Джейн Йолен
Карты печали
Королева кивнула им.
– Что вы знаете о ребенке Земель? – спросила Королева.
Старшая жрица посмотрела в шар, который держала в руках помощница. Шар на миг осветился голубым светом. Тогда я испытывал благоговейный страх, но один небесный путешественник рассказал мне о секрете этого внутреннего пламени. Внутри шара есть тайник с жиром и пара кремней, которые высекают искру, когда прикоснешься к особому устройству.
– КТО БЫ НИ РАССКАЗАЛ ТЕБЕ ОБ ЭТОМ, ОН ПОСТУПИЛ НЕХОРОШО. МЫ ПОКЛЯЛИСЬ НАБЛЮДАТЬ, ИЗУЧАТЬ, ПОЗНАВАТЬ.
– Это мой долг как Короля – знать все. Кроме того, этот молодой человек в то время был пьян от королевского вина. Это лучше, чем я знаю секрет волшебства Лун. Поверь мне, я не рассказывал никому.
– ТЫ РАССКАЗАЛ МНЕ.
– Ты не позволишь этому распространиться. Ты не посмеешь, если ты хорошо знаешь наши обычаи.
– ЧТО СКАЗАЛА ЖРИЦА?
– «Дитя Земель поведет в путь», – вот что она сказала.
Лежавшие у помоста принцы охнули при этом откровении. Я молчал и смотрел на Седовласую. Она склонила голову, но лицо ее было спокойно.
– А тот ли это ребенок? – спросила Королева. По предсказанию разрешается задать всего один вопрос.
Жрицы повернулись и ухватились за крест в том месте, где пересекаются две палочки, по два пальца с каждой стороны, а большой палец по центру.
– Ее предадут, но она останется верна.
Королева отпустила их. Говорят, что предсказания Лун всегда сбываются, но их смысл становится понятным лишь спустя много времени.
– Значит, ты сохранишь верность мне, – сказала Королева, решив пренебречь остальной частью предсказания. – То есть если ты действительно то дитя Земель, о котором нам сказали. Ну-ка, покажи мне, что ты в самом деле это дитя.
– А как же я могу это сделать, госпожа? – спросила Линни, глядя прямо на Королеву.
– Сочини еще один гимн, сейчас, на моих глазах. Откуда мне знать, не позаимствовала ли ты свои стихи у старших?
Линни посмотрела на Д'оремоса, и он беспокойно заерзал, как будто догадываясь, что должно случиться.
– Но мне некого оплакивать, моя Королева, – сказала Седовласая.
Королева улыбнулась.
– Мне тоже, – сказала она. – Но время всех нас приводит к печали. Давайте сейчас поедим и не будем больше говорить о смерти.
Она подала рукой знак слугам и Зал сразу превратился в место для пиршества. Мне пришлось вместо траурных гимнов играть танцы, и получившиеся в результате мелодии вызвали улыбку у Лины-Лании.
Было уже за полночь, когда нас, наконец, отпустили из Приемного Зала Королевы. Линни была совершенно без сил. Вплетенные в косы цветы давно увяли. Ее серое платье было так измято и покрыто пятнами, что, я думаю, даже Мар-Кешан не смог бы привести его в порядок. Глаза ее покрылись тонкими красными жилками, как ручейки сбегавшими к золотым серединкам. Конечно, я, привыкший к ночам при дворе, не был таким уставшим, но я притворился утомленным и сразу отправил ее спать.
Прежде, чем скрыться в дверях, она обернулась.
– За все, что ты сделал… – начала она.
Я быстро отвернулся. Мне не нужны были ее благодарность, или жалость, или что бы там еще я мог прочесть в ее усталых глазах. По правде говоря, я уже не был уверен, что мне надо от нее.
Она приняла отстранение как должное. Девушки Земель всегда так сентиментальны. Я стоял и слушал, как вдали затихают ее шаги.
Затем я повесил на стену плекту, и последнее дрожание струн тоже затихло. Этот вздох инструмента на стене всегда необыкновенно трогает меня. Я смахнул слезу и обернулся.
У входа посланец склонялся над ковром.
– Принц Б'оремос, – прошептал он.
По его набедренной повязке цвета радуги я знал, что его прислала Королева.
– Говори.
