полная версия

Юрий Витальевич Яньшин
Все правые руки

Глава 24

I

28 июня 2020 г., Украина, Волновахский р-н, г. Волноваха.

Еще вчера никаких изменений в судьбе лейтенанта Прокопчука не предвиделось. Служба шла заведенным порядком, к которому он уже попривык за время нахождения в этой артиллерийской части, куда его направили после окончания Академии сухопутных войск. Восемь месяцев пребывания на передовой наложили свой отпечаток на быт, дисциплину и некоторые взгляды на внутреннюю политику властей. Боевой задор первых недель нахождения в расположении гаубичного дивизиона, призванного охранять от натиска «сепаров» небольшой городок Волноваху с течением времени изрядно поиссяк. Относительно тихая обстановка на линии соприкосновения с неприятелем, когда ни та, ни другая сторона не решаются на проведение более активных действий, чем вялый обмен снарядами, расхолодила и разболтала дисциплину среди личного состава. Офицеры дивизиона, расквартированные в домах местного населения зачастую манкировали службой, в лучшем случае являясь только на утреннее и вечернее построение. Остальное время они посвящали, как правило, устройством своих личных дел, барышничали через подставных лиц на местном рынке волонтерской помощью, либо просто напивались до потери пульса, тем самым коротая время до ротации. Вопреки расхожей пропаганде, распространяемой наймитами «страны-агрессора», отношения между военными и местным населением не было антагонистичным. Теплых чувств, конечно, никто из сторон по отношению друг к другу не испытывал (военные подозревали местных в тайном сепаратизме и сочувствии мятежникам, а местные, в свою очередь, с недоверием относились к непрошенным защитникам, считая их объедалами и захребетниками), но явных конфликтов, а уж тем более грабежей, не было. Немного порыпавшись в патриотичном угаре, Стефан Прокопчук понял, что с системой конфликтовать – все равно, что мочиться против ветра, поэтому спустя непродолжительное время принял негласные правила игры и не только успокоил свои нервы, но и начал находить в своем положении маленькие радости. К таким радостям, несомненно, относился способ получения неплохого по величине и стабильного дохода от выполнения своих служебных обязанностей, о чем уже упоминалось ранее^[41]. И, конечно же, в череде этих радостей далеко не на последнем месте стояло сердечное увлечение молодого лейтенанта. Аня Селиванова, или, как он ее любил называть Ганна – внучка местного путевого обходчика, вот уже который месяц не давала спокойно биться его сердцу. Её образ преследовал его днем и ночью, а терпкий запах волос промытых в ромашковом отваре кружил голову, когда она склонялась к его груди. Вчера у него состоялся-таки долго обещанный им Ганне телефонный разговор с родителями. Воспитанная в атмосфере, где свободные отношения, мягко скажем, не приветствовались, она долго настаивала на нем, не желая углублять взаимные симпатии до логичного аккорда без согласия на то родителей потенциального жениха.

