой из протекающего рядом ручья, набрал в тунче воду и поставил на огонь. Отбивая поклоны в утреннем намазе, старик вдруг в предрассветной мгле заметил человека, идущего со стороны южных холмов Пенди в его сторону.
«Интересно, кого это несёт сюда в такую рань?». Но потом решил, что это, возможно, кто-то из чабанов, отправившихся на поиски отбившихся от стада овец, либо человек, ищущий свою отвязавшуюся корову. «Хорошо, если он не затопчет стебли дынь, а пройдёт по меже», – озабоченно подумал старик. И как бы внимательно ни вглядывался он в лицо приближающегося человека, узнать в нём кого-то из знакомых походке так и не смог. Дойдя до ручья, преградившего ему путь, незнакомец опустился на колени и, зачерпывая ладонями чистую холодную воды, стал жадно пить. И лишь утолив жажду, засучил рукава рубахи, снял с головы просторную папаху и положил рядом, после чего старательно умылся. Влажными руками протёр голову, бороду и усы.
После этого незнакомец встал и пошел в сторону Кымыша-дузчы. Шагах в девяти-десяти от Кымыша-дузчы незнакомец остановился.
– Салам алейкум, брат мусульманин! – приветствовал он старика. Ответив на приветствие, Кымыш-дузчы вопросительно посмотрел на незнакомого мужчину. Пришелец догадался, что старик пытается узнать его. Он сказал: ровесник, ты меня не знаешь и никогда раньше не видел. Я иду издалека. Родом я из Ахала…
Старик и без того понимал, что этот человек неспроста пробирается куда-то под покровом ночи. Человек был широк в кости, круглолиц, чем-то смахивал на казахов, с густой белой бородой. Под домотканым полушёлковым халатом на нём была длинная до колен белая рубаха-косоворотка. Длинные завитки его просторной папахи спадали ему на лоб.
Первым делом незнакомец поинтересовался насчёт утреннего намаза.
– Вы наверняка успели утренний намаз сделать?
В ответ услышал:
– Только что.
Тут же сняв с себя верхний халат, расстилил его как намазлык, на месте начал молится.
Старик после молитвы незнакомца снял с огня кипящую тунче, заварил в ней чай и поставил перед ночным гостем. Выложил на подстилку рядом с чаем половину лепёшки, принесённую вчера внучками со словами, что это они испекли вместе с бабушкой, а также немного сухого варенья из дыни. Незнакомец сначала молча жадно пил чай, но к угощению, хоть и смотрел на него неотрывно, прикоснулся не сразу. Лишь выпив две-три пиалы чая, вспотев, размякнув и придя в себя, отломил от лепёшки небольшой кусочек.
Во время чаепития незнакомец время от времени бросал на старика испытующие взгляды, будто хотел что-то сообщить, но делать этого не торопился.
Кымыш-дузчы и не пытался о чём-то расспрашивать гостя, пока тот сам не заговорил. Да и без того по лицу человека было видно, как он устал, измучен и чем-то озабочен. Окружающая тишина, деликатное молчание старика, не задававшего лишних вопросов, успокаивающе подействовали на гостя.
Старик не ошибся. Гость заговорил сам. Утолив жажду чаем, он заговорил каким-то просветлённым голосом:
– Знаете что, ровесник, появились эти нелюди, называющие себя большевиками, сейчас они жить нам не дают, топчут, уничтожают, со света сживают. – Наши предки, люди грамотные, образованные, мечети и медресе посещали, верующие мы. Ты же и сам видишь, как новая власть ненавидит нас. Что нам оставалось делать, пришлось побросать всё и окольными путями пробираться в мусульманское государство, чтобы свою веру сохранить. И вот уже сколько дней передвигаемся ночами, осторожно, днём же прячемся среди зарослей камышей и прочей растительности, сидим дотемна. Дорога оказалась длиннее, чем мы ожидали. Иран к нам ближе, но туда сейчас и вовсе не сунешься, они усилили охрану границы. Вот и получается, птица лишится крыльев, а кулан – копыт, если кто из них попытается пересечь границу. Когда мы однажды пытались пройти ту границу, нас заметили, стреляли, один из наших парней ранен. Нам ничего не оставалось, как пойти этим путём, хотя он и длиннее. Так и двигаемся, день за днём одолевая нелёгкий путь.
Когда гость вылил в пиалу остатки чая, старик заново наполнил тунчу и хотел снова поставить на огонь. Гость был искренне благодарен старику за такой тёплый и сердечный приём.
– Агам, достаточно, спасибо тебе большое! Я получил огромное удовольствие. Сколько дней без чая приходилось обходиться, что даже если выпить воду из арыка, она не утолит жажды. Но твой чай вернул меня к жизни, прибавил сил.
Легонько кивая головой, Кымыш-дузчы внимательно слушал гостя, сопереживая его судьбе и сравнивая её с судьбой своих сыновей.
Ещё он подумал, что Ахал находится очень далеко отсюда, что этот человек вынужден вместе с детьми бежать из своей страны, от своей хорошей жизни и переносить все эти испытания. «Когда они пришли к власти, много чего обещали: докторов для излечения больных, обучить грамоте безграмотных. Казалось бы, живи и радуйся! Но нет, теперь им этого мало, надо искать врагов, терроризировать людей… И ведь с каждым днём всё хуже и хуже становится…».
Слушая гостя, он мыслями снова вернулся к своей разделённой семье. Алланазар и Аганазар заняли места по обе его стороны, а на коленях занял место двух старших братьев Рахманназар… А вот его сыновья плетутся рядом с телегами, покидают родные места. Сколько ни думал старик обо всём этом, никак не мог найти случившемуся оправдания, и понять этого никак не мог.
По тому, как гость озирался по сторонам, Кымыш-дузчы догадался, что тот собрался уходить, но при этом у того есть ещё что сказать.
Вокруг всё ещё было тихо, только тишина эта была какой-то таинственной, напряжённой. Всегда ближе к осени в этих местах Пенди мир казался немного хмурым и немного загадочным.
– С твоего позволения я, пожалуй, пойду, яшули! Говорят же: путнику хорошо в пути!
– Позволение от Аллаха, гость. Если побудешь ещё немного, я тебя снова напою чаем, накормлю чем Бог послал. Жаль, что не получилось сходить в село и доставить оттуда еду вам в дорогу… – немного расстроенно произнёс Кымыш-дузчы.
Видя, что гость поднялся с места, потуже затянул кушак, старик стал готовиться к его проводам. Взяв с сачака остатки лепёшки, немного сухой сушёной дыни, он передал всё это гостю, завернув в платок, служивший ему сачаком.
– Возьми, брат, в дороге пригодится!
