Юлия Эфф
Тайна Ирминсуля
Глава 4. Новые родственники и друзья
Мы знаем, что мы есть, но не знаем, чем мы можем быть.
У. Шекспир, «Гамлет», акт IV, сцена 5
Прикрывшись занавеской, она наблюдала за неподвижной фигурой внизу и происходящим во дворе, и так увлеклась, что вздрогнула от тихого стука двери. В проём просунулась светлая голова, осмотрелась. Не спрашивая разрешения, в комнате появился хозяин любопытной головы, высокий стройный и симпатичный голубоглазый молодой человек.
– Так-так, сестричка-истеричка! Проснулась? – самодовольно произнёс он в ответ на изумлённый молчаливый взгляд Мариэль. – Ну, и каково там, в подземелье у Владычицы? Поведаешь историю?
– Антуан? – спросила девушка, садясь в кресло, стоявшее дальше всего от окна. Из рассказа Жанетты она запомнила имена родственников, живущих в замке. Про скверный характер братца, к сожалению, помощница не успела рассказать, как и про особенности взаимоотношений между единоутробными сиблингами.
– Да, это по-прежнему я, в здравом уме и ясной памяти, – гость прошёлся по комнате, заглянул в расчищенное окошко наружу, и как будто не заметил там ничего особенного. Небрежно примостился на софу рядом с окном и вытянул ноги. – Ну, рассказывай…
Маша молчала, хотя где-то внутри поднималась непривычная волна ярости, и тихий внутренний голос требовал дать отмашку этому нахалу, сделать что-нибудь эдакое, чтобы выбить его из кресла и распластаться на ковре…
– Не́чего рассказывать, – пересилив необъяснимый гнев, тихо сказала Маша. От внутренней борьбы тошнота подкатила к горлу. Что же это такое происходило с ней?
Антуан насмешливо подался вперёд:
– Как это «не́чего»? А про подземелье Владычицы? Тебя наказали за то, что ты маленькая дрянь? Поджаривали на сковородке или заставляли вычищать навоз в конюшнях? А может, о боги, тебя пороли? Подозреваю, три дня ты была очень занята…
Лицо от брошенных оскорблений, кажется, вспыхнуло, и Маша резко поднялась, сжала кулаки: сердце горело жаждой мести. Наверное, у неё был угрожающий вид, потому что юноша сразу подобрался, готовый так же подскочить и отвести удар. И вдруг в окно что-то стукнуло, за плёнкой инея метнулся силуэт небольшой птицы.
Маша вздохнула, чувствуя облегчение: она отвлеклась, и внезапно стало легче, тошнота ушла, а жар утих. Захотелось пить. Под насмешливым взглядом Антуана она подошла к столику и протянула руку к кувшину с водой. Но тот отодвинулся в сторону, жидкость тяжело всколыхнулась. Маша попыталась ухватить кувшин за ручку – и он опять убежал. Юноша издал довольный смешок.
– Твоих рук дело? – не оборачиваясь и успевая схватить кувшин, спросила Маша и налила в кубок воды.
– Как?! Это всё, что ты можешь сказать, сестричка?! – Антуан наслаждался превосходством. – Ты бы видела, как я снимал оружие в кабинете отца одной силой мысли! Если хочешь знать, батюшка уже отправил заявку в Академию. И там было только моё имя.
Вода была допита, пришлось обернуться к собеседнику.
– А теперь передвинь себя из моей комнаты, пожалуйста. Надеюсь, этот дар у тебя есть? – тихо, заставляя себя не произносить оскорбления, которые вертелись на языке, попросила Маша.
Антуан притворно жалобно вздохнул, смерил сестру долгим взглядом с головы до ног и поднялся:
– Так и знал, что ты окажешься лумером! Ладно, уйду, раз ты такая милая сегодня, сестрёнка. Но не проси меня, больше ничего не покажу, – перед дверью остановился и обернулся. – Владычица всё-таки исполнила то моё желание, не находишь? На целых три дня свободы от тебя! Ты себе не представляешь, как это было прекрасно – не видеть тебя и не слышать твоего противного голоса.
