Джейн Йолен
Карты печали

– Пусть смерть ее будет быстрой.

Пока мы с Линни разговаривали, держась за руки, Доктор З. разыгрывала с Б'оремосом другой сценарий. Она взяла у него из рук свое платье с драконом на спине и королевским жестом передала его Пауле. Затем она сказала ему, что хоть она ценит люминовые орешки Королевы, в ее мире есть вещество получше для королевы – она показала жестом на свою фигуру – ее комплекции.

Б'оремос выслушал это, склонив голову набок, потом кивнул.

Доктор З. подала знак, и Эн-Джимнбо вынес большую стеклянную мензурку. Нанесенные на нее красные рисочки и цифры блестели на солнце, а пол-литра яблочного сока с морфием пропускали, как призма, солнечные лучи и отбрасывали радугу на стенки корабля.

Доктор З. высоко подняла мензурку и звонко, отчетливо продекламировала замечательную смесь из старой поэзии Земли. Такая поэзия была в стиле джонга.

 
Если спросите – откуда
В Мордоре есть Властелин? —
То не лепо будет бяшеть,
В глуще рымит исполин!
 

Я, как можно тише, пытался переводить стихи Лине-Лании. Но не все, происхождение и язык некоторых строчек не понимал я и сам.

 
Несу это гордое бремя!
Офелия, о помяни!
Увы, дождалась смерть поэта,
Убив мою Аннабель-Ли!
 

И завершила импровизацию Доктор З. мгновенным переводом на язык Эль-Лаллора.

 
Все царства мира – за стакан вина!
Пусть я умру – явись передо мною!
Чтоб столько королевских трупов
За ту же и оплакивали цену!
 

И большим глотком выпила мензурку до дна.

Я и раньше слышал, как она пользуется таким попурри. Они звучат замечательно, если их хорошо декламировать, а у нее был зычный, хорошо поставленный голос, который можно было услышать в любом конце любого зала.

– Кто такая Аннабель-Ли? – спросила Линни шепотом.

Увлеченный спектаклем, я чуть не ответил ей, но вовремя спохватился.

– Я не имею права говорить об этом. Это тайная часть наших верований. – Так обычно ведут себя антропологи.

Она больше не задавала вопросов, а просто наблюдала, как Доктор З. опустилась в гамак, передав мензурку Эн-Джимнбо. Она улеглась на подушках. Мы разорили все постели на корабле, каждый отдал свои подушки и, кроме того, мы надули еще двадцать штук из запасов плавсредств. Выглядела постель странно и не очень уютно, но это недолго беспокоило Доктора З. Морфий действует быстро, дыхание сразу замедляется, вскоре появляются и другие важные признаки…

– Сынок, я развозил колонистов по звездным системам в большем количестве, чем у тебя волос на голове. Не учи меня тому, что я знаю. Расскажи о том, чего не знаю.

– Прошу прощения, сэр.

Когда Доктор З. начала терять сознание, она жестом подозвала меня и сказала по-английски:

– Устрой мне роскошные проводы, Аарон. И помни, не будь романтиком. Хороший антрополог наблюдает, изучает, познает. Он не превращается в туземца – без особых причин.

Потом добавила на языке эль-лаллорцев:

– Ты заставишь их помнить меня? – и закрыла глаза.

Я стал на колени около нее, мы именно так договорились раньше. Я даже пробормотал:

– Да, Доктор З.

Позади себя я услышал, как Линни тихо произнесла:

– Пусть смерть твоя будет скорой.

Б'оремос повторил эти слова.

Именно в этот момент Доктор З. «умерла».

Эн-Джимнбо нагнулся, взял ее запястье и попытался сосчитать слабый пульс, а затем объявил, что она умерла. Мы все начали рыдать, выть, по крайней мере, все антропологи. Хопфнер и его троица вели себя скованно и выглядели, по-моему, неубедительно. Они выли, падали на колени, по крайней мере, Кларк и двое стражей помоложе упали на колени. Хопфнер стоял по стойке смирно и конвульсивно двигал челюстью, как будто он испытывал большой эмоциональный стресс.

Но, конечно, ни один из нас не плакал.

