Юрий Темирбулат-Самойлов
Интернатские. Мстители. Любовь и дети Ханум
Поскольку большинство переезжало сюда капитально, семьями, то, естественно, в новых населённых пунктах были и школы, и детские сады, кинотеатры и дома культуры, бани, магазины, рынки и всё прочее для нормальной человеческой жизни. А в помощь неполным семьям, в которых отсутствовал один из родителей, или для перегруженных работой отцов и матерей, которым заниматься воспитанием собственных детей было объективно некогда, государство предусмотрело сеть школ-интернатов.
Эти богоугодные заведения стали истинным спасением для таких родителей-одиночек, как Тамара. Но были они, все без исключения, из-за избытка желающих постоянно переполнены, и устроить туда ребёнка чаще всего оказывалось непросто. Учитывая значимость проблемы и с целью исключения злоупотреблений при приёме на местах, распределением детей по интернатам занимался строго областной отдел народного образования, к кабинетам инспекторов которого, ведающим данной проблемой, перед началом каждого учебного года выстраивались длинные очереди. Из-за дефицита ученических мест детей одной семьи нередко направляли в разные районы, с возможной перспективой когда-нибудь в будущем, если ситуация разрядится, воссоединить разлучённых братьев или сестёр. Это, на взгляд руководителей образовательных учреждений и вышестоящих органов, было всё же лучше, чем совсем ничего… и многие соглашались – куда же деваться.
Вынуждена была, скрепя сердце, согласиться на такое распределение и Тамара. Единственное, чего она в этом отношении смогла добиться в пользу своих близнецов, – это чтобы не разлучали девчонок – Гульнару и Динару. Они обе попали в один интернат. А вот Валеджана пришлось устраивать в другой – за несколько десятков километров от этого. Ну, ничего, они уже совсем почти взрослые – в четвёртый класс пошли как-никак. Привыкнут! А через годик-другой, глядишь, и повезёт: места в том или ином интернате освободятся, и снова все втроём будут вместе.
Сама Тамара устроилась работать водителем грузового такси. Это такой приспособленный под перевозку людей неприхотливый полуторатонник «Газ-51» с деревянным кузовом, тентованный брезентом с окошечками. Боковые скамейки в кузове легко пристёгивались, в случае необходимости, к бортам, и тогда машина становилась обыкновенным грузовиком. Но чаще Тамаре приходилось возить всё-таки людей, кто-то один из которых обязательно садился к ней в кабину, и это ей нравилось – в каком-никаком общении легче отвлечься от тяжёлых мыслей о прошлом.
Правда, работу эту Тамара нашла не сразу при всём обилии вакансий на вновь образующихся автопредприятиях и в строящихся «с нуля» совхозах. Любой начальник-мужчина, к которому она обращалась, сходу принимался оглядывать её с головы до ног с нескрываемым отнюдь не производственным интересом, и первым его вопросом во многих случаях был, а не замужем ли она. Жадные сальные взгляды и порой беззастенчивые предложения скрасить её одиночество ничего кроме усталого раздражения у Тамары не вызывали, и она, прервав такую беседу на полуслове, шла искать работу дальше. Наконец, нашёлся один мало похожий на бабника пожилой начальник автоколонны, который не стал её особо разглядывать, а, нацепив на нос очки, принялся читать поданные ему документы. Изучив их, пристально посмотрел в глаза:
– Что, дочка, пришлось хлебнуть, говоришь? И несладко, поди, живётся теперь? Детишек-то пристроила?
– В интернаты, в разные… – если бы у Тамары оставалось хоть немного невыплаканных слёз, она бы сейчас разревелась. – Да и то окончательное «добро» дадут только после моего оформления на работу и предоставления
справки о размере заработной платы. И ещё прописаться где-то надо.
