Эшли Дьюал
Свободные
Он ухмыляется и делает шаг вперед.
– Добрый вечер.
Так и хочется спросить – какой, к черту, вечер? Но страх не дает даже бровью повести, поэтому я прилежно затыкаю своему сарказму глотку.
– Тут был человек.
– Какой человек?
– Обычный такой. Невысокий, худой, с кровью на лице. – Незнакомец смотрит мне прямо в глаза, а я чувствую запах сигарет, исходящий от его выглаженного, идеального костюма.
– Не понимаю, о чем вы. – Пальцы с силой сжимают край двери. – Я никого не видела.
Белый воротник парня заляпан красными пятнами. Громко сглатываю, когда представляю, как незнакомец жестоко избивал моего нового знакомого. Что же тот натворил и за что так поплатился? Не думаю, что тут дело действительно в девушке. Скорее всего, стоит вопрос денег. Иначе как объяснить, что по бокам незнакомого парня два огромных секьюрити, а на испачканных кровью рукавах – золотые запонки.
– Мы не хотели тебя беспокоить, – мурлычет незнакомец, а сам испепеляет меня ядовитым взглядом. Осматривает, выискивает что-то. – Прими наши извинения.
– Ничего страшного. – Говорить сложно: в горло будто навалили сотню камней, но я все же собираюсь с мыслями и отрезаю: – Доброй вам ночи.
Господи, какая глупость! Доброй вам ночи? Да они же наемники какие-то, Зои! О чем ты думала? Однако отступать уже поздно. Я закрываю дверь, и последнее, что вижу – довольную, чеширскую улыбку незнакомца. Почему он так улыбается? Что он заметил?
Оставшись одна, облокачиваюсь спиной о стену и хватаюсь руками за лицо. Вот так ночка! Растерянно бегаю взглядом по комнате. Что же увидел этот жуткий парень? Может, он просто спятил? Глаза у него действительно безумные. Я со многими подонками общалась, но так жутко мне давно не было. Эти люди – опасные. Они способны на то, на что мы – обычные смертные – никогда бы не решились.
И тут я вдруг замечаю это чертово полотенце на моей тумбе.
Окровавленное полотенце.
– Вот же… черт!
Закрываю дверь еще на два оборота. Задергиваю шторы. Бегу в ванную и с силой хлопаю оконной рамой. Руки дрожат, не слушаются. Почему мне так страшно? Ведь все позади. Они ушли. Они знали, что я обманываю, но все равно ушли. Это обозначает лишь то, что до меня им нет никакого дела. Так ведь? Я попросту им не нужна. Я ложусь в постель. Не выключаю свет. Закрываю глаза. Но не сплю. Ни минуты.
Глава 3
Дом моего отца трехэтажный с массивными, темно-зелеными стенами и колоннами в стиле ампир. Я исследую из окна машины этот замок и еле сдерживаю злость. Почему именно злость? Да потому что я все думаю о том, как мы с мамой едва сводили концы с концами, а этот человек шиковал в роскошных покоях. Да, не мне судить, и ситуация, в которую угодили мои родители, мне неизвестна. Однако я не могу не замечать того, что находится прямо перед моим носом. Например, кирпичных дорожек, бескрайних полей для гольфа и необъятных бассейнов на лужайке каждого дома. Все это для меня в новинку, и первые несколько минут мне кажется, что я сплю.
– Дом – старый, но хорошо сохранившийся, – сообщает блондинка. Она паркуется у входа и переводит на меня серьезный взгляд. – Твой отец богат. Я знаю, тебе не по себе, но постарайся не акцентировать на этом внимания.
– Не акцентировать внимания? – удивленно переспрашиваю я, пусть и не хочу, чтобы в моем голосе звучали хотя бы нотки восхищения. – Это здание больше всего нашего общежития, вместе взятого! Он что – мафиози?
– Городской судья.
– Один грех.
– Зои, зря ты покрасилась, – неожиданно поучает меня блондинка. Я недоверчиво смотрю на нее и пожимаю плечами.
– Захотелось.
– Поговорим об этом?
– Нет.