Б'оремос положил руку на лоб Доктора З., и постарался как можно незаметнее скользнуть пальцами под ее носом, но он не почувствовал дыхания. Линни положила ладонь на широкую грудь Доктора З., но если там и продолжалось дыхание, оно было, конечно, неглубоким, его нельзя было заметить.

Я встал.

– Мы не раздеваем наших покойников и не выставляем их на столбах для хищных птиц, – сказал я сдавленным как бы от горя голосом. – Хотя мы, конечно, оставим тело Доктора З. здесь, чтобы ваши люди могли посмотреть на нее прежде, чем мы заберем ее на корабль и поместим для обозрения в прозрачный ящик. – Я сделал глубокий вдох. Эта часть беспокоила нас, потому что ее надо было поместить в отсек долгого сна не позднее, чем через семьдесят два часа. – Одного-двух дней вам хватит?

– Одного дня, – сказал Б'оремос. – Этого хватит, чтобы весь двор пришел посмотреть на нее.

Я вздохнул свободно.

– Как угодно. – И поклонился. Удивительно, что я ему поверил. Я был уверен, что он и все придворные хотели отдать дань уважения нашей умершей Королеве и никому из них не пришло в голову, что мы их обманули. Хотя принцы были склонны к интригам, такие штучки землян были за пределами их воображения, или, по крайней мере, я так думал. Что говорит Королева – то правда, а Доктор З. была – в глазах Б'оремоса – нашей Королевой. И все же, как сказал Хопфнер, мы не хотели излишне рисковать.

Доктор З. пролежала в таком состоянии весь день, Хопфнер стоял по стойке смирно у ее изголовья, Кларк – у ног, и еще по одному стражу с каждой стороны. Как только прекращался поток плакальщиков, Хопфнер начинал жаловаться мне.

– Они оказывают ей большую честь, – отвечал я. – Обычно мертвое тело выставляют на погребальных столбах для птиц. Только на королев смотрят и плачут по ним.

Это успокоило его.

Эн-Джимнбо часто становился на колени около Доктора З., как будто плача над ней. На самом деле он проверял жизненно важные признаки. Любое изменение означало бы резкое ухудшение в ее долгом сне. Тогда был бы приведен в исполнение план Б, или, как накануне ночью выразилась Доктор З., «это означало бы, что меня надо в пожарном порядке убирать отсюда. Я не отношусь к отряду мучеников. Просто играю роль по мотивам волшебной сказки».

Когда стали опускаться последние лучи эль-лаллорийского солнца и серые пальцы ночи протянулись к нашей лужайке, появилась сама Королева, в сопровождении Линни и жрицы с шаром и крестом в руках.

Королева рыдала, произнося слова, которыми начинается строфа из Королевского Оплакивания:

 
Королева скончалась. Пусть хлынут слезы.
 

Потом она направилась в Зал Плача, сделав нам знак следовать за ней.

Мы оставили Хопфнера, Кларка и Эн-Джимнбо охранять З. Я объяснил это небольшое отступление от их церемонии в выражениях средневекового понятия о бдении (Аналоги, аналоги – звучали у меня в мозгу слова Доктора З.) и, хотя Б'оремосу это показалось странным, все было похоже на правду. Он не настаивал, чтобы эти трое покинули ее, но оставил с ними одного из своих слуг, Мар-Кешана, в знак глубокого уважения.

Зал был освещен факелами, пламя которых тянулось к отверстию в крыше. Хотя плакальщицы вышагивали медленно, под удары больших погребальных барабанов, на стенах плясали сумасшедшие тени, создавая безумную пародию на печальную процессию. Похоже было, что ирония этого беспокоила только меня.

Эль-лаллорийцы были как будто по-настоящему тронуты смертью Доктора З., хотя они были знакомы с ней всего один день. Мы, небесные путешественники, вели себя скорее, как туристы, чем скорбящие друзья. Я только надеялся, что Королева и ее свита примут нашу неуклюжесть за традиционное проявление горя.

Линни взобралась на сцену, за ней – Б'оремос. Они начали произносить и петь долгие душераздирающие погребальные гимны и звучные стихи, сопровождая их сериями невероятно мелких шажков. Это было оплакиванием Королевы.

