Джейн Йолен
Карты печали

– Она рассматривает молодых хорошеньких юношей как собственные охотничьи угодья, Аарон, – сказала Доктор З., – а так как сейчас ей некого оплакивать и больше думать не о чем, ей, скорее всего, захочется испытать тебя. Но берегись. В той истории, которую нам рассказала девушка, есть доля правды. Королева на минуту взяла меня за руку, как сестра – сестру, Королева – Королеву, и через минуту я почувствовала, как ее кожа становится заметно горячее, чем моя. Это бывает от длительного прикосновения. Видимо, их метаболизм очень отличается от нашего.

– Я буду осторожен, – серьезно сказал я.

Она подмигнула мне, и мы оба рассмеялись.

На следующий день мы пошли без своих тяжелых костюмов. Лейтенант с помощниками одели голубую форму, все же слишком жаркую для этой планеты. Доктор З. одела антропологов в белые шорты и рубашки без рукав. Из-за своего веса – хотя она уверяла, что это потому, что она наша Королева! – Доктор З. одела вместо этого одно из шелковых священных одеяний из джонга! На спине ее балахона было вышито существо вроде красной ящерицы, знаменитый «дракон», или морг из джонга. Хотя на самом деле они больше похожи на угрей и живут под водой. Конечно, Королева захотела получить это платье, но Доктор З. не отдала, хотя одолжила ей на день. На следующее утро у Королевы появилась точная копия, настолько точная, насколько это могли сделать руки эль-лаллорийцев. Несомненно, шесть плакальщиц, все – художницы, сидели всю ночь над вышивкой.

– Разве это не было нарушением Манхэттенской традиции?

– Доктор З. на самом деле ведь не отдала платье Королеве, сэр. Она одолжила его. И получила обратно.

– Похоже, что ты не умеешь отличить букву закона от духа закона, сынок.

– Это не совсем закон, сэр.

– Гм-гм. Похоже, что есть не один способ засорить культуру. Возможно, мы не того судим. Затрите это, лейтенант. Просто мои размышления.

– Позвольте мне сказать, сэр, что любой контакт является своего рода засорением. Это первая причина Клятвы Антрополога. «Наблюдать, изучать, познавать» – так мы говорим. Но мы знаем, что как только начинаешь изучать культуру лицом к лицу, ты самим фактом изучения изменяешь ее. Это явление известно под названием Закон Мида.

– Это похоже на Гейзенберга, сэр.

– Лейтенант, придержите свои размышления при себе. Тогда они не засорят мои.

– Да, сэр.

– Главное, это сделать засорение как можно меньше ощутимым и всегда понимать, каким образом изучаемая культура изменяется вследствие контакта. Я надеюсь, вы поймете, что я – не культура – претерпел наибольшие изменения.

– Это, сынок, безусловно, учтется в нашем заключительном решении.

– Пока Королева и Доктор З. продолжали беседу, мы все начали изучение другими способами. Доктор З. дала нам задания, которые мы – в пределах, допускаемых данной цивилизацией – должны были выполнить. Мне надлежало попытаться посетить Зал Плача, из-за моего интереса к художественному выражению. Мне выпало получить в провожатые Б'оремоса, Певца Погребальных Песен, как его называли.

– Того принца, который пел для вас накануне?

– Да, сэр. Сначала он пригласил меня в свои комнаты, где вокруг него начали бесконечную возню несколько слуг-трогов. Пока они ухаживали за его волосами и ногтями, я рассматривал коллекцию музыкальных инструментов, висевшую у него на стенах. Это были струнные инструменты, все – с инкрустацией. Собственно говоря, кроме похоронных барабанов, нескольких очень маленьких тростниковых дудочек и колокольчиков, которые звенели, когда кто-то приходил или уходил от Королевы, струнные были единственными музыкальными инструментами на планете. Это была очень ранняя стадия развития искусства, хотя музыка, которую Б'оремос мог извлечь из этих струн, впечатляла.

В тот день он предложил мне выбрать инструмент и поиграть. Потратив час и перепробовав все, я выбрал нечто под названием гармониус. У него была форма, более-менее похожая на древний индийский инструмент, ситар, с широким глубоко резонирующим днищем, вырезанным из тыквы, и с длинным грифом, на который было натянуто семь струн. Мне понравились его странные модуляции, и я взял его себе.

