Зигмунд Фрейд
Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия

Я не хочу утверждать, что полностью раскрыл смысл этого сновидения, что его толкование не имеет пробелов.

Я мог бы еще долго им заниматься, извлекать из него дальнейшие объяснения и обсуждать новые загадки, которые оно задает. Мне даже известны места, откуда можно проследить за дальнейшими связями мыслей; однако различные опасения, возникающие при толковании любого своего сновидения, удерживают меня от этой работы. Кто собирается упрекнуть меня за такую скрытность, пусть сам попробует быть более откровенным, чем я. На данный момент я удовлетворюсь только что сделанным выводом: если проследить за продемонстрированным здесь методом толкования сновидений, то оказывается, что сновидение действительно имеет смысл и отнюдь не является выражением раздробленности мозговой деятельности, как полагают разные авторы. После завершения работы по толкованию сновидение можно понимать как исполнение желания^[92].

III. Сновидение есть исполнение желания

Миновав ложбину и добравшись неожиданно до возвышенности, откуда дорога расходится во все стороны и во всех направлениях открывается прекраснейший вид, можно ненадолго остановиться и поразмыслить, куда обратиться прежде всего^[93]. Нечто похожее происходит и с нами после того, как было истолковано это первое сновидение. Нам становится очевиден неожиданный вывод. Сновидение не похоже на неправильное звучание музыкального инструмента, которого вместо руки музыканта коснулась какая-то внешняя сила: оно не бессмысленно, не абсурдно, не предполагает, что одна часть нашей души спит, тогда как другая начинает пробуждаться. Сновидение является полноценным психическим феноменом, а именно представляет собой исполнение желания; его можно включить во взаимосвязь понятных нам душевных проявлений в бодрствовании. Его создала необычайно сложная умственная деятельность. Но в тот момент, когда мы хотим порадоваться обретению этой истины, на нас обрушивается куча вопросов. Если сновидение, согласно сведениям, полученным при толковании, представляет собой исполнение желания, то откуда берется та причудливая и непонятная форма, в которой оно выражается? Какие изменения произошли с мыслями сновидения, прежде чем из них образовалось явное сновидение, которое мы помним при пробуждении? Каким путем произошло это изменение? Откуда берется тот материал, который был переработан в сновидение? Откуда проистекают те особенности, которые мы сумели подметить в мыслях сновидения, например, то, что они могут противоречить друг другу?

Может ли сновидение дать нам какие-либо новые сведения о наших внутренних психических процессах, может ли его содержание скорректировать наши мнения, в которых мы были уверены днем? Я предлагаю все эти вопросы пока оставить в стороне и последовать дальше по одному-единственному пути. Мы узнали, что сновидение представляет собой исполненное желание. В качестве следующего нашего шага мы должны выяснить, является это характерной особенностью всех сновидений или всего лишь случайным содержанием того сновидения («об инъекции Ирме»), с которого начался наш анализ. Ибо если бы мы даже выяснили, что каждое сновидение имеет смысл и психическую ценность, мы должны были бы все же допустить, что этот смысл не является в каждом сновидении одним и тем же. Наше первое сновидение было исполнением желания, другое, возможно, представляет собой исполненное опасение, третье может иметь своим содержанием рефлексию, четвертое – просто воспроизводить некое воспоминание. Итак, существуют ли и другие сны-желания или, быть может, не бывает вообще ничего другого, кроме снов-желаний?