– Ничего, всем бывает трудно, особенно на первых порах после смены местожительства. Обживёшься-освоишься – будет полегче. Пока поселишься в женском общежитии, а при первой же возможности, в порядке льготной очереди, как вдове аж сразу с тремя малолетними детьми, выделим квартиру. Может быть, даже – в коттедже. У нас хорошие двухквартирные строят, со всеми удобствами и с земельными участками, надворными постройками. А что касается работы, так извини, лимузинов у меня нет. Могу предложить для начала пятьдесят первый «газон». Порули пока на нём, а там видно будет, придумаем, может, что-нибудь помягче…
– Да мне больше ничего и не надо! Спасибо вам. Только разрешите мне, пожалуйста, на машине за детьми и вещами в Казахстан съездить. Бензин я оплачу.
– Ладно уж! Поезжай, путёвку тебе оформим как в командировку за грузом. Привезёшь детей, домашнее барахло, и – за работу.
XVI
Сложилось так, что на выделенном ей «газоне» Тамара проработала весь
голодностепский период своей трудовой жизни. «Рулила» она буквально за троих, только в работе и забываясь от боли пережитого. Зарабатывала хорошо. Не дожидаясь, пока ей дадут обещанную как «вдове с тремя малолетними детьми» квартиру, довольно скоро купила приличный дом, в котором раз-два в месяц собирала на выходные дни всех троих своих детей. Эти воскресенья были настоящими праздниками для семьи. Не жалея денег на лучшие игрушки, красивые, часто дорогие не по возрасту наряды и вкусные лакомства, она изо всех сил стремилась доставить дочкам и сыну как можно больше удовольствий и радости, которыми они, по её разумению, были напрочь обделены в интернатской жизни.
Гуля и Дина росли пригожими жизнерадостными девочками, прекрасно пели и танцевали. В интернате, активно участвуя в праздничных мероприятиях, они многому научились, и с удовольствием показывали своё искусство во время встреч матери и брату, а когда в доме бывали гости, то – и им. На восхищённые возгласы гостей: «Вырастете, будете знаменитыми артистками, как Тамара Ханум!» со смехом отвечали:
– Лучшая на свете Тамара Ханум – это наша мама! И мы, как мама, будем щофёрками.
– Танцующими шофёрками! – весело подхватывали хмельные гости.
– Ещё что удумали?! – испуганно восклицала Тамара. – Какими шофёрками? Не женское это дело – баранку и гайки крутить. На мать-дуру не смотрите – она в другое время родилась и воспитывалась… будете артистками, как отец, царствие ему небесное!
С тех пор с лёгкой руки дочек к имени Тамары и приклеились слова-приставки «ханум» и «шофёрка». Близкие знакомые скоро стали называть её между собой не иначе как «Тамарка-ханум», а в более широких кругах, в основном в рабочей среде, звали «Тамарка-шофёрка». Дом же её, у ворот которого всегда в ночь оставалась грузовая машина «газик», называли не иначе как «шофёрским домом».
А вот сын Валеджан, в отличие от своих поющих-танцующих сестричек, подрастал настоящим разбойником. Характер ему достался от природы крутой, бескомпромиссный. Он постоянно с кем-то спорил, дрался, и не только со сверстниками, но даже – с интернатскими воспитателями и учителями. Отличался также ранней самостоятельностью и необычайной для его лет физической выносливостью: когда мать заезжала за ним в некоторые предвыходные и предпраздничные дни в интернат, то по пути домой он подолгу сам вёл машину, подложив себе под зад что-нибудь такое, что позволяло ему с его невеликим пока росточком хорошо видеть дорогу и
обозревать панораму вокруг. И никогда не жаловался на усталость.