Однажды, пока я сидел с гармониусом на коленях и играл – на нем надо играть сидя – я вдруг подобрал такую странную мелодию, что я громко рассмеялся.

Б'оремос приподнялся на подушках, где слуги все еще трудились над его лицом, и посмотрел на меня.

– Какой странный грубый звук ты издаешь.

Я извинился.

– Я еще не привык к этой последней струне, – сказал я, показывая на широкую басовую струну, которая была натянута только на половину длины гармониуса.

– Я говорю о резком звуке, который ты издал ртом, как будто закрывающиеся лунные шапочки.

Я снова засмеялся.

– Вот, – сказал он, указывая на меня. Слуги поклонились, подталкивая друг друга локтями. Он с раздражением махнул рукой, отпуская их.

– Это смех, – сказал я. – Разве ваши люди совсем не смеются?

Он подернул плечами и сухо улыбнулся. – Мы – люди слез. Хорошо горевать – это искусство.

– А мы – люди без слез, – сказал я. – Мы стараемся вообще не горевать.

– Ладно, Человек-Без-Слез, – сказал он, тогда пора взять тебя в Зал Плача. Там мы обнаружим в тебе слезы так же легко, как ты обнаружил музыку в этом. – Он томно кивнул на гармониус, который я поднял с колен.

Он что-то крикнул, и в комнату бесшумно вошел новый слуга.

– Это Мар-Кешан, – сказал мой хозяин. Он для слуг все равно, что Королева – для женщин.

Мар-Кешан поклонился, прочел, что хозяин показал ему на пальцах, и быстрыми щелчками собственных пальцев ответил. Мне Мар-Кешан сразу понравился. Он был проворный, почти до резкости. Круглое лицо было цвета темных ягод, глаза – выцветшего голубого, как у моряка, производившие двойственное впечатление – как слепоты, так и дальнозоркости.

– Одень его для Зала, – сказал Б'оремос. Мне показалось, что он произнес это вслух только ради меня, потому что его пальцы уже отдали этот же приказ.

Прежде, чем я успел остановить его, Мар-Кешан исчез, потом появился снова с золотистым хитоном из летящего материала, похожего на шелк.

– Это цвет твоих волос и кожи, А'арон, – сказал Б'оремос.

Я был уверен, что именно обсуждение этого цвета занимало до этого их пальцы.

Они вдвоем раздели меня и накинули на меня хитон. К нему была приделана полоса ткани, которую перебросили мне через правое плечо, закрыли грудь и прикрепили на талии шнурком. Юбка спадала мягкими складками до бедер. Слава богу, я был худой, а то зрелище было бы безусловно неприличное.

Мар-Кешан подивился на мои шорты, а трусы привели его в восторг. Они не были знакомы с трикотажем. Потом заменили мое белье на шелковую набедренную повязку, слишком тесную и неудобную. Все это время они беззвучно болтали, семафоря пальцами. Я не мог даже приблизительно угадать, что они комментировали.

Ни одна пара сандалий принца мне не подошла, пришлось обойтись парой старых кожаных шлепанцев Мар-Кешана. Ни одному из них такой выход из положения не понравился, но оба согласились, что мои собственные ботинки совершенно не подходят.

После этого я вскинул за плечо гармониус, Б'оремос взял свою плекту, и мы отправились в Зал.

– Ну, и зрелище ты собой представлял, сынок.

– Я думаю, что выглядел немного как грек.

Но мы ведь специально учимся носить одежду туземцев. И обычно это бывало довольно элегантная одежда, хотя, может быть, немного тесновата и скудна. Я знал несколько антропологов, первыми открывших луны Петли, им пришлось облачиться в навоз и грязь, чтобы помочь отпраздновать дни рождения местных вождей. А один мой друг проходил обучение на Лэндон-10, где разумные существа носили металлические пальто, сделанные из гвоздей остриями внутрь, чтобы показать смирение. Шелковая юбочка, как бы она ни была коротка, вряд ли может по сравнению с этим считаться большим несчастьем, сэр.

