Джейн Йолен
Карты печали
Но в тот день я торжественно возблагодарил – чего я никогда не делал – безымянные звезды, которые придумали ванны. Стоило совершить все это грязное путешествие в Средние Земли, чтобы вернуться домой к наслаждению горячей водой и мылом.
Когда я пришел, ванная комната была переполнена как слугами, так и моими коллегами-принцами. Пока я раздевался у бассейна, сбрасывая свои дорожные одежды (уродливые, изношенные, заурядные вещи) в кучу, меня окликнул Т'арремос.
– Он стал худым и изнуренным. Наверное, он умирает от слишком частых прикосновений – бедный грязный маленький певец. В ответ я только скорчил гримасу. Т'арремос всегда был слаб по части остроумия и к тому же он был некрасив. У него от рождения была отметина – яркое, цвета ягод пятно, похожее на карту, закрывало половину лица. По этой причине его год путешествий был на редкость неудачным. Расположение тех немногих девушек, которых ему удалось найти, ему приходилось покупать. И его выбрали для обслуживания Королевы только один раз. Его неудачи были известны всем, и это придавало его речам постоянную озлобленность.
Не обращая внимания на Т'арремоса, я соскользнул в бассейн, предоставив теплой воде омывать меня. Я воздержался от желания нырнуть. Такое проявление чувств было бы, безусловно, дурным тоном.
Т'арремос сделал вторую попытку:
– Что-то рано домой. Мы думали, тебя не будет еще с месяц. Значит, девушки Средних Земель тебе не под силу? Или они забывали аплодировать на твоих выступлениях?
Я сдержал желание дать немедленный ответ, понимая, что там были и другие принцы, так же, как и Т'арремос, завидующие моим успехам с плектой и гармониусом. Вместо этого я поднялся, покинув теплоту бассейна прежде, чем совершенно отдаться ей, и медленно повернулся в его сторону. Я показал ему без слов, что я – не в пример ему – был красивым Королевичем в самом цвету. Затем, я сказал с улыбкой:
– Я рано вернулся, чтобы показать кое-кого Королеве.
Я элегантно шагнул из бассейна и прошел – не совсем с ненапыщенным видом, но почти так – к нижнему подогретому бассейну, у которого я стал на цыпочки, поднял руки над головой и нырнул. Я как можно дольше задержался под водой, потом поднялся на поверхность, стараясь дышать ровно, хотя грудь у меня раскалывалась от боли, и я жаждал глотнуть побольше пропитанного влагой воздуха.
ЧАСТЬ 2
ПЛЕНКА 4
СЕМЬ ПЛАКАЛЬЩИЦ
МЕСТО ЗАПИСИ: Королевский Зал Плача, Комната Наставлений.
ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Двадцать третий год Королевы, Тринадцатый Матриархат.
Лабораторное время – 2132,5 г. н. э.
РАССКАЗЧИК: Плакальщицы Королевы – к помощницам, включая Лину-Ланию.
РАЗРЕШЕНИЕ: Без разрешения, с предварительной установкой микрофонов. Голосовое включение.
– И продолжается здесь песнь Семи Плакальщиц, как рассказывалась она Мастером к Мастеру, от поколения к поколению, от того часа, как отступили воды, до сего момента, когда говорит мой язык. Я храню эти скорбные песни в своем сердце и памяти вопреки времени, чтобы, если придет время, вновь оплакивать нашу землю – как надлежит Плакальщице Королевы.
Слушайте же, хорошо слушайте. Мое слово крепкое, крепче сна, крепче Чаши сна, крепче, чем сила героев. Мой голос делает рассказ истинным.
На большой полукруг, который когда-то был дном моря, надвинулись Земли, а с ними Луны, Звезды, те, что не сеяли зерен и не выращивали хлеб, но пожинали урожай слов.
Плакальщицы. ЛУНЫ, ПРОРОКИ В БЕЛЫХ ОДЕЖДАХ, КОТОРЫЕ С ПОМОЩЬЮ ЛАВИИ И ХРОМА НАПРАВЛЯЮТ ТЕПЛЫЕ ВЕТРЫ И ХОЛОДА, КОТОРЫЕ ВЕДУТ СЧЕТ ВРЕМЕНАМ ГОДА И ПАДАЮЩЕМУ ДОЖДЮ, КОТОРЫЕ КРЕСТОМ И ШАРОМ ПРЕДСКАЗЫВАЮТ КОНЕЦ ОДНОЙ ЖИЗНИ И НАЧАЛО ДРУГОЙ.
