Эндрю Робертс
Наполеон: биография
Два дня спустя Наполеон без предварительного одобрения Директории заключил с неаполитанцами всеобъемлющий мирный договор. Бурбонам сохранили престол в обмен на неучастие в любой враждебной Франции деятельности. Поскольку австрийцы готовились напасть с севера, Наполеону было необходимо обезопасить себя от нападения с юга. Кроме того, он позаботился о том, чтобы его собственные линии сообщения проходили через более надежную Геную, а не через Пьемонт: еще не было ясно, чего ожидать от нового хозяина этих земель, короля Карла Эммануила IV.
Наполеон знал о ходивших в Париже слухах, будто им движет голое честолюбие и что однажды он может устроить переворот. В своих рапортах Директории Наполеон насмехался над клеветниками: «Два месяца назад я хотел быть герцогом Миланским, а теперь желаю стать королем Итальянским!»{380} Это не убедило правительство. Хотя Баррас и Карно признавали его несомненные полководческие способности, всех членов Директории тревожил вопрос: как Наполеон распорядится своей растущей популярностью после Итальянской кампании? Главную заботу Наполеона в то время составляла ненадежность военных поставщиков. Он часто называл их мошенниками, а влиятельная компания Флаша (Compagnie Flachat), по его словам, была «не чем иным, как шайкой аферистов без кредита, без денег и принципов». Он хотел расстрелять их и 12 октября написал Директории: «Я не прекращаю арестовывать их и предавать военно-полевому суду, но они подкупают судей. Это просто ярмарка, где все продается»{381}.
16 октября Наполеон призвал Вурмзера сдать Мантую. «Храбрец должен смотреть в лицо опасности, а не болотной заразе», – написал он, но получил решительный отказ{382}. В тот же день (опять при минимальном участии Директории) он провозгласил Циспаданскую (то есть «на берегах реки По») республику, образованную на землях Болоньи, Феррары, Модены и Реджио (это потребовало низложения герцога Модены, который пропустил в Мантую конвой с припасами), и учредил для ее защиты Итальянский легион численностью 2800 человек. В Циспаданской республике отменялись феодальные права и привилегии, провозглашалось равенство граждан, учреждалось выборное собрание. Отсюда началось объединение страны (Рисорджименто), которое три четверти века спустя привело к появлению единой и независимой Италии. Подготовка конституции Циспаданской республики потребовала не менее 38 заседаний, и это свидетельствует о терпении Наполеона, принявшего в этом деле живое участие. Французы начали возвращать итальянцам политическое единство, которого Апеннинский полуостров не знал столетиями.
В одной сфере, однако, институты революционной Франции почти не имели шансов на успех. Население горячо воспротивилось попыткам Наполеона ограничить власть католической церкви, и в период epoca francese его церковные реформы ненавидели в той же мере, в которой восхищались его нововведениями в сфере управления{383}. Наполеон вскоре приступил к запугиванию Ватикана. В октябре 1796 года он посоветовал Пию VI не чинить Циспаданской республике препятствий и уж точно не нападать на французов, когда вернутся австрийцы. Наполеон пригрозил понтифику: «Лишь воля потребна для того, чтобы уничтожить светскую власть папы», но в условиях мира «все можно уладить». Наполеон предупредил, что объявление им войны будет означать «гибель и смерть безумцев, выступивших против республиканских фаланг»{384}. Поскольку Директория не могла дать ему 25 000 солдат, в которых он отчаянно нуждался после неудач Журдана и Моро в Германии (к началу кампании явилось едва ли 3000), Наполеону было нужно выиграть время. Он инструктировал французского посланника Ф. Како в Риме: «Наша игра заключается в перебрасывании мяча друг другу, чтобы обмануть эту старую лису»{385}.