И ещё Валеджан свято чтил (и когда только в мальчишке это успело вызреть?..) что-то вроде чести семьи, приоритет в этом отдавая неприкосновенности и незапятнанности чести сестёр. Туго приходилось тому, кто к этой святости хоть намёком проявлял пренебрежение. Взять хотя бы такой пример. Однажды он привёз с собой в гости на каникулы дружка-одноклассника – светловолосого русского мальчика по имени Илья. Это был деликатный, спокойного, в полную противоположность самому Валеджану, нрава отличник учёбы, у которого по стечению обстоятельств тоже был брат-близнец, с которым он так же, как и Валеджан с сёстрами, учился в разных интернатах. И так же, как они, был из неполной семьи, только не хватало в этой семье не отца, а самого дорогого для любого ребёнка – матери. Илюха в первый же день своего пребывания в гостеприимном «шофёрском доме» был сражён наповал красотой и искусством пения и танца близняшек Гульки и Динки. Он уже начинал, как и обе девчонки, и их брат Валеджан (по-интернатски – Валерка) входить в тот волнующий возраст, когда девчонки становятся для мальчишек, нередко взаимно, интереснее, чем всё остальное на свете. Совершенно не отличая Гульку и Динку одну от другой, Илюха не придумал ничего умнее, как влюбиться в обеих сразу. И, на свою голову, честно поделился сокровенным с их братом и своим лучшим другом Валеркой, тут же схлопотав от последнего синяк под глазом: не зарься на честь сестёр! Каким бы дорогим гостем и хорошим другом ты ни был…
Короче говоря, если дочери, безусловно, радовали мать (кроме прочих достоинств, они ещё и хорошо учились), то по поводу сына она не знала, радоваться или огорчаться. С одной стороны – хулиганистый и с норовом, а с другой – защитник растёт, который уж наверняка не даст в обиду ни её, когда она состарится, ни сестёр, как бы ни сложилась жизнь.
А она, эта жизнь, будто по чьему-то недоброму заказу, ну никак не выстраивалась в ту спокойную ровную линию, когда можно было бы жить тихо и без тревог, заранее и с уверенно ожидаемым результатом планировать те или иные этапные семейные события. И безмятежная тишь да гладь – божья благодать, плавное, без эксцессов и катаклизмов, течение дней, недель, месяцев и лет доставались кому угодно, только не Тамаре Богатырёвой. Может быть, эта ко многому обязывающая фамилия, доставшаяся ей от второго мужа, была подброшена судьбой с каким-то умыслом? Мол, поглядим, насколько ты сильная натура, сможешь ли вдобавок к пережитому ранее выдержать ещё и кое-какие новые испытания, которые не под силу обычному смертному…
Чем быстрее подрастали и взрослели её дети, тем чаще и тревожнее билось её сердце при получении от интернатских педагогов известий о любых мало-мальски заметных происшествиях, в той или иной мере с ними связанных. Тревоги матери (может быть и не всегда обоснованные, но – мать есть мать) усугубляло то обстоятельство, что сын и дочери, отчасти и из-за разъездного характера её работы, не находились не то что под постоянным, а даже и под относительно регулярным её личным присмотром, были очень уж далеко от зоркого материнского ока. А неполная осведомлённость о жизни детей порождает преувеличенные волнения и страхи в душе любой, наверное, женщины-матери. Но, как бы и чего бы там ни было, а настоящая беда, если она случается, то при какой угодно бдительности почему-то всегда случается неожиданно…
XVII
Между тем, даже в те короткие или длительные периоды, когда с её любимыми чадами, согласно отсутствию тревожных известий, всё было, вроде бы, в полном порядке, не всегда всё в порядке бывало у самой красавицы Тамары. Не хотело, хоть ты умри, её только-только вступившее в пору истинного расцвета, настоящей женской спелости, безукоризненное внешне и безупречно здоровое тело жить в полной зависимости от состояния израненной, преждевременно постаревшей в результате череды невзгод души. Душа уже ничего не желала, кроме успокоения для себя и счастья для своих детей. А вот тело…
Ох, как её тело хотело тоскливыми одинокими ночами того же самого, чего оно и до этого страстно жаждало с самой юности, и к чему особенно стремилось с того незабываемого момента, когда в первую брачную ночь познало мужчину, но чего так и недополучило по разным причинам ни в первом, ни во втором замужестве. А попросту – того, чего и должно по законам природы хотеть здоровое естество нормальной женщины.