Плакальщицы. ЗВЕЗД, КОТОРЫЕ НЕСУТ ЗНАНИЕ В СВОИХ РУКАХ, ТАК ЖЕ, КАК И В ГОЛОВЕ, КОТОРЫЕ ПИШУТ ИСТОРИИ КОРОЛЕВ И ПРОСЛЕЖИВАЮТ ИХ РОДОСЛОВНЫЕ, НО ЧЬИ СЛОВА ЛИШЕНЫ БЕССМЕРТИЯ ИСКУССТВА.
Затем из рядов жителей Земель и Вод, Скал, Лун и Звезд поднялись немногие безрассудные и глупые.
– Почему мы должны жить как скот, пастись на возделанных пашнях, – воскричали они, – быть пленниками ветров и бурь, которые тревожат поля? Дайте нам красное мясо, которое мы ловим в изобильных лесах, которое мы добываем хитростью своих рук.
И они убежали в леса, чтобы охотиться, и воевать, и жить, как звери. Так они укрощали свой гнев голодом, а голод укрощали страхом, потому что в лесах были и добытчиками, и добычей, и многие пали жертвой хитрых клыков и когтей. Эти беглецы сначала были известны под именем Охотниц, а потом Лучниц, и много лет они жили отдельно от остальных. Хотя все они были детьми Пророков Ночи – крепкие, высокие – они не общались со своими родственниками и вели потомство от себе подобных. У них было много детей, но почти все умирали молодыми.
Тогда поднялась одна из рядов Лучниц, великая охотница и мать девочек, которая видела дальше верхушек тех деревьев, в плену которых они жили, которая видела глубже самых глубоких охотничьих ям.
– Почему мы не живем вместе с другими, выменивая красное мясо на желтое зерно, деля со своими дальними родственниками добычу с полей и лесов?
И с тех пор ЛУЧНИЦЫ снова соединились со своими сестрами, жившими в пещерах. Они жили, как сестры под одной крышей, ссорясь, расставаясь на время и снова собираясь в доме своей матери, чтобы отпраздновать смену времен года и жатву дней.
Арруш.
ПЛЕНКА 5
ПРИНЦ-ПРЕДАТЕЛЬ
МЕСТО ЗАПИСИ: Королевский дворец, апартаменты Короля.
ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Первый Год Короля, Первый Патриархат.
Лабораторное время – 2137,5 г. н. э.
РАССКАЗЧИК: Король по имени Б'оремос, называемый также Певцом Погребальных Песен – к антропологу Аарону Спенсеру.
РАЗРЕШЕНИЕ: Собственное разрешение Короля.
– Я предал ее три раза…
– ТЫ ХОЧЕШЬ НАЧАТЬ ТАК?
– У нас в обычае, звездный путешественник, разрешать каждому рассказывать его историю так, как он этого хочет – не обсуждая и не задавая вопросов. Твой магнитофон включен?
– ДА.
– Тогда забудь о нем. Он сам сделает свое дело. Но ты – должен научиться слушать.
– Я БУДУ СЛУШАТЬ.
– Я предал ее три раза. Каждый раз я думал, что это акт любви. Я сделал это ради Королевы и, возможно, ради самого себя. Это привело меня сюда, на тридцать подушек Царствования, которые будут принадлежать мне, пока не подрастет какая-нибудь принцесса, чтобы унаследовать трон. Это привело меня также к Чаше Сна. Верно говорится: «Пни ногой мир – сломаешь ногу». Я охромел, – и поумнел. Но если бы мне пришлось снова поступить так же, выбора не было бы. Хотя я понимал бы это лучше, я бы снова предал ее. Этого требовала Королева, а я выполнял приказания Королевы.
На следующее утро после моей встречи с Д'оремосом от него пришло послание, в котором говорилось просто: «Приведи эту девушку».
Я тотчас отправился, даже не захватив с собой плекту, хотя отсутствие инструмента за спиной ощущалось большей тяжестью, чем если бы он там висел. Я взял одну из верховых лошадей Д'оремоса, потому что отправлялся не в обычное путешествие, при котором каждый камень на дороге и каждый соломенный матрац на пути оставляли бы отпечатки на теле принца. В этот раз я выполнял прямое поручение Королевы. А, как всем нам напоминали, «Время Королевы – сейчас!»
