Эшли Дьюал
Свободные
Говорить сложно, поэтому я лишь несколько раз дергано покачиваю головой. Спрыгиваю с сиденья, разминаю ноги и оглядываюсь: где же я? Впереди узкий, грязный переулок, по бокам – огромное скопление дорогих машин, байков. А позади яркая, мигающая вывеска: «Сатурн».
– Ооо, – тяну я и не могу сдержать ядовитой усмешки. Черт подери, я доверилась судьбе, а она привела меня к порогу бара? Да еще и с таким нелепым названием. – Дьявол.
Повсюду незнакомые люди, в основном мужчины. Они курят, говорят о чем-то, смотрят в мою сторону и лыбятся, словно я новенькое пополнение в отряде молодых стриптизерш. Блеск. Протираю пальцами ледяное лицо. В конце концов, где я и могу чувствовать себя спокойно, так это в подобных заведениях. Что лгать. Мне пришлось сделать слишком много домашних заданий не в квартире, а за барной стойкой «Золотых куколок».
Иду в бар. Распахиваю металлические двери и тут же сталкиваюсь лицом к лицу с тяжелым, знакомым запахом пота, алкоголя, сигарет, тут же слышу привычную оглушающую музыку, этот треск колонок, чьи-то стоны, вижу этих глупых девиц, ласкающих пальцами блестящие пилоны. Ничего не меняется. Никогда. Толпа кидает меня из стороны в сторону, но я прорываюсь к барной стойке. Сажусь, лениво облокачиваюсь локтями о деревянную панель и неосознанно втягиваю глубоко-глубоко в самое сердце такие знакомые и одновременно такие чужие воспоминания. В голове тут же что-то щелкает. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, ищу маму. Правда ищу! Секунды три! Но вскоре порыв проходит. Реальность падает ко мне на плечи, и внутри что-то ломается. Я смахиваю с глаз пелену, выпрямляюсь, говорю себе: успокойся, все хорошо, все в порядке! Но сгораю от мерзкого, ноющего чувства одиночества.
Облизываю губы и неохотно отодвигаюсь чуть в сторону. Все жутко толкаются, а мне необходимо пространство. Я будто задыхаюсь! Внезапно я чувствую на себе чей-то взгляд. Не двигаясь, сканирую зал, изучаю полуголых танцовщиц, мужчин, размахивающих пачками денег прямо перед их лицами, официанток в откровенных, кружевных костюмах, и вдруг вижу его. Парня. Да, именно он испепеляет меня своим тяжелым взглядом так открыто и бесцеремонно, будто имеет на это полное право. Однако я тоже не отвожу глаз. Увлеченно рассматриваю его темные волосы, яркие глаза, широкие плечи и круглый стакан с какой-то выпивкой. Несколько девушек пытаются привлечь его внимание, улыбаются, вытягивают и скрещивают худощавые, кривые ноги на широком, белоснежном диване, но незнакомец почему-то смотрит только на меня. У него удивительные глаза. Очень красивые.
Я смущенно отворачиваюсь и подзываю к себе бармена.
– Мне водку с соком.
– Тебе? – Он скептически выгибает выкрашенные в красный цвет брови. – Алкоголь после восемнадцати.
– Мы же можем решить эту проблему. – Вокруг так шумно, что я не сомневаюсь в легальности сделки. Достаю последние четыре сотни и кладу на стол. – Идет?
К моему огромному удивлению, женоподобный парень качает головой.
– Нет. Сначала паспорт, потом выпивка.
– Что? – Я ошеломленно раскрываю рот. Что за черт? Я пью до постыдного редко, во всех клубах действует данная система, так почему же именно сегодня, именно в эту минуту, когда мне так захотелось напиться, я встретила правильного бармена? Недовольно запихиваю деньги обратно в сумку. Теперь-то здесь точно нечего делать.
– Позвольте угостить вас, – неожиданно восклицает чей-то голос прямо над моим ухом, и я оборачиваюсь. Думаю, сейчас увижу того парня из VIP-сектора, но сталкиваюсь лицом к лицу со взрослым, симпатичным мужчиной. В правой руке он держит оранжевый коктейль. В левой – рюмку бронзового виски. Волосы у него рыжие, как огонь.
– Нет, спасибо.
– Перестань. Я ведь видел, как бармен подрезал твои крылышки. Сам был таким когда-то.