Долго, варварски долго опустошённая и иссушённая неизбывным горем душа истязала рвущуюся к ласке плоть: никак не находился в окружении Тамары мужчина, ради которого она без колебаний, разом отключившись от воспоминаний и переживаний, переступила бы воздвигнутый в сознании барьер. Слишком яркими личностями были в её памяти те, кого она потеряла – Амирхан и Артемий. Рядом с ними, будь они живы, при всём достатке в «Голодностепстрое» крепких симпатичных мужчин, и поставить-то было бы некого.
Иногда, возвращаясь в одиночестве из рабочего рейса, Тамара сворачивала с дороги и заезжала далеко в степь, выходила из машины и, упав на колени, давала волю чувствам. Плакать она давно уже не могла, а просто во весь голос стонала и выла, как израненная волчица.
Видневшиеся вдали снежные вершины гор напоминали о вечности, незыблемом величии матери-природы и быстротечности, бренности в сравнении со всем этим хрупкой человеческой жизни. А степь… со временем Тамара сквозь мало-помалу рассеивающийся туман в закабалённой горем и заботами голове начала замечать, как прекрасна суровая, на первый взгляд, Голодная степь. Особенно – ранней весной, когда всё вокруг начинает пробуждаться после зимней спячки. В отличие от безмолвных, величавых, часто подёрнутых туманом бело-голубых горных вершин степь полна, оказывается, разнообразнейших звуков и красок. Робко выбивающиеся из-под быстро тающего снега жёлтые подснежники со съедобными сочными корнями-луковичками, тут и там стоящие свечкой у своих вертикально уходящих вглубь земли нор шустро пересвистывающиеся между собой и мгновенно исчезающие при малейшем шорохе со стороны заметно отощавшие за зиму суслики. А весною чуть более поздней – целые выводки куда-то ползущих цепочкой друг за дружкой разнокалиберных степных черепашек, вьющие свои тщательно маскируемые гнёзда птицы, стрёкот невидимых кузнечиков. Ещё позже – огромные, уходящие за горизонт пространства, покрытые алыми маками, красными и жёлтыми тюльпанами.
Однажды Тамара обратила внимание на большой, съезжавший с автотрассы прямо в степь караван тяжёлых грузовиков, автокранов, мощных автотягачей, буксирующих жилые вагончики, трейлеров, груженных бульдозерами, экскаваторами и прочей строительной техникой, стройматериалами. Вся эта кавалькада приблизительно в километре от дороги остановилась, начала выстраиваться в подобие круга и вскоре приступила к разгрузке. Судя по всему, сейчас на её глазах происходило рождение очередного нового совхоза. Значит – жизнь продолжается?..
Приехав в этот вечер домой, Тамара, перво-наперво, сходила в баню. Прошлась по магазинам, где пополнила запас продуктов, не забыв купить побольше любимого плиточного шоколада и коньяка той самой марки, армянского, коим потчевал её в своё время Богатырёв. С помощью именно этого напитка она уже довольно продолжительное время в те выходные дни, когда не приезжали дети, периодически впадала в ностальгическое небытие. Проще говоря, напивалась до бессознательного состояния. Естественно – в одиночку, запершись у себя в доме, поскольку иного надёжного способа забыться, уйти от терзавших её днём и ночью воспоминаний, она придумать пока не могла. И только под этот, «богатырёвский», коньяк её иногда посещали приятные полуфантастические грёзы о чувственных наслаждениях, которых так недоставало наяву…
На этот раз входную дверь дома изнутри она не запирала. Сервировала стол, решив сегодня не стремиться к обычному одиночеству, к которому так и не сумела по-настоящему привыкнуть. И первый же случайно (а может быть и не совсем так) заглянувший «на огонёк» респектабельный с виду знакомый мужчина – один из руководящих работников местного автотреста, в состав которого входило предприятие-работодатель Тамары, встречен был дружелюбно и гостеприимно. А к утру он, побывавший ночью на вершине блаженства, клялся и божился в вечной любви к этой лучшей, как показала ночь, в его судьбе женщине, и совсем было собрался распрощаться со своей прошлой жизнью – с семьёй, нажитым имуществом, а если надо, то и с высокооплачиваемой солидной должностью, бросив к ногам Тамары себя и весь мир. Но… потерявший голову от необыкновенно страстных ночных объятий счастливый любовник получил вдруг никак не ожидаемый им категоричный, исключающий иные толкования ответ:
– Спасибо за компанию и… прощай! Извини, но ни второй, ни третьей встреч у нас не будет. Если ты мужчина, то впредь поведёшь себя так, как будто между нами ничего не было. И тогда, возможно, мы останемся хорошими знакомыми, а может быть, если сойдёмся во взглядах, и – друзьями. Всё. Ступай! Вот тебе Бог, а вот – порог.