Легко показать, что сновидения часто имеют явный характер исполнения желания, а потому приходится удивляться, почему язык сновидений давно уже не был понят. Вот, например, сновидение, которое я могу вызывать у себя, словно в эксперименте, когда угодно. Если вечером я ем анчоусы, оливки или иные какие-нибудь соленые блюда, то ночью у меня появляется жажда, и я просыпаюсь. Но пробуждению предшествует сон, каждый раз имеющий одинаковое содержание, а именно, что я пью. Я пью воду большими глотками; это доставляет мне такое большое удовольствие, какое может доставить прохладный напиток каждому, кто изнемогает от жажды. Затем я просыпаюсь и чувствую, что действительно хочу пить. Поводом для такого простого сновидения является жажда, которую я испытываю при пробуждении. Из этого ощущения проистекает желание пить, и это желание я вижу исполненным в сновидении. При этом оно выполняет функцию, о которой я быстро догадываюсь. У меня крепкий сон, и мне не свойственно просыпаться из-за потребностей. Когда мне удается утолить свою жажду с помощью сновидения о том, что я пью воду, то мне уже не нужно просыпаться, чтобы удовлетворить эту потребность. Следовательно, это сновидение о комфорте. Сновидение возникает вместо действия, которое обычно совершается в жизни. К сожалению, потребность в воде, утоляющей жажду, не так просто удовлетворить с помощью сновидения, как мою жажду мести по отношению к другу Отто и доктору М., но намерение одинаково. Не так давно это сновидение было несколько модифицировано. Еще перед сном я почувствовал жажду и выпил стакан воды, стоявший на столике рядом с моей кроватью. Ночью, через несколько часов у меня снова возник приступ жажды, повлекший за собой неудобства. Чтобы попить воды, мне нужно было бы встать и взять стакан, стоявший на ночном столике моей жены. В соответствии с этим мне приснилось, будто жена дает мне попить из сосуда; этим сосудом явилась этрусская урна, которую я привез из Италии, а затем подарил одному из знакомых. Вода в ней по вкусу оказалась настолько соленой (видимо, от пепла), что я вынужден был проснуться. Можно заметить, насколько удобно сновидение умеет все обставлять; поскольку единственным его намерением является исполнение желания, оно может быть совершенно эгоистичным. Любовь к комфорту действительно несовместима с внимательным отношением к другим. Привнесение урны, вероятно, тоже является исполнением желания; мне жалко, что у меня нет больше этого сосуда, как, впрочем, и того, что стакан с водой у постели моей жены мне недоступен. Урна соответствует также ставшему теперь более сильным ощущению соленого вкуса, который, как мне известно, и заставил меня проснуться^[94].

Такие сны о комфорте мне часто снились в юношеские годы. С тех пор я привык работать до глубокой ночи, и для меня было проблемой просыпаться вовремя. Мне часто снилось, что я уже встал с постели и стою перед умывальником. Через какое-то время я начинал понимать, что все еще не проснулся, но тем не менее продолжал спать. О таком же сновидении, связанном с инертностью, мне известно от одного моего молодого коллеги, который, похоже, разделяет мою склонность поспать. Хозяйке, у которой он жил недалеко от больницы, строго вменялось в обязанности вовремя будить его каждое утро, но ей стоило большого труда выполнить это поручение. Однажды утром его сон был особенно сладок. Женщина подошла к дверям его комнаты и позвала: «Господин Пепи, вставайте, вам пора в больницу». Вслед за этим ему приснилась комната в больнице, кровать, на которой он лежал, и табличка у изголовья, где можно было прочесть: Пепи Г., канд. мед., 22 года. Во сне он сказал себе: «Если я уже в больнице, то, значит, мне не нужно туда идти», перевернулся на другой бок и продолжил свой сон. При этом он открыто признал мотив своего сновидения.

Другое сновидение, раздражитель которого также оказал свое действие во время самого сна: одна из моих пациенток, которой пришлось подвергнуться неудачно прошедшей операции на челюсти, по предписанию врачей была должна днем и ночью носить на больной щеке охлаждающий аппарат. Но стоило ей заснуть, как она его тут же отбрасывала. Однажды меня попросили сделать ей на этот счет замечание, так как она снова уронила аппарат на пол. Пациентка стала оправдываться: «На этот раз я действительно не виновата; все это следствие сновидения, которое приснилось мне ночью. Мне снилось, будто я была в опере, сидела в ложе и с интересом следила за представлением. Но в санатории лежал господин Карл Мейер и страшно мучился от боли в челюсти. Я сказала, что у меня ничего не болит, и аппарат мне не нужен; поэтому я его и отбросила». Это сновидение бедной страдалицы похоже на оборот речи, который вертится на языке у человека, попавшего в неприятную ситуацию: «Я знаю удовольствия и получше». Сновидение демонстрирует это лучшее удовольствие. Господин Карл Мейер, которому сновидица приписала свои боли, был самым безразличным для нее молодым человеком среди ее знакомых, о которых она смогла вспомнить.