– Она требует тебя.
Кажется, я не очень удивился, но все же я почувствовал холодок в животе, а мои органы налились от притока крови. Меня призывали в первый раз… Я быстро осмотрел свое худощавое тело.
– Я готов, – сказал я и последовал за ним через залы.
Мы пошли не обычной дорогой для посетителей, а по Тропинке Удовольствия, ведущей к задней секретной двери Королевских Покоев. Стены были расписаны сценами близости обнаженных мужчин с обнаженными мужчинами или женщинами, хотя изображения обнаженной Королевы, конечно, не было.
Слуга вошел в дверь Удовольствия, но я сразу узнал ее. Как часто мы шептались об этом знаменитом портале, над которым был выгравирован девиз: Зажги огонь удовольствия у входа в пещеру! И я пытаясь представить, как и поколения принцев до меня, каково это – засевать Королеву, как ее длинные тонкие ноги обовьются вокруг меня, как я пробегу пальцами по темным плетям ее волом. Безусловно, это будет отличаться от потного совокупления с толстушками Земель. Королевы не потеют.
Лампы тускло горели; их маленькое пламя смягчалось цветным стеклом, закрывавшим их: оранжевые, синие и светло-зеленые, они напомнили мне морское побережье у Эль-Лалдоме. На потолке играли тени от шелковых драпировок, надуваемых порывами ветра.
Королева лежала, откинувшись на подушках, еще более темная, чем тени, плясавшие вокруг нее. Она не шевельнулась, даже не махнула рукой, чтобы подозвать меня. Ее рот мне не был виден, но она заговорила со мной тем самым придворным шепотом. Трепещущий, довольный, я думал, как ее королевский приказ отдается эхом в каждой комнате Эль-Лалдома.
– Подойди, Б'оремос, вспаши меня. Дай мне ребенка-девочку, чтобы мой род продолжался.
И я постарался. О, как я старался! Все позы, все слова и подходы, в которых я практиковался до этого и которым меня научили в течение моего укороченного года путешествий, я применил к безответному телу Королевы.
Все это время она медленно дышала мне в ухо. Мне ни на миг не удалось вызвать в ней страсть.
И когда я закончил, трижды опустив свою монету в ее кошелек, она лежала так же неподвижно, как и вначале.
– Хорошо вспахал, – сказала она, произнося ритуальные слова. У нее даже голос не изменился, ни капельки не участилось дыхание, никаких признаков затихающего восторга. Потом она добавила так тихо, что мне пришлось нагнуться над ней, чтобы услышать:
– Твои энтузиазм и верность заслуживают похвалы.
– Моя Королева, – ответил я в бессилии.
– А теперь, – прошептала она, медленно поднимаясь на локте, – у меня есть для тебя задание, за которое ты только что получил первую плату.
– Моя Госпожа, – сказал я.
И она велела мне. Это должно было стать первым предательством.
ЧАСТЬ 3
ПЛЕНКА 6
СЕМЬ ПЛАКАЛЬЩИЦ
МЕСТО ЗАПИСИ: Королевский Зал Плача, Комната Наставлений.
ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Двадцать Третий Год Королевы, Тринадцатый Матриархат.
Лабораторное время – 2132,5 г. н. э.
РАССКАЗЧИК: Плакальщица Королевы – помощницам, включая Лину-Ланию.
РАЗРЕШЕНИЕ: Без разрешения, с предварительной установкой микрофонов. Голосовое включение.
– И здесь кончается Песнь Семи Плакальщиц, как она рассказывалась от Мастера к Мастеру, от поколения к поколению, от часа, когда сестры соединились, до сего момента, когда говорит мой язык. Я храню эти скорбные песни в моем сердце и памяти вопреки времени, чтобы, если придет час, вновь оплакивать нашу землю – как надлежит Плакальщице Королевы. Слушайте же, хорошо слушайте. Мое слово крепкое, крепче сна, крепче Чаши сна, крепче силы героев. Мой голос делает рассказ истинным. Слушать, помнить – знать.
Итак, Пророки Ночи стали ходоками дня, шесть больших семейств: Земли, Луны, Звезд, Скал, Вод и Лучницы. И были они темны и выглядели мрачно. Истинно редкими были их улыбки.