Когда Линни декламировала третью длинную поэму за эту ночь, а толпы плакальщиц стояли, уставившись на сцену с восхищенными взглядами, обнявшись за плечи и раскачиваясь в такт ее словам, в тот момент я начал понимать, какой она по-настоящему великий артист. Потому что по мере того, как я слушал натренированным за годы обучения профессиональным ухом, я понимал, что она вплела в стихи те немногие детали из жизни Доктора З., которые ей удалось собрать, добавив наблюдения физического характера, поразившие меня. И все это она проделывала в потоке речи, в строгих рамках ритмического рисунка – сложного, формализованного, контрапунктического – и в рамках развернутой метафоры скорби. Это было выступление мастера.

Стоявшая рядом со мной Королева откровенно рыдала, коротко и страстно всхлипывая. Она прикоснулась к моей руке и ее пальцы как будто огнем прожгли мою кожу.

– Она мне нравилась, – сказала она. – И я бы хотела узнать ее лучше.

Проглотив сразу возникший ответ: «Тогда зачем вы заставили ее умереть?», я вместо этого сказал:

– Она уже выросла от вашей дружбы. Если бы она знала вас дольше, она выросла бы еще больше. – Какой-то чертенок во мне добавил голосом Доктора З.: «Хотя кое-кто мог бы сказать, что она уже достаточно выросла».

– Что ты сказал, А'арон, на этом своем грубом языке? – спросила Королева, и я с ужасом понял, что последнюю фразу я произнес по-английски вслух.

– Я сказал… да возрастет она в Свете, – опять подумав, что слово «свет» меньше всего подходило к Доктору З.

– Так вы тоже знаете о Свете, – сказала Королева. – Мы должны обсудить это. Приходи сейчас в мою комнату, чтобы продолжить разговор. – Ее рука горела на моей.

– У нас в обычае скорбеть рядом с телом оплакиваемого, – сказал я, объясняя «бдение».

Она посмотрела на меня своими загадочными глазами и ушла в вихре теней, а за ней быстро последовали ее слуги.

Мне кажется, я смог перевести дыхание только, когда она ушла. Огонь ее руки еще долго горел на моей после ее ухода.

Когда Королева ушла, ритуал оплакивания стал постепенно сворачиваться и Лини наконец сошла со сцены. Медленно шагая в такт ударам барабанов, она подошла ко мне.

– Человек-Без-Слез, – сказала она, – я буду плакать за тебя и твоих друзей не потому, что так приказала Королева, а потому, что я чувствую, что бы ты ни говорил Королеве, ты не скорбишь по-настоящему, может быть, не умеешь скорбеть.

– Может быть, я не знаю как, Лина-Лания, – сказал я.

– Может быть, незачем, – ответила она.

На миг я остолбенел, подумав, не разгадала ли она нашу шараду. Потом я решил, что она метафорически говорила о нашей жизни вообще, так, как она ее понимала.

– Когда нет ни плукенны, ни ладанны, а только промежуточное состояние… – начала она.

– Любовь – не промежуточное состояние, она лучше, чем и то, и другое.

– В это я не верю.

– Может быть, ты не умеешь.

– Может быть, незачем.

Это не был спор, это была перекличка, и сердце мое билось с ее в одном ритме. Глаза у нас блестели и в Зале, погружающемся в темноту, казалось, светились.

Как раз в это время к нам присоединился Б'оремос.

– Так заканчивается первая ночь оплакивания, – сказал он. – Теперь мы должны попировать, надо съесть ту порцию, которая обычно достается нашей Королеве.

Я улыбнулся.

– Тогда нам придется съесть очень много.

Линни выглядела шокированной, но Б'оремос стукнул меня ладонью по спине и, хотя он не смеялся, я думаю, он был близок к этому.

– Пойдем в мои апартаменты. Там будет много хорошей еды. Мар-Кешан все давно приготовил. Седовласая тоже пойдет с нами.

– Седовласая?

– Лина-Лания, Седая Странница. Мы ее зовем так.

– Седовласая. – Я перекатывал слово во рту, мне не очень нравился заключенный в нем смысл.

Линни заметила мои колебания.