– Ха-ха, мне нравится твое отношение, Аарон. Теперь расскажи мне о Зале.

– Само здание построено из такого же серо-белого камня с вкраплением ракушек, что и дворец. Но если дворец огромен и его пропорции нарушаются парой непохожих друг на друга башен, то в облике Зала есть что-то элегантное, хрупкое и одинокое. Фасад оформлен пилястрами, которые покрыты резьбой такой сложности, что я не сумел расшифровать ее; «метафоры скорби», вот все, что ответил Б'оремос, когда я спросил его. Есть еще и своего рода барельеф на треугольнике под остроконечной крышей. Все здание высотой больше, чем двухэтажный дом, но оно кажется одновременно и меньше. К дверям ведут тринадцать каменных ступеней.

Двери сделаны из какого-то тяжелого дерева и тоже покрыты резьбой. Эту резьбу я сумел расшифровать, там в основном изображены плачущие женщины и скелеты, выставленные на высоких столбах.

Мы протиснулись через тяжелые двери и вошли внутрь. Я думал, что там будет темно, но, к моему удивлению, в зале было очень светло. Часть крыши была открыта, но на ночь или в случае плохой погоды ее, очевидно, можно было закрыть. Через открытые окна влетал морской ветерок.

Везде стояли столы. Похоже было на сумасшедший крытый рынок, где продавцы кричат, зазывая покупателей, только здесь товар был бесплатный, предметы скорби. Плакальщицы стремительно перемещались по извилистым, как лабиринт, проходам, чтобы послушать то певца здесь, то поэта там, останавливаясь, чтобы посмотреть, как у волшебника в руках по его желанию то появляются, то исчезают платки с именами их умерших родственников. Стоило на миг остановиться, как у твоего локтя оказывался кто-нибудь, предлагающий бессмертие твоей сестре, брату или матери.

– Но не отцу?

– Это проблема, сэр. У этих людей очень слабое понятие отцовства – только в общем смысле. Никогда нельзя знать с точностью, кто отец ребенка, они, похоже, очень неразборчивы в половых связях, потому что у мужчин такой короткий период… потенции. Самое большое – пять лет, а затем их детородные органы усыхают и втягиваются в тело.

– Полгода космического времени. Ужасная мысль!

Б'оремос и я немного постояли в стороне от толпы, просто наблюдая. Он выглядел отрешенным от всего происходящего, как будто ему было трудно включиться по-настоящему. А я – я просто хотел привести в порядок свои впечатления. Мне казалось, что хотя мы были в Зале Плача, я не слышал никакого плача, а ведь именно этого я ожидал. Все выглядело, как формальность; похоже было, что по существу ничего нет. Ни слез, ни ударов в грудь, ни – ни настоящей печали. Я собирался спросить об этом у Б'оремоса, как вдруг весь Зал притих, как по сигналу, и все взоры обратились к помосту, возвышавшемуся у западной стены.

На помост вышла Линни, двигаясь такой гордой походкой, которой могли позавидовать величайшие актрисы. «Вот я с вами, – казалось, говорило ее тело. – Мне есть что сказать вам».

Она дошла до самого центра помоста и, чувствуя эмоции толпы, выждала паузу. Затем, как если бы она вобрала в себя все молчание плакальщиц, чтобы подкрепить собственное, она начала говорить – петь – декламировать начало их великой Песни о Семи Плакальщицах, поэму в прозе – их Сотворение.

Чего я не знал заранее, так это того, что мы прибыли накануне нового сезона, сезона Рарреденникон времени посева. И за исключением смерти самой Королевы, когда Плакальщица Королевы, естественно, была бы в глубоком трауре, начало сезона было временем, когда оплакивание прекращалось. Празднество началось с чтения этой поэмы. Наше прибытие именно в это время было счастливой случайностью, но оно могло приобрести большое значение, если бы туземцам захотелось увидеть в этом своего рода знак.

Поэма, которую читала Линни, была длинная. На декламацию ушло больше часа чистого времени. Но она не раз останавливалась, чтобы попить воды, кашлянуть или прочистить горло. Эта стройная темноволосая девушка стояла в центре помоста и держала нас своим присутствием и силой слов. Единственными передышками были слова «Аминь», или как еще можно перевести. На их языке слово звучит «Арруш». Оно означает приблизительно «Да будет так». И тогда Зал откликался эхом.