«Пор-р-рву-у-у!» – взревело внутреннее эго да так отчётливо, что Маша вздрогнула и пошатнулась, схватилась за угол столика. На лице юноши промелькнул испуг, однако на место этого выражения быстро вернулась снисходительная усмешка, и незваный гость вышел.
– Да что со мной такое? – в отчаянии повторила в сотый раз Маша, и слёзы брызнули из её глаз. Трясущимися руками она снова налила себе воды, и мелкими глотками выпила половину, а остальную вылила на ладонь и смочила лицо, шею. Так делала мама в прошлой жизни, когда Маша долго не могла унять плач.
Где-то за дверью заговорили двое. Судя по знакомым интонациям, один голос принадлежал Антуану, застигнутому возле комнаты сестры, а второй, женский, – матери Мариэль. «Хоть бы он не вернулся!» – подумала Маша: внутренний зверь, просыпающийся в присутствии брата-засранца, напугал ещё больше, чем то привидение у ворот.
Опасения оказались напрасными, в комнату вошла Илария в сопровождении Жанетты. Тяжело перешагнув порог и сделав несколько шагов, будто у неё болели ноги, женщина остановилась. Её глаза наполнились слезами, а руки медленно поднялись, призывая к объятиям:
– О, Мариэль, деточка моя! Ты в добром здравии! – простуженным голосом воскликнула женщина.
Это было так трогательно, что Маша охотно обняла женщину, и слёзы предательски снова брызнули, будто заговорённые – от одного воспоминания о матери из прошлой жизни и её заботе. Глядя на плачущих мать и дочь, даже Жанетта захлюпала носом и тихонечко высморкалась в платочек.
– В гостиной нас ждёт твой отец и твои друзья. Но прежде, чем мы спустимся, нам нужно поговорить, милая. Сколько я ни спрашивала Жанетту, она только головой крутит, – Илария грозно посмотрела на покрасневшую служанку, а потом за руку повела дочь к софе у окна. – Присядем, милая. Готова ли ты рассказать обо всём или хочешь отложить разговор?
Маша неопределённо пожала плечами, стараясь не смотреть в окно, чтобы не наткнуться взглядом на привидение, и сосредоточилась на госпоже Иларии и её вопросе.
Как можно обмануть женщину, беззаветно любящую своё дитя и рискнувшую собственной жизнью ради дара Мариэль? Словоохотливая Жанетта настолько ярко описала страдания мёрзнувшей под снегом госпожи, что у Маши ноги похолодели от сочувствия. Кстати, о ногах. Матушка села, рассеянно забыв поправить платье, из-под которого хорошо были видны ступни, обмотанные шерстяной тканью, в больших туфлях-калошах.
– Я хорошо себя чувствую. А как ваши ноги, матушка? – Маша положила ладонь поверх шершавых пальцев неестественно розового цвета.
– О, доктор сказал, что я быстро иду на поправку, спасибо, милая. Расскажи мне, что тебе снилось? Должна ли я что-то знать?
Маша мельком взглянула на служанку, застывшую у двери, как солдат у Кремля:
– Не знаю, стоит ли об этом рассказывать всем…
– Продолжай, милая, мы решим это после твоего рассказа, и будь уверена, против твоего согласия никто, – женщина грозно посмотрела на Жанетту, – повторяю, никто не будет болтать налево и направо!
Маша вздохнула. Знать бы ещё, о чём стоило, а о чём – нет, рассказывать.
– Мне кажется, будто я прожила другую жизнь, а теперь у меня новая, – осторожно начала она. Собеседница поддерживающее кивнула, мол, всё хорошо, продолжай. – Я жила очень-очень долго в другом мире, и мне там было плохо. Невыносимо… А потом я проснулась здесь…
Понадеявшись, что этого хватит, Маша остановилась. Теперь задумчиво вздохнула добрая женщина, она слегка пожала пальцы дочери:
– Милая, моя вина в этом, я не напомнила тебе, и теперь буду вечно корить себя за то, что ты уснула под Ирминсулем. Простишь ли ты меня?