Открываю дверь и выкатываюсь из салона. Нехотя еще раз осматриваю витые, медные ставни. Злость – сильное чувство. Я знала, что не смогу стерпеть человека, бросившего не только меня, но и мою мать гнить где-то в тесной, разваливающейся комнате. Но думала ли я, что возненавидеть его окажется так просто? Черт, прохожусь рукой по волосам и растерянно поджимаю губы: что я здесь вообще забыла? Это же немыслимо! Жить с отцом, да и какой он мне отец? Как же его называть? Константин Сергеевич? Костик? Папа? Как же все это глупо. Моя мама погибла, а я решилась на переезд в дом человека, не имеющего ни капли совести, ответственности, рассудка; не имеющего ни грамма знания о той жизни, о тех проблемах, о том мире, который сердито поджидает всех за порогом этого чудного, зеленого домика. У этой семьи есть антидот. У моей мамы его сроду не было. Что же имеется у меня, кроме перспективного, потрясающего будущего в логове злейшего врага?
Я постанываю и захлопываю дверь. Блондинка переводит на меня снисходительный взгляд, собирается сказать что-то обнадеживающее – я думаю, – как вдруг на пороге коттеджа появляется высокий, светловолосый мужчина и устремляет прямо на меня свои зеленые глаза. Не знаю почему, наверное, это сродни инстинктам, но я сразу понимаю, что это он – мой отец. Мы никогда не виделись, никогда не разговаривали, но достаточно лишь одного взгляда, и все становится предельно ясно. Он мой папа. Он меня бросил. И я должна злиться, но почему-то ощущаю в груди дикий трепет, словно этот человек – единственная родня, оставшаяся у такой вот несчастной сиротки. Нервно поправляю сумку – он нервно дергает ворот свитера. Растерянно поджимаю губы – он растерянно хмурит лоб.
Первой в себя приходит блондинка. Она откашливается и сокращает расстояние между собой и моим… Хм. Этим человеком.
– Здравствуйте, я Наталья Игоревна. – Она жмет ему руку и зачем-то кивает. – Надеюсь, мы не сильно опоздали. Дороги, как специально, были забиты, поэтому нам пришлось постоять в пробках. Тем не менее я привезла всю необходимую документацию. Электронная копия у вас уже имеется, но начальство потребовало письменного подтверждения. Итак, распишитесь. Вот здесь. И здесь.
Этот человек делает, как она велит. Затем опять поднимает взгляд на меня и как-то нервозно пожимает плечами.
– Здравствуй, – говорит он, а у меня даже язык не поворачивается ответить. Я знаю, я должна сказать хоть что-то. Должна! Но не выходит. Внутри вдруг становится так тяжко, что я отворачиваюсь, не найдя в себе сил смотреть в такие похожие, зеленые глаза.
– Это Зои, – будто мне пять лет, сообщает блондинка. Она подтаскивает меня к себе и стискивает за талию. – Я хочу быть уверена, что за эти три месяца с ней ничего не случится. Просьба личная. В документах вы ее не найдете. Просто мне будет спокойнее, если вы дадите слово.
– Наталья, я и рад вам пообещать, что все сложится без происшествий. – Происшествий? Это так он называет внезапно объявившуюся семнадцатилетнюю дочь? Что ж, отличное определение. И ведь не скажешь – ошибка молодости. Куда приятнее звучит «огромное недоразумение». – Может, пройдете? – продолжает он. – Прошу, заходите. Вы долго ехали и наверняка устали. Мы приготовим гостевую комнату.
– Нет, спасибо.
Затем блондинка поворачивается спиной к этому человеку и кладет крепкие ладони мне на плечи. Она смотрит мне прямо в глаза, и я чувствую себя ужасно глупо, но не сопротивляюсь. Жду, когда же эта странная женщина скажет уже то, что накипело.
– Ты – не твоя мать. – Пожалуй, это самое неожиданное напутствие. Оно бьет по моему лицу, как пощечина, и я обиженно свожу брови. Хочу ответить, вырваться, однако блондинка продолжает: – Вы можете походить внешне, и я не сомневаюсь: внутри вы также поразительно схожи. Правда, это ничего не значит.
– Ясно.
– Подожди. Послушай.
– Зачем? Вы говорите не о моей матери. Вы говорите о том, кем она являлась для вас, для окружающих, для остальных. Но вы понятия не имеете, какой она была на самом деле. Так вот знаете? Я хочу быть как она. И мне не стыдно.
