Юлия Бекичева
Любовник леди Чаттерлей, Эммануэль: порнография, ставшая классикой

А спустя шестнадцать лет Дэвид начал писать роман, в котором егерь Меллорс и леди Констанция Чаттерлей повторяли их с Фридой побег в безумие.

Стать мужем и женой официально Фриде и Лоренсу удалось лишь спустя два года после отъезда, а именно в 1914 году, когда Эрнст Уикли окончательно понял: его жена ни за что не вернется в их супружескую постель. Ни совместно прожитые годы, ни дети, ни дом, который она, казалось, так любила, не были теперь дороги этой беспутной женщине. Она бросила все и всех. Ради какого-то мальчишки… Зачем? Почему?

Фрида и сама время от времени задавала себе эти вопросы. Действительность оказалась не такой радужной, какой представляла её она, пускаясь в бега с Лоренсом. В письмах, адресованных близким подругам, эта зрелая, вполне рассудительная и, как оказалось, не совсем бесстрашная женщина делилась своими сомнениями, страхами, переживаниями.

Она, конечно, очень любит Дэвида, но разве Фрида могла знать, решаясь на авантюру, что ей придется так «непереносимо тяжело»?

Дэвид и Фрида Лоренс

Быть может, кому-то кажется, что она сбежала от мужа и детей в поисках легкой, беспроблемной, сладкой жизни? Способны ли они представить, как ей теперь невесело? Нынче она в шутку величает себя баронессой в лохмотьях. Ради любви пришлось поступиться всем: она оставила детей, лишилась привычного уклада жизни, комфорта, безбедного существования, которые еще вчера обеспечивал ей муж. Теперь Фриде не приходится рассчитывать на ужины из нескольких блюд.

«У нас с Лоренсом была острая нехватка денег. Довольствовались тем, к чему привык и что любил есть Дэвид: свежие яйца из-под кур, черный, кислый хлеб. В сезон собирали ягоды, грибы».

Материальные проблемы, однако, были сущей ерундой по сравнению с одолевавшими Фриду душевными терзаниями: как обходятся без нее дети, ведь они так малы. Не срывает ли на них гнев обезумевший от полученных известий об измене жены Эрнст?

Узнав о случившемся, он, кажется, спятил от горя, ярости и обиды.

Ее – теперь бывший – муж (развод был делом времени) – в первые месяцы отсутствия Фриды писал ей письма. В письмах этих он то умолял, то угрожал, то плакал.

«Я попытаюсь простить тебя, и мы начнем нашу жизнь с чистого листа. Я попытаюсь никогда не вспоминать и не укорять тебя за то, что ты сделала с нашей семьей. Но в том случае, если ты не вернешься, запомни: никогда, никогда более ты не увидишь своих дочерей и сына. Ты будешь лишена всякой возможности общаться с ними, а я позабочусь о том, чтобы наши дети не получали письма от тебя.

Ты сама сделала этот выбор. Ты сама ушла из жизни наших малюток».

Фрида страдала, но оставить Дэвида не могла. Пути назад нет, выбор сделан. Лоренс был её любовником, но вместе с тем он был и её четвертым – болезненным, более остальных нуждающимся в опеке ребенком. Нет, она не могла оставить его.

– Помнишь, ты пришел однажды, и я спросила, почему тебя разбирает кашель? Ты ответил: «Ерунда. Легкая простуда».

– Я не хотел волновать тебя, Фрида. Всё пройдет. Спи.

– Все пройдет. И война, верно?

– И война.

«Итак, – писал Эрнст, – это было твое и только твое решение. Я подготовлю документы для развода. Дети останутся со мной, ведь, как ты знаешь, Фрида, женщина, совершившая прелюбодеяние, не имеет никакого права заниматься дальнейшим воспитанием своих чад».

Вечерами, оставшись наедине с зеркалом, Фрида подолгу всматривалась в свое отражение. Она даже хорошенькой могла назвать себя с превеликим трудом. Что Лоренс мог найти в ней?

Много позже, читая рукопись его последнего романа, она отыщет ответ на свое любопытство: в той Фриде, какой он увидел её в доме мужа, не было «ни резины, ни платины» современных женщин, сметающих все на своем пути. Зато в ней была «хрупкость диких гиацинтов», податливость и готовность довериться мужчине.