Маша распахнула глаза. По словам Жанетты, это правило знали все в Люмерии, от мала до велика. И тот факт, что девушка позволила себе не просто задержаться под деревом, а уснуть, было следствием её личной глупости и ответственности. Такой вывод напрашивался сам собой. Искреннее сожаление матери, если разобраться, пострадавшей физически больше, чем неразумная Мариэль, напоминало виноватый взгляд той матери, когда она не могла что-либо купить для дочери. И Маша наклонилась, поцеловала шершавую руку:
– Вы не виноваты, матушка, и давайте больше не будем об этом!
– О, милая! – глаза женщины снова заблестели. – Хорошо. Желаешь ли ты ещё что-то рассказать?
Маша помедлила, смущённо взглянула на Жанетту:
– После того сна… Он длился так долго… кажется, я прожила в нём восемнадцать лет… что я не помню некоторых моментов из этой жизни. Спасибо Жанетте, она немного мне помогла … вспомнить.
Г-жа де Венетт обернулась на служанку:
– Ах, вот оно что! Могла бы мне сказать об этом, Жанетта. В этом нет ничего удивительного: люди, которые засыпали возле гнёзд, часто теряли память. Потом она к ним возвращалась. Так говорят. Теперь я вижу, что эти слухи истинны. Не переживай, милая, ты всё вспомнишь! И тебе помогут твои друзья, я уверена. Тоже мне тайны!
Она снова грозно взглянула на покрывшуюся пятнами девушку у двери. И ласково обратилась к дочери:
– Ну, а в остальном, милая, чувствуешь ли ты дар Владычицы? – Жанетта закашлялась, и женщина нахмурилась. – Поди прочь, Жанетта, выпей воды! Своей таинственностью ты меня сегодня раздражаешь!
«Скажи, скажи ей!» – зашептал внутренний голос. Желание похвастаться, рассказать о странных событиях, случившихся здесь всего полчаса назад, распирало. Маша успела успокоиться и забыть ощущение, в котором как будто внутри находилась другая сущность, иначе чувствующая и мыслящая. И вот оно, вернулось… Илария заметила испуганное выражение лица дочери и догадалась, что от неё всё-таки утаивают новость:
– Жанетта, задержись! Мариэль, милая, не надо от меня скрывать, ведь твой дар – это очень важно. От него зависит твоя судьба и судьба нашего рода.
Служанка тем временем стояла с измученным видом, кашель унять получилось, а вот желание ответить на вопрос госпожи никуда не ушло.
– Матушка, – Маша вздохнула с трудом: один голос даже не вопил – истерично требовал. А второй, более разумный, просил успокоиться или, хотя бы, не рассказывать всего. И она решилась рассказать половину правды, чтобы успокоить невидимую истеричку и порадовать госпожу, так много пожертвовавшую ради магических способностей дочери. – Недавно случилось кое-что очень странное. Мы разговаривали с Жанеттой, и я сказала ей, что не помню ничего…
– Продолжай, милая, не бойся!
– А потом я попросила Жанетту никому не рассказывать об этом. От моей руки как бы свет полился и коснулся Жанетты, её губ. И она поэтому ничего не может рассказать…
Матушка некоторое время молча переводила взгляд с дочери, сидевшей понуро, на служанку, во взгляде которой проступило некоторое облегчение.
– Так и есть, госпожа, – не выдержала Жанетта. – Госпожа Мариэль наложила на меня печать молчания! Но об этом-то я могу говорить! Госпожа Мариэль просила молчать о…
Кашель сдавил горло девушке, и Маша не выдержала, сама налила той воды.
– Ты – моё дитя и продолжение нашего рода! – Илария с особой радостью и блестящими глазами поманила к себе Мариэль для объятий. – Мы можем сказать об этом отцу. Белая Владычица услышала наши молитвы. Твой дар перешёл по наследству, и это главное. А про его особенности мы узнаем обязательно. Если он такой же, как когда-то был у меня, то лучшего учителя и не будет. Я горжусь тобой, милая, обними меня!