– Я не имела в виду, что…
– Да. Вы не виноваты. Все это уверенность людей, будто они действительно понимают жизнь. Ни черта вы не понимаете. В любом случае спасибо вам, Наташа. – Впервые я называю ее по имени, и блондинка растерянно хмурит нос.
– Я хочу, чтобы у тебя все получилось.
– Я тоже этого хочу.
Пожимаю руку социальному работнику. Знаю, она не специально, она не понимает, она не может понять, ведь никогда не ощущала ничего подобного, и поэтому пытаюсь утихомирить в груди обиду. Нельзя испытывать ярость лишь от того, что другим твои чувства незнакомы. Когда-нибудь они изменят свое мнение. А если не изменят – и слава богу, ведь изменить его смогут только паршивые события.
Блондинка уезжает. Я смотрю, как «десятка» скрывается за поворотом, и внезапно осознаю, что за моей спиной стоит он. Лицо мгновенно вспыхивает: то ли от гнева, то ли от стеснения. Я оборачиваюсь и вижу его. Этот человек небрежно облокачивается плечом о потертый фонарь, и я бы поверила в то, что ему комфортно вот так вот стоять передо мной и криво улыбаться, если бы не красные пятна, выступившие у него на шее.
Этот Константин высокий. Стройный. Волосы короткие и светлые, немного рыжеватые. Почему-то морщусь, понимая, что еще вчера сама ходила с похожим цветом волос.
– Не знаю, с чего начать, Зоя, – наконец проговаривает он, но я тут же вставляю:
– Зои.
– В смысле?
– Не Зоя, а Зои.
– Прости. – Он откашливается. – Знаешь, я хотел сказать, что мне очень жаль. Маргарита была чудесным человеком, что бы и кто о ней ни говорил.
– Поэтому вы ее бросили? – Я не произношу этот вопрос со злостью или с гневом. Скорее просто хочу понять, что же случилось и почему мои родители так и не стали крепкой, дружной семьей. Мужчина пожимает плечами.
– Это сложно. Не думаю, что стоит говорить об этом прямо сейчас. На пороге. Давай пройдем в дом, я все тебе покажу. Не волнуйся, слышишь? Я правда сожалею и хочу помочь.
Так и хочется закричать: да не нужна мне твоя помощь! Мне нужен был отец, моей маме нужен был муж. Нам нужна была опора, поддержка, защита, но у нас ничего из этого не было. Ничего! Но я не произношу ни звука. Пусть во мне и бушует пожар, поддаваться эмоциям глупо, ведь что бы я ни кричала, о чем бы ни говорила – идти мне некуда.
Этот человек – моя единственная надежда хотя бы на какое-то будущее.
Константин водит меня по роскошным, огромным комнатам, то и дело отвлекаясь на звонки. Особняк просто невероятный. Я никогда не видела ничего подобного, но стараюсь держать себя в руках и не расширять глаза слишком уж часто. Также я стараюсь не вздыхать, не охать, не каменеть и не заикаться. Как же так получилось, что люди живут настолько по-разному? Все мы работаем, все мы стараемся достичь лучшего, однако кто-то ест из одноразовой посуды, а кто-то десять минут раздумывает над тем, каким именно по счету ножом разрезать рыбу. Разве не абсурд? Да, оплата каждому своя: кому-то повезло больше, кому-то меньше, и, естественно, мы никогда не избавимся от этого пресловутого социального неравенства. Но есть ли предел безумию? Я два года почти ничего не ела, делила с мамой один кусок мяса на двоих – и то не каждый день. Что же в это время делали люди с этой улицы?
– Прости, – в очередной раз извиняется этот человек. Он убирает телефон в карман и поправляет вязаный светло-бежевый свитер. – Не работа, а сплошное сумасшествие. Наталья говорила, чем я занимаюсь?
– Нет. – Почему-то вру я и вскидываю подбородок. – Мы не говорили о те… вас.
Константин не обижается. Наоборот, понимающе кивает, и это бесит меня еще сильней: с какой стати он вдруг играет роль чуткого отца? Может, и виноватым еще себя считает? С силой прикусываю губу. Мне не по себе от этого места. Пусть здесь красиво – здесь холодно. Много пространства для одиночества.