Но из жителей Эль-Лалладии, Места Благословения и Радости, осталось двое, избежавших потопа. Было двое, которые укрылись от подымающихся вод, брат и сестра. Они закрыли себя в пустой бочке и выплыли на морские просторы.
Сто дней и ночей эти двое лежали скрючившись в деревянном чреве, под ударами вод. Единственный звук, который они слышали, был плеском волн об их жалкое убежище.
Но потом им показалось, что они услышали другой звук, грустные песнопения своих темных сестер, плачущих на вновь образовавшемся берегу. Тогда брат и сестра распрямились и вышибли крышку у бочки и явили себя перед стражами.
И когда их выловили сетями Вод и поставили на сушу, Пророки Ночи увидели, что эти двое не были похожи на них. Они были высокие, худые и светлые.
– Идемте, – сказали эти двое, – на свете есть еще другие песни, кроме погребальных. Еще есть свет, который пронзает ночь. Мы выше вас ростом, мы видим дальше. Мы худее, чем вы, мы бегаем быстрее. Наша кожа светлее, чем ваша, мы ближе к Свету.
И темные кожей увидели, что это так, и стали перед этими двумя на колени.
– Мы создадим место красоты, место праздника и радости. А вы придете к нам и будете нам служить.
И шесть горюющих семейств увидели, что это так.
Тогда высокая сестра сказала:
– Поскольку будет неправильно, если только мой брат, для которого уже прошло время посева, будет пахать меня, вы будете присылать своих самых высоких сыновей ко мне для исполнения долга. А я взамен буду посылать своих сыновей к вашим дочерям. Но самые высокие и самые светлые будут жить со мной в месте красоты.
И было так.
Итак, шесть темных семей плакальщиц служат седьмой, пьют ее сладкое молоко благословения и радости. А седьмая семья известна как Королевская. Их долг – сиять ярко, править легко и напоминать своим присутствием о благословении и радости Эль-Лалладии в длинные, печальные, темные дни Эль-Лаллора.
Арруш.
ПЛЕНКА 7
ПРЕДАТЕЛЬСТВА
МЕСТО ЗАПИСИ: Королевский Дворец, Апартаменты Короля.
ВРЕМЯ ЗАПИСИ: Первый Год Короля, Первый Патриархат.
Лабораторное время – 2137,5 г. н. э.
РАССКАЗЧИК: Король по имени Б'оремос, называемый также Певцом Погребальных Песен – к антропологу Аарону Спенсеру.
РАЗРЕШЕНИЕ: Собственное разрешение Короля.
– Предательство – такое мягкое слово, ты так не думаешь? И что такое, в конце, концов, предательство? То, что я сделал с Линни, я также сделал и ради нее. Она стала сильнее, она из-за этого выросла в своем искусстве. И, кроме того, я всего лишь выполнял приказ Королевы. Так где же тут предательство? Кого я, собственно, предал?
В ту же ночь я уехал, а моя кожа еще пахла мазями и духами Королевы. Она одолжила мне лошадь из собственной конюшни, надушенного белого боевого коня, неуклюже подымавшего ноги над булыжной мостовой, но в лугах оказавшимся быстрым, как полет стрелы.
В полях я видел, как стебли прошлогодних цветов кивают головками под налетающим ветерком. Пурпурно-белые сладкие ланнии и дикие нарсии покрывали холмы. А вдоль гребней гор, покрытых травой, плыли облака, как белые лужицы на темном фоне неба. Ночное видение, говорим мы – верное видение. Это один из талантов Обычных Плакальщиц, который мы воспитали в поколениях королевской крови.
Пока я ехал, мне казалось, будто я все вижу в первый раз, как будто я родился заново, чтобы быть представителем всех прошлых празднеств нашего рода. Говорят, что первое прикосновение Королевы обновляет дух. Для меня это, безусловно, было верно. Я ехал в заурядные Средние Земли с энтузиазмом, которого я не испытывал весь свой миссионерский год. Я даже напевал, сидя верхом, а поступь лошади придавала моему голосу странное вибрирование.
Мне понадобились день и еще одна ночь, чтобы добраться до мельницы, где мать и бабушка Линни командовали семейкой парней с мокрыми носами и отвислыми челюстями.