– Какое имя ты предпочитаешь?

– Линни. Оно напоминает мне о линнет, маленькой певчей птичке Земли, моего мира.

– А какого цвета эта птичка? – спросила она.

Я улыбнулся. – Есть одна разновидность, называется серая линнет, – сказал я.

– Вот видишь, – сказала она. – Слова двух миров не могут лгать. Называй меня, как хочешь.

– Линни, – сказал я. – Я оставлю Седовласую во рту Б'оремоса. Потому что в нашем мире это мрачный цвет, вылинявший, печальный, без блеска. Тебе он не подходит.

– Ты на самом деле еще не знаешь, что мне подходит, Человек-Без-Слез, – сказала Линни. – Я чувствую в тебе сомнения. Удивление и сдержанность. Еще не спета песня.

Б'оремос вклинился между нами. Взяв меня за правую руку, он потащил меня из Зала Плача во дворец через мощеные улицы, а затем через лабиринт переходов к его комнатам. Линни шла следом.

– А Королева знала, что ты пошел с ним вместо того, чтобы вернуться на корабль для бдения?

– Я этого не знал и, должен сознаться, и не подумал об этом. Я сказал себе, что я наблюдаю, изучаю, познаю. Настоящий антрополог. Но на самом деле, я думаю, мне было приятно.

– Ладанна.

– Простите, сэр?

– Я просто размышляю. Продолжай, Аарон.

В комнате Б'оремоса я с легкостью кинулся на гору подушек, как будто я делал это всю жизнь. Б'оремос улегся на своих подушках, своей ногой касаясь моей. Только Линни сидела выпрямившись, как знак препинания между нами.

Я задавал вопросы, сформулированные скорее как утверждение, а Б'оремос давал ответы, которые выглядели скорее как загадки. Это все было похоже на игру, я начинал постигать их способ мышления. Так бывает, когда изучаешь какой-то язык и вдруг начинаешь видеть сны на этом языке и понимаешь, что это и есть момент постижения новой культуры. Но когда он наступает, этот момент, тут уж сомнений нет.

Я совсем забыл о «смерти» Доктора З. и поэтому, когда вошел слуга, призывая Б'оремоса в апартаменты Королевы, я не был готов услышать его тяжелый вздох.

– Скорбь заставляет ее думать о своем бессмертии, – сказал он.

– Скорбь? – спросил я. – Бессмертие? – Длинный день и стаканы поднесенного вина, значительно более крепкого, чем все, что я пробовал раньше, замедлили мою сообразительность.

– Смерть вашей Королевы печалит ее и она думает о времени, когда она сама будет в Пещере, лишенная утешения, родных дочерей, которые могли бы оплакать ее. Ей хочется еще одного ребенка. Она настаивает на том, чтобы быть засеянной этой ночью, и мы все будем вознаграждены, если будет урожай.

– Она просила меня, – сказал я. – Она приглашала меня в свои покои, но я сказал нет.

Б'оремос и Линни были шокированы.

– Королеве не отказывают, – сказала Линни.

– Мы делаем свои посевы с любовью, – сказал я. – А если есть любовь, всегда есть выбор.

– У мужчины в этих делах нет выбора, – сказал Б'оремос. – У мужчины так мало времени, оно должно быть потрачено на службу Королеве. Она зовет и я… – Он провел рукой по переду своего хитона, где появилась заметная выпуклость. – Я мужчина и я должен ответить на призыв. – Он мрачно посмотрел на меня. – То ли ты играешь с нами и ты не мужчина, то ли…

– Я – Мужчина, – просто сказал я.

– То ли твое время движется с другой скоростью, – закончила Линни.

На это я не ответил. Я не смел.

Б'оремос прикоснулся к моему плечу и быстро вышел в дверь, скрытую под драпировкой, а мы остались с Линни одни.

– Для тебя время действительно идет иначе? – спросила она.

Я долго думал, как объяснить так, чтобы не скомпрометировать еще больше наш прилет.

– Мы иначе считаем, – сказал я наконец.

Она немного помолчала, ее худое лицо сохраняло торжественное выражение, напоминая мне о мадоннах на витражах храмов там, на старой Земле. Наконец она взглянула на меня.