– Жалким?
– Молодым.
Он говорит и говорит. Рассказывает о своей тяжелой работе, последних годах в институте. Эмоционально размахивает руками и ведает о нашей жизни, проблемах, философии. О том, как несправедлива судьба к бездомным и как спятили политики на Западе. Как безумно растут цены и как быстро потеплело.
– Угощайся!
Этот тип кажется мне вполне безобидным. Я делаю несколько глотков и ощущаю горячую волну из спокойствия и мурашек. Расслабляю плечи и, прикрыв глаза, понимаю, почему она любила пить. Нет, стоп! Она не любила пить. Иногда выпивала с друзьями, и только! Ухожу от мужчины, морщась от крепкого напитка: как же горячо! А еще… как же приятно! Я поднимаю руки, смотрю на крутящийся потолок и двигаюсь в такт музыке, будто осушила не один стакан, а несколько десятков. Делаю еще глоток, расстегиваю верхние пуговицы белоснежной, школьной рубашки и вновь припадаю губами к стакану. Клуб все лихо крутится, а я подпеваю незнакомой песне, топчусь на ватных ногах и вдруг роняю стакан на пол. Он разбивается для меня в замедленной съемке. Касается дном паркета, трескается и рушится, как чьи-то надежды. На качающихся ногах пытаюсь добраться до какого-нибудь кресла, но не могу. Перед глазами плавают пятна. Люди, их руки и лица: все смазывается, смешивается.
– Помогите.
– Помочь?
А вот и тот безобидный мужчина! Правда, сейчас он не кажется мне безобидным. Его взгляд по какой-то причине изменился. Стал совсем другим.
– Вы… – язык заплетается. Я покачиваюсь назад и глупо хихикаю. – Ой!
– Ой, – повторяет он и кладет руки мне на талию. Притягивает к себе и начинает танцевать. Странно танцевать. Сначала мне нравится, но потом становится страшно. Он слишком сильно стискивает мои бедра. Так ведь нельзя, верно? Я слабо отталкиваюсь от него и мычу что-то, но мужчина не обращает внимания. Лишь грубее сдавливает мое тело.
– Давай, ну же, давай, – его голос хриплый и томный. – Иди сюда.
Он резко тянет меня на себя, и я вскрикиваю, когда он хватается пальцами за мою шею.
– Замолкни! – Пальцы сдавливают горло с такой силой, что мне совсем нечем дышать. Я невольно оседаю в руках незнакомца. Пытаюсь сказать, нет, не надо, но вместо этого чувствую, как он приподнимает низ моей юбки, касается пальцами оголенных бедер, стонет.
– Хватит, – заторможенно пытаюсь вырваться. – Отпу… отпустите!
– Давай, давай!
Он трется об меня, издевается над моим платьем, блузкой, и я откидываю назад голову, мысленно сдаваясь. Кажется, что хуже уже быть не может, как вдруг я вижу ее. Маму. На одном из пилонов. Она в блестящем боди, откровенно лапает свое тело, крутит головой, волосами, ерзает на табуретке и соблазнительно облизывает ярко-алые губы.
– Не надо! – вырываю руку и тяну ее в сторону матери. Чувствую, как к глазам подкатывают слезы и повторяю: – Не делай этого, пожалуйста, уйди! Перестань!
Но мама не останавливается, извивается на подмостках, и десятки мужчин касаются ее тела, десятки мужчин платят ей за то, как широко она расставляет ноги. И я уже не просто плачу, а реву, вспоминаю все дни, проведенные в барах, все сцены с ненормальными, помешанными алкоголиками, наркоманами, которые тушили об нее сигареты, которые били ее, выкидывали на улицу, и рыдаю еще сильней. Это ведь неправда, неправда! И когда рука незнакомца хищно, жадно сдавливает мою талию до такой степени, что от боли хочется заорать, кто-то резко выдергивает меня наружу.
Ничего не понимаю. Чувствую теплые руки на своих плечах, растерянно поднимаю взгляд и вижу молодое лицо. Лицо парня с голубыми, светящимися от прожекторов глазами.
– Идем.
– Я… я не могу.
– Можешь. Идем со мной.
– Эй! – возникает незнакомец, но уже через секунду падает на пол от сильнейшего удара. Не понимаю, что происходит. Моргаю, смотрю на окровавленный нос мужчины, моргаю вновь и вдруг оказываюсь в совсем другом месте, здесь прохладно. Наверное, улица. Чувствую дикую слабость в коленях, решаю немного отдохнуть.