Не сложнее раскрыть исполнение желания в некоторых других сновидениях, рассказанных мне здоровыми людьми. Как-то один мой приятель, знакомый с моей теорией исполнения желаний и рассказавший о ней жене, мне говорит: «Я должен рассказать тебе про свою жену, что вчера ей приснилось, будто у нее началась менструация. Наверное, ты знаешь, что это означает». Действительно, я это знаю. Если молодой женщине снилось, что у нее менструация, это значит, что менструации не было. Я могу себе представить, что ей хотелось бы еще какое-то время наслаждаться свободой, прежде чем начнутся тяготы материнства. Это был искусный способ сообщить ей о ее первой беременности. Другой мой приятель пишет, что жене его недавно приснилось, будто она заметила молочные пятна на пластроне своей рубашки. Это тоже является признаком беременности, но только уже не первой; молодой матери хочется кормить второго ребенка лучше, чем в свое время первого.

Одной молодой женщине, на несколько недель лишенной общения из-за ухода за своим заболевшим ребенком, после благополучного исхода болезни снится общество, в котором находятся Альфонс Доде, Поль Бурже, Марсель Прево и др.; все они с ней очень любезны и всячески ее развлекают. Эти писатели в сновидении имеет те же черты, что и на своих портретах; М. Прево, чей портрет ей неизвестен, напоминает ей человека, который накануне продезинфицировал комнату больного ребенка и стал первым за долгое время посетителем ее дома. Это сновидение можно перевести без пробелов: «Настало время для чего-то более интересного, чем этот вечный уход за больным».

Пожалуй, этих примеров достаточно для доказательства того, что очень часто и при самых разнообразных условиях встречаются сновидения, которые можно понять только как исполнение желаний и которые открыто демонстрируют свое содержание. Это в основном короткие и простые сновидения, резко отличающиеся от запутанных и чрезвычайно насыщенных композиций, которые в первую очередь привлекали к себе внимание авторов. Однако есть смысл остановиться на этих простых сновидениях чуть подробней. Пожалуй, самые простые формы сновидений можно выявить у детей, психическая деятельность которых, несомненно, менее сложна, чем у взрослых. Детская психология призвана, на мой взгляд, оказывать психологии взрослых те же услуги, какие оказывает исследование строения или развития низших животных изучению структуры высших классов. До сих пор, однако, было сделано не так много сознательных шагов, чтобы использовать детскую психологию в этих целях.

Сновидения маленьких детей часто представляют собой простодушные исполнения желаний и в таких случаях, в отличие от сновидений взрослых, совершенно неинтересны. Они не задают никаких загадок, но, разумеется, бесценны для доказательства того, что сновидение, по своей сути, означает исполнение желания. Мне удалось собрать несколько примеров таких сновидений, приснившихся моим собственным детям.