Когда эмоции поутихли, внимательно оглядела Машу, заправила выбившийся тонкий локон в причёску:
– Пойдём, милая! Не будем заставлять ждать тех, кто готов порадоваться твоим успехам и молился о твоём выздоровлении!
Поднимаясь и помогая подняться г-же Иларии, Маша, забылась, невольно взглянула в окно. Знакомая фигура находилась на своём посту и только начала задирать голову, как Маша отвернулась: «Бред какой-то!»
Гостиная располагалась на том этаже, что и комната Мариэль, в пяти минутах ходьбы по выбеленному затемнённому коридору. Бра висели по обеим его сторонам через каждые три-четыре метра друг от друга и давали слабый свет, колеблющийся от движения воздуха, чему причиной было шествие троих женщин: г-жи Иларии, Мариэль и Жанетты.
Отдельный объект для любопытства представляла лепнина под потолком в коридоре и над лестничным пролётом. Тупик самого коридора терялся где-то далеко в полутьме и намекал: здание огромное. Это не могло не вызвать трепета и восторга перед громадой стен, но всё, что Мария успела рассмотреть в коридоре, отошло на задний план, едва она переступила порог гостиной.
Деревянные, выкрашенные в белый и покрытые позолоченными узорами высокие створки дверей не открылись торжественно, как это делалось в исторических фильмах, а уже были распахнуты. И слуги по бокам не стояли. Тем не менее, это показалось Маше по-будничному милым. Таинство коридора сменила радость бытия: стены зала были затянуты в нежно-голубой гобелен, а огромное витражное окно напротив входа давало освещение. В гостиной имелись по обеим сторонам двери: левые вели в огромную залу, используемую во время больших приёмов и балов, а правые – в комнату отдыха для дам.
Стёкла здесь также покрывала снежная наледь, как и окно в спальне Мариэль, но это не мешало свету ровно рассеиваться по всей комнате, исключая углы. Комната отапливалась, судя по всему, двумя каминами, чьего тепла не хватало для объёма гостиной, поэтому температура здесь ощущалась заметно прохладней по сравнению с коридором и спальней. И стало понятно, зачем Жанетта перед выходом из комнаты накинула Маше на плечи мягкую шаль кремового цвета.
От восторга перед интерьером отвлекли находящиеся в зале четверо людей. Трое из них, мужчины, поднялись с кресел, едва женщины вошли. Жанетта осталась у двери, рядом с невозмутимым престарелым слугой, запоминающегося своим обезображенным лицом, но в целом выглядевшего как достойный мужчина, просто обиженный судьбой. Он показался интересным Мари, и она мысленно сделала пометку – как-нибудь расспросить о нём у Жанетты.
Илария взяла дочь под руку и повела к гостям. Немного неудобно было идти в широкой юбке рядом с матушкой, но, очевидно, её больные ноги требовали поддержки, и Маша чувствовала давление на свою руку. Илария дошла до первого пустого кресла и грузно опустилась в него.
Из всех четверых присутствующих мужчин Маше знаком был один Антуан, старательно прячущий усмешку в присутствии посторонних. Рядом с ним улыбался полноватый мужчина лет сорока-сорока пяти, такой же светловолосый и голубоглазый; внешнее сходство этих двоих подсказало – это отец Мариэль и Антуана. Он первым шагнул навстречу и расцеловал дочь в щёки, обдав ароматами одеколона и той огненной жидкости, которую Машу заставили выпить после первого пробуждения в замке.
– Ну, милая, с возвращением! – смешливо сказал г-н Рафэль де Венетт, не отпуская от себя Машу и продолжая удерживать её за талию своей мягкой ладонью, а потом сделал знак кому-то, находящемуся за спинами вошедших. – Принеси-ка, дражайший, бутылочку пуаре, да выбери постарше! И закуску не забудь! Праздничный ужин в честь благословения наших птенчиков будет несколько позже, ибо пулли привезли час назад. А пока мы найдём тему для беседы, не так ли, дочь моя?