– Подожди! Эй! – Парень с голубыми глазами подхватывает меня как раз в тот момент, когда я собираюсь развалиться на асфальте. – Ты что делаешь?
– Ничего не делаю, – язык заплетается. Я указываю в сторону бара и лепечу. – Там моя мама. Я должна ее забрать.
Делаю первый шаг и тут же спотыкаюсь. Вовремя выставляю перед собой руки, ударяюсь ими об асфальт и устало опускаю голову.
– Так, вставай. – Парень подхватывает меня за талию. Прикасается пальцами к подбородку и тянет на себя. – И кто ты такая?
У него голубые глаза, и даже без прожекторов они такие яркие. Скулы острые, покрытые щетиной. И я загадочно улыбаюсь, представляя, как вожу по его подбородку пальцами.
– Кто ты, – повторяет он.
– Кто-то.
– Иди домой, слышишь?
– Слышу.
Я знаю, что не дойду, но соглашаюсь. Не хочу никому докучать, поэтому уверенно киваю, но неожиданно для себя подаюсь вперед и ударяюсь носом о мужскую твердую грудь.
– Черт подери, – ругается незнакомец, а я ощущаю, как играют под моими пальцами мышцы на его руках, как неровно вздымается грудная клетка. – Тебя не учили, что нельзя пить из чужих бокалов?
Зажмуриваюсь и глубоко втягиваю сладкий, мятный запах, исходящий от его тонкого поло. Слышу, как свистит ветер, и почему-то улыбаюсь. Представляю, как несусь на горках в парке аттракционов, как закидываю за голову руки, как кричу во все горло. Меня покачивает в сторону, и земля непослушно кренится на сто восемьдесят градусов, и колени предательски подгибаются, потянув за собой все мое тело.
– Прекрати уже, – приказывает незнакомец, аккуратно сжав мою талию. Поднимаю глаза и вижу его хмурые, густые брови, вижу складочку на его лбу. Почему он на меня злится? Не хочу, чтобы он злился.
– Как-то раз я прочитала статью про оленей, про то, как их загоняют на ферму и растят на убой. С тех пор я не ем мясо.
– Что? – Парень растерянно расширяет глаза. Я и сама не понимаю, что говорю. – Правда?
– Нет.
– Тогда зачем ты мне это сказала?
– Наверное, чтобы произвести впечатление.
– Обманула, чтобы заинтересовать?
– А разве не этим люди сейчас занимаются?
Теперь незнакомец и вовсе смотрит на меня так, будто я умалишенная. Он недоуменно моргает, то морщит лоб, то расслабляет, и я почему-то начинаю смеяться. Резко вздергиваю подбородок, отталкиваюсь от парня руками и порывисто взмахиваю ими.
– Я приехала сюда, чтобы не упустить свой шанс, чтобы жить дальше! – кричу я в воздух, смотрю на темные, мокрые стены, пустые переулки, чьи-то машины и невольно продолжаю слабым, хриплым голосом: – А всем плевать.
Голова гудит. Мысли несутся, несутся, и я уже ничего не понимаю, ничего не вижу. Только чувствую, как вспыхивают глаза, прикасаюсь к ним пальцами и растерянно покачиваюсь в сторону: все вокруг такое чужое, мне хочется домой.
Облокачиваюсь спиной о холодную стену и скатываюсь по ней, как по горке. Меня жутко мутит и приходится опустить голову между колен, чтобы не выблевать все, что осталось в желудке после скудного, школьного обеда. Неожиданно рядом возникает незнакомец. Он берет мою сумку, раскрывает ее, и я тут же невнятно восклицаю: «Только попробуй!» Однако парень достает мой телефон, вздыхает и набирает чей-то номер. Он говорит тихо и коротко, а я как ни пытаюсь сосредоточиться, не разбираю ни единого слова. В конце концов через пару минут он кладет сотовый обратно, во внутренний карман моего рюкзака, садится на корточки – рядом – и вздыхает. Наши лица совсем близко. Он находится в расплывчатом ореоле из питерского тумана и вечера, и все вокруг него смазано, абсолютно все, кроме этих любопытных, синих глаз и губ, и ровного носа. Парень кривит губы и отрезает:
– Свалилась на мою голову.