И все-таки она страдала от сомнений, которые с каждым новым днем разъедали её все больше. Еще несколько лет – а время, как известно, скоротечно, – и она начнет неумолимо стареть. Дэвид еще молодой мужчина и он непременно найдет ей замену. С кем, с чем она останется тогда?

– Я и не предполагал, что ты можешь быть такой глупенькой, – услышав о её страхах, смеялся Лоренс. – Разве возраст имеет хоть какое-нибудь значение? Прелесть в таланте жить и у тебя он есть. Это редкое явление среди людей.

Был этот талант и у самого Лоренса. Близкий друг семьи Дэвида и Фриды, поверенный в делах писателя, его соотечественник и коллега Олдос Хаксли вспоминал:

«Быть с Дэвидом Лоренсом – означало совершать своего рода путешествие, полное поистине увлекательных открытий. Одним из его величайших достоинств было то, что Лоренс не имел понятия о том, что такое скука. Он жил сегодня, сейчас, и полностью был поглощен тем, чем занимался в тот или иной момент. Ни одно занятие не считал он пустяковым. Принимаясь за дело, Дэвид всегда выполнял работу на совесть.

Олдос Леонард Хаксли (1894–1963) – английский прозаик, писатель-фантаст, новеллист и философ. Был номинирован на Нобелевскую премию по литературе семь раз, в 1938, 1939, 1955, 1959, 1960, 1961 и 1963 годах. Автор таких работ, как «О дивный новый мир» (1932), «Вечная философия» (1945) и других

Для Лоренса не было проблемой приготовить ужин, сшить рубашку, заштопать чулок. Он запрос то мог подоить корову и был непревзойденным дровосеком. А уж если Дэвид брался вымыть миски после обеда или ужина, они так и сияли.

Если же он бездельничал, то и в этом находил свое удовольствие и, что совершенно замечательно, заражал этим удовольствием окружающих».

Только одно серьезно омрачало жизнь Лоренса – участившиеся приступы пневмонии. В свое время именно болезнь легких спасла его от работы в шахте – рядом с отцом, но этот же недуг не позволил ему сделать карьеру в школе, а затем и в университете. Непросто это – читать лекции, задыхаясь от кашля. Люди редко думают о том, какое это благо – свободно дышать.

В сложившейся ситуации работа писателя стала для Дэвида настоящим спасением.

Как уже упоминалось, через шестнадцать лет после того, как Фрида вручила ему на железнодорожной станции свои чемоданы, а с ними и свою судьбу, Лоренс приступил к работе над своей последней – самой прочувствованной, самой скандальной книгой.

12 декабря 1927 года измученный в который раз обострившейся болезнью, Дэвид сообщал одному из своих друзей:

«Пишу тебе из Флоренции, с виллы Миренда. На этот раз я всерьез взялся за свой роман, рабочее название которого «Любовник леди Чаттерлей».

Воображаю, какого шума этот роман может наделать и как он шокирует окружающих. Думаю, дорогой мой друг… Нет, я даже уверен, что надежды на то, что какой-нибудь издатель отважится опубликовать что-либо подобное – ничтожны. Именно поэтому я решил издать книгу самостоятельно и сделать это здесь, в Италии.

Речь в романе идет о классическом любовном треугольнике: молодая и красивая жена, муж – инвалид, пострадавший во время военных действий и до конца жизни прикованный к инвалидному креслу, угрюмый, присматривающий за поместьем егерь. Как ты понимаешь, моя героиня полностью лишена возможности вести половую жизнь. Именно это и толкает её в объятия егеря – Оливера Меллорса, который становится её любовником.

Отношения людей из разных слоев общества: муж и жена – аристократы, Меллорс – простолюдин… Это актуально и, бесспорно, может быть очень интересно».

Три года, в каком бы городе ни остановились – а путешествия были неотъемлемой частью их с Фридой жизни, у кого бы ни гостили, Дэвид неизменно брал подушку, набитую гусиным пухом, тетрадь и, если позволяли погодные условия, уходил туда, где были только он и природа, туда, где никто не мешал ему думать, формулировать и записывать. По воспоминаниям его друга Олдоса Хаксли, работал Лоренс так, словно в него бес вселялся. Позабыв про завтрак, обед и ужин, он мог писать по восемнадцать часов в сутки.