Изменения в судьбе начались вчера ближе к вечеру. И связаны они были с предстоящим разговором «по душам» с родителями. Беседа получилась не самой приятной. Ну, да ничего иного он от своих родителей и не ждал, если честно говорить. Родители, которым он ежемесячно щедро отсылал «заработанные» средства, имели совсем иные матримониальные взгляды на его будущее. Мать уже не единожды открытым текстом заявляла, что нашла для единственного сына достойную партию среди львовянок и поэтому ждет не дождется возвращения любимого чада для совершения положенного обряда бракосочетания. При этом, она, то ли по своей женской наивности (нонсенс в словосочетании), то ли просто по своей закарпатской упертости, даже и помыслить не могла о возможных сердечных пристрастиях своего отпрыска. Отец тоже не слишком далеко ушел от матери, почти во всем соглашаясь с ней. Единственный пункт, по которому расходились их мнения, так это сроки предстоящего бракосочетания. Отец не без тайного умысла считал, что предстоящий брак может помешать их совместным с сыном планами по организации своего семейного бизнеса, связанного с перепродажей и ремонтом иномарок. Он считал, что сначала надо встать на ноги, а уж потом думать о продолжении славного рода Прокопчуков. Всё это Стефан прекрасно знал и морально, как бы уже приготовился к отражению родительского натиска. И вот, вчера вечером, наконец, собравшись окончательно с духом, он и решил провести, пожалуй, самую главную в своей жизни беседу. После вечернего построения, расположение части можно было спокойно покинуть, оставив все хозяйство, даже не на своего заместителя – младшего лейтенанта Дрына, который тоже куда-то улизнул после вечернего построения, а на расторопного «головниевого майстер-сержанта». Стефан никак не мог привыкнуть к принятому недавно ранжированию воинских званий. Уединившись под сенью яблони в саду своих квартирных хозяев, молодой лейтенант удобно расположился, чтобы осуществить задуманное. Он сначала решил было ограничиться телефонным звонком, но потом, после здравого размышления, изменил первоначальное желание в пользу беседы по «скайпу». Во-первых, это было, хоть и недешевое удовольствие, но разговор по «скайпу», на взгляд Стефана, нес в себе больше уважения к родителям, нежели простой звонок по мобильнику. А во-вторых, он позволял ему более четко отслеживать реакцию предков на шокирующую новость, а значит, позволит более оперативно отреагировать на не желаемую, но неизбежную негативную реакцию с их стороны. Реакцию родителей он просчитал математически верно (все-таки артиллерист, как-никак), по крайней мере, материнскую. После нескольких минут разговора на житейские темы, призванного усыпить бдительность озабоченной будущим своего сыночка мамаши, он и вывалил на голову бедной женщины потрясающую новость. После непродолжительного ступора было все: плач, театральное заламывание рук, угроза упасть в обморок, стенания на «разнесчастную» жизнь, да и то, разбитую вдребезги, мольбы и отчаяние в заплаканных глазах, все еще красивой, несмотря на свое почти на сорока пятилетие, женщины. Все это он стоически вынес, разумно не ввязываясь в дискуссию. По опыту общения с матерью он знал, что самым верным способом в противостоянии с ней это пережидание, когда у женщины закончится весь арсенал истерических убеждений. Молча выстояв под градом материнского непонимания, он как опытный психолог знал о существовании пяти стадий принятия неизбежного, а потому был спокоен, чувствуя, что первая стадия – полное отрицание, уже подходит к концу. Это было видно по тому, как все реже и реже вздрагивали ее плечи от всхлипов и сморканий в кружевной носовой платок. Оставалось пройти еще четыре. Следующей стадией должен был быть гнев. Стефан не стал тянуть с этим и быстренько вызвал его всего лишь несколькими короткими фразами:

– Мама, а, правда, что вы^[42] меня любите так, как заявляете? Или может у вас просто какой-то свой корыстный интерес, и вы банально хотите продать меня подороже? – осторожно поинтересовался он, глядя ей прямо в заплаканные глаза. Это был, несомненно, запрещенный прием. Всем сердцем он чувствовал, что нельзя бросать в лицо матери такие несправедливые обвинения, но холодный расчет подсказывал, что это, увы, единственная возможность сломить сопротивление горячо любящей, но эгоистичной в своей любви матроны. К счастью, отец не принимал деятельного участия в разговоре, а сидел себе тихонько в сторонке, нервно поглаживая свои колени.