Но в его словах нет гнева. Скорее любопытство. Уже через пару секунд он поднимает меня на руки и несет куда-то. Я знаю, что должна сопротивляться, позвать на помощь, но даже не шевелюсь. Почему-то мне хочется верить в хороших людей. Вдруг этот человек действительно унесет меня туда, где тепло и можно успокоиться.
Не понимаю, как оказываюсь полностью прижатой к его торсу. Мои ноги крепко держатся за его туловище, руки – обрамляют шею. Мы несемся вдоль трасы на огромном, сверкающем «Харлее», и ветер жестоко избивает мою спину ледяными, сильными ударами. Почему он усадил меня перед собой? Наверное, потому что в противном случае я кубарем полечу вниз где-то посередине дороги – ворчливо отвечает та часть мозга, которая отказалась от коктейля и осталась в своем уме. Кладу голову на крепкое, широкое плечо и напеваю какую-то приевшуюся, простую мелодию. Парень смотрит на меня:
– Ты как?
Не хочу отвечать на этот глупый вопрос.
– За дорогой следи, – заплетающимся языком командую я и вижу его ухмылку. Интересно, кто этот парень? Куда мы едем? И что вообще происходит? Я задаю вопросы, но не хочу знать ответов, и потому просто бездумно плаваю в мыслях, каких-то воспоминаниях, песнях. Шепчу: стань ветром для меня – покачиваю головой в такт, выдуманный моим воображением, и также тихо продолжаю – и унеси с собой. В висках ноющая боль. Я морщусь, сильнее стискиваю плечи незнакомца и думаю: что же было в том коктейле? Улица кружится, кружится.
Интересно, сколько мы едем? Мне кажется – миллиард часов. Но проходит наверняка не больше тридцати минут. Ветер перестает хлестать спину, шум утихает, и остается только мятный сладкий запах, исходящий от незнакомца. Через пару секунд и он раскалывается на части, как небо от удара хищной, яркой молнии.
– Зои! – восклицает знакомый голос, и я недоуменно оборачиваюсь. К нам несется Саша. Он хватается руками за голову и громко, протяжно рычит: – Где ты, черт подери, была?
Не отвечаю. Мутным взглядом осматриваю фонари, коттеджи, машины и вдруг понимаю, что нахожусь около дома Регнеров. Около моего дома. Незнакомец поднимается, сжимая меня в крепких объятиях, затем отпускает и говорит:
– Она под наркотой. – Ну, просто отлично. Поднимаю глаза и испепеляю парня самым ядовитым и недовольным взглядом, на который я только способна. Однако ему плевать на мою реакцию. Он смотрит на Сашу и деловито кивает: – Позаботься о ней. Она не в себе.
Еще лучше. Сжимаю руки в кулаки, собираюсь хорошенько врезать ему по лицу – ведь о лучшем возвращении мечтать грех, – но вдруг чувствую пальцы на своем запястье.
– Что с тобой? Где ты была? – не унимается Саша. Лицо у него смазанное, а голос жутко испуганный. Он крепко обнимает меня за плечи. – Идем домой, давай. Пошли! Папа с ума сходит. Почему ты не отвечала на звонки? Почему пропала? Хотела свести всех с ума? Ох, поверь, твоего дефиле в кружевном корсете было достаточно.
Незнакомец прыскает. Я вновь бросаю на него свирепый взгляд, но невольно отмечаю, что он чертовски привлекателен в этих темных джинсах, синем поло, и смущенно забываю о том, что намеревалась сказать. Думаю, думаю, а он, кажется, уже собирается уезжать. Садится на черный байк, игнорирует прикрепленный к задней панели шлем, порывисто взводит мотор, разрывая мирную тишину диким ревом.
– Эй!
Его взгляд останавливается на мне. Брови подскакивают вверх. Понятия не имею, что сказать. Пошатываюсь, переминаясь с ноги на ногу, и отрезаю:
– Шлем надень!
Парень лишь скептически морщит лоб. Затем как-то снисходительно покачивает головой и молниеносно срывается с места, оставив меня с чувством пульсирующего недоумения где-то в висках. Поджимаю губы и пьяно шатаюсь.
– Господи, – на выдохе тянет Саша и возводит руки к небу, – какое счастье!
– В смысле?
– Он уехал.