Так на свет появились три версии его позднего романа.

Поначалу «Любовник леди Чаттерлей» представлял из себя расплывчатый, грубый набросок – не с этого ли начинает всякий художник? Но с каждой следующей попыткой Лоренса что-то изменить в тексте, произведение приобретало плоть и кровь. Менялись внешность и характеры героев, менялась описанная в романе политическая ситуация, менялись приоритеты, пейзажи.

Всё полнее, откровеннее, натуралистичнее становились описания Дэвидом занятий любовью его героев.

Впоследствии кто-то из журналистов смекнул: «Кажется, именно максимально достоверное описание сексуального акта было главной трудностью, с которой пришлось столкнуться мистеру Дэвиду Лоренсу. И он эту трудность успешно преодолел».

– Ты не представляешь, на какое преступление толкаешь меня, – едва изучив рукописный текст, заявил английский издатель Лоренса Мартин Секер^[8]. – Это чересчур аморально. Да что там! Буду с тобой откровенен – это самая настоящая порнография! Неприкрытая, сулящая нам с тобой большие неприятности. О чем ты только думал, когда это писал, Дэвид? Твоя жена читала эту книгу? Она не предупреждала тебя, что за подобное можно загреметь за решетку? Ведь Фрида умная женщина, Лоренс. В самых безумных мечтах я не смог бы представить, что наше издательство может выпустить на книжный рынок Англии что-то подобное. И даже в том случае, Дэвид, если убрать из этой истории всю похабщину, я не стану это издавать. Извини меня, но нет. Нет!

Приблизительно те же слова услышал он и от своего американского издателя Альфреда Кнопфа, а точнее, от его супруги Бланш, являвшейся президентом их с Кнопфом издательства.

Бланш вспоминала, когда Альфред вручил ей присланную копию «Любовника леди Чаттерлей», она внимательно прочитала её и глубоко задумалась.

– Ты слышал, что Зельцера закрывают? – спросила она у мужа.

– Кого закрывают?

– Издательство Томаса Зельцера^[9] закрывают, Альфред. И я слышала, что мистер Лоренс имеет к этому непосредственное отношение. Дэвид отдал Зельцеру один из своих романов – кажется, это была книга «Влюбленные женщины»^[10]. Не столь важно… Томас опубликовал это и еще несколько произведений, после чего у него начались серьезные проблемы с законом.

Мы должны быть осторожны, если не хотим вляпаться в подобную историю. Мистер Лоренс человек вспыльчивый, особенно несдержан он, когда дело касается его работы. С Дэвидом нужно действовать аккуратно.

Я напишу ему письмо и постараюсь как можно тактичнее объяснить, что роман «Любовник леди Чаттерлей» должен быть сокращен. Ничего похабного, ничего, что может вызвать вопросы у цензоров. В противном случае, Альфред, мы вынуждены будем вовсе отказаться от этой книги. Я не намерена рисковать репутацией – своей и нашего издательства ради одного опуса, будем честны, не самого блестящего автора.

И ты, Альфред, ничего не можешь мне возразить.

Бланш Кнопф и Альфред Абрахам Кнопф-старший – основатели издательства Alfred A. Knopf Inc.

Лоренс рвал и метал.

– Пустышки! Жалкие трусы! Идиоты! Черт бы их всех побрал! Ни один из них не желает иметь дело с моей рукописью. Все чего-то боятся. Они называют эту работу похабщиной. Испорченные, недалекие люди.

– Что случилось, Дэвид? Почему ты так разоряешься? Твой крик слышен в дальнем конце дома, – недоумевала Фрида.

– Секера, Кнопфа и еще троих кретинов пугают названия женского и мужского половых органов, их страшит естественный процесс совокупления, они пребывают в шоке от слов, которые произносят или же произносили все, кто когда-либо занимался любовью.

Опасения Лоренса оправдывались. Никто из его знакомых не желал ставить свое доброе имя, как, впрочем, и существование своего издательства под удар.

Для того, чтобы его детище не легло в стол, не покрылось пылью в чулане, не отправилось, в конце концов, в камин, Дэвиду следует действовать самостоятельно.