Сказанных слов было вполне достаточно, чтобы мать вновь вспыхнула, но уже праведным гневом. Порция бензина выплеснутого им, в и без того, веселый огонек, придала пламени материнских чувств дополнительный импульс, и в то же время еще больше отнимая сил у ее сопротивления в будущем. Вновь началась истерика, но уже с упреками в сыновней неблагодарности за бессонные ночи возле его колыбели, за последний кусок хлеба, отданный ему и прочими полагающимися в таких случаях словами. Дождавшись, когда и эта волна, накрыв его с головы до ног, пронесет свою основную массу, он нанес второй, еще более мощный удар, сказав почти без эмоций:

– Мама, если вы и дальше будете настаивать на своей точке зрения, то извините, что мне помешает просто остаться здесь? Тут хороший и теплый климат. Гораздо теплее, чем у нас на львовщине. Здесь хорошие и приветливые люди, в том числе и родители Ганны. Они уже привыкли ко мне и относятся, как к своему сыну. А контракт с армией я могу и продлить, а значит, следующее мое повышение по службе будет не за горами, – тихо произнес он, как бы рассуждая с самим собой вслух.

А вот тут уже не выдержал, молчавший до сих пор в стороне отец. Всем нутром почуяв в словах сына угрозу своим бизнес-планам на будущее, он решительно встал на сторону сына, чего ранее никогда не делал, во всем соглашаясь с супругой и отдавая ей пальму первенства в решении всех семейных вопросов.

– Ты сынок с плеча-то не руби, да и ты, мать, тоже, того, не дави изо всех сил, – обратился он сразу к обеим сторонам конфликта, показываясь на экране ноутбука из-за спины жены.

Начиналась третья фаза принятия неизбежного. И эта фаза называлась «торг».

– Сбавьте оба обороты, – меж тем продолжал отец. – Ты, мать, как я погляжу, все никак не поймешь, что нашему сыну уже не три года. Он уже вполне самостоятелен в своем праве на принятие решения. И тут уж ничего не поделаешь. Смирись. И ты, сынок, тоже сделай шаг назад. Право на самостоятельное принятие решений еще не гарантия, что все они будут правильными. И здесь тебе лучше опереться на опыт старшего поколения, в нашем лице, за неимением других.

– Что ты имеешь в виду?! – едва не в один голос воскликнули мама с сыном.

– Ты, мать сейчас помолчи минутку, а то от твоей сырости у нас грибок на стенах заведется. А ты, сынок, прежде чем ставить ультиматумы родителям, включи логику.

– Ну… – протянул отпрыск, как бы соглашаясь с предложением отца и в то же время, ожидая коструктива в его словах.

– Вот тебе и «ну», – передразнил его отец. – Я думаю, ты не будешь спорить с тем, что мы, и ты в том числе, люди совершенно иного не только сословия, но воспитания, культуры и менталитета, чем твоя возлюбленная, вкупе со своими родственники.

– Пап, что ты такое…

– Не перебивай отца, – прервал он возражения сына. – Предположим, что мы с мамой дали принципиальное согласие на ваши отношения. Как говоришь, ее зовут? Ганна? Хорошо. Пусть будет Ганна. Вот вы сыграли свадьбу, и ты привозишь ее к нам, в свой дом. Предположим даже, что все у вас хорошо на семейном фронте. Но ведь для тебя не секрет, как относятся у нас к выходцам с востока. Она никогда не сможет понять и принять нашего менталитета в мышлении, делах и в быту. Работу она себе нигде не найдет. Друзей и подруг у нее здесь тоже не будет. В гости тебя с ней никто не пригласит и к тебе тоже в гости не придет. Значит, она будет вынуждена все время сидеть дома взаперти. Вы оба будете находиться в вакууме общественного мнения, которое у нас, к сожалению еще очень сильное. У тебя будет две жизни: дома и вне его. И ты будешь метаться между этими двумя центрами притяжения, как загнанный в клетку зверь. И ты, действительно вскоре озвереешь от такой раздвоенности. Зная твою утонченную натуру, смею предположить, что ты не сможешь долго существовать с разорванным пополам сердцем. В результате всего вышеперечисленного у вас неизбежно начнутся семейные ссоры и недопонимание друг друга, даже в мелочах.

– А, если… – попробовал, было, сын предположить иной сценарий, но отец опять не дал ему слова.