Возможно, мой приезд удивил их, но они впустили меня, не задавая лишних вопросов и только один раз побранившись между собой. Я заверил их, что Линни чувствует себя прекрасно и уже произвела большое впечатление на придворных. Мне пришлось три раза рассказывать им, как она прошла к помосту между принцами: как она выглядела, во что была одета, кто сделал ей прическу. Я рассказал им, что сказала Королева и что ответила Линни, но не упомянул о словах жрицы. Я не упомянул предательство. Если они и почувствовали его в моих рассказах, они этого не сказали.
Наконец мы сели обедать обычной переваренной и перемятой пищей Земель. Зелень была мягкая, а мясо – какой-то вид местной птицы – разварено до того, что отвалились крылья. Я много раз швырял его по своей тарелке, чтобы сделать вид, что я ем.
Трое братьев интересовались белым конем, они до этого охотно расседлали его и поставили в конюшню.
– Он быстрый? – спросил самый младший.
– Быстрее ветра, – заверил я его, но это мало о чем говорило, потому что ветры в Землях мягкие и не сильные.
– Он послушный? – спросил старший.
– Это она, а управляется она запястьями и бедрами, – пояснил я и показал, как это делается, тем самым завершив свою шараду с безвкусной едой. Они повторяли мои движения, пока, по сигналу бабушки, младший не встал, чтобы убрать со стола.
Я дал им пощупать кожаные краги, которые я надел поверх своей одежды цвета радуги. Накладки на бедрах с внутренней стороны рассмешили их, но я показал, какие ссадины может получить наездник без таких дополнительных накладок.
– Хотя, – добавил я, – никому, кроме членов королевской семьи, накладки не нужны.
Урок в такой момент всегда кстати с этими тупыми парнями Земель.
Их мать улыбалась и кивала головой, слушая мои поучения, но ее мать хмурилась.
– Линни могла бы воспользоваться ими, – сказал младший парень, вернувшийся с мокрой тряпкой, чтобы смахнуть со стола несколько крошек. У наших ног началась возня, собаки дрались за объедки.
– Ножки-Палочки. Костлявая спереди и сзади. – Это сказал средний парень, тот, из Зала. Они с сестрой, видимо, были не очень дружны, хотя для него так разговаривать со мной и пользоваться кличками было скорее ритуалом, чем реальностью.
Я оттолкнул его кулаком прежде, чем мать смогла обратиться к нему. Он посмотрел на меня прищурясь, но не издал ни звука, даже не захныкал.
– Она теперь в Королевской семье, твоя сестра лучшая из вас. Не смей больше говорить о ней такие слова.
Спорить со мной не полагалось, и он это знал.
Вставая, я сказал:
– Я переночую здесь, а завтра спокойно поговорю с бабушкой наедине.
В комнате внезапно на мгновение наступила тишина, меня охватил озноб, хотя именно в этот момент ожило пламя в очаге, в одном из поленьев зашипел сок. Затем обе женщины сказали одновременно.
– Да будет так, – сказала бабушка.
– Я сделаю вам постель, – сказала мать.
Среднего парня с отвислой челюстью я взял к себе в постель, скорее чтобы наказать его, чем развлечься. Я хотел снова сделать ему больно за прозвище, и я не был с ним нежен. Он не жаловался, пожалуй, у него не было ни воображения, ни опыта для жалоб. Но даже его присутствие в постели не согрело меня. Большую часть ночи я не спал, пытаясь представить, в каких отношениях он был с Линни. Только под конец я понял, что он был связан с девушкой Земель Линни, а не с Королевской Седовласой. Седая Странница для него будет существовать только в рассказах и в песнях. Странный посев, случившийся много лет назад, который поместил именно этого птенца именно в это гнездо.
Наконец, настало утро. Когда я встал и раздвинул полог, дома никого не было, кроме бабушки и меня. Парни отправились по своим делам, а мать была в Зале, приводя в порядок записки перед очередным днем плача.
– Старуха, – сказал я.
Она повернулась ко мне с непроницаемым лицом и отерла руки о бока своей поношенной серой юбки.
– Она будет великой плакальщицей, – сказал я. – Возможно, величайшей из всех, кого знал мир.
Она кивнула.