Выпроваживая таким отнюдь не мягкосердечным образом любовника-дебютанта (он был первым после гибели её мужей и, на его беду, оказался пресноватым и скучноватым по сравнению с ними обоими), Тамара, вероятно, понимала, что обиженный, а тем более оскорблённый в лучших чувствах человек способен, в отместку, на какие угодно действия – ведь, не все же мужчины так горды, как покойный Амирхан, и настолько выдержанны, как при жизни тот же Богатырёв. Но что возможна такая степень низости, какую вскоре наглядно продемонстрирует этот первый, с кем она, овдовев, позволила себе слабинку, и с чьей помощью хоть в мизерной степени, хоть и ненадолго, да пригасила бушевавшее в ней неуёмное пламя женской страсти, Тамара не могла даже предположить.
Он ещё долго пытался возобновить контакт с очаровавшей и так оскорбившей его прекрасной, но строптивой и своенравной женщиной, непредсказуемой в поведении, загадочной для голодностепских ловеласов в личной жизни. Посылал ей цветы и подарки, которые неизменно возвращались назад. Писал многословные записки, письма, порой даже в стихах, которые в наплыве чувств научился сочинять как заправский поэт. И, наконец, не выдержал… до крайности уязвлённый, начал он в мужских компаниях направо и налево, в красочных подробностях рассказывать о сказочной ночи, проведённой с Тамарой, любовное искусство и утонченность ласк которой, в совокупности с её красотой и темпераментом сравнимы как минимум с искусством обитательниц самых богатых гаремов зарубежного мусульманского Востока или, на худой конец – дорогих проституток капиталистического Запада. И главное, – хвастался ухажёр с не сложившимся продолжением рандеву, – для того, чтобы заполучить хоть кусочек счастья обладания эдакой мастерицей, надо быть незаурядной личностью, и избранным ею самой. Именно ею, по её, а не по мужской воле, как он сам недавно убедился. А выбирает она не кого попало… его, вот, к примеру, хоть на ночь, да выбрала.
В среде автомобилистов-голодностепстроевцев поползли слухи, сильно распалявшие воображение немалого числа умельцев по части охмурения слабых на ласку женских сердец. И некоторые из подобных умельцев, вдохновлённые теми слухами, пытались, несмотря на сложность поставленной задачи, на спор с друзьями-скептиками, свести интимное знакомство с заманчивой вдовушкой, применяя для этого весь свой богатый опыт и изощрённейшие уловки, изобретаемые уже по ходу действия.
Надо сказать, кое-кому из редких отважившихся на столь трудно предсказуемую по результатам любовную атаку, везло: природа есть природа… и Тамара, допустив женскую слабость один раз, не в силах была и далее удерживать себя от близости с очередным понравившимся ей мужчиной. Но поскольку ни в одном из них не могла обнаружить того, что искала – полноценной замены когда-то утерянного, то дальше ознакомительной встречи её интимные отношения не развивались ни с кем. Это местных удальцов сбивало с толку, но никто из них переломить ситуацию так и не сумел – линия поведения вожделеннейшей женщины автотранспортной сферы «Голодностепстроя» оставалась неизменнной.