– Никаких «если», – тут же парировал отец. – Теперь дальше. Предположим, ты наплевал на наше с мамой мнение и решил сделать все по-своему. Ты женился и остался там, где пребываешь сейчас. Ситуация почти зеркальная. Только в роли изгоя уже будешь выступать ты сам. Во-первых, окружающее тебя население всегда будет относиться к тебе, по крайней мере, с молчаливой враждебностью, ибо для них ты всегда будешь оккупантом. Ты сам неоднократно рассказывал, что большинство из них либо явные, либо скрытые сепаратисты. Пока за твоей спиной стоят пушки, тебе может и удастся какое-то время прожить сравнительно безопасно. Но ты же умный человек, а поэтому знаешь, что когда-нибудь пушки уберут в любом случае. Или эта территория все-таки отойдет к мятежникам, а все говорит именно за то, либо боевые действие прекратятся в результате неких договоренностей. В любом случае дислоцирование твоей части в этом месте не вечно. А это значит то, что ты останешься один в чуждой для тебя среде. И потом, – тут отец сделал многозначительную паузу для придания веса своим словам, – кем бы ты ни был, и кем бы ты себя не считал, но ты придешь в чужую семью. И вольно или не вольно, но все окружающие будут считать тебя «примаком», а, следовательно, твой вес в делах твоей новой семьи будет ничтожно мал. Подумай, надо ли тебе все это?

– Что же делать? – озадаченно спросил отца Стефан, невольно чувствуя железную логику в его рассуждениях.

– Решение, как всегда, лежит посередине и на поверхности! – торжествующе произнес Прокопчук-старший.

– Как это!? – опять почти хором воскликнули мать с сыном.

– Нужно просто не форсировать события.

– То есть? – не понял сынок.

– Очень просто, – пояснил папа. – Ты сколько времени уже знаком с этой Ганной?

– С момента расквартирования. Почти восемь месяцев, – так и не поняв, куда клонит отец, ответил Стефан.

– Вот и продолжай эти отношения. У тебя отпуск будет в сентябре, если я не ошибаюсь?

– Да.

– Вот и отлично. Поедешь на побывку домой. Можешь взять с собой и Ганну. Пусть приглядится ко всему сама, да и мы приглядимся к ней. Может быть, будет не все так уж и страшно, как я живописал. В любом случае, все сразу встанет на свои места. Вы проверите свои чувства друг к другу, пообщаетесь в новой обстановке, а дальше будет видно. Только не надо никуда торопиться. У вас впереди еще уйма времени на принятие решения. И умоляю, не совершай опрометчивых поступков.

– Каких именно?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Мы с твоей матерью почти два года встречались, прежде чем я первый раз ее поцеловал.

– А-а, вон ты о чем, – улыбнулся Стефан. – Не волнуйся, в этом я настоящий твой сын, а потому веду себя крайне осторожно и предусмотрительно. Не волнуйтесь, в подоле она не принесет младенца к порогу нашего дома.

– Вот и хорошо! – сразу повеселел отец. – Ты согласен с моим предложением?

– Да. В принципе, я тоже думал о том, чтобы вам с ней поближе познакомиться перед свадьбой. Прокопчук-старший победно оглядел свою супругу, сверху вниз. Мать тоже с благодарностью посмотрела на мужа, который помог разрешить семейный конфликт. Из них троих только она поняла, что вышла победителем в этой схватке поколений. Скороспелой свадьбы не будет, а уж она приложит все усилия к тому, чтобы и вовсе свести на нет необдуманное решение сына, связать свою судьбу с женщиной, которая никогда не станет для него родным человеком.

Четвертой и пятой стадий не последовало. Чтобы прийти к консенсусу хватило и трех. Все расстались довольные. Никто не считал себя проигравшей стороной.