«Арруш» звучало, как звуковая волна, омывавшая ее.

Она, помолчав, вбирала в себя тишину, следовавшую за звуком, и начинала снова.

Я раньше слышал записи другой Мастер-Плакальщицы, показывавшей ученицам, как читать эту самую поэму. Собственно говоря, я знал на память большие куски текста и разгадал его смысл, как в буквальном переводе, так и его культурный подтекст. Но записи не давали и намека на ту силу, которая была, когда историю рассказывали. Или, по крайней мере, когда ее рассказывала Линни. Она увлекла нас. Мне кажется, я не шелохнулся, пока она не кончила, за исключением того, что я произнес «Арруш». Я не чувствовал веса гармониуса на плече, ни тесной набедренной повязки, ни слишком маленьких шлепанцев на ногах. Я просто-напросто был зачарован как рассказчицей, так и рассказом.

А когда все закончилось, и ее приветствовали последним громким «Арруш», она подняла ладони к глазам, в ритуальном жесте плача. У меня тоже стояли в глазах слезы, но я сразу вытер их, хотя Б'оремос, который больше следил за мной, чем смотрел на сцену, увидел, как я это сделал.

– Теперь мы можем петь, – сказал он, беря меня за локоть и подталкивая по направлению к сцене. Он сгреб со стола несколько ягод и одну затолкал мне в рот.

– Ты помнишь, как их надо есть?

Я кивнул, катая похожий на виноград фрукт между губами, а потом, выдавив сок в рот, прошел за ним на сцену.

Мы исполняли песни около часа: он пел разные песни о посеве, они были на удивление лишены непристойности, если учесть количество деталей, которые они вызывали в воображении. Я предложил им «Барбару Аллен», «Двойняшки-Сестры» и «Великий Селчи с Суль Скерри», хотя перевод этих песен я придумал на месте. Потом, из-за оказанного толпой теплого приема я спел еще «Маленькую Мусгрейв», «Мэри Гамильтон», а также «Милашку Эрл из Мэррея».

– Я не знаю ни одну из этих песен, сынок.

– Это все старые народные английские баллады, сэр. Это моя специальность.

Б'оремос представил меня как Человека-Без-Слез, и с тех пор меня так и звали. Между прочим, Аарон означает «Человек без». Полностью они называли меня А'ронлордур. Собственно говоря, они всех нас называли Аер'Рон'Лордуррен, Люди без слез. И я по этому поводу поддразнивал Б'оремоса, говоря, что на нашем языке это звучит скорее как Властители Воздуха. Ему это понравилось. Ему и другим принцам очень нравится играть словами. А потом Линни, ведь она была поэтом, назвала меня своим Лордом Воздуха и Неба. Она спросила меня, как ее имя звучит на нашем языке, и я сказал ей, что оно напоминает мне о линнет, коноплянке, маленькой певчей птичке из моего родного мира. Она написала для меня стихи и назвала «Птичка поет для Лорда Воздуха и Неба». Их трудно перевести дословно, но это вроде следующего:

 
Ветви прогнулись от тяжести песен.
Стрелами ноты бы сделала —
Нечем пронзить твое сердце линнет,
Плачь надо мной – меня не было.
Буду землей я, ты – небом,
Между —
Лишь строчки песен
Вниз опадут белым снегом,
Вверх вознесется дым веле…
 

Конечно, на их языке первое и последнее слово каждой строчки рифмуются, а слово «между» – это средний слог в словах «земля» и «небо». Поэтому стихи неизмеримо более сложны, чем их дословный перевод. И она сочинила их экспромтом.

Через час мы с Б'оремосом ушли со сцены, ее постоянно заполняли разными представлениями: танцоры, певцы, мимы, манекенщицы, принимавшие разные сложные позы, кудесники, жонглеры. Все представления были посвящены наступлению сезона посевов. И хотя настроение было как будто приподнятое, без смеха все это не выглядело очень счастливым. Впрочем, это субъективный взгляд постороннего.