– Ты многому можешь научить нас, небесный путешественник.

– Я здесь для того, чтобы учиться, а не учить, – сказал я, и вдруг мысли мои странно прояснились. Я, казалось, вижу каждое слово прежде, чем произнести его. Сам того не замечая, я протянул руку, взял слово из воздуха, повернул его в ладони и сказал: – Это слово – ладанна.

– Я научу тебя разнице между плукенной и ладанной, – сказала Линни, – без слов. – Она сказала серьезно. – Потому что нет сомнений, что я не могу научить человека горевать, если он не чувствует горя здесь. – Она приблизилась вплотную ко мне и коснулась ладонью моей груди над сердцем, широко расставив пальцы.

– Но где же человек чувствует разницу между плукенной и ладанной, если не здесь? – сказал я, накрывая ее руку своей. Ее рука дрожала.

– Меня никогда не касались, – ответила она, потом добавила, как будто такое простое утверждение нуждалось в объяснении. – В моей деревне я была странной, даже более странной, чем обычный королевский посев. Я здесь, так как я Плакальщица Королевы, я Неприкасаемая. Тебе понятно, что это значит?

– Маленькая линнет, – сказал я почти шепотом, – сладкая певунья. Меня тоже никогда не касались. Я был слишком занят науками. Но теперь – это было бы также нарушением всех моих клятв – коснуться тебя.

Ее рука соскользнула с моего сердца к моим губам.

Я поцеловал ее пальцы один за другим. Они были огрубевшие, на большом пальце левой руки был шрам в виде креста. Потом я выпустил ее руку, потянулся за своей чашей с вином и осушил ее. На донышке лежало одинокое маленькое черное зернышко, как точка в конце предложения.

– Что это? – спросил я.

Она взяла чашу, заглянула в нее, потом приложила руку ко лбу.

– Это то, что остается от орешка люмина, если его размочить в вине. У Б'оремоса остались те три орешка, которые ваша Дот'дер'це вернула ему. Один он положил в твою чашу.

– О, Боже. Я умру? – спросил я, начиная чувствовать тепло, подымающееся в ногах. Если это смерть, она не так уж неприятна.

– О, нет, А'рон, не умрешь. Три орешка приносят смерть. От двух у тебя будут кошмары и истерика. Но один… – Она заговорила тихим голосом и как-то рассеяно. Один – для ночи бешеного удовольствия.

– А ты тоже выпила вино с орешком? – спросил я, вдруг с нетерпением ожидая ответа.

Она заглянула в свою чашу, осушила ее, снова посмотрела. Глаза у нее были золотые и большие.

– Мы не сможем остановить то, что уже началось, – сказала она. – Если кто-то виноват, если было предательство, то это Б'оремос. Ты – и я – мы невиновны. – Она встала, задула одну за другой свечи, потом подошла ко мне среди замешкавшихся теней и легла рядом со мной.

Первый поцелуй и первое прикосновение были сладкими, но не так, как все остальные, которые последовали потом.

– Дальше можешь не описывать, Аарон.

– Спасибо, сэр, но я не смог бы, даже если бы вы приказывали. Люмин затуманил мои ощущения и я не знаю, что было реальностью, а что – нет. Но я люблю ее, сэр. И я знаю, что она любит меня.

– Какие у тебя основания так говорить?

– Потому что когда она задувала свечи, я заглянул в ее чашу. В ней не было маленького черного зернышка.

– Дамы и господа, вы все слышали показания Аарона Спенсера. Я хочу, чтобы вы их тщательно обдумали. Вам надо изучить три вещи: мотивы засорения, метод засорения и, конечно, состоялось ли на самом деле засорение.

– Простите, сэр, но есть кое-что, чего я не понимаю. То, что случилось между мной и Линни, произошло наедине. Когда Б'оремос вернулся, мы уже расстались, она ушла в свою комнату, а я вернулся на корабль, где я должен был помочь перенести Доктора З. в капсулу длительного сна. Мы с Линни решили, что нам нужно время, чтобы разобраться в своем отношении к тому, что случилось, и мы не собирались обсуждать это с кем-либо. Она напомнила мне, что нарушение клятвы под действием люмина не считается. Поэтому я никак не могу понять, из-за чего затеян этот военный суд. Но так как я обещал рассказать этому суду всю правду, я это сделал – как мог.