Лошадь была жирная и ленивая, любившая долго завтракать, но ехать на ней было все же быстрее, чем двигаться на своих ногах. По пути я не останавливался ни в одном из городов, предпочитая холостяцкое одеяло на лужайке, пахнущей ковылем и тяжелым мускусом лунных шапочек. Видимо, мне хотелось встретить Линни без синяков от чужих рук и чужих ртов на моем теле. Во время пребывания в Эль-Лалдоме я начисто отмылся и таким хотел остаться.
Конечно, мне приходилось вставать рано. Каждое утро начиналось с полос солнечных лучей, птичьих песен и тихого пощелкивания закрывающихся лунных шапочек. В лесах я молил о силе, о мужестве, о целеустремленности, как у девушки из породы лучниц. Боюсь, мне сильно недоставало ловкости, необходимой в лесу, я не знал тонкостей охоты, и я забыл, торопясь отправиться в путь, захватить мешок с хлебом и сыром, который приготовил для меня Мар-Кешан. К тому времени, как я подъехал к маленькому селению, где жила Линни, я изголодался как по еде, так и по общению. Несколько орехов и ягод (по крайней мере, это я умел найти в лесу) и ленивый конь не могли как следует утолить ни ту, ни другую жажду.
Я подъехал прямо к Залу Плача, который за время моего отсутствия не стал лучше, и оставил коня у входа. Я снова поразился тому, как такое жалкое воплощение банальности, как этот городок, могло породить такую поразительную девушку.
Изнутри слышались обычные стенания и причитания и две-три музыкальных фразы, настолько потрясающе неинтересных, что я боюсь, зевнул, пока искал ее в зале. Это был, конечно, зевок, вызванный потерей сил во время ночевок в лесу. Я прикрыл рот рукой и оглянулся. Принц не должен забывать о манерах.
Как каждый из королевской семьи, я был на голову выше, чем люди Земель. Вы, чужеземцы, – вы даже выше, чем мы – должны это заметить. Поэтому один взгляд на Зал убедил меня, что Линни там нет.
Я протиснулся к столу под мельничным жерновом.
– Девушка, – сказал я. – Лина-Лания. Где она?
Парень я одутловатым лицом и голубыми глазами, темные волосы которого закрывали, как занавеской, его лоб, уставился на меня. Он туго соображал и не понимал, чего я хочу.
– Твоя кузина, Лина-Лания.
– Линни?
Этот идиот знал свою родню только по кличкам, и эта кличка так не подходила к ней, что боюсь, я фыркнул на него. Он отскочил. Что еще можно делать с таким умником, если не понукать им?
– Линни, это та, высокая.
Он медленно закивал головой, пока в голове у него рождался ответ.
– Вам нужна Ножки-Палочки? Она на мельнице.
Не говоря больше ни слова – он лучшего не заслуживал – я повернулся. Я не доставил ему удовольствия даже малейшим прикосновением и позаботился, чтобы толпа заметила его. Теперь над ним долго будут насмехаться. Я направился к двери.
Так как мельницы всегда располагаются к востоку от деревни и рядом с водой, поиски не составляли труда. Мельница возвышалась, как каменный зверь, над потоком, а колесо, с шумом вращаясь, показывалось из воды и исчезало в ней. Этот звук все время сопровождал мое пребывание там и позднее я вставил его в свои песни о Седой Страннице.
– Я СЛЫШАЛ ИХ.
– Ты должен был сказать: «Они бы мне понравились».
– ТЫ БЫ ОТВЕТИЛ: «ОНИ БЫ ВЫРОСЛИ ОТ НАШЕЙ ДРУЖБЫ».
– Ты хорошо изучил наши обычаи, звездный путешественник.
– МНЕ ПРИШЛОСЬ ДОЛГО ИЗУЧАТЬ ИХ.
– Ты не сказал, понравились ли тебе мои песни.
– РАЗВЕ МОГУТ КОМУ-НИБУДЬ НЕ НРАВИТЬСЯ ПЕСНИ КОРОЛЯ?
– Я был музыкантом задолго до того, как стал Королем. Я хочу слышать правду.
– ТВОИ ПЕСНИ ВЕРНУЛИ ДЛЯ МЕНЯ ЛИНУ-ЛАНИЮ К ЖИЗНИ.
– Вы так выражаете…
– Я ЛЮБИЛ ЕЕ? ДА.
– Нет, нет, ты должен сказать «Она бы мне понравилась», а не «Я любил ее». В нашем языке нет слова «любить». Нравиться можно по-разному: нравится друг, ребенок. Королева, ночная возня. «Мне бы понравилось» – это начало ритуала и общения. Произнеси это.