– И Королева хочет, чтобы она уже сейчас приступила к работе над траурными стихами. Но…
Она снова кивнула. Именно тогда я увидел, что в ее глазах светится ум, и мне стало ясно, что Седовласая происходит из поколений искусных женщин Земель, хотя посеяно было королевское семя. Мне, собственно, не понадобилось продолжать, но правда вынуждала меня.
– Королева послала меня, чтобы…
Она прервала меня.
– Ты заставишь их помнить меня? – спросила она, и глаза ее внезапно заблестели, а рот широко открылся.
– Бабушка, да.
– Тогда я приведу в порядок комнату на чердаке. Мы там ничего не трогали с тех пор, как ушла Оплакиваемая. – Она повернулась и оставила меня одного, уставившегося глазами в огонь. Я слышал ее шаги на деревянной лестнице и скрип досок в полу над моей головой. В утреннем очаге только ярко тлели угли, но мне показалось, что я вижу над угольками радугу. Я протянул руки к очагу, но не почувствовал тепла.
Не знаю, сколько времени я смотрел на угасающий огонь, когда вдруг почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть. Я резко повернулся. Это была старуха. Она протянула мне Чашу. Очевидно, это была фамильная драгоценность, она была вырезана из куска черного камня, умело ограненная, вековой давности. Я взял ее в руки и ощутил ее плотную тяжесть. Перекатывая ее между ладонями, я ощущал, как резьба отпечатывается на руке.
– Я пойду сейчас, переоденусь, – сказала она.
– Я наполню чашу, – ответил я.
Я долго сидел у окна, прежде чем приступить. Я думал о Линни и о том, как она со спокойным лицом взглянула на меня, шепча: «За все, что ты сделал…» Сделал! И все, что я сейчас делал для нее тоже, хотя этого требовала Королева. Потом лицо Королевы, алчное, коварное, лицо холодной интриганки, вытеснило из моей головы лицо Линни.
Я взял маленький шелковый кошелечек, висевший у меня на шее, открыл его, и на меня сразу пахнуло резким запахом мускуса. Я постучал по кошелечку, из него выкатились три темных зернышка люмина.
Орехами люмина пользуется только Королева. Одного маленького зернышка достаточно, чтобы вызвать чувственные иллюзии и фантасмагории. Два зернышка вызывают истерику и кошмары. Три зернышка, размоченные в вине, ведут к короткому наполненному видениями сну и смерти. Это самая быстрая и безболезненная смерть, которую мы можем дать. Поэтому только Королеве разрешено пользоваться этими зернышками. У нее при дворе растет два дерева люмина. Все остальные деревья были уничтожены, за исключением тех, что, возможно, растут в самых дальних, непроходимых лесах.
Я посмотрел на зернышки и вздохнул. Кто-нибудь другой, вроде Т'арремоса, захотел бы прикарманить орешки, а старуху вместо этого придушить. Но у меня был приказ и, кроме того, она была бабушкой Линни. Мои руки не должны принести ей страдания.
Я подобрал зернышки и вбросил одно за другим в Чашу. Они тихонько звякнули. Затем я влил немного вина Королевы из фляжки, которая была у меня с собой. Не годилось отправлять старуху в ее последнее путешествие с их обычным пойлом Земель. Она отправится с шиком; это была моя собственная идея.
– Я готова, – сказала она.
Я обернулся и взглянул на нее. Она стояла в дверях, одетая в длинное темное платье, покрывавшее ее от шеи до лодыжек. Жители Земель идут к смерти укутанные, тогда как мы, члены королевской семьи, просто укрываемся прозрачной шелковой простыней. Я не выразил никаких чувств, даже не моргнул, потому что я не хотел смущать ее.
Я тихо поднялся за ней по лестнице, по крайней мере, настолько тихой, насколько позволяли ступени, потому что они вздыхали и стонали под двойной тяжестью наших шагов – странный аккомпанемент путешествия.
Комната наверху была без окон, соломенная крыша над ней старая, в ней стоял отчетливый запах плесени. Темнота нарушалась единственной свечой, и в ее тусклом свете я ясно увидел кровать с искусно украшенными резьбой ножками, со сверкающей чистотой постелью. Над кроватью висел рисунок с изображением креста и шара.
Без лишней возни старуха легла и сложила руки одну поверх другой на животе.