Мы вновь спускаемся на первый этаж. Идем в зал, который совсем недавно показался мне слишком вычурным: кресла с дубовыми подлокотниками, толстые ковры, люстры, комоды, книги на широченных деревянных полках – не перебор ли? Хотя не мне судить. Я как раз собираюсь спросить, можно ли подышать свежим воздухом – не терпится сбежать, – как вдруг вижу около стеклянного столика высокую, худую брюнетку.
– Зои, хочу представить тебе свою жену. Елену. – Константин подходит к незнакомке и ласково берет ее под руку. Возможно, уголки ее губ и дергаются в чем-то, напоминающем улыбку, однако я не ведусь на этот трюк. Уверена, эта особа уже со всей страстностью и горячностью успела меня возненавидеть.
– Привет, – говорит она, но руку в мою сторону не тянет.
– Здравствуйте.
– Надеюсь, ты добралась без происшествий.
Опять это глупое слово. Боже, да я в курсе, что все вы желаете моей смерти, но, увы, простите, никто пока не пытался пробить дыру в моей тупой башке, и я жива, и я приехала, и я намереваюсь портить вам жизнь своим присутствием. Ведь вы именно так считаете?
– Меня нет, я умер, и до семейных драм мне нет никакого дела! – вдруг раздается голос за моей спиной, но я не оборачиваюсь. Еще один ненавистник?
Эй, парень, выстраивайся в очередь! Дом и так кишит мегерами.
– Подожди, Саша. Стой. – Этот человек хмурит брови и холодно отрезает: – Вернись.
– О боже, я же объяснил, мне плевать. Не хочу разговаривать, не хочу даже думать об этом и вообще лучше не…
Голос замолкает. Я все еще не оборачиваюсь, чувствуя себя полной дурой. О чем я только думала? Приехать в чужой дом, в чужую семью. Кому я здесь нужна, да и кто мне здесь нужен? Это неправильно. В конце концов, в приюте я хотя бы не должна притворяться, что все хорошо, не должна быть благодарна! А тут… зачем же мне быть здесь? Обязана ли эта семья оплачивать мое существование, а главное – смогу ли я с этим смириться? Нет, конечно нет! Мама погибла, но это не их вина. Я твердо намереваюсь убежать из этого дома – без объяснений, без разрешения – разворачиваюсь и… замираю. Где-то на заднем фоне Константин объясняет, что это его сын, что его зовут Саша, что он не хотел меня обидеть, но мне не пошевелиться. Я стою в недоумении: неужели в жизни случаются такие совпадения?
Знакомый уже мне парень неуклюже потирает разбитую губу и усмехается: уверена, он удивлен не меньше моего. Не знаю, что сказать. Робко пожимаю его широкую ладонь.
– Ну привет, – говорит он, а я все пытаюсь осознать, что это тот самый несчастный чудак, улизнувший из рук сумасшедших психопатов через окно в моей ванной. – Ты та самая Зои?
– Видимо, да.
– Вы знакомы? – спрашивает Константин, на что Саша издает нечленораздельный звук и отмахивается.
Видимо, скрывает происхождение своих синяков. Неужели Саша сказал, что наткнулся на дверной косяк? Я хмурю лоб и неожиданно осознаю, что цвет наших глаз неспроста так схож. У нас общий отец, мы практически родные, и мы виделись вчера, ни о чем даже не подозревая.
Что это, если не судьба?
Я покачиваю головой и отрезаю:
– Мне надо на воздух.
Срываюсь с места и со всех ног несусь к выходу. Плутать не приходится. Широкие двери оказываются прямо перед моим носом, едва я выбегаю из зала, и уже через секунду я оказываюсь за порогом этого чертового дома, в котором куча места, но совершенно отсутствует кислород. Не знаю, куда себя приткнуть. Нервно хожу из стороны в сторону, стискиваю пальцами талию, а затем сдаюсь и плюхаюсь на порожек. Пытаюсь привести в порядок дыхание, мысли. Опускаю голову на колени и вдруг понимаю, что сейчас развалюсь, если кто-то неожиданно решит ко мне прикоснуться. Рассыплюсь на части.
– И как теперь быть? – неожиданно спрашивает знакомый голос, но я не реагирую. Все продолжаю жмуриться и медленно дышать. – Я ведь поклялся тебя ненавидеть.
– Аналогично.
– А ты помогла мне.