Когда же до Тамары дошли, в конце концов, многократно преувеличенные и до пошлости извращённые слухи о себе самой, она с горечью в душе раз и навсегда пресекла любые попытки каких бы то ни было мужчин сблизиться с нею. Поскольку же она не могла, чисто физически, полностью отказаться от хотя бы периодического, хотя бы частичного удовлетворения безжалостно сжигавшего её нутро сладострастного сверхжелания, то в глубине души всё-таки надеялась на встречу с достойным, заслуживающим доверия экземпляром хотя и считающегося сильным, но по большому счёту презренного, самодовольного, заметно упавшего в её глазах мужского пола.
Как у сильной натуры, эта её надежда исподволь переросла в упорное стремление, и она сама начала искать и тщательно выбирать мужчин для пробных (а вдруг, да повезёт!) встреч. Но уже, разумеется, не из местных, а, во избежание последующих хвастливых россказней в здешней шоферской среде, – либо приезжавших на короткий срок откуда-нибудь издалека командированных или отпускников, либо и вовсе где-нибудь в собственных дальних рабочих поездках. Однако и среди тех ей никак не удавалось найти сожителя, способного в достаточной мере удовлетворить её запросы, как в любовном, так и в эстетическом, да и просто в человеческом плане. И дело по-прежнему ограничивалось одним-единственным – первым и последним, свиданием.
XVIII
Тем временем из интерната, в котором учился её ненаглядный сыночек Валеджан, с обескураживающей регулярностью поступали более и более пространные негодующие жалобы на его возмутительное воинственное поведение. Обладая независимым, унаследованным от неё же, Тамары, нравом, он никому и ни в чём не давал спуску. И чаще всего свою правоту отстаивал единственно верным в его понимании и, пожалуй, наиболее для него в той среде доступным способом – кулаками. Неважно, кто был перед ним: ровесник, старший мальчишка или даже несколько, а то и совсем взрослый. Не уступал Валеджан, как уже говорилось, и воспитателям, нередко в интернатах злоупотреблявшим всем, чем придётся, в том числе и физическими наказаниями провинившихся учеников-воспитанников, если и не доводившими до откровенных увечий, то в любом случае жестокими.
Сведя дружбу с местными поселковыми подростками хулиганского нрава, горделиво называющими себя «шпаной» и «кодлой», он, как губка, впитывал в себя опыт, коим подобная среда обычно богата, в том числе легко и быстро обучился некоторым азартным играм «на интерес». Оказавшись в этом деле более удачливым, чем другие, Валеджан теперь всегда был при деньгах, раздражая этим многих. И дирекция интерната всё чаще поднимала вопрос о необходимости отправки «трудновоспитуемого подростка» Азимова-Богатырёва10 в детскую исправительную колонию или хотя бы просто о его отчислении.
Тамара, в смятении чувств, ждала как манны небесной того момента, когда её сыну судьба соблаговолит, наконец, помочь перейти из дальне-захолустного степного интерната поближе к областному центру, в интернат более богатый, благоустроенный и спокойный, где учатся его сестрёнки, и он сумеет благополучно, без лишних эксцессов закончить хотя бы восьмилетку. А там, глядишь, и изъявит желание поступить в какой-нибудь техникум или, на худой конец, в приличное профтехучилище.
И – о, счастье! – дождалась. Где-то в газетах она вычитала, что в связи с возросшей государственной потребностью в квалифицированных специалистах гидромелиоративного профиля, которых ощутимо не хватало на освоении новых и новых нуждающихся в орошении территорий под хлопководство, в республике активизировалось открытие дополнительных учебных заведений необходимой направленности – профессионально-технических училищ, техникумов и провинциальных отделений столичных вузов. Активизировалось настолько, что новых, с нуля, учебных комплексов строить не успевали, и для размещения вновь открытых заведений использовалась база существующих организаций и учреждений, менее значимых в тот момент для государства. В число «менее значимых», с чьей-то лёгкой (или тяжёлой?) руки в «верхах», попали и некоторые интернаты, в их числе и тот, в котором учился Валеджан.