– И ЭТО ТОЖЕ.
– Тогда мои печальные песни имели успех. Ты заметил, как звучат басовые струны плекты? Это был голос мельницы. За исключением самой первой песни, этот цикл – моя попытка стать бессмертным. Пока его исполняют, ее – и меня – будут помнить.
– Я, БЕЗУСЛОВНО, БУДУ ПОМНИТЬ.
– Хорошо… Тогда я расскажу тебе остальное, потому что тебе еще многое нужно запомнить. Твое понимание того, что произошло, неполно до огорчения. Мы здесь в Эль-Лалдоме говорим, что в каждом событии есть тот, кто его переживает, и тот, кто о нем рассказывает.
– ЭТУ ОСТРОТУ Я УЖЕ СЛЫШАЛ РАНЬШЕ.
– Хорошо, тогда ты готов слушать.
– МОЙ КОРОЛЬ, ИМЕННО ЭТОМУ МЕНЯ УЧИЛИ ДОБРУЮ ПОЛОВИНУ МОЕЙ ЖИЗНИ – И ВСЮ ТВОЮ ЖИЗНЬ.
– Я продолжу.
Дом при мельнице был низенький и набитый тяжелой мебелью из темного дерева. Столы и стулья соперничали друг с другом, стараясь занять середину единственной главной комнаты. В алькове под лестницей, ведущей на чердак, стояло несколько широких шкафов, украшенных резьбой: черепами и плачущими женщинами. Вдоль стен находились кровати под пологами. Уединение здесь могло быть только плодом воображения. Дом был похож на большинство сельских домов, которые я посещал на своем пути. Даже в доме Лины-Лании я тосковал по светлому Эль-Лалдому.
На мой стук отворила сама Линни. Она посмотрела прямо на меня, ее глаза были вровень с моими, но не улыбнулась. Она, должно быть, удивились, увидев меня, но не подала виду, не захихикала, не зажеманилась, не прикоснулась ко мне, как это делали все ее землячки в каждом маленьком городке, которые я посещал в своем путешествии. От этого она понравилась мне еще больше.
Она слегка кивнула головой и шагнула в сторону. Я вошел. Ее мать и мать ее матери, обе приземистые, невысокого роста, с землистой кожей, сидели у стола, готовя еду для обеда и споря. Увидев меня, они встали, прося извинения одновременно глазами и словами.
Я выбрал стул почище, тот, что стоял дальше всех от сырых продуктов. Боюсь, что я поморщился, когда они сгребали очистки в горшок с помоями. Иногда даже принц отказывается от хороших манер. Но, в конце концов, я кивнул им.
Они не ошиблись насчет причины моего прихода.
– Мы долго ждали этого открытия, – начала ее мать.
– Ты не ждала. Ты не признавала ее гениальности. Это я первая заметила, – перебила ее бабушка.
– Долгие годы сделали тебя взбалмошной, – ответила ей дочь.
Лина молчала, стоя между ними.
– В семье нет никого, похожего на нее, – сказала бабушка. Она быстро назвала свои двадцать одно колено, а мать трижды перебивала ее. – И не было ни одной, которая выглядела бы и пела, как наша Линни.
Линни только чуть шевельнулась и уставилась в пол. Она всегда знала о своем таланте плакальщицы, но ее длинное тело было для нее мукой. Ножки-Палочки, действительно. Дети бывают жестокими. Ее плечи могли бы согнуться под тяжестью их оскорблений, она могла бы попытаться как-то принизиться, чтобы войти в их круг, но она была слишком горда, чтобы склонить голову перед их языками.
Я подошел к ней, взял рукой за подбородок и поднял ее лицо вверх. Мне показалось, что она выплыла ко мне с большой глубины, в глазах у нее стояли слезы, а дрожащий рот складывался не то в гримасу, не то в улыбку. Я почувствовал, что моя собственная рука дрожит от прикосновения и отодвинулся от нее.
– Седовласая, – прошептал я, хотя я не уверен, что кто-нибудь из них обратил внимание на значение этого имени.
– Ее зовут Лина-Лания, – сказала ее мать.
– Линни, – настаивала бабушка.
– Она будет известна под именем Седой Странницы, – сказал я.
Седовласая медленно улыбнулся мне. И, действительно, с этих пор она была известна мне и моим близким только под этим именем.