В ту самую минуту, когда Лоренс подумал об этом, его обуял страх. Ввязаться в такую авантюру, имея лишь поверхностные знания о книгопечатании, ничего не понимая в дистрибуции, оформлении… Да, это было рискованно и весьма самонадеянно.

Но все это казалось сущей ерундой по сравнению с переживаниями Дэвида о том, как воспримут читатели его произведение.

Обращаясь в письме к одному из своих доверенных лиц, Лоренс просил:

«Я настаиваю на том, чтобы вы не слишком торопились отдавать «Любовника леди Чаттерлей» в печать. Я хочу еще раз внимательно изучить текст и удостовериться, что я готов буду опубликовать его – в этом ли году или значительно позже, точно сказать не могу. Не совсем уверен, что этот мой роман пригоден для тиражирования. Книгу наверняка оценят как порнографию, хотя по своей сути она чиста, прилична и даже нежна.

Как писатель, я сделал все для того, чтобы сексуальные сцены в этом произведении были естественными и в то же время не постыдными.

Прошу понять, насколько всё написанное для меня хрупко и трепетно. Я боялся отдать текст сторонней машинистке – ведь ей могло прийти в голову заменить словечко – другое. В этом случае всё могло пойти прахом, могло приобрести наипошлейший оттенок. Впрочем, мир и без машинистки извратит написанное».

После продолжительных поисков того, кто согласился бы пойти на риск, издав «Любовника леди Чаттерлей» за его, автора, счет, писатель, наконец, отыскал подходящего человека.

Колоритный, с грузной фигурой, круглым лицом и густой шевелюрой итальянец Пино Ориоли (именно так – Пино – звали итальянского издателя его друзья, в историю же книгоиздания он вошел, как Джузеппе Ориоли) ответил согласием сразу же, как только ознакомился с рукописью.

– В самое ближайшее время я готов издать ваш роман, мой друг. Мои люди возьмутся за дело сразу же, как только текст книги будет перепечатан.

– Вы уверены, что никто из ваших сотрудников не сдаст нас в полицию?

– Уверен, мистер Лоренс. Никто из них не владеет английским языком, а ведь ваш роман написан на чистейшем английском, не так ли?

Книгоиздатель, ведающий небольшим магазинчиком антикварной книги на улице Лунгарно Корсини во Флоренции, Пино во всем шел против существующих, навязанных государством и обществом правил, и даже в личной жизни женщинам он предпочитал мужчин. Многочисленным же деловым связям этого человека мог бы позавидовать любой политик.

Джузеппе «Пино» Ориоли (1884–1942). Первый издатель и редактор романа «Любовник леди Чаттерлей»

В разное время своей жизни познавший то уважение, то откровенное презрение окружающих, авантюрист Пино проведет свои последние годы в нищете и забвении. В мемуарах он напишет:

«Мы издавали такую литературу, которую в то время не отважился бы поставить на рынок ни один приличный издатель с хорошей репутацией. И да, мы имели все шансы подняться, но, увы… У нас было слишком мало удачи».

И в преклонные годы, пересчитывая монетки, поблескивавшие на его ладони, Джузеппе упорно называл себя самым, что ни на есть богачом. Побывавший в самых разных уголках мира, он рассказывал соседям о нескончаемых путешествиях и переделках, в которых они с секретарем Карлито побывали. Тут же, отвлекаясь и сглатывая набежавшую слюну, вспоминал Пино об уникальных кулинарных способностях своего отца, изумительно готовившего ризотто и утверждавшего, что «женщин допускать к приготовлению этого блюда ни в коем случае нельзя, потому что они – женщины – постоянно экономят на вине». Не без удовольствия разглагольствовал Джузеппе о поэтах и писателях, с которыми водил дружбу.

Чаще прочих упоминал он о Нормане Дугласе^[11]. Поговаривали, что у этих двоих был продолжительный, неистовый, отравленный ссорами и потасовками, ревностью и обидами, любовный роман. Правда, теперь, когда в его, Пино, карманах, гулял ветер, Дуглас бросил его и вовсе не вспоминал об Ориоли.