– Мне не надо исповедоваться перед тобой, – сказала она. – Я все сказала вечером дочери.
Я кивнул. Они обе знали. Эти женщины не боялись правды. Седовласая из породы стойких.
Я опустился около нее на колени и протянул Чашу.
– Давай, возьми Чашу, – сказал я. – Тебе понравится вино. Оно, – я поколебался, потом решил соврать, – с благословением Королевы и с тремя зернышками с ее люминовых деревьев.
Она без колебаний взяла Чашу и осушила ее, как будто ей не терпелось уснуть. Затем она отдала ее мне.
Когда выпитое вино начало действовать, глаза у нее сперва заблестели, потом затуманились. Рот начал растягиваться в гримасу, которую мы называем Улыбкой Мертвеца. Она начала что-то шептать, и услышанные мною обрывки слов убедили меня, что начались видения, потому что она говорила о святых и светлых вещах.
Я начал подниматься, но она протянула руку и схватила меня за руку. Она приподнялась на локте.
– Ты заставишь их помнить меня?
– Да.
– Пусть строчки твоих поминальных песен будут длинными, – медленно сказала она хриплым голосом. Она откинулась на спину и закрыла глаза.
– Пусть смерть твоя будет короткой, – ответил я и снова опустился около нее на колени. Я оставался рядом, пока она не перестала дышать. Затем я положил ей на веки два погребальных камушка, еще один подарок Королевы, и ушел.
Я намеревался ненадолго зайти в Зал Плача, чтобы всего лишь сказать матери Линни а ее доме, прикоснуться к парням и уехать. Но когда мать увидела меня, она встретилась со мной взглядом, а потом отвела глаза, как будто не желая знать правду. Тыльной стороной руки она прикрывала рот. Я удивился, что она так расстроилась: она ведь все время воевала со старухой.
Потом она отвернулась и что-то шепнула старшему и младшему из парней. Они сразу же ушли из Зала домой, чтобы выставить бабушкину оболочку.
Тогда я понял, что мне выпала честь исполнить просьбу умирающей. Я стал рядом с матерью Линни.
– Смерть бабушки была короткой, – сказал я.
Она кивнула, все еще не глядя на меня.
– Я бы хотел оплакать ее, – сказал я.
Она все еще, казалось, не понимала.
– Я бы хотел остаться на Семь дней и оплакать ее, – сказал я. – Я сделаю это бесплатно, в знак уважения, которое испытываю.
Она молча согласилась.
– Пошли этого парня, – я с силой ткнул его пальцем в плечо, – в Эль-Лалдом сказать Седовласой… Линни… что ее бабушка умерла. Скажи ей, что боли не было, что были свежие видения и в конце легкий сон. Скажи ей… что я горюю вместе с ней.
Парень тотчас отправился. Я одолжил ему белого коня. Как я понял, он умел ездить верхом, как будто родился в седле. Этого я не ожидал. Я, скорее, думал, что он будет часто падать и, возможно, потеряет лошадь и вынужден будет доковылять до города, чтобы передать послание. Но он прильнул к седлу, как пиявка. Это был его единственный талант.
Мать Линни, по-моему, все это время не разговаривала со мной. Ее собственной матери не было, спорить было не с кем, и она как будто лишилась языка. Но я созвал много людей в ряды плакальщиков по старой женщине, ее оплакивали хорошо и искренне. Думаю, что ее дочь получила некоторое удовлетворение.
К концу оплакивания вернулся парень с лошадью, и я вернулся на ней домой. Он ничего не говорил о большом городе; я не спрашивал. Но я видел в его глазах тоску по городу. Отныне он всегда будет завидовать сестре. Она больше не будет для него Ножки-Палочки.
Когда я вернулся, весь Эль-Лалдом гудел по поводу Седовласой и ее плачей. Она писала одну поэму за другой, бурное цветение причитаний. Но если у меня и была надежда получить какую-то выгоду от ее славы и надежда прикоснуться к ней, то я ошибся. Сразу после Седмицы ее сделали ученицей Мастера-Плакальщицы, Плакальщицы Королевы, и никто, кроме Мастера и самой Королевы, не имел права разговаривать с ней в течении этого года обучения.
– ТОГДА ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ ЗА ЭТОТ ГОД?