В начале ноября австрийцы приготовились к третьей попытке деблокировать Мантую, причем пользовались планом, которой мог породить лишь коллективный разум, в данном случае – венский гофкригсрат. Опытный полководец венгр Йозеф Альвинци с 28 000 солдат должен был оттеснить французов от Риволи к Мантуе. Генерал Джованни ди Провера с целью отвлечения внимания, как предполагалось, двинется от Бренты к Леньяго с 9000 солдат, а еще 10 000 солдат у Бассано попытаются помешать сосредоточению войск Наполеона. Судя по решению отрядить 19 000 человек для отвлекающих ударов и ослабить главные силы всего до 28 000, гофкригсрат не усвоил уроки предыдущих шести месяцев. Впоследствии Наполеон утверждал, что 61-летний Альвинци, которому довелось повоевать в Баварии, Голландии и Турции, был способнейшим из его противников, и поэтому в своих бюллетенях он не отзывался об Альвинци ни дурно, ни хорошо (и при этом хвалил Больё, Вурмзера и эрцгерцога Карла, которых ценил невысоко). В воззваниях и приказах по войскам Наполеон также показывал свое глубокое уважение к генералу Провера, поскольку считал его хуже многих и надеялся, что гофкригсрат как можно дольше оставит его в должности.
Теперь под началом Наполеона состояли 41 400 солдат. Он максимально отвел войска, чтобы как можно раньше выяснить, где и когда появятся австрийцы. Кроме того, в распоряжении Наполеона имелось 2700 солдат в гарнизонах Брешии, Пескьеры и Вероны. Из Франции шла 40-я полубригада (2500 солдат). 2 ноября Альвинци переправился через реку Пьяве. Он отдал приказ Кваздановичу и Провера двигаться к Виченце: Кваздановичу через Бассано, а Провера – через Тревизо. Наступление началось.
Массена, к его большому огорчению, пришлось подчиниться приказу Наполеона и отступить к Виченце без боя. Вслед за Ожеро он оценил способности Наполеона как лидера и солдата, но ревностно оберегал свою репутацию одного из лучших французских полководцев и гордился прозвищем «любимец победы». Ему не нравились приказы об отступлении, пусть и перед превосходящим противником. 5 ноября Наполеон пришел с Ожеро к Монтебелло и, увидев, что прямо перед ними авангардные части австрийцев переходят реку Брента, принял решение атаковать на следующий день. Тем временем Массена при Фонтанива ударил по колонне Провера и загнал австрийцев на острова на реке.
6 ноября Ожеро напал на вышедший из Бассано отряд Кваздановича, но не сумел оттеснить его за Бренту. В тот день деревня Нове несколько раз переходила из рук в руки, и Наполеону, теперь располагавшему 19 500 солдатами против 28 000 неприятельских, пришлось отступить. Есть несколько критериев победы, в том числе соотношение потерь, удержание за собой поля боя и срыв неприятельских планов. Как бы то ни было, битва при Бассано считается первым, хотя и не жестоким, поражением Наполеона.
Отступая к Виченце, Наполеон узнал о поражении, нанесенном Давидовичем Вобуа (более 40 % его солдат погибли, были ранены или пропали без вести) после пятидневных боев у деревень Чембра и Каллиано. Ожеро немедленно получил приказ отойти к Адидже южнее Вероны, Массена – занять Верону, а генералу Бартелеми Жуберу (сыну адвоката, в возрасте пятнадцати лет сбежавшему из дома, чтобы завербоваться в артиллерию) было велено отправить бригаду из Мантуи к Риволи, чтобы помочь удержаться там Вобуа. Затем Наполеон произнес речь перед солдатами злосчастного Вобуа: «Солдаты 39-й и 85-й полубригад! Вы не французские солдаты. Вы не выказали ни дисциплины, ни выдержки, ни храбрости. Вы не смогли удержать ни одну из позиций. Вы предались панике. Вы дали себя согнать с позиций, где горсть храбрецов могла бы остановить целую армию. Начальник штаба армии, распорядитесь начертать на их знаменах: “Они больше не солдаты Итальянской армии”»{386}. Наполеон, тонко чувствовавший, что воодушевит, а что обескуражит солдат, верно рассудил, что в следующие после публичного унижения дни обе полубригады будут драться решительнее и отчаяннее, чем когда-либо.
Бездействие австрийцев после победы при Бассано позволило Наполеону перегруппироваться. К 12 ноября он удерживал Верону с 2500 и берега реки Адидже с 6000 солдат. Опозоренный Вобуа задержал Давидовича у Риволи, а Кильмэн продолжил осаждать Мантую. Массена с 13 000 солдат на правом фланге и Ожеро с 5000 на левом напали на Альвинци у Кальдиеро, деревни в 16 километрах восточнее Вероны. Дождь хлестал в лицо, и французы не проявили привычную для Итальянской армии лихость. Ветер сдувал затравку с ружейных полок, солдаты оскальзывались в грязи, и за целое утро атаковавшим удалось захватить лишь участок на правом фланге, да и тот пришлось снова уступить, когда в 15 часов австрийцы получили подкрепление. С обеих сторон погибло и было ранено около 1000 человек. Хотя Наполеон, разумеется, объявил произошедшее своей победой, показательно, что, распоряжаясь в тот год об изготовлении медалей в память своих побед у Монтенотте, Миллезимо и Кастильоне, он не стал увековечивать бой при Кальдиеро.