– И что… – я вальяжно пожимаю плечами, – что в этом хорошего?
Брат цокает. Недовольно хватает меня за талию и тянет к дому. Почему-то мне кажется, что я не догадываюсь о какой-то интересной и пугающей вещи, касающейся этого знойного незнакомца, его голубых глаз и черного байка.
– Так что? Я слепая, но не пьяная.
– Что ты несешь? Где вообще была?
– В баре.
– И к чему все это?
– Ты правда хочешь узнать, что такой клуб делал в такой монашке? – я пытаюсь придать голосу свирепые нотки, но выходит как-то слабо. Мысли путаются, и мне кажется, что несу я полнейшую чушь. Устало кладу голову на костлявое плечо Саши и мямлю: – Ничего я тебе не расскажу, пока не объяснишь, что не так с тем парнем.
– Отлично: ты – пьяная, но все равно продолжаешь ставить условия, – Саша с трудом затаскивает меня на первую ступеньку и взвывает: – Зои, просто переставляй ноги.
Но я не могу их переставлять! Они заплетаются, болят и протестуют! Они хотят оказаться в теплой постели и не двигаться. Сутки.
– Расскажи про парня.
– Он дерьмовый человек. Все. Остальное завтра утром.
– Как же так? На самом интересном месте.
– Боже, да от тебя несет, как он моих носков!
Отличное сравнение. Я вдруг непроизвольно представляю Сашины носки, и мне ничего другого не остается, как наконец выпустить то, что давно рвется наружу. Меня тошнит прямо на пороге этого чудесного, зеленого коттеджа моей мечты, и я вырубаюсь.
Глава 6
Я слышу крик, вижу, как лобовое стекло превращается в сотни блестящих, безобразных осколков и вдруг падаю в ледяную воду. Она взрывается под моим телом, раскрывает объятия и тянет вниз. Все ниже и ниже – на самое дно. И сколько бы я ни пыталась шевелиться, сколько бы я ни пыталась кричать, делать хоть что-нибудь – все тщетно, будто я связана невидимыми силками, к ногам привязан мешок с булыжниками, и тонуть здесь, посреди темноты и холода – неминуемая участь. Именно то, чего я заслуживаю. Изо рта уходит последний воздух. Грудь разрывается от ужасной боли. Все тело вспыхивает, съеживается, а кислорода все так и нет. И тогда я все-таки кричу. Изо всех сил. Вода тут же проникает в горло, заставляет меня давиться, кашлять, и мне становится дико страшно от того, что, умирая, я ощущаю всю оттенки паники и ужаса, я ощущаю смерть. Маме было так же больно? Она мучилась? Не найдя ответа, я в ужасе распахиваю глаза и вдруг подрываюсь на кровати.
Лицо мокрое. Я прикасаюсь к нему пальцами и начинаю громко, тяжело дышать, будто только что пробежала несколько изнуряющих километров.
Мне жутко больно. Горло до сих пор сводит в судорогах, и я хватаюсь ладонями за шею, вспоминая, как давилась собственным криком. Паршивые кошмары. Даже если ты избавляешься от ужаса в реальной жизни, он продолжает преследовать тебя во снах, лукаво напоминая о том, что живет не вокруг нас, а в нас. В нашей голове.
Спускаю замерзшие ноги с кровати, откидываю в сторону покрывало и вижу два больших, корявых шрама на правом бедре. Отворачиваюсь и с силой прикусываю губу. Трудно поверить в то, что никакой аварии не было, когда напоминания повсюду. Даже на собственном теле. Мне почему-то хочется сорваться с места, подышать свежим воздухом, выпить ледяной воды, стать под теплый душ. Но едва я привстаю с постели, как тут же в голове что-то взрывается.
– О господи! – Я хватаюсь пальцами за лоб и стыдливо распахиваю глаза. Черт! Черт! О нет! Что я вчера натворила? Постанывая, горблюсь и неуверенно поворачиваю голову в сторону зеркала. – Господи, – вновь вырывается у меня, когда я вижу в тусклом отражении худощавое, взлохмаченное чучело. Даже в такой темноте заметно, что мое лицо смято то ли от подушки, то ли от вчерашних приключений. Во рту неприятный привкус. Я все-таки преодолеваю слабость, встаю с кровати и слабыми шажками тянусь в ванную комнату. Наверняка я лишь подтвердила, что являюсь именно тем человеком, за которого меня здесь принимают: неуравновешенной, заядлой алкоголичкой, как и моя провинциалка мать. Открываю кран с холодной водой. Лицо такое тяжелое, что мне хочется упасть им прямо в раковину.
