Зинаида Венгерова
Усмирение строптивой

Все эти суждения критиков, в особенности же защитительная речь Гервинуса, относятся к разряду излюбленных немецкими критиками Ehrenrettungen. Так как Катарина и Петручио принадлежат к оклеветанным типам, то критики стараются «обелить» их. В сущности это едва-ли нужно. В пьесе Шекспира следует отделить мораль пьесы от психологического и художественного замысла. Мораль её не возвышенная. Шекспир ничем не отличается от людей своего времени в понимании идеалов семейной жизни. Для него женщина – идеал кротости и послушания, верности и любви; и таковы все его героини; они страстно отдаются любви, готовы всем пожертвовать и всех покинуть для соединения с любимым человеком – и становятся кроткими, покорными женами после замужества. Всякое проявление резкой самобытности Шекспир считает отсутствием женственности, уклонением от долга, проступком, заслуживающим кары. Старинный сюжет о наказании строптивых жен вполне подходил поэтому для его замысла, и новой морали он в него не внес. Для современных понятий о свободе и равноправности женщин «Усмирение строптивой», конечно, представляется весьма диким, но комедию Шекспира нужно рассматривать не со стороны её нравоучительного содержания, объяснимого лишь историческим путем. Позднейшие поэты и драматурги совершенно иначе трактовали психологию самобытных, сильных женских натур. «Турандот» Шиллера тоже превышает «закон женственности» и в конце концов наказана за это, т.-е. возвращена на путь истины силой любви; «Princess» Тенисона принадлежит также к разряду строптивых женщин, возмутившихся против власти мужчин, и тоже смиряется, когда в ней просыпается чувство любви. Но обе они – дочери более утонченной культуры, и их строптивость изображена, как законный протест личности против судьбы. У Шекспира же протест Катарины только смешон, и «обращение» её представлено в виде легкой, веселой шутки.

Но прелесть комедии Шекспира в ином – в стихийной веселости, в силе жизни этих двух самобытных здоровых натур. Пусть в угоду морали подчиненной окажется женщина, а победителем мужчина, все же в самом поединке сказывается большая внутренняя свобода. Оба, и Петручио и Катарина, радуются своей силе и силе другого, готовы полюбить друг друга за силу сопротивления. Катарина подчиняется не насилию, а той полноте жизни, которую она видит в Петручио, и ее веселит борьба, напрягающая все силы её души. В этой свежести характеров, в этой искренности и непосредственности натур, вся прелесть двух упрямцев; грубость поступков смягчена психологической мотивировкой. Петручио больше хвастает своим цинизмом, тем, что в невесте он ценит только её приданое – на самом деле ему нравится Катарина своей искренностью и цельностью – гораздо более привлекательной, чем полулицемерная кротость Бианки. Их поединок разыгрывается на почве несомненной любви, и это все оправдывает. Критики говорят о неожиданности перерождения Катарины, о необъяснимом превращении её в кроткую жену. Не ничем иным не мог разрешиться конфликт между двумя своеволиями. В сущности внутренней борьбы между ними нет, потому что Катарина сразу видит в Петручио подходящего ей мужа и подчиняется его своевластью. Вся его игра «в тирана» ведется с большой веселостью. Петручио никогда не бывает груб с Катариной; он только бесится на окружающих, и как бы из любви к жене уничтожает еду и платье, ей предназначенное – как недостаточно хорошее для неё. Отдаваясь своей природной вспыльчивости, он тем самым дает урок Катарине, показывая, что в смысле упрямства у них нашла коса на камень. Петручио не «представляется» вспыльчивым, а только отдается течению своей натуры – и в этом тоже большое обаяние. «Усмирение» совершается не путем холодного расчета, а столкновением двух равных натур, из которых одна подчиняется другой, именно в силу своего сходства с ней. Петручио к тому же всячески облегчает Катарине путь к примирению. Он устраивает ей сцены в присутствии третьих лиц, для того, чтобы у неё было внутреннее оправдание, что она сдерживается из самолюбия. Затем, он ее обезоруживает шуточностью своих приказаний: при встрече со стариком Винченцио – она уже входит во вкус шуток мужа и с удовольствием называет старика цветущей молодой девушкой. Последняя сцена банкета, где Катарина читает мораль другим женам – вовсе не результат запугиваний Петручио, а вполне искренняя исповедь умудренной женщины. Психология Петручио и Катарины совершенно ясная, и вся прелесть в подробностях столкновений: в разработке сцен Шекспир сильно изменяет текст старой пьесы, вводит много кокетства, задора, юной необузданности, молодечества в схватки молодых супругов. Юмор его так неувядаемо свеж, так проникнут жизнерадостностью здорового сильного века, что обаяние его сохранилось и для нас – как ни чужда нам мораль пьесы. Как опыт разрешения вопроса об отношениях мужа и жены, комедия Шекспира вызывает даже не негодование, a улыбку, но как художественное произведение она один из самых ярких памятников жизнерадостности эпохи Возрождения – такой же памятник как, из более ранних, «Декамерон» Боккачио, как, из последующих, картина Рубенса «Kermess».