– Так и есть.
– Это паршиво. – Саша тоже садится на порожек, однако нас все же разделяет приличное расстояние в несколько десятков сантиметров. – Ты как?
– Нормально.
– А если честно?
– Пока рано говорить честно.
Поднимаю на парня взгляд и вижу уже знакомые мне уродливые веснушки. Он молчит, ждет чего-то, а меня так и дерут на куски бешеные, странные чувства, и я не знаю, что сделать, чтобы утихомирить их, что сказать, чтобы избавиться от этого ядовитого огня в груди.
– С тобой все в порядке? – выпаливаю я, на что Саша усмехается.
– Что? – недоумеваю я. – Чего ты?
– Ты за меня волнуешься! – вскинув руки, восклицает он. – Куда уж смешнее? Внебрачная дочь моего отца оказывается адекватным, приятным человеком, который способен не просто на нормальное общение, но еще и на нормальные чувства! Поразительно! А я ожидал встретить убогую, прыщавую малолетку.
– А я думала о горбатом, тощем неудачнике.
– Я и так тощий!
– Ну не настолько же.
Мы вновь усмехаемся. И это так странно. Странно сначала привязаться к человеку – пусть чувство и было мимолетным, – а потом попытаться его возненавидеть.
– Может, провести тебя до комнаты? – неуверенно спрашивает Саша, на что я вскидываю брови. – Тебе ведь нужен гид, брат, друг.
– Друг, – быстро соглашаюсь я. – Именно он.
– Вот и отлично, – поднимаясь, выдыхает парень. – Не знаю почему, но мне кажется, я могу тебе доверять.
– Может, потому, что я спасла твою жизнь?
– Все мы время от времени нуждаемся в спасении. Человек тонет – протяни руку помощи, правильно? Иначе мы не только хладнокровно наблюдаем за его мучениями, но и становимся в какой-то мере соучастниками преступления.
– Наверное.
– Пойдем. Сегодня не я утопающий.
Он протягивает мне руку. Я смотрю на нее, хочу объяснить, что все очень сложно, очень запутано, и в то же время понятия не имею, что сказать. Слова так и застревают где-то в горле. Трудно выдавить из себя хотя бы звук, когда в голове полный кавардак, а внутри – палящая пустота. Тогда Саша присаживается обратно и кладет подбородок на прижатые к груди колени.
– А может, – шепчет он, – и правда не стоит спешить?
Я незаметно киваю, и мы так и сидим на пороге до тех пор, пока наши лица не становятся темными, улицы не покрываются нежным мраком, а фонари не превращаются в высоченные, мутные фигуры, бросающие свет лишь на те места, которые им близки и знакомы.
Глава 4
Ночью не плачу. В горле ком, но я упрямо держу себя в руках и засыпаю, сжимая пальцы в кулаки до такой степени, что наутро ладони в небольших красных ранках. Моя комната огромная, правда, стены давят с такой силой, что хочется как можно скорее убраться подальше. И я не медлю: подрываюсь с постели, будто ужаленная. На деревянном стуле висит одежда. Клетчатый сарафан и белая рубашка. С ужасом осматриваю этот наряд: что за черт? Я должна надеть это?
– Боже.
Закатываю глаза и пару раз глубоко выдыхаю. Три месяца. Всего три месяца, и я буду свободна. Беру одежду и пулей бегу в ванную. В свою ванную. Помимо гигантской гардеробной к спальне примыкает ванная комната, и вчера я неприлично долго стояла на пороге, соображая, потому что раньше не видела ничего подобного. И меня пугала отнюдь не цена белоснежных, мягких табуретов, а то, что я прожила почти восемнадцать лет, но никогда еще не сталкивалась лицом к лицу с подобными условиями.
Втираю в кожу какой-то приятный, густой гель, становлюсь под грубые, горячие струи воды и жду, когда тело будет полностью чистым. Помещение наполняется паром. Становится жарко. А я все жду и жду, и думаю уже не о мыле, не о шампуне, а о предательстве, которое совершила. Смоется ли оно одновременно с грязью? Недовольно закрываю кран и вырываюсь на свободу. Обматываю тело полотенцем и мысленно повторяю: у тебя нет выхода. Ты должна жить здесь. Ты должна смириться с тем, что бежать некуда. Я поднимаю взгляд и вижу себя в зеркале, окруженную этой расписной плиткой, ароматическими маслами, тусклыми, круглыми лампами, и замираю: на такую жизнь не соглашаются, о такой жизни мечтают. Шелковые простыни, дорогая школа, неприлично богатый отец – все это не наказание. Все это походит на щедрый подарок свыше, который заставляет меня чувствовать вину и стыд перед мамой.