Б'оремос взял меня за руку и свел вниз с помоста. Мы попробовали много разных видов еды и питья. Их вина значительно слаще наших, они сделаны на меду, и, чтобы опьянеть, надо выпить очень много. Наверное, их ягоды не дают такого брожения, как наши. Но фрукты и хлеб были чудесными после стольких лет на корабле, мясо подавалось маленькими порциями, на один раз укусить, под острыми соусами. Я все время облизывал пальцы и кивал головой тем, кто предлагал мне еду. Б'оремос сказал, что если мне особенно приятно, я могу ответить лаской – «касанием». Я на пробу обнял несколько девушек-трогов помоложе, после чего у них не было отбоя от клиентов, так что я думаю, что публичное признание, действительно является у них высоко ценимой формой платы. После этого я стал давать волю рукам.

Наконец я обратился к Б'оремосу:

– Но когда же они скорбят?

– Когда есть о ком скорбеть, – сказал он, и на лице его ясно отпечаталось удивление от моего невежества.

Когда мы потом вернулись в Зал Королевы, меня спросили, что я думаю о посещении Зала Плача, и тут я совершил серьезную ошибку. Наверное, вино подействовало на меня больше, чем я ожидал, или, возможно, я отнесся не очень осторожно к тому, что я знал. Я сказал:

– На меня произвели большое впечатление пение и танцы в Зале, и особенно ваша Мастер-Плакальщица. Но поскольку мне сказали, что это Личный Зал Плача Королевы, я ожидал увидеть скорбящих, а этого я почти не увидел.

Королева медленно улыбнулась.

– Б'оремос говорит, – продолжал я, ободренный ее улыбкой, – что вы скорбите только, когда есть о ком скорбеть. Так ли это?

– Человек-Без-Слез, – тихо произнесла Королева. – Ты, действительно, хочешь послушать, как мы скорбим?

– Да, – сказал я.

Линни, сидевшая у ног Королевы, ахнула и прикрыла рот рукой.

– Тогда мы будем оплакивать тебя и твоих близких. Завтра. – И Королева жестом отослала нас с платформы вниз.

Вся наша группа стояла в ожидании почти по стойке смирно, пока Королева что-то обсуждала с Б'оремосом, шепча ему на ухо и постукивая пальцем по его рукам. Потом она отодвинулась от него и вытащила из своего платья глубоко запрятанный на груди маленький мешочек и отпустила Б'оремоса. Он попятился вниз по ступенькам и, достигнув нижней, грациозно выпрямился.

– А'рон, – сказала с плутовским видом Королева, – не проведешь ли со мной этот вечер?

– У него есть дела на корабле, – сказала Доктор З., хотя она употребила слово «башня» вместо «корабль». Они называют наш корабль «Серебряная башня» и «Небесная башня».

– Пусть он сам говорит за себя, – сказала Королева.

Я перевел взгляд с Доктора З. на Королеву и обратно, потом взглянул на Линни, рука которой все еще лежала на губах. Когда я опять повернулся к Королеве, ее рот был слегка приоткрыт, а глаза неестественно блестели. В мозгу у меня вдруг пробежали строчки из «Там Лина»:

И заговорила тогда Королева Фей.

И сердитой женщиной была она…

Я склонил голову.

– Боюсь, у меня слишком много работы, хотя для меня было бы большой честью провести вечер с Королевой и услышать об Эль-Лаллоре из ее собственных уст.

– Тогда дай им кошелек, – холодно сказала Королева.

Б'оремос поклонился и передал шелковый мешочек Доктору З.

– В нем три орешка люмина, – объяснил он, – с личных деревьев Королевы. Если их растворить в вине, орешки вызовут видения такой, как вы говорите, любви, какой вы никогда больше не испытаете. Ее величество дает их вам с думами и пожеланиями от своего народа.

Доктор З. поклонилась в ответ и взяла шелковый кошелечек, взвешивая его на ладони.

– Мы благодарим вас за ваше великодушие, но мы не знаем, как и чем мы сможем отплатить за него.

– Утром узнаете, – сказала Королева. – Б'оремос приготовит Чашу, когда вы позовете его.