– Она жила, ели и спала в Доме Наставлений, в маленьком домике во внутреннем дворе апартаментов Королевы. Это мне было известно. Но Мастер-Плакальщицы хорошо стерегут свои секреты. Нам только говорят, что ученицы должны выучить главные сказания, а также дополнения к ним. Они должны прочно держать все учение о земле у себя во рту. Есть три ступени: Чистота Рта, Чистота Ума, Чистота Сердца. Но нам известны только сами эти названия, что они означают – мы не знаем.
– НО ТЫ ВЕДЬ КОРОЛЬ.
– Но я – не Королева. И я не Мастер-Плакальщица.
Я дважды видел Седовласую на дорожках и однажды в Зале Плача Королева, когда она помогала готовить стол для оплакивания последней из живущих сестер Королевы. Но мне не разрешили говорить с ней, потому что в этот момент она очищалась от всего, кроме сказаний, которые ей надо было запомнить. Это называется «родиться заново». Она перерождалась в Мастера-Плакальщицу.
Процесс рождения Мастер-Плакальщицы обычно занимает полжизни, так много надо выучить, но Линни завершила его в один год. Наверное, поэтому произошло то, что произошло. Она ведь еще была так молода, пожалуй, слишком молода. Но тогда кто мог это знать? Разве жрица не предсказала: «Дитя Земель поведет в путь»? Мы все верили, что это дитя была Седовласая.
Берегись предсказаний.
Я пошел на ее посвящение. Собственно говоря, там был весь двор. Отозвали даже принцев, находившихся в путешествии, нечто до тех пор небывалое.
Мы стояли у своих подушек, пока Седовласая прошла по Залу к помосту, справа от нее шел Д'оремос, слева – К'аррадемос. Волосы у нее были распущены и покрыты сеткой из маленьких драгоценных камушков. С головы до ног она была укрыта балахоном из белого полотна. Пока она шла к возвышению для королевы, она как будто была окутана тишиной.
Когда они втроем дошли до возвышения, оба принца стали на колени и каждый из них взялся за край ее накидки. Одновременно потянув за них, они сдернули балахон с ее плеч, и он упал на пол. Она осталась в одежде из серо-голубого шелка, с поясом из драгоценных камней; руки до плеч были обнажены.
Из двери слева от подушек вышли жрицы. Пророчица взяла крест, прикоснулась им к губам Седовласой, к ее лбу, затем, приспустив на ней платье и оголив маленькую грудь, она прикоснулась крестом к месту над сердцем.
Линни не шевельнулась, даже когда жрица вернулась на свое место у дверей.
Затем Королева встала со своих подушек, спустилась по ступенькам и стала лицом к лицу с Седовласой. Она ласково прикрыла шелком левую грудь Лини. Затем она вдруг крепко поцеловала ее в губы.
Сделав шаг назад, она сказала:
– Я даю тебе дыхание, сестра. Дай мне бессмертие.
Вот так Седовласая, не бывшая в кровном родстве с Королевой, стала Плакальщицей Королевы.
Этот акт вызвал немалую растерянность, потому что еще была жива Плакальщица Королевы, ее дальняя кузина. Но та сразу вышла из комнаты, а спустя несколько часов ее нашил лежащей на ее восемнадцати подушках, под шелковой погребальной простыней, глаза были открыты, но она была совсем, совсем мертва.
Потом говорили, будто во время церемонии жрица предсказала смерть старой Плакальщицы, и поэтому Королева наградила Седовласую поцелуем царственности. Но я был там и стоял очень близко. Поверь мне, жрица ничего не говорила. А Линни, я уверен, была тогда шокирована, у нее округлились глаза при поцелуе, а ее горе от смерти любимой учительницы было неподдельным. Она оплакивала старую даму два раза по семь дней, в безмерном горе, пока сама Королева не приказала ей прекратить и забыть о том, что случилось. Она прекратила и, возможно, забыла, потому что Седовласая свято верила в Правду Королевы, но свет в ее глазах как будто прикрылся шторками. Ее стихи, посвященные этой смерти, были полны образов кровоточащих ран. Эти поэмы, насколько мне известно, не были записаны.
– ТЫ И ЭТО ПОМНИШЬ?