Прогулке из Аусзее в красивый Халльштатт летом 1896 года я обязан двумя сновидениями, одно из которых приснилось моей восьмилетней в то время дочери, а другое – пятилетнему сыну. В качестве предыстории я должен сообщить, что в это лето мы жили на холме возле Аусзее, откуда в хорошую погоду мы наслаждались прекраснейшим видом на Дахштайн. В подзорную трубу хорошо был виден горный приют Симони-Хютте. Дети все время пытались рассмотреть его через подзорную трубу; не знаю, с каким успехом. Перед прогулкой я рассказывал детям, что Халльштатт лежит у подножия Дахштайна. Они были очень рады предстоящему дню. Из Халльштатта мы прошли в Эхернталь^[95], который привел детей в полный восторг своими сменяющимися пейзажами. И только один из детей, пятилетний мальчик, стал постепенно капризничать. Как только мы видели новую гору, он сразу же спрашивал: «Это Дахштайн?» – на что мне приходилось отвечать: «Нет, это только предгорье». Повторив этот вопрос несколько раз, он замолк; спуститься с нами по ступенькам к водопаду он вообще отказался. Я решил, что он очень устал. На следующее утро он пришел ко мне, совершенно счастливый, и сказал: «Сегодня ночью мне снилось, что мы были на Симони-Хютте». Я понял его: он ожидал, когда я рассказывал о Дахштайне, что по дороге в Халльштатт он взберется на гору и увидит приют, о котором так много говорилось. Затем, когда ему стало понятно, что ему придется довольствоваться предгорьем и водопадом, он оказался разочарован и расстроился. Сон возместил ему это. Я попытался выяснить подробности сновидения; они были скудными. «Туда нужно подниматься по ступенькам шесть часов», как он слышал.

Также и у моей восьмилетней дочери во время этой прогулки возникли желания, которые были удовлетворены в сновидении. Мы взяли с собой в Халльштатт двенадцатилетнего сына наших соседей, настоящего рыцаря, завоевавшего, как мне казалось, все симпатии маленькой девочки. На следующее утро она мне рассказала свой сон: «Представь себе, мне снилось, будто Эмиль – один из нас, что он говорит вам “папа и мама” и спит вместе с нами в большой комнате, как наши мальчишки. Затем в комнату входит мама и бросает нам под кровати целую горсть шоколадных конфет в синих и зеленых обертках». Братья, которым умение толковать сновидения не передалось по наследству, заявили точь-в-точь как наши авторы: «Это сновидение – бессмыслица». Девочка же заступилась по меньшей мере за одну часть своего сновидения, и для теории неврозов полезно будет узнать за какую: «То, что Эмиль – один из нас, это бессмыслица, но то, что касается шоколадных конфет, – нет». Как раз последнее мне было непонятным. Но жена дала мне по этому поводу разъяснение. По дороге с вокзала домой дети остановились перед автоматом и захотели именно такие шоколадные конфеты в сверкающих металлом обертках, которые, как они знали, мог продать автомат. Мать, однако, справедливо сочла, что в этот день и так было исполнено много желаний, и предоставила исполнение этого желания сновидению. Я эту небольшую сцену не видел. Другую часть сновидения, отвергнутую моей дочерью, я понял сразу. Я слышал сам, как воспитанный гость говорил по дороге детям, что надо подождать папу и маму. Эту временную принадлежность к нашему семейному кругу сновидение девочки превратило в усыновление. Других форм совместного пребывания, нежели формы, воспроизведенные в сновидении, которые были переняты у братьев, ее нежность пока еще не знала. Почему шоколадные конфеты были брошены под кровати, объяснить без расспросов ребенка, разумеется, было нельзя.

О точно таком же сновидении, как у моего сына, я узнал от одного своего приятеля. Оно касается его восьмилетней дочери. Отец вместе с несколькими детьми отправился на прогулку в Дорнбах^[96] с намерением посетить приют Рорер-Хютте, но повернул назад, поскольку уже было поздно. Он пообещал детям возместить это в следующий раз. На обратном пути они прошли мимо щита, указывавшего дорогу на Гамо. Дети тут же попросили отправиться на Гамо, но по тем же причинам снова были вынуждены тешить себя надеждой, что смогут сделать это в другой день. На следующее утро восьмилетняя девочка радостно сказала отцу: «Папа, сегодня ночью мне снилось, что ты был с нами в Рорер-Хютте и на Гамо». Таким образом, ее нетерпение предвосхитило исполнение отцовского обещания.

Таким же прямолинейным является и другой сон, вызванный у моей в то время трехлетней дочурки живописными красотами Аусзее. Девочка впервые в жизни каталась на лодке по озеру, и время прошло для нее очень быстро. Когда мы пристали к берегу, она не хотела выходить из лодки и горько плакала. На следующее утро она рассказала: «Сегодня ночью я каталась по озеру». Будем надеяться, что продолжительность этой поездки во сне удовлетворила ее в большей степени.