– Не нравится мне это, – сказал Хопфнер, как только мы закрыли за собой дверь корабля, убедившись, что лучницы остались снаружи.

– Конечно, не нравится, – сказала Доктор З. Она в ярости повернулась ко мне. – А ты, молодой человек, ты фактически напросился на это. Ты ведь знаешь, что они верят в ритуальную легкую смерть. И ты знаешь значение орешков люмина. Если я их не выпью, Королева отдалится от нас, а это значит, что пять лет исследований потрачены попусту. Не говоря уж о значительном засорении культуры, если их жители увидят, что можно отказаться от люмина, явно предложенного Королевой.

– Она не уточнила, кто должен выпить, – сказал я. – Позвольте мне сделать это. Я заслужил. Это была моя вина. Я беру на себя последствия. – Я протянул руку за шелковым мешочком.

– О, не будь дураком, – сказала Доктор З. – Я ужасно зла и готова задушить тебя собственными голыми руками. Но если речь идет обо мне, то словами дело и кончится. Однако, эль-лаллорийская Королева выражает свои намерения со значительно большей решительностью, у нее за плечами тысячелетия узаконенной их культурой неизбежности. Не думай повторить ей свое предложение, Аарон.

– Я предлагаю просто умереть, – Хопфнер накручивал на пальцы конец своей бороды.

– А я предлагаю запомнить, что я выше вас по чину, лейтенант. – Голос Доктора З. был холоден. – А что касается Главного Антрополога, я и в этом плане превышаю вас по осведомленности. – Потом она хихикнула. – Кроме того, я вешу больше вас. – Она подняла мешочек за уголки и вывалила ядрышки на стол. Они были похожи на ссохшиеся твердые зерна перца. – Они не выглядят смертельно, правда? Мне хочется растереть их и посыпать свой салат.

– Я бы не советовал делать это без проверки, – вступил в разговор Эн-Джимнбо. Он был хорошим военным врачом, но ему недоставало понимания того, что выходило за рамки обыденного, из-за чего, по мнению Доктора З., он не сумел достичь высокого положения в нашей Гильдии.

– Последние слова вычеркните, лейтенант.

– Уже вычеркнул, сэр.

– Спасибо, сэр. Не знаю, как это вырвалось у меня.

Доктор З. размышляла, катая орешки по столу. – Я готова поспорить, что если эти три орешка смертельны для кого-либо такого роста, как их Королева, то на меня они вряд ли подействуют, потому что во мне примерно на сто семьдесят фунтов больше, чем в ней. Возможно, проведу неприятную ночь – только и всего.

– По правде говоря, вы не знаете, как отреагирует на Это ваш метаболизм, – предупредил Эн-Джимнбо.

– Не беспокойтесь, Эн-Джимнбо. Если я выживу, это будет так же плохо в смысле их культуры, как если бы я вовсе не приняла люмин. Думаю, стоит начать новую религию: Полнота Прекрасна.

Я засмеялся.

– Я за то, чтобы орешки съел Аарон, – сказала Кларк. Как правая рука Хопфнера, она всегда соглашалась с ним или по крайней мере провозглашала вслух его мнение.

Я посмотрел Хопфнеру в лицо. Он мрачно улыбался.

Доктор З. подняла орешки по одному.

– С каких это пор, – весело сказала она, – в команде корабля действует демократия? Единственное мнение, которое здесь имеет значение – это мое мнение. В конце концов, ее Королевское Мерзкое Высочество дала эти орешки мне, Королева – Королеве. – Она хихикнула. – И поверьте мне, я не собираюсь умирать только для того, чтобы удовлетворить любопытство Аарона или доставить удовольствие Королеве. У меня на свою старость другие планы. Но я сейчас думаю, что некая хитрость, некая ловкость рук нам не помешала бы. Эн-Джимнбо, что у тебя там в медицинской сумке?

Эн-Джимнбо снял с плеча белую медицинскую сумку и раскрыл ее перед нами. В ней был небольшой запас бинтов, гипс для шин, пара щипцов, три скальпеля, немного аэрозольных анестетиков, одноразовые шприцы и пара ампул морфия.

Доктор З. повертела в пальцах ампулы и громко рассмеялась.