Мы отправились на следующий день. Я оскорбил их всех, кроме Линни, настояв на отдельной постели для меня, в одной из плотно занавешенных кроватей. Женщины шептались об этом до поздней ночи – наверное, и о других вещах тоже – но я не мог заставить себя лечь с кем-нибудь из братьев или с матерью, которая все равно давно потеряла возможность рожать. А прикоснуться к Седовласой здесь, во мраке, исполняя свой долг – было за пределами моего воображения. Ее нужно доставить в Эль-Лалдом, к яркому свету, и там, в уединении моих комнат, я одену ее в шелковые одежды и доставлю ей удовольствие, как женщине королевского рода.
Для нашего путешествия она выбрала самое глубокое платье Земель: серое, с грубейшей вышивкой. При всей красоте ее языка она была несчастьем с пятью пальцами. Кромка платья была покрыта детской вышивкой: красное, черное, зеленое, нитки небрежно покрашены соком ягод. Работа была незамысловатой, в ней не было очарования. Но на ней платье сидело так, как будто это кожа, которую она готова скинуть. Я с нетерпением ждал метаморфозы. Под моей опекой эта девчушка Земель превратиться в королевскую красавицу.
Лошадь не вынесла бы двоих, поэтому я оставил ее у мельничихи. Это не было, как кое-кто потом намекал, платой. Скорее я надеялся растянуть путешествие. Предвкушение – лучшая часть удовольствия. Мысль о вине часто более приятна, чем первый горький глоток. Вот почему большую часть пути я шел впереди нее, только изредка оглядываясь. Каждый раз, когда я поворачивался, я смаковал мимолетное впечатление, проворачивал его в своем мозгу снова и снова.
Всю дорогу она почти не разговаривала. По правде говоря, она была самой молчаливой девушкой из всех тех, кого я знал. Наверное, она была такой из-за того, что жила рядом с двумя сварливыми женщинами, ил, возможно, в этом было что-то более глубокое. Я слышал, что ночью она что-то шептала, но я ни разу не спросил, что она говорит. Каким-то образом ее присутствие, хоть и очень приятное для меня, невыносимо меня смущало, я тоже молчал. А, не имея под рукой инструмента, петь я не мог.
Лишь один раз поделилась она со мной законченной мыслью. Это было на второе утро. Она купалась в пробегающем по камням ручье, не ощущая на себе моего взгляда. Я из-за скалы поглядывал, как она плещет холодную воду на свои маленькие груди. Она распустила косы, густые волосы закрывали всю спину. Их вьющиеся кончики, как темные пальцы, ласкали ее кожу. Даже после того, как она оделась, я все еще дрожал от одного ее вида, а тыльная сторона рук и ляжки болели. И все же я не мог заговорить.
При этом колени у меня подкосились и я внезапно сел, думая, что вот сейчас, сейчас она подойдет ко мне, и мы соприкоснемся, здесь, на лужайке, покрытой ковылем, и его шелковые усики будут колыхаться над нами под легким ветерком. Но она прошла мимо меня, и я был рад, что не заговорил с ней тогда, потому что понял, что она, собственно говоря, разговаривает вовсе не со мной. Она трудилась над стихами, она готовилась предстать перед Королевой.
Я поразмыслил над ее словами более хладнокровно. Они были перегружены, звучали по-детски, неискренне. Они были так же смешны, как ее платье.
– Нам надо спешить, – резко сказал я, вставая и отряхивая пыль со своей одежды.
Она кивнула, хотя в глазах на мгновенье мелькнуло удивление. Затем она быстро заплела косы и на ходу связала их концы.
– ТЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТАК ХОРОШО ВСЕ ПОМНИШЬ?
– Мы гордимся тем, что умеем хранить во рту и в голове.
– О!
– Кроме того, друг мой, не путай действительность с правдой.
– Я НЕ УВЕРЕН…
– То, что я говорю сейчас – правда. Что произошло в действительности – не так важно, как то, что я говорю. Понимаешь? Важно, чтобы ты понял.
– ДА.
– Тогда я расскажу тебе, что произошло, когда мы прибыли в Эль-Лалдом.
По мере приближения к городу тропинки превращались в дороги, дороги – в улицы, а грязь сменилась булыжной мостовой. Она, казалось, еще больше ушла в себя. Молчание, которое раньше казалось дружеским, даже чувственным, стало непреодолимой пропастью между нами.
Я попытался привлечь ее внимание маячившим вдали башням-близнецам. Видела ли она их, значили ли они что-нибудь для нее, она не сказала. Она была уже далеко от меня, сосредоточив на Королеве. На миг меня пронзила такая ревность, которую едва можно вынести. Но вышколенность взяла верх. Прищурясь, я смог увидеть ее тем, чем она была: высокая девушка Земель, с золотыми глазами, с умением рифмовать, не более того. В этом Д'оремос был прав.