II

А потом ему на мобильник позвонил капитан Тарасюк и дрожащим голосом, чего никогда до этого с ним не случалось, поведал новость, только что пришедшую из штаба бригады. Утром, по его словам, следовало ожидать появления высокого начальства то ли с проверкой, то ли еще черт знает с чем, да не откуда-нибудь, а из самого Киева. Поэтому капитан настоятельно просил к утреннему построению быть не в полевой, а повседневной форме. Чертыхаясь и одновременно поминая всех святых, Стефану пришлось идти к хозяевам, чтобы одолжить утюг и гладильную доску. Как известно, любое начальство любит, чтобы форма подчиненных была отутюжена, погоны, ботинки и кокарда на фуражке сияли, вот и пришлось доставать из чемодана, редко надеваемую, хоть и чистую, но не глаженую форму. Заметив, как он неловко управляется с этой бытовой техникой, Анна отстранила его, заняв место у гладильной доски. Он с удовольствием уступил ей свое место, занявшись чисткой пистолета (вдруг будут проверять табельное оружие офицеров). Чистить пришлось старенького «макарова», ибо обещанные в качестве зримого перехода на стандарты НАТО «беретты», так и не добрались до линии фронта, осев в столице у высшего офицерского состава. В благодарность за оказанную помощь, Стефан, пока Анна гладила рубашку и брюки, живописал ей разговор со своими родителями, опустив, правда, некоторые подробности. Его рассказ о разговоре с родителями она восприняла с большим энтузиазмом, а предложение провести вместе предстоящий отпуск в доме родителей жениха, инициированное ими, так и вовсе вызвали у нее восторг. Девочка по своей наивности посчитала, что подобные приглашения могут делаться только тем девушкам, в отношении которых нет никаких сомнений. Она была заранее уверена, что сможет произвести благоприятное впечатление на предков жениха, ведь недаром же она изучает актерское мастерство. Этой ночью Стефан Прокопчук спал безмятежным сном здорового и полного оптимизма человека. Ему снился луг и Ганна, с которой он мчался по высокой нескошенной еще траве, взявшись за руки.

А утром началась чехарда. Вместо объявленного визита высокого начальства, позвонили с КПП и сообщили, что подъехал тентованный грузовик с неизвестным грузом. Полковник дал разрешение на его пропуск к штабу бригады. Сам штаб бригады располагался в здании средней школы, которую закрыли еще осенью четырнадцатого из-за потенциальной близости к передовой стремительно приближающегося фронта, ибо шальные снаряды запросто могли влететь в классы. Подобная участь постигла не только эту школу. Из опасений за жизнь детей, в Волновахе закрыли все школы, и все ученики были вынуждены каждый день ездить на учебу в Трудовое и Новопавловку, что находились в десятке километров отсюда.

Когда грузовик подкатил к группе принаряженных ради встречи с начальством офицеров бригады, из его кузова вылезли какие-то непонятные личности, в неуставном «прикиде», больше похожие на волонтеров, чем на кадровых военных и не торопясь стали выгружать длинные ящики. Старший из «волонтеров», достав из кармана изрядно помятый листок бумаги, опытным взглядом вычленив из группы офицеров командира бригады полковника Гончарука, направился к нему:

– Пан полковник, – обратился он к старшему по званию без отдания чести, так как сам был без головного убора, – вот примите и распишитесь.

Полковник взял в руки мятую бумажку накладной и вчитался в ее содержимое.

– Противогазы?! Что за хрень?! На кой ляд нам твои противогазы?! Вы, там, в Киеве, что, совсем белены объелись? Нам нужны солдатские рационы, а не твои резинки! У людей от перловки уже животы пучит, а ты мне тут что привез?! – взъярился старый служака Олег Николаевич.

– Насчет рационов не было никаких распоряжений. Что мне начальство приказало доставить в расположение артдивизиона, то я и доставил, согласно указанной спецификации, – угрюмо ответил экспедитор, – так что, примите и распишитесь.