Добившись смущённого кивка Маши, Рафэль наконец позволил ей есть и вскоре охотно руководил слугами, принесшими бокалы, бутылку и мелкую закуску. Сразу было понятно, кто здесь любит вкусно покушать.
Вторым незнакомцем оказался юноша, темноволосый, сероглазый, высокий и статный. «Невозможно красивый!» – вспомнила она мамину фразу об одном певце и почувствовала, что почему-то начинает краснеть. Машу он поприветствовал кивком головы, внимательным взглядом и спокойной улыбкой. Но не подошёл, чтобы поцеловать руку. «Фильмы эти ваши – полная выдумка и ерунда!» – ворчливо прокомментировал её недоумение внутренний голос, да так явно, что Маша вздрогнула: она успела забыть об этом «суфлёре».
Но самым примечательным персонажем среди четвёрки определённо была она – золотоволосая красавица, сверстница Антуана, Маши и… Армана. Точно! Теперь Маша сообразила, кто перед ней – её спаситель, молодой Делоне, и ослепительная Люсиль де Трасси.
Последняя оправдывала эпитет, данный ей Жанеттой! В длинные локоны цвета золотящейся на солнце пшеницы были вплетены нити с мелкими блестящими камнями похожего цвета, что создавало эффект драгоценного блеска на ухоженных гладких волосах. Лицо девушки также было идеально: светлая и немного золотистая кожа без единого изъяна, аккуратный носик, пышные ресницы, окаймляющие васильковые глаза, розовые губки с красивым изгибом. Привлекательную внешность выгодно подчёркивало платье, глядя на ткань которого становилось понятно: очень, очень и очень дорого – тонкой работы вышивка шла почти по всей поверхности ткани. Наброшенная на плечи девушки белоснежная меховая накидка небрежно или по рассеянности открыла шею, на которой вилось ожерелье, напоминающее венок из мелких весенних цветов.
Маша залюбовалась красавицей, пока шла к ней на приглашающий жест присесть рядом. Как вдруг противный внутренний голос завопил: «Не верь ей, она – настояшая дрянь, дря-а-ань… Высокомерная, заносчивая и хвастливая! И дар её купили, насильно впихнули! А посмотри, как разоделась! В гости она заехала, как же! Дря-а-ань, дря-а-ань!» От воплей в голове Маша остановилась и схватилась за голову: это «радио» как-то можно выключить вообще? Оно уже не просто пугало – приводило в отчаяние.
– Что с тобой, Мари? – искренне испугалась Люсиль, вскакивая и протягивая руку в белой ажурной перчатке.
– Спасибо, всё хорошо, голова немного болит, – Маша виновато улыбнулась на устремившихся к ней отца и Армана, наверное, решивших, что она собралась падать в обморок: – Скорее всего, я проспала слишком долго.
Люсиль усадила подругу рядом с собой, не подозревая об истинной причине отчаянного взгляда и дергающейся щеки: «радио» в голове Мариэль тарахтело возбудившимся попугаем и так преуспело в наборе гадостей, что даже Антуан на фоне этого голоса показался милым и вежливым собеседником.
– Фух, не пугай нас! Мы и так все переволновались за тебя. Мы узнали, что с тобой всё в порядке, и пришли сказать, что мои родители приглашают тебя и Антуана завтра к нам домой на обед…
«Кры-ы-ыс-сы! Придумали предлог, чтобы узнать все секреты!» – ругнулось «радио», и Маша поморщилась в очередной раз, потёрла лоб. Если бы подзатыльник самой себе помог бы выбить этот голос, она с удовольствием сделала бы это даже в присутствии собравшихся в зале. Но исход возможного эксперимента был не точен, посему приходилось терпеть. Терпеть и морщиться. А ведь пока шла сюда, так хорошо себя чувствовала…
Когда слуги принесли бутылку с пуаре, Арман протянул Маше хрустальный кубок с янтарной жидкостью:
– Выпей, может, станет легче.