Надеваю блузку, потом сарафан. Он немного велик в бедрах, но я не обращаю внимания. Какая разница. Расчесываю мокрые волосы. Они становятся прилизанными, и выгляжу я наверняка ужасно нелепо, но опять-таки: и что с того? Если мне все же и предстоит жить здесь, то я попытаюсь не придавать ничему огромного значения. Пусть все будет как будет.
Я спускаюсь на первый этаж, нервно поправляя ворот блузки. Вижу Сашу – он тоже одет в нелепый, клетчатый костюм и теребит красный галстук. Надеюсь, он будет рядом, когда дети богатых снобов решат разорвать меня на кусочки. Хотя, стоп. Какая разница.
– Школа – это обязательный пункт, Зои, – внезапно говорит Константин. Он появляется из ниоткуда и припечатывает меня к месту серьезным, деловитым взглядом. – Прости, но так надо. В нашем лицее каждый день – определенная стоимость. Директриса согласилась принять тебя, но намекнула на безупречную посещаемость, что значит, ты должна идти на учебу уже сегодня, а не через несколько дней, после того как привыкнешь к обстановке.
– Я поняла.
– Саша поможет тебе.
– Хорошо.
– Занятия до четырех. За вами приедет машина. Если хочешь, мы можем встретиться в городе. У меня перерыв с пяти до половины седьмого. Обсудим наши… – он мнется и хмурит лоб, – наши отношения.
Не могу сказать, что мне не терпится поговорить с этим человеком о его прошлом. Но любопытство перевешивает гордость, и я киваю. Ради мамы я должна знать правду. Должна во всем разобраться. Мы смотрим друг на друга чуть дольше положенного, а затем Константин откашливается и провожает нас до двери. Саша выходит первым. Плетется к машине, а я так и стою на пороге, не понимая, что делаю, зачем на мне этот дурацкий наряд и отчего сердце так бешено бьется.
– Прости, если что-то не так, – неожиданно говорит этот человек, и я недоуменно оборачиваюсь. Он стоит в углу, и правую часть его лица освещает утреннее, неяркое солнце. Вторая же половина темная. И почему-то я думаю о том, что у каждого из людей есть добрая и злая сущность. Какой же он – мой отец? Чего в нем больше: хорошего или плохого? Он так заинтересованно на меня смотрит и выглядит действительно порядочным мужчиной. Но что же с ним произошло семнадцать лет назад? Почему он бросил маму, почему не позаботился о ней, почему отпустил? Неужели наше поведение оправдывает отнюдь не наш характер, а всего лишь обстоятельства? Какими же тогда мы жалкими, должно быть, выглядим со стороны.
– Зои, я правда не знаю, как себя вести. Я не был тебе отцом. Но сейчас именно я обязан о тебе заботиться.
– Не обязаны.
– Обязан. И я прошу тебя помочь мне в этом. Не отталкивай меня, слышишь? Давай хотя бы попробуем узнать друг друга.
– Я же согласилась встретиться, – смущенно пожимаю плечами. – Что еще вам нужно?
– Ты понимаешь, о чем я.
И я понимаю. Однако не собираюсь менять своего мнения. Вряд ли мы станем близкими людьми, вряд ли я приду к нему, когда мне будет плохо или страшно. И пусть биологически он мой родной отец, внутри я не ощущаю ничего, кроме страха перед чужим, неизвестным мне мужчиной, от которого на данный момент зависит мое будущее.
– Я опоздаю на учебу. – Я поправляю ремень сумки и с вызовом смотрю в эти похожие зеленые глаза. Если Константин считает, что все так просто, он сильно ошибается. – Увидимся после занятий.
Саша уже сидит в черной, тонированной машине. Он небрежно вытягивает ноги, кидает на меня косой взгляд и протяжно выдыхает. Видимо, понимает, что мне сейчас паршиво.
Автомобиль трогается с места, и меня припечатывает к креслу.