13 ноября обе армии отдыхали. Наполеон воспользовался передышкой, чтобы отправить из Вероны отчаянное письмо Директории, в котором он, по сути, обвинил правительство в своем затруднительном положении:
Возможно, мы вот-вот потеряем Италию. Подмога, которую я ждал, не пришла… Я исполняю свой долг, армия исполняет свой. Моя душа в плачевном состоянии, но я в согласии со своей совестью… Погода остается плохой; вся армия до крайности утомлена и не имеет обуви… Ранены лучшие солдаты; все наши высшие офицеры, все наши лучшие генералы выведены из строя (hors de combat). Всякий, кто ко мне является, ни на что не годен и даже не имеет солдатской смелости!.. Нас бросили в глубине Италии… Возможно, мой час… пришел. Я уже не осмеливаюсь рисковать, подвергая себя опасности, поскольку моя гибель приведет войска в уныние{387}.
Конечно, Серюрье и Соре были ранены, а заболевшие Ланн, Мюрат и младший Келлерман находились в госпитале, но у Наполеона оставалось еще много отличных генералов. Он закончил письмо на ноте настолько дерзновенной, что финал перечеркивает все остальное им написанное: «Через несколько дней мы предпримем последнюю попытку. Если удача улыбнется нам, Мантуя падет, а с ней и вся Италия».
Наполеон разработал дерзкий план: выйти в районе Вилланова в тыл Альвинци и вынудить его отходить с боем по местности, изобилующей затопленными рисовыми полями: в этом случае австрийцам мало помогло бы их численное превосходство. Вместо того чтобы избрать легкий путь и преодолеть Адидже в Альбаредо, где австрийская кавалерия могла поднять тревогу, он предпочел перейти реку в Ронко, где в прошлую кампанию наводили понтонный мост. Теперь мост, разобранный, хранился неподалеку. Вечером 14 ноября Массена отправился из Вероны в западном направлении, чтобы обмануть австрийских шпионов в городе, а затем повернул на юго-восток и присоединился к Ожеро.
Дороги в этой части Италии были и остаются примечательными. Они насыпные, сильно подняты над болотом и имеют очень крутые скаты, поэтому австрийские разъезды не заметили ни приближения французов, ни наведения моста. На рассвете 51-я линейная полубригада переправилась на лодках на другой берег, чтобы защитить тет-де-пон и мост, законченный к 7 часам утра. Оттуда, где дорога раздваивается и ведет на другой берег реки, Ожеро двинулся направо, вдоль дамбы, к городку Арколе, намереваясь пересечь ручей Альпоне и идти на север, к Вилланова, чтобы обрушиться на артиллерийский парк Альвинци. Массена отправился влево, к Порчиле, чтобы попытаться с тыла напасть на левый фланг Альвинци. Ожеро вместе с 5-й легкой полубригадой генерала Луи-Андре Бона наступал в темноте, но вскоре на дороге, идущей вдоль Альпоне, попал под обстрел двух хорватских батальонов при двух пушках, защищавших позицию Альвинци слева сзади. Арколе был хорошо укреплен (устроены бойницы и баррикады), и австрийцы отбили и первую, и вторую атаку, предпринятую 4-й линейной полубригадой, которую вел сам Ожеро. Нападающим, чтобы укрыться от огня, пришлось съезжать по крутому берегу. Тем временем Массена, на полпути к Порчиле натолкнувшись еще на один батальон хорватов и австрийский полк Провера, отогнал их и тем обезопасил тет-де-пон слева. Война в долинах Ломбардии отличалась от войны в горах. Равнинная местность давала австрийской кавалерии больше возможностей, но быстрые реки и сеть оврагов благоприятствовали молодому командующему, у которого конницы было гораздо меньше, зато имелось тактическое чутье.