Она глотнула терпкого напитка, и «радио» действительно заткнулось. Глотнула ещё, чувствуя тёплую волну, текущую по горлу в желудок. А потом закружилась голова, и Маша догадалась, что опьянела. Мама на совершеннолетие позволила ей попробовать немного шампанского, кстати, по вкусу напоминающего пуаре, разве только этот напиток был без пузырьков и гораздо вкуснее.
Люсиль что-то говорила, смотря на Машу, но звуки размывались и словно не доходили.
– …Мари! Ты очень странная после Ирминсуля! – с удивлением констатировала Люсиль, снова коснувшись безвольной руки подруги, и звуковая преграда рухнула, как дамба на водохранилище, позволяя остальным звукам ворваться в уши.
Антуан смеялся над шуточками отца, юноше добродушно вторил сам автор. Илария улыбалась, пряча в глазах боль и сдерживая кашель короткими глотками пуаре. Арман тоже вежливо улыбался, хотя глаза его оставались серьёзными: он не сводил с девушек внимательного взгляда.
«Ишь как братец выпендривается перед Люсиль! – напомнил о себе Голос. Захотелось резко встать и уйти, чтобы поплакать от бессилия. – Ладно, ладно! Помолчу недолго. Но ты всё равно не доверяй этой дряни!»
С этой минуты на удивление стало легче, больше мысленный Суфлёр не лез с комментариями, и Маша не только расслабилась, но и стала получать удовольствие от беседы. Присутствующие, так показалось, избегали самого интересного вопроса о даре Мариэль, щадя её чувства из-за болезненного состояния девушки, но когда она разулыбалась на очередную шутку отца, напряжение спало.
– Ну да ладно, Анчи, с тобой всё понятно! – Люсиль мило улыбнулась молодому человеку, и тот радостно покраснел. – Рада за тебя и вас, сир и сирра де Венетт, не сомневалась, что Владычица вознаградила всех вас за терпение. Но ты, Мари, так таинственно молчишь… Мы все в нетерпении. Чем удивишь нас?
Люсиль улыбалась нежно и прелестно, без намёка на подвох, и Маша, как мужчины, не могла отвести глаз от собеседницы. Покашливание Жанетты у двери привело в чувство. Илария обернулась и жестом отправила служанку вон из комнаты.
– Ну, я… не знаю ещё пока, что это за дар, – Маша вопросительно посмотрела на матушку, ища поддержки.
– Дар Мариэль требует некоторого исследования, – поддержала дочь Илария и кивнула мужу, отчего он просиял и выдохнул с облегчением. Стало понятно, что никто пока не был в курсе умения Мариэль накладывать печать молчания.
Маша перевела взгляд с Антуана, оскорблённый взгляд которого исследовал паркетный рисунок на спокойного Армана и нетерпеливую Люсиль:
– Простите, но я, правда, не понимаю, как его назвать.
Златовласка разочарованно откинулась на спинку и вздохнула:
– Умеешь ты протянуть интригу… Надеюсь, завтра всё прояснится.
– Я тоже… Люсиль… надеюсь, – синхронно со вторым вздохом подруги вздохнула Маша.
Гости посидели ещё немного, а как только слуга доложил о готовности ужина, златовласка поднялась:
– Благодарю вас, сир и сирра де Венетт, за гостеприимство, но мои родители ждут меня к ужину, и мне бы не хотелось испортить аппетит. Матушка беспокоится, когда я не ем в её присутствии.
За Армана, по-видимому, дома никто не боялся, так как он промолчал. Тем не менее, они пошли к выходу одновременно. А когда оба находились в дверях, Люсиль коснулась руки молодого человека, и сразу стало понятно: они дружат. Что-то шевельнулось в душе Маши, и она содрогнулась, с ужасом решив, что «радио» опять начнёт свою «передачу».
Пока она думала об этом, Люсиль очертила рукой прямоугольник – контур дверного проёма, и перед ними дверной проём затянула переливающаяся мыльными разводами плёнка. В неё сначала шагнул Арман, за ним – Люсиль, и мерцающее марево растворилось.