Полковник оглянулся на стоящих за спиной растерянных офицеров, как бы ища поддержки, но те сами пребывали в искреннем недоумении от происходящего.

– Ладно. Открывай. Посмотрим, что за противогазы ты нам тут привез, – ответил он после паузы.

Старший «волонтер», скривив в недовольстве широкий, как у лягушки рот, кивнул своим помощникам и те шустро начали ручными фомками отдирать верхние доски ящиков, которые против всех правил хранения были не заперты, а заколочены гвоздями. Офицеры, среди которых был и Прокопчук, с вялым любопытством подошли к первому «распакованному», таким образом, ящику. Подойдя поближе тихонько присвистнули. Изготовленные Бог знает, в каком лохматом году и еще столько же лет пролежавшие на каком-то складе, противогазы от длительного и неправильного хранения слежались, а резина потрескалась. Даже не беря их в руки можно было понять, что к применению они абсолютно не пригодны.

– Ты, чё привез?! – заорал полковник, поднимая от ящика белые от накатившего бешенства глаза и нацеливая их в «волонтера». – А ну мотай отсюда вместе со всей своей хурдой!

– Я не виноват, пан полковник, – попробовал бесполезно оправдаться тот, хотя все окружающие и без этого догадывались о его невиновности, – что мне выдали на складе, то и привез. Вскрывать и проверять содержимое нам запрещено специальным приказом.

Содержимое четырех других, тут же вскрытых ящиков было идентичным первому, как по спецификации, так и по качеству. Гончарук и без его слов понимал, что по большому счету, доставивший непригодные противогазы ни в чем не виноват. Однако ему ужасно хотелось выплеснуть на кого-нибудь из посторонних всю свою накипевшую злость за недоимки по содержанию личного состава, за устаревшую и малопригодную технику, за гнилье, называемое «солдатскими пайками», за боль от потери боевых соратников в этой непонятной войне. Очень хотелось. Но он боялся, что посторонние уши прибывших могут неправильно истолковать его возмущение, донести до верхов, и тогда его замучают эсбэушники на предмет распространения им панических и пораженческих настроений. Поэтому приходилось молчать, испепеляя прибывших волонтеров гневным взором. Отошедший в сторонку от основного места событий Прокопчук, нагнулся и поднял деревянную крышку одного из привезенных ящиков. Из нанесенной черной краской надписи, состоявшей из малопонятного неспециалисту набора букв и цифр, следовало, что в ящиках находились противогазы ШМС-41у образца 1955 года, изготовленные в 1960 году.

– Юбиляры, – буркнул лейтенант себе под нос, – как раз в этом году им будет по шестьдесят лет.

Старший экспедитор тоже не стал испытывать судьбу, настаивая на подписании передаточной накладной, а извинившись, отпросился отойти неподалеку, чтобы с кем-то, видимо начальством, переговорить. Ему никто не стал препятствовать. Все ждали развязки этой для всех неудобной ситуации, а еще объяснений от кого-нибудь, зачем же все-таки привезли эту рухлядь. Шептавшиеся за спиной полковника офицеры, дружно пришли к единому мнению о том, что у службы «бэспеки» наверное, появились сведения о возможном применении противником на этом участке фронта химического оружия, ибо с «этих москалей чего только не ожидать». Откровенно поговорив со своим руководством, о чем свидетельствовала бурная жестикуляция, экспедитор твердой походкой вернулся назад и приказал своим помощникам обратно загружать в машину злосчастный груз. На немое требование Гончарука все же прояснить вопрос о назначении груза, он поспешил ответить:

– Я человек маленький и мне ничего неизвестно. Однако меня заверили, что до обеда доставят исправную партию противогазов. Пока же мне поручено передать вам устный приказ от оперативного командования о незамедлительном инструктаже вами и вашими офицерами младшего и рядового состава на тему «безопасного обращения военнослужащих с боеприпасами, начиненными химическими, бактериологическими и радиологическими реагентами и их применением в боевых условиях». Больше мне добавить к этому нечего, – дернул он рукой к голове, как бы козыряя, но вовремя спохватился и не завершил начатого действия.