Интересно, как сильно эта школа отличается от той, где я училась раньше? Меня же отчислят, едва я открою рот на какой-нибудь заумной физике. Водитель резко поворачивает, и я в очередной раз ударяюсь спиной о сиденье.
– Он что, убить нас хочет?
– Просто спешит, – поясняет Саша. – Мы опаздываем, а за опоздания у нас санкции. Поверь, тебе лучше о них не слышать.
– Пережить бы этот день.
– Кстати, об этом. – Мне не нравится тон парня: какой-то неуверенный и виноватый, и поэтому я тут же перевожу на него взгляд. – Тот псих…
– Какой псих?
– Который хотел выпотрошить меня.
– Блондин с кошачьими глазами?
– Да-да! Именно он. Так вот. Он…
– Что? – тяну я и полностью поворачиваюсь к брату. Тьфу. К другу. Или не знаю к кому, в общем. – Что ты мямлишь. Говори нормально. Сейчас ты не пьян и не убегаешь от качков.
– Зои, он учится в нашем лицее.
– А я думала, хуже быть не может.
– Это ерунда на самом деле, – добавляет Саша и как-то нервно поправляет ярко-красный галстук. – Я учусь с ним всю жизнь, и столько же он планирует стереть меня в порошок. Но, как видишь, я цел и невредим.
– Ты говорил, что ты – труп, – недовольно напоминаю я. – Я помогла, потому что думала, что у тебя серьезные проблемы.
– Так и есть. Просто эти проблемы немного затянулись.
– Затянулись? Боже, да я ведь ему соврала, и он это понял. А эти лысые секьюрити рядом с ним… Что ты на самом деле натворил? Дело ведь не в рыжеволосой отличнице. Скажи честно.
– Пока рано говорить честно, – передразнивает меня Саша. – Все будет хорошо. Не бойся.
– Я и не боюсь.
– Тогда тем более не парься.
– Почему ты так говоришь? Это ведь опасно. В прошлый раз тебя сильно избили, ты был испуган, растерян. Неужели ты не понимаешь, что может произойти сегодня?
– Нет, Зои, это ты ничего не понимаешь, – резко отвечает парень, и я замираю. Понятия не имею, чем вызвала такую реакцию, но мне определенно становится не по себе. – Забудь.
– Но…
– Забудь, – твердо повторяет он. – Жаль, что я втянул тебя в это, но поверь мне на слово.
Возможно, я перешла черту, ведь в конце концов о Саше мне ничего не известно. И тем не менее интуиция подсказывает мне быть наготове: кто знает, что меня ждет.
Мы останавливаемся около кривого здания в стиле деконструктивизма, которое визуально отражает всю агрессивность и враждебность местных взглядов, и я тут же чувствую, как в тугой узел поочередно скручиваются мои органы: чего ожидать от учеников этой школы? Наверняка они такие же непростые и замысловатые, как и острые, титановые пики, тянущиеся к небу из кирпичного фасада. Саша хлопает дверцей, а я схожу с места только после нескольких громких вздохов и мысленного пинка под зад. В конце концов, чего именно я боюсь? Перемен? Людей? Осуждения? Нужно проще относиться к тому, что со мной происходит. Мне ведь многое пришлось пережить, не самое хорошее. После побоев некоторых маминых ухажеров, после поздних походов в клуб, разговоров со смердящими алкоголиками, танцовщицами, наркоманами – нынешнее состояние дел не должно внушать мне никакого ужаса. Вот только неясно, почему же так сильно хочется сорваться с места и броситься наутек.
За то время, пока мы доходим до огромных, стеклянных дверей, меня успевают осмотреть и отсканировать сотни любопытных взглядов. Я стараюсь не обращать на них внимания. Иду рядом с Сашей, но то и дело ловлю себя на мысли, что неосознанно сжимаю руки в кулаки.
– У нас есть правила, – говорит Саша по пути в кабинет директора, и я концентрируюсь на его голосе. – Прогулы – плохо. Форма – хорошо. Внеклассная деятельность – очень хорошо. Драки – я бы не советовал. Захочешь пустить слухи – дерзай, источник не найдут, уверяю. А вот если решишь выяснить с кем-то отношения – сто раз подумай. Последствия печальные и обычно обсуждаемые. Бурно обсуждаемые.