Моему старшему, в то время восьмилетнему, сыну приснилось осуществление его фантазии. Он ехал с Ахиллом на колеснице, которой управлял Диомед. Разумеется, накануне он восхищался мифами древней Греции – книжкой, которую подарили его старшей сестре.

Если согласиться со мной, что разговор детей во сне тоже относится к сновидению, то тогда я могу привести один из первых снов из моей коллекции. Мою младшую девочку, которой тогда было девятнадцать месяцев, утром рвало, и поэтому весь день ее держали на сухом пайке. Ночью, после дня голодания, можно было услышать, как она возбужденно восклицает во сне: «Анна Ф (р) ейд, зем (л) яника, клубника, яи (ч) ница, каша». Свое имя она употребила тогда, чтобы выразить вступление во владение; список блюд охватывал, наверное, все, что казалось ей самой желанной едой; то, что ягоды присутствовали здесь в двух вариантах, было демонстрацией против домашней санитарной полиции. Причиной этого, видимо, явилось замеченное ею побочное обстоятельство, что няня отнесла ее недомогание на счет переедания земляники; таким образом, за это неудобное для нее заключение она взяла свой реванш в сновидении^[97].

Считая детство счастливым, потому что ему неведомы пока еще сексуальные страсти, мы не должны упускать из виду, каким богатым источником разочарований, лишений и вместе с тем поводом к сновидениям могут стать для него другие важные жизненные влечения^[98]. Вот еще один пример этого. Моему 22-месячному племяннику было поручено поздравить меня с днем рождения и преподнести мне в подарок корзиночку с вишнями, которые в это время года еще считаются редкостью. По-видимому, сделать это было ему нелегко, потому что он повторял не переставая: «Здесь вишни», и его невозможно было заставить выпустить из рук корзиночку. Но он сумел все же себя вознаградить. Прежде он каждое утро рассказывал матери, что ему снился «белый солдат», гвардейский офицер в плаще, которым когда-то он любовался на улице. На следующий день после жертвы, принесенной им в день моего рождения, он проснулся довольный со словами, причиной которых могло быть только сновидение: «Ге (р) ман съел все вишни!»^[99]

Что снится животным, мне неизвестно. Одна поговорка, упоминанием которой я обязан одному из моих слушателей, утверждает, что знает об этом, ибо она задает вопрос: «Что снится гусю?» – и сама на него отвечает: «Кукуруза (Маис)»^[100]. Вся теория, утверждающая, что суть сновидения – исполнение желания, заключена в этих двух фразах^[101].

Теперь мы видим, что мы бы пришли к нашей теории о скрытом смысле сновидения более коротким путем, если бы обратились к общеупотребительным оборотам речи. Хотя народная мудрость и отзывается порой весьма презрительно о сновидениях (считают, что она признает правоту науки, утверждая, что «сны – это пена»), все же в разговорной речи сновидение выступает чаще всего как исполнение заветных желаний: «Мне и во сне такого не снилось», – восклицает в восхищении тот, у кого действительность превзошла все ожидания.