По его манерам и тому, как четко он выговаривал слова предстоящего инструктажа, было видно, что он не обычный гражданский, а как минимум – офицер, скрывающий зачем-то свое звание под личиной простого волонтера. Он уехал, так и не прояснив обстановки, а оставшиеся только и сделали, что в недоумении пожали плечами.

Стоявший рядом со Стефаном командир соседней батареи, долговязый и рябоватый лейтенант Галушко дернул его за рукав и тихонько спросил:

– У тебя случаем не осталось конспектов по обращению со спецбоеприпасами?

Он в отличие от Прокопчука заканчивал не львовскую военную академию, а киевский Национальный Университет Обороны и очень гордился этим, всякий раз подчеркивая, что имеет столичное военное образование, и в сокурсниках у него много сыновей высокопоставленных лиц, так что при случае ему ничего не стоит перевестись куда-нибудь поближе к Генштабу. И вот теперь этот зазнайка, робко заглядывая в глаза Стефана, просит у него конспекты. Смешно.

– Да какие там конспекты!? Ты, что, с Луны свалился?! – отмахнулся Прокопчук. – У нас вообще не было такого курса лекций. К чему? В Украине все равно нет таких боеприпасов. Я и противогаз-то надевал всего пару раз за всю учебу, когда совершали тренировочные марш-броски с полной выкладкой.

– Оно, конечно, все так, – почесал за ухом Галушко в задумчивости, – а на поверку получается, что все же они имеются.

– Не знаю, – пожал плечами уже в который раз Прокопчук. – Приказ отдали не нам, а полковнику, вот пусть он этим и озаботится. Посмотрим, что будет дальше.

Полковник не стал ничем таким озабочиваться, потому, как сам пребывал в состоянии ступора после визита «мутных личностей», как про себя назвал он волонтеров. Одно он понимал твердо – в высоких кабинетах Воздухофлотской^[43] затевалось что-то непонятное и дурно пахнущее, и оно очень не нравилось старому вояке. Никаких приказов отдавать подчиненным ему офицерам бригады он не стал, ибо за этим неизбежно последовали бы вопросы, ответов на которые у него не было. Впрочем, распускать комсостав по вверенным им подразделениям тоже не спешил, догадываясь, что продолжение событий не заставит себя долго ждать.

И верно. Где-то уже через час в расположении штаба бригады, в сопровождении взвода автоматчиков на МАЗе в «балаклавах» и без каких бы то ни было, знаков отличая (видно у клятых москалей научились), появился КрАЗ, с красными крестами по бокам, что говорило о его принадлежности к военно-полевой медицине. С документами у людей «без лица» и без знаков отличия, видимо, все было в порядке, если у часовых на КПП не возникло к ним никаких вопросов, хотя их появление и выглядело странным. Обычно военные медики не передвигаются в сопровождении такого кортежа. Завидев лихо подъехавших «медиков» офицеры бригады повыскакивали из здания штаба для встречи ожидаемых, но все же неожиданных гостей. Вышел для встречи и полковник Гончарук, которого незадолго до этого предупредили о появлении новых визитеров, поэтому он один не выглядел ошарашенным среди своих офицеров. Судя по всему, его все же предупредили о появлении в расположении части странного каравана. Крадущаяся кошачья походка старшего из этой группы выдавала в нем представителя «спецуры», этакого «ассасина»^[44], привыкшего больше делать, чем говорить. Пока он подходил к командиру бригады, его молодцы высыпались из МАЗа и взяли в оцепление санитарную машину. Всем бросилось в глаза, что к стволам их автоматов были прикручены «набалдашника» для бесшумной стрельбы. Хоть стволы их автоматов и были опущены вниз, все присутствующие понимали, что те готовы в любую секунду их поднять кверху и начать «тихую» стрельбу на поражение. На поясе у старшего группы, почти посередине – на американский манер, болталась кобура, из которой торчала рукоять громадного пистолета. «Кольт у него там что ли?» – промелькнула мысль у полковника. Не снимая «балаклавы» и не представившись, он сразу перешел на повелительный тон, изрядно покоробивший Гончарука, привыкшего, что с ним даже чины из МО разговаривают исключительно уважительно:

– Мне поручено оповестить вас о доставке в расположение 128-й отдельной механизированной бригады груза особой и секретной важности.

– Считайте, что оповестили, – благосклонно склонил голову полковник. Едва усмехнувшись от предчувствия развития водевильной истории с переодеванием.

Спецназовец проигнорировал его ухмылку и продолжил:

– А это, – он достал из планшета, что висел у него сбоку, – предписание Начальника Генерального Штаба об обязательном выполнении вами всех приказов отданных мной. С этими словами он вручил полковнику аккуратно сложенный пополам лист. Гончарук принял бумагу и внимательно пробежал глазами по тексту, в котором было заявлено, что податель сего действует от имени и по поручению Главного оперативного управления Объединенных Сил ВСУ и его распоряжения являются приоритетными и безусловными. Фамилия подателя документа не указывалась. Внизу стояли подписи Начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Корнийчука и Командующего Объединенными Силами генерал-лейтенанта Наева. «Ну, прямо как в «Трех мушкетерах» – индульгенция на предъявителя от кардинала Ришелье» – подумал Гончарук.

– Здесь не указан срок, на который я перехожу в ваше подчинение, – заявил полковник для того, чтобы хоть к чему-нибудь прицепиться.

– На время проведения спецоперации, – коротко ответил инкогнито в маске.

– Ну да, ну да, – покивал Гончарук.

– В связи с секретностью выполняемой нами миссией, убедительно прошу вас, полковник Гончарук, распорядиться о присутствии на плацу только вас, вашего заместителя – Житецкого, начальника штаба – Николенко, а также командира артиллерийского дивизиона – Тарасюка с командирами артбатарей – Прокопчуком, Галушко и Щербатым. Я, верно, назвал фамилии?

– Да, – слегка удивился осведомленности и феноменальной памяти спецназовца полковник.

– Распорядитесь, пожалуйста, – еще раз вежливо, но настойчиво напомнил он командиру бригады.

– Житецкий, Николенко, Тарасюк, Прокопчук, Галушко и Щербатый – останьтесь. Остальные – все свободны и могут отбыть в места дислокации своих подразделений, – с явной неохотой отдал тот приказ и подчиненные воинской дисциплине офицеры, несмотря на разъедаемое их сознание любопытство, вынуждены были поскорее убраться с глаз, чтобы не служить поводом для конфликта с прибывшими.

– Что-нибудь еще? – уже насупился Гончарук, привыкший быть полновластным хозяином в своей части.

– В связи с особым режимом секретности я вынужден взять с вас и подчиненных вам офицеров, находящихся здесь, расписку о неразглашении государственной тайны.

– Я так понимаю, что вопросы типа «с кем имею честь говорить» не имеют смысла? – удивленно вскинул брови Олег Николаевич.

– Так, точно. Не имеют. Но можете звать меня, гмм, – тут спецназовец слегка запнулся, – Остапом Григорьевичем.

– А вас не смущает тот факт, что в присяге данной нами государству уже имеется клятва хранить военную тайну?

– Вот именно. Военную. А тут речь идет о государственной тайне, – возразил командир спецназовцев.

– Не вижу особой разницы, – скептически сморщил лицо Гончарук. – Разве что это опять какие-то игры киевского политикума?

– Это не мое и не ваше дело, – грубо осадил его «Остап Григорьевич». – Наша с вами обязанность четко выполнять приказы вышестоящего руководства.