– Просто Беверли-Хиллз.
Саша усмехается, а я осматриваю огромные окна, которые украшают почти все стены школы. От этого мне кажется, будто я попала в бесконечный, светлый лабиринт из чьих-то лиц, отражений, зеркал. Удивительное зрелище. Свобода повсюду и одновременно нигде.
– Ты учишься здесь всю жизнь. – Это не вопрос, но Саша все же отвечает:
– Да. Сколько себя помню – постоянно тут.
– Удивительное пренебрежение к тому, что в глазах других делает тебя счастливчиком.
– Что именно? Окна? Алгебра? Итоговые экзамены? Или, может, ежемесячные сборища в актовом зале, где рассказывают, кто и когда прокололся?
– Видел бы ты мою прежнюю школу. Не выделывался бы.
– Да это не школа, а Колизей. Каждый день – борьба то с учителями, то со сверстниками.
– Везде так.
– Не везде. В обычных школах дети просто хотят быть лучшими. А в моей школе все рвут глотку за то, чтобы не стать худшим.
– Какая разница?
– Большая. Стремление развиваться или стремление пройтись по чужим головам? Я не знаю, как там – за пределами моей прочной скорлупы, – но у нас здесь сплошное соревнование. И цель – не стать победителем. Да, все хотят выиграть. Но еще больше все хотят выиграть у кого-то. Обойти кого-то. Унизить. Поразвлечься. Самоутвердиться за счет чьей-то неудачи, а не за счет собственной победы. Это напрягает.
Саша говорит так, будто действительно знает, в чем дело. Будто прошел через подобное, и не один раз. Поэтому я тихо спрашиваю:
– А ты к какому типу относишься?
– Угадай. – Он кривит подбитую губу. Едва ли крутой парень искал бы спасения посреди ночи в каком-то мотеле. – Если ты думала, что дружба со мной облегчит тебе жизнь, ты сильно ошибалась.
Саша улыбается, а я все равно вижу, как ему обидно. В чем он провинился? Почему-то я уверена: он не сделал ничего такого, что чуждо всем, кто учится в этой школе. В очередной раз поражаюсь тому, насколько жестоки именно дети. Они грызут друг друга похлеще взрослых, не имея на то никаких причин. А главное – им кажется, что они поступают верно.
– Я вообще-то о другом подумала, – бодро восклицаю я и на удивление просто сокращаю огромный, ледяной разлом между нами. Теперь наши руки соприкасаются, и Саша недоверчиво вскидывает брови. – Мне ловить нечего, о’кей, но вот ты можешь купаться в лучах моей славы.
Надеюсь, парень поймет мою шутку, и, к счастью, вижу, как он широко улыбается. Не хочу, чтобы Саше было плохо, пусть это и звучит нелепо. Мы едва знакомы, с чего я вообще должна о нем волноваться? Но что-то мне подсказывает, что нам надо держаться вместе.
Парень доводит меня до нужного кабинета, а затем перекрещивает, как в церкви.
– Иди, сестра моя, – низким голосом протягивает он. – Я подожду до звонка, потом пойду на урок, иначе влепят штраф. Номер класса уточни у охранника или спроси у директрисы.
– Может, она меня и проведет? В конце концов, я – новенькая. Теплый прием, радушие, забота о каждом ученике и все такое.
– Наивная.
Саша смеется и машет мне рукой, а я уверенно прохожу в просторный кабинет директора.
– Здравствуйте. – Полноватая женщина отрывает взгляд от документации и вскидывает брови. – Я Зои. Зои Регнер. Мне сказали… вы ждете. Насчет предметов надо поговорить, да? Или вы хотели меня испытать? Или что там еще делают с новенькими?
– Зои Регнер?
Киваю и наблюдаю за тем, как женщина неуклюже поднимается с малюсенького кресла: черт, как же она там уместилась? Отмахиваюсь от глупых мыслей и вижу, как она подходит к еще одной двери. Медленно стучится, медленно переводит на меня лукавый взгляд и также медленно отрезает:
– Директор Кузовлева уже давно вас ждет.
– Ооо, – растерянно тяну я. Ну конечно. Неужели у такой шикарной школы была бы такая несимпатичная директриса? Во всем должен быть вкус. Даже в выборе начальства. – Хорошо.