– Ну-ну, здесь у нас, друзья, есть все для сценария волшебной сказки.

Хопфнер и его три помощника остолбенели, но мы, антропологи, привыкли к решениям Доктора З. У нее редкостное чувство юмора, она очень начитана в области культур, а ее специальность – аналоги со Старой Землей.

– Представьте, если можете, – начала она голосом сказочницы, – трехсотфунтовую Белоснежку, окруженную семью верными гномами.

Только я один сразу понял, на что она намекает.

– Ты бы лучше и меня посвятил в это, сынок.

– Это из класса N_2 Структуры Мифов, сэр. Мотив N_37 под индексом: Спасение спящей принцессы. Дополнительный мотив N_13, Волшебные Спутники, в данном случае семь гномов.

– Очень важно было бы… А, не обращай внимания. Продолжай свой рассказ.

– Важно понять план Доктора З., сэр, он был великолепен. Но я думаю, вы сможете получить общее представление, даже не понимая всех сложностей сюжета сказки.

– Тогда я обойдусь «не понимая».

– Послушай, док, – сказала Доктор З., обращаясь к Эн-Джимнбо, – ты можешь усыпить меня этим на время? – Она взяла в руки одну ампулу и уставилась на доктора сладким взором. – Я хочу быть в таком же глубоком сне, как любой путешественник на время долгого перелета.

– Это немного опасно, З. У вас проблемы с весом и…

– У меня всю жизнь были так называемые проблемы с весом, Эн-Джимнбо. А я взбиралась на горы Кряжа Сигель и опускалась в скользкие шахты Внешних Полей. Я могу пыхтеть и фыркать больше, чем ваш усредненный антрополог, но я дохожу до цели. Не обращайте внимания на мои проблемы с весом, у нас есть более важная проблема, с этим Доппи…

– Доппи?

– Хорошо, что вы спросили, лейтенант.

– Она имела в виду меня, сэр. Это имя одного из гномов в видеоварианте сказки о Белоснежке. Таково чувство юмора у Доктора З.

– Д-о-п-п-и. Все, записала.

– Вот новая проблема, которую нам сейчас надо решать.

– Пожалуйста, Доктор З., позвольте мне принять морфий, – я протянул руку и прикоснулся к ее руке.

Она оставила мою руку на своей, она даже накрыла ее своей ладонью и внимательно посмотрела на меня.

– Аарон, ты красивый мальчик, как сказала бы Королева, но из тебя выйдет ужасная Белоснежка. Кроме того, есть три вещи, которые тебе следует запомнить, то есть если ты хочешь стать великим антропологом, а я думаю, ты хочешь.

– Да, хочу, Доктор З.

– Во-первых, перестань так романтично относиться к этим культурам. Они – просто – культуры. Не хуже и не лучше, чем та, в которой вырос ты, просто другие. А иногда такие же. Запомни – аналоги! Во-вторых, научись думать раньше, чем говоришь, а это значит, что нужно свести свое затянувшееся подростковое чириканье до приемлемого минимума. И третье: делай свое дело, и пусть другие делают свое. – Она повернулась к Хопфнеру. – Труднее всего будет убедить этого принца, Б'оремоса принять нашу Чашу Сна вместо их чаши. Это чисто антропологическая проблема, поэтому вы со своими советниками можете отправляться чистить оружие, или чем вы там еще занимаетесь перед сном. Дайте мне возможность со своими людьми разработать окончательный план.

Конечно, Хопфнер на это не согласился, и поэтому мы все восьмеро приступили к обсуждению, которое затянулось далеко за полночь. Но к концу стало ясно, что как бы ни была сердита Доктор З. за то, что произошло – что я натворил – следующее решение она приняла легко, а именно, как исправить положение тщательно продуманным спектаклем. Я думаю, она даже с нетерпением ждала своей собственной «смерти».

– К твоему сведению, Аарон, у всех антропологов чрезвычайно высокий рейтинг по умению играть роли, судя по Тесту Мориджи-Ковилля. Я подозреваю, что лучшие актеры в известной нам вселенной – антропологи.

– Спасибо, сэр. Принимаю это как комплимент.