– Доброе утро, пьянчуга! – орет голос прямо над моим ухом, и, взвизгнув, я подпрыгиваю, ударившись головой о стеклянную полочку. – Тише, тише, так ведь и весь дом разрушишь.
Поднимаю взгляд на Сашу и обиженно почесываю лоб, на котором теперь определенно появится небольшой синяк.
– Говори сразу, – хриплю я, – все очень плохо?
– Смотря, что именно ты имеешь в виду.
– Меня ненавидят?
– Прости, но тебя и до этого не особо любили. – Он начинает хохотать, а я недовольно пихаю его в бок. Отличная шутка! За такое хочется не только по животу взрезать. – Ладно-ладно, успокойся. С кем не бывает.
– Со мной, – я стыдливо закрываю руками лицо, – никогда раньше не напивалась. Никогда!
– Успокаивай себя мыслью о том, что ты не напилась, а обдолбалась…
– Замечательно.
– Тебя надули, как резиновую куклу. Ты ведь не сама наглоталась ЛСД.
– Черт, о чем я только думала? – перевожу взгляд на себя в зеркало и вижу бордовые от смущения и стыда щеки. – Все как в тумане. Я говорила с мужчиной, он заснул, я взяла его коктейль. А дальше… дальше все закружилось, и…
– Впервые принимала?
– Принимала?
– Ну, наркоту. Никогда раньше не пробовала?
Удивленно скрещиваю на груди руки и отрезаю:
– Вообще-то нет. Что за вопрос? Думаешь, если моя мать работала в клубе, я за углом школы раскуривала марихуану?
– Нет, Зои. – Саша закатывает глаза и протягивает мне две вытянутые синие таблетки: – Выпей. Станет легче. А я имел в виду то, что сейчас практически все что-то пробовали.
– И ты пробовал?
– Я – в первую очередь.
– С чего вдруг? – глотаю таблетки, запиваю водой из-под крана и вновь перевожу взгляд на брата. – Наркота идет в приложении с богатым отцом, шелковыми простынями и элитной школой?
– Не завидуй.
– Еще бы! Ведь именно о такой жизни я мечтаю.
– Сарказм свидетельствует об отсутствии чувства юмора, – так же язвительно парирует Саша и потирает веснушчатый нос. Его волосы растрепаны, под глазами темно-синие круги. Наверняка он не спал целую ночь. Может, еще и обо мне беспокоился? – По секрету: у меня есть зависимость куда более серьезная. По сравнению с ней, наркота – огромный пустяк.
Хмыкаю. Думаю, он шутит, но затем вижу за тенью улыбки какое-то странное волнение, будто бы Саша действительно не врет.
– Правда? – с любопытством пожимаю плечами. – И что за зависимость?
Брат смотрит на меня пару секунд и, кажется, вот-вот признается в том, что влечет его и пугает. Но затем его лицо озаряет вымученная улыбка и, встряхнув плечами, он отрезает:
– Прими душ. От тебя все также жутко несет какой-то дрянью.
– Спасибо.
– А чего ты ждала? Вы, мисс-само-очарование-и-что-такой-клуб-делает-в-такой-монахине, облевали мои белые конверсы! Теперь я никогда не буду с тобой милым, уж прости.
Усмехаюсь, вновь стыдливо ворчу и облокачиваюсь спиной о дверцы душевой кабинки: больше никогда не притронусь к алкоголю. Что на меня вообще нашло? Только подумать: меня ведь могли изнасиловать. Еще чуть-чуть, и… Внезапно в моей голове вспыхивает образ голубых, любопытных глаз. Почему-то становится неловко. Я хватаюсь руками за талию и задумчиво прикусываю губу: кто же это был? Почему помог мне? А я ведь даже не сказала спасибо. Пьяная дура. Хотя, возможно, сразил меня не алкоголь, а сильные руки, мужество, самоотверженность, с которой этот незнакомец сначала вырвал меня из объятий мужчины, а затем и довез до дома. И, конечно, глаза. Черт. Все в тумане, абсолютно все: и лицо того идиота, и сцена, и музыка, и танцы, но эти синие глаза… Наверное, я сошла с ума.