Однако в тот же день, без всякого предупреждения, я был отправлен сюда, под предлогом сопровождения капсулы, что должен был сделать Эн-Джимнбо как военный врач. И меня держат здесь уже двадцать дней, не разрешая встречаться с Линни. Меня загрузили работой – переводы некоторых записей, погребальных песен. Но никто не хочет рассказать мне, что происходит там на планете, сэр. Даже Доктор З. избегает меня. Я допускаю, что произошло некоторое засорение культуры, но – как я пытался объяснить – на то были обстоятельства.

– Аарон, обстоятельства изменились. Очень. Сегодня утром Доктор Эн-Джимнбо прилетел с подарком от Королевы.

– С подарком, сэр?

– Плачущий подарок весом семь футов, Аарон. И светловолосая, нечто до сих пор невиданное на Эль-Лаллоре, хотя у нее их золотые глаза. Твои двадцать дней в лаборатории это почти полный год там, знаешь ли.

– Младенец – девочка, сэр?

– Да, Аарон.

– А что с Линни?

– Насколько нам известно, она верит, что ребенок – мертворожденный мальчик. И, как ты понимаешь, если бы Королева сама не предложила нам забрать ребенка, нам все равно пришлось бы забрать ее. Здесь она просто здоровое дитя, гражданин Федерации.

– Можно мне… можно мне повидать моего ребенка, сэр?

– Повидать ее? Аарон, если тебя признают виновным, а я очень надеюсь, что так и будет, тебе придется воспитывать ее.

– Спасибо, сэр.

– Мне перечитать обвинение, капитан Макдональд?

– Пожалуйста, лейтенант.

– Аарон Спенсер, вас обвиняют в Засорении Культуры, как это определяется Кодом УСС N 27. Конкретно вы обвиняетесь в том, что вы преднамеренно и противозаконно нарушили пункт о Засоряющих Культурных Контактах вашей связью с жителем или жителями планеты Хендерсон-4, таким образом повлияв – на пользу или во вред – навечно на всю культуру их замкнутой системы.

– Дамы и господа, теперь голосуйте. В случае ровного счета я буду вынужден использовать решающий голос. Рассмотрите все тщательным образом.

Заседание Трибунала закончено.

– Сэр, мы проголосовали.

– И каков ответ на обвинение, старшина Петерсон?

– Виновен, сэр, при смягчающих обстоятельствах.

– «Обстоятельства» – это слово, похоже, появляется в нашем слушании удивительно регулярно.

– Прошу прощения, сэр, но надлежащая форма…

– Форма, шморма, как, бывало, говорила моя прабабушка. Дамы и господа, какой приговор вы предлагаете?

– Пять лет работы в космической лаборатории, сэр, включая воспитание ребенка. Никаких дальнейших контактов в этот период с Хендерсоном-4 или с кем-либо из его обитателей.

– Простите, сэр, но…

– Теперь что-то с формой не так, лейтенант?

– Я просто подумала, что вы могли бы добавить, что в конце этого срока слова «Приговор Трибунала» могут быть вычеркнуты из анкеты Антрополога Первого Класса Спенсера. Из-за смягчающих обстоятельств, сэр. Это допускается, сэр, статьей 763 Кодекса Трибунала.

– Как, лейтенант, в этой железной груди бьется сердце?

– Это… гм… предписано правилами Академии, сэр.

– Похоже на шутку. Вы мне начинаете нравиться, лейтенант. И я хотел бы так сделать, добавьте это. Впишите подходящие номера и сноски на соответствующие статьи.

– Да, сэр.

– Хотите что-то сказать, прежде чем я отпущу всех, Аарон?

– Что с Линни, сэр?

– Это, мой мальчик, ее дело – и ее народ. Я тем не менее подозреваю, что ее простят, если она хоть частично такая великая артистка, как ты говоришь. Простит ли она сама – этого я не могу сказать.

– Тогда, сэр, я бы хотел встретиться со своим ребенком.