– Конечно, я помню это, небесный путешественник, потому что тогда Линни впервые пришла ко мне.
– ПРИШЛА К ТЕБЕ?
– Чтобы я приласкал ее, хотя я этого не ожидал. Плакальщица Королевы была Неприкасаема. Она давала клятву безбрачия и слез. В тот вечер я долго справлял траур, не столько по старой Плакальщице, сколько по своим утраченным надеждам на Линни, а потом со злостью кинулся на свои подушки. И когда меня призвали к Королеве – она всегда была ненасытна в периоды оплакиваний – я выполнил ритуал посева с такими толчками и стонами, что чуть не поранил нас обоих, к ее удовольствию и к моему непреходящему стыду. Итак, я пробыл у Королевы долгое время, потому что, хотя до меня были призваны другие принцы, я был в тот год фаворитом, и меня призывали чаще других. Я ходил туда каждую ночь, иногда два раза за ночь и возвращался в свои комнаты измученный, но без облегчения, покрытый собственным потом и пахнущий духами Королевы. Королевы, как я уже говорил, не потеют, но их прикосновение оставляет мужчине запах, который не сразу удается смыть в ванне.
Это было на десятый день после смерти старого Мастера, и когда я вошел в свои апартаменты, Линни ходила взад-вперед вдоль стены с виолами. Мар-Кешан умолял ее уйти. Они были так поглощены спором, что не услышали, как я вошел.
– Его может не быть еще много часов, – говорил Мар-Кешан. – Королева держит его до тех пор, пока не утомит его, или не утомится сама, как когда.
– Я должна поговорить с ним, – настаивала Линни. – Мар, пожалуйста, я должна.
– Его здесь нет.
– Я здесь.
Они одновременно обернулись ко мне и с легким вскриком раненой птицы Линни метнулась ко мне и упала в мои объятия.
Мар-Кешан быстро отдал поклон и исчез прежде, чем я сумел увидеть выражение его лица.
Я взял ее лицо в ладони и повернул к себе.
– Я здесь, – повторил я, в этот раз мягко, как прикосновение.
– И…
– И все. Мы просидели и проговорили всю ночь. Я был слишком утомлен для чего-то еще, а у нее, в конце концов, были свои клятвы. Время от времени мы ложились на мои подушки, и мои пальцы нежно гладили ее лицо, ее губы, пока она говорила, но что-нибудь другое…
– Я ЗНАЛ ЭТО.
– Ты догадался.
– ДУМАЙ, КАК ХОЧЕШЬ.
– Она приходила ко мне еще раз. Много позже.
– МНОГО ПОЗЖЕ?
– Много позже того, как истекли мои пять лет посевов и я не мог бы засеять ее, даже если бы очень хотел. Мы пролежали вместе всю ночь в объятиях друг друга, потому что это была ночь, когда умер Мар-Кешан. Тогда между друзьями уже не имело значения, что в прошлом были предательства.
– ТЫ ГОВОРИЛ, ЧТО НА САМОМ ДЕЛЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВ НЕ БЫЛО.
– И то, что говорит Король, – правда. Но предательство было – и не было. Дай-ка я расскажу тебе о втором, а ты сам решишь.
Это было спустя год после того, как прибыл ваш первый небесный корабль. Он спустился, как ты знаешь, как раз около Эль-Лалдома. Вышла жрица с крестом и шаром, окруженная своими лучницами, и объявила, что это было предсказано старым пророчеством.
Королева, которая наблюдала за этим из Башни с Выступами, прислала спросить: «Каким пророчеством?»
Был прислан ответ: «Тем, что было сделано в Десятом Матриархате, в нем говорилось, что разверзнется небо и исторгнет чудо».
Королева поговорила с К'аррадемосом, и он смутно вспомнил такое предупреждение. Д'оремос напомнил им обоим, что это пророчество сбылось в Двенадцатом Матриархате, когда случился короткий дождь из твердых камней. Тогда Королева обдумала тот и другой ответ и сама спустилась из башни в долину.
За ней тащилась горстка молодых принцев. Я был рядом с ней, так как в то время был ее фаворитом. Она протиснулась мимо лучниц и мы с ней – остальные принцы предусмотрительно остались позади лучниц – оказались лицом к лицу со жрицей.