Саша уходит, а я виновато застилаю кровать. Затем стягиваю волосы в хвост, надеваю второй комплект школьной формы: гофрированную юбку, блузку, узкий жилет, и застенчиво замираю около двери. Смотрю на нее, будто на монстра, и нервно сжимаю, разжимаю пальцы: хочу ли я выходить? Хочу ли видеть осуждение и, возможно, разочарование? Нет, определенно не хочу. Но разве у меня есть варианты? Я подставила себя, конкретно подставила. Теперь надо исправиться и, главное, извиниться. Вот только простят ли меня?
Выхожу из комнаты, нерешительно вскидываю подбородок и вдруг слышу:
– Кость, мой телефон. – Голос Елены. Я недоуменно замираю и бросаю взгляд за спину, в сторону их спальни. – Я забыла его на тумбочке. Слышишь?
Но вряд ли он слышит. В коридоре ни души. И тогда в моей голове внезапно вспыхивает ярко-желтая лампочка: я неожиданно понимаю, с чего могу начать свои долгие и вымученные извинения. Нахожу черный, вытянутый «Блэкберри», глубоко втягиваю в легкие воздух и иду к Елене. Надеюсь, она не накинется на меня с кулаками. Или какое там оружие у богатых женщин? Длиннющие когти? Стучусь. Не дожидаюсь ответа, открываю белоснежную дверь и застываю на пороге. Идти дальше смелости не хватает.
Елена сидит на стуле перед высоким, овальным зеркалом. Она красит глаза, аккуратно выводя черные линии над ресницами, и, закончив, встречается со мной взглядом.
– Ты что-то хотела? – низким голосом интересуется она, но не оборачивается. Все так же испепеляет меня карими глазами в отражении.
– Я услышала, что вам нужен телефон, и… – кладу «Блэкберри» на столик, стоящий прямо около двери, – решила помочь. – Елена не отвечает. Продолжает смотреть на меня, молчать, и тогда я перехожу в наступление. – Я хотела извиниться. То, что произошло вчера…
– Зои.
– Но…
– Что ты делаешь? – женщина все-таки оборачивается. – Ты просишь прощения?
– Да, мне ужасно неловко, и…
– Никогда ни перед кем не извиняйся, – вновь перебивает меня Елена. Она встает со стула, нежно-розовый халат распрямляется на ее изящном, тонком теле, и я застываю, встретившись взглядом с черными, карими зрачками, полными уверенности, непоколебимости и какой-то напускной опасности, будто эта женщина способна на что угодно, лишь бы не упасть в грязь лицом. – Если ты ошиблась, будь добра – живи с этим. Но не приходи ко мне и не проси прощения. Думаешь, все изменится, едва ты покаешься? – Она хмыкает и шепчет: – Нет.
– Но мне правда жаль. Я поставила вас в неловкое положение.
– Так и есть.
– Поэтому простите.
– Зачем? – Елена подходит ко мне. Останавливается практически перед моим носом и вновь грациозно пожимает плечами. – Ты поступила так, как считала нужным.
Растерянно складываю перед собой руки. Странный разговор, и я понятия не имею, что говорить дальше. Может, просто сорваться с места и выбежать из комнаты?
– Вы… – Не знаю почему, но эта женщина внушает мне ужас. – Вы разочарованы?
Елена вдруг снисходительно выдыхает. Она поправляет темные, густые волосы и говорит:
– Возможно, однако не из-за того, о чем ты подумала.
– Вас не смутила моя поздняя вылазка?
– Нет. Я знала, что так будет. Все знали. Но меня расстроили твои слова. – Женщина возвращается к зеркалу. Садится на табурет и отрезает: – Я думала, ты сильнее, чем кажешься.
Что ж, это задевает куда больше, чем все сказанное ранее. А может, я просто разделяю ее мнение и тоже недоумеваю: когда я стала такой слабой, когда решила, что бежать от проблем – единственный выход.
Собираюсь уйти, как вдруг Елена восклицает:
– Подожди. Раз уж мы встретились и даже перекинулись парой слов… – она кривит губы и вновь оборачивается. – Во-первых, твоя одежда.
– Что с ней?