Тех учеников из закрытых таким образом интернатов, которые по каким-то причинам не могли перейти учиться в обычные школы, принимали в свои стены уцелевшие интернаты, по мере возможности расширившись. Так, волей судьбы и государственных властей и, конечно же, не без усилий вовремя подсуетившейся Тамары, все трое её детей, перейдя в восьмой класс, стали учиться вместе, ближе к дому, а значит, и – с возможностью чаще навещать мать.
Но и дочери, буквально на глазах превращающиеся из хоть и премилых, но угловатых девочек-подростков в привлекательных, с прелестными, заметно обозначившимися формами девушек, теперь беспокоили мать никак не меньше, нежели хулиганистый сынок. Её нешуточно пугало естественно растущее внимание к девчонкам не только и не столько мальчишек-сверстников и юношей постарше, сколько – взрослых мужчин. А что такое похотливый мужчина, уж она-то, с её выдающейся женской красотой, знала не понаслышке. И тревожилась за невинность своих девочек посильнее, наверное, чем даже когда-то за свою. Ведь они так добры и доверчивы… Слава Аллаху, хоть Валеджан теперь рядышком и сумеет как-то защитить их в случае чего. Но и он ведь совсем ещё ребёнок!
Даже не очень тревожные сообщения об относительно безобидных драках интернатских мальчишек, частенько оспаривавших друг перед другом внимание Гульки и Динки, заставляли материнское сердце всякий раз сжиматься. А если в таких потасовках, на беду, принимал участие ещё и Валеджан, зорко бдящий за спокойствием и безопасности сестрёнок, то масла в огонь подливали не всегда и здесь, в этом более благополучном интернате, доброжелательно настроенные педагоги, обвинявшие «скандальную семейку» чуть ли не в прямом провоцировании беспорядков. Час от часу не легче…
А однажды, всё в том же восьмом классе, вдобавок ко всем треволнениям, на Тамару, как снег на голову, обрушилось совершенно её ошеломившее, заставшее врасплох известие: девчонки влюбились. Обе разом. Вот, тебе, и на! Это в четырнадцать-то лет… да как же это? Что же теперь делать? И кто те существа мужского пола, виновники такой нелепости – одноклассники, ребята постарше, взрослые мужчины из учителей-воспитателей, или совсем уж посторонние опасные соблазнители?
Хорошо, если всё это взаимно-невинная детская увлечённость. А если, упаси Аллах, их избранники – действительно, взрослые, да не совсем добрые люди со стороны? Украдут бедных девочек! Увезут неизвестно куда, воспользовавшись их детской наивностью и житейской неискушённостью. Обесчестят! А потом, забеременевших, бросят. Сколько таких случаев происходит на белом свете повседневно! Нет, надо дочурок спасать…
Тамара завела машину, и на всей скорости, на которую только был способен её верный «газон», помчалась в интернат.
XIX
На этот раз судьба-голубушка сжалилась над столь много испытавшей женщиной-матерью: всё оказалось не так страшно, как она в паническом расстройстве чувств себе представляла. Разыскав дочерей, спокойно репетировавших в Красном уголке интерната очередную музыкальную пьесу, пообщавшись с Валеджаном, некоторыми учителями и классным воспитателем, Тамара убедилась, что Гульнара и Динара действительно влюблены, как говорится, по уши. Но это был типичный случай, коих не счесть в любой школе мира – предметом обожания близняшек оказались их одноклассники, и очень даже симпатичные. Один из них был Тамаре даже знакомым: будучи приятелем Валеджана, он как-то побывал у них в гостях.
И звали его, помнится, Ильёй, а по-простецки – Илюхой.