Итак, мы добрались до моего жилья, связанные между собой молчанием. Там нас с большим почетом приветствовал Мар-Кешан и другие мои слуги, но именно Мар-Кешан по-настоящему понял ее.
Он видел в ней, как он мне рассказывал много лет спустя перед самой смертью, образ испуганной дочери своей сестры. Та была очень незначительной плакальщицей, выше всех в семье и с зелено-золотыми глазами. Поэтому ее подобрал один из принцев и привел в Эль-Лалдом. Признание Мар-Кешана удивило меня. О, меня и раньше выбирали Исповедником и слышал много странных историй, которые камнем лежат на сердце человека и перекрывают ему доступ к Свету. Но Мар-Кешана я знал всю свою жизнь и ни разу не слыхал от него упоминаний о семье. Я думал, что у него есть только я. Дочь своей сестры он так и не нашел. Ее выгнали и дали выпить Чашу за год до того, как он отправился искать ее. Поэтому он принял Линию под свое крыло, молчаливый, упрямый покровитель.
Песня, которую я написал в его честь, была медленным гимном о службе, я не упомянул в ней ничего из того, что он рассказал мне. Собственно говоря, ты единственный знаешь об этом. Я думаю, он не хотел, чтобы об этом судачили те, кто будет стоять в рядах плакальщиц. Хоть он, наверное, покинул море в поисках кого-то другого, он вместо этого нашел меня. Пусть наша с ним связь служит залогом его бессмертия.
Когда Мар-Кешан взял Линию за руку, они обменялись взглядами и именами. С тех пор она звала его Мар, имея в виду просто «Человек из Воды». Он был единственным в Эль-Лалдоме, кто звал ее Линни.
Они сразу же скрылись во внутренних комнатах, где живут слуги. Если я ожидал, что после ванны она появится уже преображенной, в шелковых одеждах двора, я горько ошибался. Мар-Кешан клялся мне, что он разложил перед ней роскошную шелковую ткань, но она предстала передо мной, слегка кивнув головой, все в том же сером платье. Складки на нем были разглажены заботливой рукой Мар-Кешана, но от этого оно не стало намного лучше. Правда, она заплела косы и с помощью Мар-Кешана уложила их короной, скрепив сзади несколькими яркими цветками из дворцового сада: золотоглазыми Улыбками Леса, свисающей Славой Траура и веточкой Дыхания Королевы, покрытой пурпурными и розовыми цветками.
– Выгляжу ли я… прилично? – спросила она. Она не спросила, выглядит ли она хорошо, привлекательна ли она или что-нибудь в этом роде, кокетливое. Просто – прилично ли.
Я не хотел лгать.
– Прилично, – сказал я.
Мар-Кешан что-то буркнул, и она повернулась к нему.
– Если ты будешь держаться прямо, они увидят твою подлинную красоту, – сказал он. – Красота – в походке.
Она улыбнулась ему.
– Ты говоришь, как моя мама.
– И ее бабушка, – добавил я.
Она взглянула на меня и, видимо, мой тон показался ей грубым, потому что она не стала продолжать разговор. Итак, мы пошли через извилистые залы – снова молча.
– РАССКАЖИ МНЕ ОБ ЭТИХ ЗАЛАХ. Я НЕ СМОГ НАНЕСТИ ИХ НА КАРТУ.
– Апартаменты принцев в Эль-Лалдоме помещаются в круге из бесконечных спиралей, как завитки раковин, которые море иногда выбрасывает на наш берег. Зачем тебе понадобилось наносить их на карту?
– ЧТОБЫ Я НЕ МОГ ЗАБЛУДИТЬСЯ ОДИН.
– По этим залам может ходить только принц. Только принц и те, кто его сопровождает или прислуживает ему.
– НУ, ТОГДА НАЗОВЕМ ЭТО ЛЮБОПЫТСТВОМ.
– У вас, звездных путешественников, странное любопытство. Оно вечно гонит вас вперед. Гонит ли оно вас также внутрь себя?
– ТО, ЧТО МЫ УЗНАЕМ В ОКРУЖАЮЩЕМ МИРЕ, МЫ ПРИМЕНЯЕМ К СЕБЕ.