– Ее нет. То, что ты носишь – нужно срочно сменить. – Она не поясняет почему, а я не бросаюсь спорить, ведь знаю, в чем дело. – Во-вторых, уроки. Я говорила с директрисой, она записала тебя на дополнительные занятия по высшей математике, французскому, литературе и обществознанию. Будешь посещать их в зависимости от основного расписания.
– Как скажете.
– И, в-третьих, благотворительный вечер Школьного Фонда Искусств. Это традиционное мероприятие, на которое приглашаются те семьи, что числятся в комитете профсоюза и регулярно жертвуют деньги на развитие и рост лицея. – Она кивает. – То есть мы.
– И я?
– И ты. Предупреди Сашу. Он наверняка, как всегда, решил забыть и исчезнуть. Скажи, в этот раз я лично поведу его за руку. Как на первое сентября.
Она кивает, поворачивается к зеркалу, а я медленно выхожу из комнаты. Итак, отлично, из школы меня не выгнали. Интересно, почему? Еще более интересно, что я буду делать на благотворительном вечере, не имея ни гроша в кармане? И куда интересней, почему Елена не сожгла меня презрительным взглядом и не выкинула из собственного дома к чертовой матери?
Ладно. Будем считать, что мне дали второй шанс.
Я спускаюсь по лестнице, постанывая то ли от головной боли, то ли от коликов в боку: тот урод оставил парочку хороших синяков на моей талии, как вдруг вижу Константина. Он тоже меня видит и тут же, молниеносно, сводит толстые, густые брови в одну линию. Почему-то вспоминаю слова Елены и решаю не извиняться. Раз здесь такие правила, буду их соблюдать.
– Рад, что ты цела, – цедит отец и скрещивает на груди руки. – Голова болит?
– Немного.
– А что-нибудь еще?
Наверное, он имеет в виду совесть, так что я тяжело выдыхаю и киваю:
– Да, я оплошала.
– Ты ушла! Попросту сбежала! – скорее всего, в подобных ситуациях он никогда еще не был, потому что лицо у него удивленное и шокированное. – Зои, ты села на мотоцикл и укатила с незнакомым байкером! Вечером! Совсем одна!
– Издержки подросткового максимализма, – неохотно предполагаю я. – С кем не бывает.
– Это неправильно.
– Наверное.
– Впредь так не делай.
– Хорошо.
– Все? – Он пожимает плечами. – Ничего больше не скажешь?
– А что еще я могу сказать?
Константин опускает руки. Смотрит на меня разочарованно, выражая именно эту эмоцию. И неожиданно порицательно отрезает:
– Извинений было бы достаточно.
Он уходит, а я так и стою с открытым ртом, едва сдерживаясь от безумного порыва удариться головой о стену! Что за бред? Он ждал извинений? Тогда какого черта Елена их терпеть не может? Отлично! Просто замечательно.
Мы приезжаем в школу за пятнадцать минут до начала уроков, и я спокойно выдыхаю, обрадовавшись, что не буду вновь выслушивать тираду от директрисы насчет опозданий и тотального неуважения к старшим. Мы проходим около стенда с объявлениями, листовками, расписанием занятий, и я невольно останавливаюсь. На доске снимок улыбающейся девушки с кольцом в губе и сильно накрашенными глазами. Вокруг фотографий множество приклеенных маленьких листочков с пожеланиями, словами поддержки, и мне становится жутко неловко.
Похоже на мемориал.
– Кто это? – легонько пихаю Сашу в бок. – Неужели ее больше нет?
– Сложно сказать. Лиза пропала в позапрошлом месяце. С тех пор что только ее родители не делали. Бесполезно. Тело так и не нашли.
– Тело? А что, если она просто сбежала? Внешность у нее дерзкая, это кольцо в носу…
– Не думаю. Она неплохо училась, постоянно развлекалась на внешкольных вечеринках, а уходить ведь надо от чего-то, правильно? Просто так никто не исчезает.
Странно. Целый коттеджный город из богатых толстосумов, и никто не смог организовать серьезные поиски? С трудом верится. Возможно, я начиталась остросюжетной литературы, но интуиция мне подсказывает, что в таких местах люди находят все, что действительно ищут. Получается, Лиза не так уж и сильно нужна жителям этого райского местечка или же кому-то просто выгодно ее отсутствие.
– Я тут понял, что ничего о тебе не знаю, – внезапно протягивает Саша, и я вскидываю брови: интересное замечание. – Стоит это исправить.