IV. Искажение в сновидении

Утверждая, что исполнение желания является смыслом каждого сновидения, то есть что других сновидений, кроме снов-желаний не бывает, я заранее предвижу самые решительные возражения. Мне возразят: «То, что есть сновидения, которые следует понимать как исполнение желаний, отнюдь не ново – это давно уже отмечалось многими авторами (ср. Radestock, 1879; Volkelt, 1875; Purkinje, 1846; Tissié, 1898; M. Simon, 1888 о вызванных голодом сновидениях заключенного барона Тренка и одно место у Гризингера – Griesinger, 1845). А то, что не может быть никаких других сновидений, кроме снов, исполняющих желания, – это опять-таки одно из неправомерных обобщений, которое, к счастью, легко опровергнуть. Ведь достаточно часто встречаются сновидения, где можно обнаружить самое неприятное содержание, но нет ни одного следа какого-либо исполнения желания». Философ-пессимист Эдуард фон Гартман, пожалуй, наиболее далек от теории исполнения желаний. В своей «Философии бессознательного» (Hartmann, 1890, Bd. 2) он говорит: «Что касается сновидения, то в состояние сна переносятся вместе с ним все хлопоты бодрствования, за исключением разве что одного – того, что в какой-то степени может примирить образованного человека с жизнью, а именно удовольствия, получаемого от науки и искусства…» Но и менее недовольные наблюдатели, такие, как Шольц (Scholz, 1887), Фолькельт (Volkelt, 1875) и др., подчеркивали, что в сновидении чаще присутствуют боль и неудовольствие, нежели удовольствие. Более того, Сара Уид и Флоренс Халлам, проанализировав свои сны, в числовом выражении представили доказательства преобладания в сновидениях неудовольствия (Hallam, Weed, 1896). 57,2 % сновидений они называют неприятными и только 28,6 % – приятными. Помимо этих сновидений, переносящих в состояние сна разнообразные неприятные чувства, возникшие в жизни, существуют также страшные сны, в которых эти самые ужасные из всех неприятных ощущений будоражат нас до тех пор, пока мы не просыпаемся, и особенно таким страшным снам подвержены дети (ср. работу Дебаккера [Debacker, 1881], посвященную pavor nocturnus), у которых сны-желания, как мы обнаружили, проявляются открыто.

И действительно, именно страшные сны, казалось бы, исключают возможность обобщения тезиса, к которому мы пришли, основываясь на примерах в предыдущем разделе, что сновидение представляет собой исполнение желания, и даже вроде бы делают его абсурдным.

Тем не менее опровергнуть эти якобы убедительные возражения не очень сложно. Просто необходимо иметь в виду, что наше учение основывается не на оценке явного содержания сновидения, а относится к содержанию мыслей, которое открывается благодаря работе по истолкованию сновидения. Сопоставим явное и скрытое содержание сновидения. Действительно, есть сновидения, явное содержание которых имеет самый неприятный характер. Но пытался ли кто-нибудь истолковать эти сновидения, раскрыть их скрытое содержание? Если нет, то оба возражения к нам уже не относятся; ведь остается возможность того, что даже неприятные и страшные сны после истолкования окажутся исполнениями желания^[102].

В научной работе часто бывает полезно, когда решение проблемы доставляет трудности, привлечь вторую проблему, подобно тому, как два ореха проще расколоть друг о друга, чем каждый из них по отдельности. Поэтому перед нами стоит не только вопрос: каким образом неприятные и страшные сны могут быть исполнениями желаний, но и, основываясь на наших предыдущих рассуждениях о сновидении, у нас возникает второй вопрос: почему сновидения, индифферентные по своему содержанию, которые оказываются исполнениями желаний, не обнаруживают этого своего смысла в явном виде? Возьмем, например, подробно проанализированное нами сновидение об инъекции Ирме; оно отнюдь не имеет неприятного характера и в результате толкования оказывается очевидным исполнением желания. Но зачем вообще нужно толкование? Почему сновидение не говорит прямо того, что оно означает? На самом деле и сновидение об инъекции Ирме поначалу не кажется изображением исполнения желания сновидца. У читателя не возникнет такого впечатления, но я сам не знал этого, пока не провел анализ. Назовем такое поведение сновидения, которое нуждается в объяснении, фактом искажения в сновидении, и тогда встает второй вопрос: откуда берется это искажение?

Если расспросить о самых первых мыслях, которые возникают по этому поводу, то можно, пожалуй, найти самые разные решения, например, сказать, что во время сна человек не в состоянии дать соответствующего выражения своим мыслям. Однако анализ некоторых сновидений заставляет нас дать искажению во сне другое объяснение. Я постараюсь показать это на примере второго моего сновидения, которое опять-таки требует большой откровенности с моей стороны, но вознаграждает за эту личную жертву основательным прояснением проблемы.