– Тогда вообрази раковину. Как истинный Человек Вод, Мар-Кешан собирал такие раковины, однажды он подарил мне одну, целую, никем не расписанную, разрезанную пополам, а половинки были закреплены на деревянной подставке. Для такого узора у нас есть также музыкальный термин. Мы называем его лара-лани, круг-головоломка.
– У НАС ДОМА ТОЖЕ ЕСТЬ ТАКИЕ ШТУКИ. МЫ ИХ НАЗЫВАЕМ КАМЕРНЫЕ МОЛЛЮСКИ.
– Кам'рные мол'юски. Странное слово.
– СЛОВО «КАМЕРА» ОЗНАЧАЕТ ТАКЖЕ ЖИЛИЩЕ, КОМНАТУ.
– Какая прелесть. Я люблю играть со словами. Но, видишь ли, карты нам не нужны. Жилища, кам'ры для принца – не лабиринт. Из всех мест в нашем мире это место я знаю лучше всего. Но для новичка это, действительно, круг-головоломка, лабиринт. Поэтому я ожидал увидеть на лице Седовласой четко написанную растерянность.
Но она шла вслед за мной все с той же молчаливой грацией, высоко подняв голову, и ни словечка не проронила о головоломной спирали, по которой мы шли.
В самом центре лара-лани жила Королева, в ее покои вело несколько входов. Но для аудиенции посетителя всегда вели главной спиралью. Когда минуешь апартаменты принцев, при каждом шаге путь отмечают колокольчики. Я использовал эти колокольчики во второй части моего цикла песен, повторяя их к концу каждой песни, одновременно как рефрен и похоронный звон.
– Я ХОРОШО ПОМНЮ ЭТО. МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, ЧТО КОЛОКОЛЬЧИКИ ЗАМЕЧАТЕЛЬНО ПОДЧЕРКИВАЮТ МУЗЫКАЛЬНУЮ ФРАЗУ.
– Подчеркивают? Да. Точно. Какой ты умный… Но, конечно же. Ты ведь тоже музыкант.
Только колокольчики, казалось, заставили Линни прервать молчание. Она сказала:
– Меня зовут… – и замолчала.
Я пожал плечами. Можно привыкнуть к любой какофонии, превратить в музыку самые странные звуки.
Она тряхнула головой, как бы отгоняя мысли. Как только она это сделала, отворились большие деревянные двери.
Головы повернулись к нам. Я увидел Т'арремоса, с ухмылкой прячущего свое меченое картой лицо за согнутой рукой. И своих братьев – принцев, тех, кто уже выполнил свою миссию, в ярких одеждах Свиты Королевы; когда мы вошли, они повернулись на своих подушках и подняли глаза.
На втором и третьем уровнях, ниже помоста Королевы, каждый на двадцати подушках возлежали К'аррадемос и Д'оремос. На их лицах было не больше эмоций, чем на каменных кариатидах, украшавших вход. На самом высоком помосте, окруженная тридцатью подушками Царствования, лежала сама Королева. Длинная и худая, такая худая, что кожа была как будто аккуратно пригнана к ее скелету, она не шевельнулась, только моргнула. Так Царствование школит само себя.
Мы ждали, пока она подаст нам знак. Наконец, она шевельнула рукой. Я дернул Линни к себе, затем слегка подтолкнул ее вперед и последовал вплотную за ней.
Даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что она поступает правильно – что обязательно сделала бы любая другая девушка Земель – Седовласая прошла к подножию ярусов. К'аррадемос поджал ноги, чтобы дать ей пройти, но Д'оремос не шевельнулся.
– Подойди, дитя, – сказала Королева, наклоняясь вперед и протягивая руку, редкая, в самом деле, честь.
Линни поднялась по ступенькам. Нечаянно она наступила на уголок одной из лежавших в стороне подушек К'аррадемоса, что вызвало ужас в Зале; но ее это не смутило. Она переступила через Д'оремоса, что спасло его от подобного унижения. А когда она была на одном уровне с Королевой, стала на колено и пожала протянутую руку Королевы.
Я закрыл глаза. Мне кажется, я громко застонал, ожидая страшного удара. К Королеве просто нельзя прикасаться публично, если только она сама этого не потребует соответствующими словами и знаками. И тогда среди тишины я услышал голос Седовласой, хотя он вряд ли мог быть слышен там, где я стоял. Я думаю, она не рассчитывала на то, что ее слова долетят до меня. Мне пришлось напрячься, чтобы услышать. То, что она сказала, предназначалось только для Королевы.