«Будучи книгоиздателем, – с гордостью замечал Джузеппе, – я выполнял также работу редактора. Выступил я в этом качестве и когда мы с мистером Дэвидом Лоренсом решили выпустить книгу «Любовник леди Чаттерлей».

Итак, заключив – поначалу устный, а уж потом такой, как положено – договор с Пино, Дэвид должен был позаботиться о том, чтобы его книга была перепечатана к условленному сроку. На всякий случай, решил он, нужно сделать и еще две машинописных копии – для американского и английского литературных агентов. Два последних текста, учитывая настроения Секера и Кнопфа, требовалось хорошенько «почистить», но, подумав, Дэвид не стал этого делать.

– Оба дурака платят такие ничтожные деньги за мою работу, но при этом вертят носами, критикуют и вгоняют мою семью в бесконечные хлопоты. Нет уж. Пусть сами, если решат издавать эту книгу, поработают метлой, выметая из текста все, что им не нравится.

Он – Лоренс – только перепечатает текст.

Но за печатные машинки сели жёны его друзей – Лоренс был слишком слаб и не мог работать подолгу.

(Кое-кто из биографов Лоренса утверждал: прежде чем обратиться к друзьям, писатель попытался было нанять машинистку, пообещав достойно оплатить её труд. Немного поработав, машинистка отказалась перепечатывать текст, заявив, что ей неприятно иметь дело с подобным, совершенно неприличным материалом).

– Не вздумай переживать, Дэвид.

Мы быстро со всем справимся. Можешь даже не сомневаться, – успокаивала его Мария Хаксли, супруга Олдоса.

В одном из своих поздних интервью – Лоренса к тому времени давно не будет на свете – Олдос Хаксли заметил:

«Иногда с Дэвидом было тревожно находиться рядом – ему очень нравилась моя жена».

Закипела, забурлила работа. Тянулись дни, за днями наступали мучительные, бесконечные ночи.

Вскоре три – старательно отпечатанные – копии рукописи романа были разложены по конвертам и отправились в путь: одна была отослана в Лондон, вторая – в Нью-Йорк, третья – во Флоренцию.

(Существует и иная версия этой истории: подумав, Лоренс не стал отправлять документы ни в Америку, ни в Англию).

Даже заплатив за производство книги, Дэвид не мог гарантировать себе, что её появление на свет пройдет без недоразумений. И без них действительно не обошлось.

Фрида позже вспоминала, что книга Дэвида как будто тяжело переболела ветрянкой – такое невероятное количество ошибок в ней было. Ошибки стали следствием того, что работу приходилось то и дело приостанавливать: в небольшой типографии наборных литер хватило только на половину книги, недостающие приходилось занимать, обращаясь к другим книгопечатникам.

Пино смеялся: если бы его наборщики могли читать на английском, они наверняка пришли бы в ужас от бесстыдства этого писателя.

Наконец, тираж в тысячу экземпляров (каждый более 400 страниц) был напечатан. Лоренс не поскупился: для производства книги использовали бумагу ручной работы цвета слоновой кости. На обложке можно было увидеть нарисованную автором птицу Феникс, взлетающую из объятого пламенем гнезда.

Только его друзья и причастные к тому, что происходило теперь в личной жизни Дэвида, могли понять, что означают и это пламя в гнезде, и этот Феникс…

Оставившая надежду на то, что сможет договориться с бывшим мужем, сумеет вернуть себе детей и как следует объясниться с ними, пытающаяся примириться с подбрасываемыми ей жизнью обстоятельствами, Фрида была вынуждена хлопотать по хозяйству, оплачивать многочисленные счета, проводить бессонные ночи у постели страдающего от приступов кашля мужа. О нормальной, безмятежной, радостной жизни можно было забыть.

Настигла чету Лоренсов и еще одна неприятность: словно в наказание за грех прелюбодеяния, Дэвид стал бессилен, как мужчина. Он не мог удовлетворять плотские желания своей жены, как делал это когда-то. От былой страсти остались лишь вялые поцелуи.

Один из 1000 экземпляров первого издания романа «Любовник леди Чаттерлей», 1928 год

Вчера неистовый любовник, сегодня он превратился в почти паралитика, прикованного то к креслу, то к постели.

Фрида же отчаянно тосковала по ласкам, её тело изнывало без мужских прикосновений.