– Я не уверен, что собирался сделать комплимент, но принимай это, как угодно. Только продолжай.

– Мы поспали в лучшем случае несколько часов и были разбужены будильником, призывавшим нас к завтраку, и запахом свежего кофе, доносившимся из вентиляторов.

За столом Доктор З. пожаловалась:

– Единственная проблема, когда играешь роль Белоснежки, заключается в том, что Эн-Джимнбо не разрешает мне ни есть, ни пить сегодня утром. И вот неожиданно я умираю от голода. Представьте, как можно разыграть сцену смерти, когда урчат кишки. – Она протянула руку к кусочку белкового пирожного, но Эн-Джимнбо шлепнул ее по руке.

– Все и так будет достаточно сложно, не хватало еще, чтоб вы усложнили дело своим аппетитом, З., – сказал он. – Будьте хорошей девочкой.

– Нельзя даже лизнуть немного глазури?

– Даже.

Она громко вздохнула, и мы все засмеялись немного нервным смехом. При этом она оглядела всех и подмигнула мне.

– Разыграем испуг, ребята? – спросила она, добавив что-то непонятное, намек, который никто из нас не понял, но она рассмеялась. – Ладно, у нас есть амбар, давайте разыграем в нем спектакль.

Потом она встала. На ней было другое просторное платье, тоже из джонга. Шелк, одолженный ей Королевой, она отложила. На этот раз платье было темно-зеленое, а на спине была вышита огромная морская волна, устрашающая, с белым гребнем наверху. Волосы она заплела в косы, и седые пряди перевивали их, как ленты. Когда она стояла, разведя руки в стороны, она выглядела великолепно, как древняя гавайская королева, одна из тех, чье благородство измерялось шириной ее талии.

Мы решили снова надеть свои дорожные костюмы, чтобы всем выглядеть одинаково, только шары-шлемы мы оставили на корабле. Ну и зрелище мы представляли: первой спустилась по серебряным ступеням Доктор З. в зеленом раздувающемся балахоне, а позади нее семь неуклюжих слуг в серебряной одежде.

Мы шагали в ногу под звуки моей гитары, что не так легко сделать, учитывая вес дорожных костюмов. Хопфнер и два его помощника-мужчины вышли последними, они несли гамак и подставку для него.

Б'оремос встретил нас у подножия лестницы и приветствовал, наклонив голову. Лучницы, пришедшие с ним, тоже склонили головы. Но Линни, которую я сначала не заметил, потому что она стояла сбоку, не шевельнулась. В руках у нее была изящно выграненная каменная Чаша.

Приди, сладкая Смерть, подумал я пробежавшей у меня в мозгу строчкой из старой песни. Я подошел к ней, по дороге закинув гитару за спину.

– Собственная Чаша Королевы. – Она говорила так тихо, что я еле расслышал, что она сказала. Она протянула Чашу мне и я увидел, что у нее дрожат руки.

Я взял ее руки в свои, чтобы прекратить хоть на время дрожь, и она заглянула мне в глаза. Глаза у нее были золотые, но не цвета чистого янтаря, как у Б'оремоса или Королевы. Скорее в них были крапинки золота потемнее, а по краю радужной оболочки были кружки более темного цвета.

– Для вашей Королевы, – сказала она.

– У нас нет королев.

– И у вас нет плукенны или ладанны, а есть что-то другое. И вы не скорбите, – сказала она мне так тихо, что никто больше не слышал. – Поэтому – я думаю, что ваша Королева не должна принимать эту Чашу. – Она быстро отвела глаза. То, что она произнесла, было величайшей ересью.

Я прикусил губу и поторопился убедить ее, остановить наплыв засорения, которое затопило ее.

– Не бойся, Линни. Поверь мне, все будет хорошо. Наша… Доктор З. охотно принимает эту Чашу.

– Тогда я скорблю по ней, по вашей не-Королеве, – сказала Линни, все еще глядя себе под ноги, – по Дот'дер'це. Я буду оплакивать ее, как свою собственную.

Я улыбнулся, глядя на ее опущенную головку, потом вовремя вспомнил о ритуале: «Пусть строчки твоих погребальных песен будут долгими».