– Не бойся темноты, моя Госпожа, потому что я послана, чтобы освещать твой путь.
Это была самая простая речь, сказанная на простом языке Средних Земель. Позднее она, конечно, научилась более витиеватой речи придворных, но она никогда на пользовалась ею в своих стихах. Некоторые придворные критиковали ее за это, но она правильно делала, что придерживалась собственного стиля.
Королева похлопала по одной из маленьких подушечек около себя, приглашая сесть Седовласую.
Та села без всяких колебаний или формальных возражений.
Это произвело среди придворных величайшую сенсацию. К'аррадемос закусил губу. Д'оремос повернулся ко мне и подмигнул, а я стоял на коленях у подножия ступеней, пока слуги не принесли мне мои десять подушек. Когда я откинулся на них, я почувствовал, что дрожу от слабости, и, странно сказать, в глазах у меня были слезы.
Королева говорила особым, для двора, голосом, который казался тихим, но мог долетать до самых стен и за их пределы. Так разговаривать – особый трюк, которым владеют Королевы. Даже я, уже будучи Королем почти год, все еще не овладел этим голосом, а ведь меня обучали пению!
– Покажи мне свои стихи, дитя, те, о которых мне рассказывали.
Если бы Лина была одной из нас, принцем или другим членом Королевской семьи, последовал бы тщательно продуманный спектакль, состоящий из извинений, сожалений, обмана и стеснительности, а после него – с неохотой выраженная покорность. Но она не была знакома с придворными играми. Она немедленно сунула руку в свою тростниковую корзиночку и извлекла охапку стихов.
– Прочти их мне, дитя, – сказала Королева своим неподражаемым голосом. Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
Седовласая начала с первой поэмы о Седой Страннице, нашептывая ее Королеве.
– Громче, – велела Королева, – чтобы все слышали.
Впервые за все время на лице Седовласой появилась неуверенность. В комнате было около тридцати принцев, и хотя на их лицах было написано живое внимание, во взглядах было что-то хищное. Лина-Лания шепнула что-то Королеве и та улыбнулась.
– Б'оремос, – сказала Королева.
Я привстал, все еще дрожа.
– Иди сейчас же в свою комнату, принеси свою плекту и спой мне песню, которую ты написал на слова этой поэмы. Мы будем ждать.
Я бросился из комнаты, щеки пылали, но я ликовал. На Т'арремоса я даже не взглянул, но ясно представлял себе, как запульсировали у него на щеке-карте синие вены, как бегущие к морю сердитые реки.
Мар-Кешан стоял в дверях моих апартаментов с плектой в руках. Откуда он знал, что мне нужно, было одной из маленьких тайн, присущих слугам. Я был просто благодарен ему за хорошую службу. Я выхватил у него инструмент и, настраивая его на бегу, заторопился обратно по изгибам залов, мимо колокольчиков, в Приемный Зал Королевы.
Похоже было, что, пока я отсутствовал, никто не шевельнулся. Вдоль помоста, ведущего к возвышению, лежали на своих подушках принцы. Т'арремос все еще стоял на коленях, ошеломленный моей удачей. Королева откинулась на подушки, глаза ее были закрыты. Ее два советника на втором и третьем уровнях глядели вовсю и ждали. Линни сидела, сложив руки, как будто тишина в комнате дала ей возможность подумать.
Когда я подошел к подножию помоста, я взял полный аккорд на плекте. Ее сильный голос красиво отозвался в гармониях закругленной стены.
Я запел, сначала медленно, потом набирая темп и силу. Когда я закончил, Седовласая прочла остальные пять стихов. Они хорошо дополняли первый, это было мощное начало Цикла о Седой Страннице, хотя третью из них, начинающуюся словами «Какие мы острова…» теперь редко исполняют. Трудно было поверить, что девушка Земель, только что вышедшая из детского возраста, могла их написать. Последняя была ее знаменитая «Прощальная».
Королева вздохнула и замысловато взмахнула рукой, что являлось сигналом для жриц.
Слева от подушек распахнулась дверь и в комнату вступили три Женщины Луны.
– КАКИЕ НА НИХ БЫЛИ ОДЕЖДЫ?
Подпоясанные белые платья для предсказаний и диадемы в виде разных фаз луны на бритых головах. Старшая жрица была пророчицей, хотя иногда дар видеть будущее просыпался и в младшей из них. В одной руке она несла крест, в другой – шар предсказаний. И только после того, как она поклонилась Королеве, она отдала драгоценные реликвии своим помощницам.