Нетипичным в этой типической истории было лишь то удивительное совпадение, что второй виновник случившейся «нелепости», брат Илюхи Колюха, тоже, как между собой Гулька с Динкой – близнец, и тоже до восьмого класса учился и воспитывался в другом, отдельном от брата, интернате, точь-в-точь как Валеджан, который также до восьмого класса учился отдельно от сестёр.
У матери немножко отлегло от сердца, но тревога, хоть и в меньшей степени, чем попервоначалу, оставалась. Да и как не волноваться, если близнецы-братья не меньше, а может, и более страстно влюблены в близняшек-сестёр, чем те в них, и всерьёз удумали жениться сразу по окончании школы, как только аттестаты о среднем образовании окажутся в руках, и заодно будет преодолён установленный республиканским законодательством возрастной ценз для вступления в брак – шестнадцатилетие.
А вдруг, что ещё хлеще, не захотят, охальники, дожидаться и этого законного, и спасительного для совсем уж «аварийных» случаев, а по жизни всё равно излишне раннего брачного возраста, который для Узбекистана и так снижен на целых два года по сравнению с большинством других республик страны? Ведь они же, как ни крути, а – совсем ещё дети, которые обычно сначала насоздают себе трудностей, а потом только, задним умом, начинают думать. Да и думают-то, расхлёбывая последствия таких скороспелых незрелых браков, чаще всего родители. Вот, стало быть, и надо, как можно скорее, знакомиться с родителями, вернее – с родителем юных женишков (по рассказам приезжавшего в гости Илюхи, у них с братом Колюхой был только отец-вдовец), чтобы совместными с ним усилиями попытаться предотвратить неразумный поступок сразу четверых легкомысленных молодых людей…
У Тамары, как у человека, самостоятельно и крепко стоящего на земле, мысли и намерения редко расходились с делом. И на ближайшие же выходные она пригласила обоих парней к себе в гости, чтобы получше познакомиться сначала с ними самими, побольше и поподробнее узнать от
них об их отце, знакомство с которым тоже не стоило откладывать в долгий
ящик.
Ребята ей, в общем-то, нравились. Оба смышлёные и добрые, воспитанные, они, каждый в отдельности, уступали её сыну Валеджану лишь в одном – физической силе и ловкости. В остальном же смотрелись куда более перспективно, чем он. Их отношения с «невестами» Гулькой и Динкой внешне выглядели вполне прилично и невинно, тем самым несколько расслабляюще действуя на бдительно-настороженную мать, обычно готовую в любую минуту проявить необходимую строгость. Скорее всего, – думала она, – оба жениха с обеими невестами даже и не целовались-то ни разу. Хотя… кто знает… в таких заведениях, как интернат, чего угодно можно ждать.
Итак, резюмируя все «за» и «против», мать сочла данный выбор девчонок не худшим из возможного, и в итоге она внутренне даже готова была допустить вероятность замужества дочерей за этими славными парнями… оставаясь, тем не менее, в твёрдом убеждении, что спешить с этим делом не нужно. Ведь Гульнара и Динара, бесспорно, талантливы и, как знать… возможно, им светит большое будущее в искусстве, а раннее замужество может поставить на этом будущем крест. Здесь и обсуждать нечего – беременность, роды, пелёнки-распашонки, стирка, кухня… и это при нормальном, в целом, течении семейной жизни, когда никто не болеет и прочее. О каком высоком искусстве в таком случае может идти речь? Тем более если молодым жёнам отроду-то всего шестнадцать-семнадцать лет – за самими ещё убирать да подтирать приходится. Опыта в быту никакого, житейской закалки ноль. Нет уж, уважаемые учёные – сочинители брачно-семейных кодексов, разрешающих в знойном Узбекистане и на не менее, наверное, располагающей к этому Украине, а может, и ещё где-то, такие ранние женитьбы-замужества, вы как хотите, а я, трезвомыслящая и любящая мать – категорически против глупости! Семью следует создавать тогда, когда прочно встал, как говорится, на ноги, получил подобающую профессию, более или менее определился вэтой жизни вообще, и способен созданную семью содержать.