Хотя Альвинци скоро узнал о маневре французов, он решил, учитывая характер болотистой местности, что имеет дело с вылазкой небольшого отряда. Когда дозорные доложили, что в Вероне все спокойно, он поручил проверить, что происходит на левом фланге: там Массена разбил Провера с его 3000 солдат. Еще 3000 совершили стремительный марш к Арколе и пришли туда сразу после полудня. Они открыли по дамбе навесной огонь из двух гаубиц, и Ланна, только что вернувшегося из миланского госпиталя, снова ранило.
Наполеон явился к мосту в Арколе как раз тогда, когда сорвалась попытка Ожеро его захватить. Наполеон организовал еще одну атаку, но под сильным огнем захлебнулась и она. Ожеро схватил знамя, встал в пятнадцати шагах впереди застрельщиков и крикнул: «Гренадеры! Вперед, за своим знаменем!» В эту минуту Наполеон, окруженный адъютантами и телохранителями, взял другое знамя и сам повел солдат в атаку, напомнив о героизме, проявленном ими в Лоди. Несмотря на обещание не подвергать себя опасности, данное Директории двумя днями ранее, Наполеон в Арколе поступил с точностью до наоборот. Увы, атака провалилась. По рассказу Сулковского, солдаты проявили «исключительную трусость» и не бросились на заваленный телами мост. Полковник Мюирон, адъютант Наполеона, и другие погибли рядом с ним. Во время австрийской контратаки Наполеона оттеснили на болотистую почву за мостом, и уцелел он лишь благодаря подходу своих гренадеров. Наполеон был отважным человеком, но, столкнувшись с плотным огнем, сумел сделать очень немногое. Австрийцы доблестно сопротивлялись еще два дня. Даже сегодня при осмотре моста становится понятно, как Наполеона столкнули в дренажную канаву. Это унижение, вероятно, спасло ему жизнь.
Когда стало ясно, что мост захватить не удастся, Наполеон приказал Массена и Ожеро идти к югу от Адидже, оставив в Арколе бивачные костры и тем самым создав видимость, что французы находятся там. Ему требовалось быть наготове, чтобы действовать против Давидовича, если Вобуа отступит дальше от Риволи. С колокольни в селении Ронко французы наблюдали, как Альвинци возвращается к Вилланова и разворачивает силы восточнее Альпоне. Мост в Арколе Ожеро и Массена (они вернулись туда 17 ноября) захватили лишь два дня спустя, и Наполеон при этом не присутствовал. Несмотря на значительные потери французов (1200 убитых, в том числе 8 генералов, и 2300 раненых; австрийцы потеряли 600 человек убитыми и 1600 ранеными), при Арколе безоговорочно победили французы, взявшие в плен 4000 солдат и 11 орудий неприятеля. «Чтобы разбить Альвинци, понадобилась удача», – впоследствии признавал Наполеон{388}.
Приближалась зима, кампания подошла к концу, но осажденная Мантуя еще держалась, и австрийцы в четвертый раз попытались деблокировать город. Кампания обошлась австрийцам почти в 18 000 человек, французам – более чем в 19 000. Теперь французы нуждались во всем: в командирах, обуви, лекарствах, деньгах. Некоторые настолько оголодали, что 33-я линейная полубригада взбунтовалась. Солдат трех рот пришлось отправить в тюрьму, а двоих зачинщиков расстреляли. Сразу после окончания боев Наполеон отстранил Вобуа и назначил Жубера командиром дивизии, прикрывавшей Риволи.
19 ноября Наполеон в своем рапорте Карно высказался много оптимистичнее, чем в предыдущем. «Будущность Италии начинает проясняться, – сообщал он. – Надеюсь, не пройдет и десяти дней, как я буду писать вам из своей ставки в Мантуе. Никогда еще поле боя не оспаривали яростнее, чем при Арколе. У меня почти не осталось генералов; их преданность и отвага несравненны». Напоследок Наполеон написал, что сразу после сдачи Мантуи пойдет на «непокорный» Рим{389}. Когда в конце ноября Директория отправила в Вену генерала Анри Кларка, бывшего начальника Наполеона в Топографическом бюро, чтобы прощупать почву для переговоров, Наполеон убедил его в том, что, поскольку Мантуя вот-вот падет, он не станет жертвовать Циспаданской республикой ради мира{390}. «Он шпион, приставленный ко мне Директорией, – якобы сказал Наполеон Мио де Мелито. – Он человек бездарный, но самоуверенный»{391}. Это едва ли правда: Наполеон возвысил весьма компетентного Кларка, позднее дал ему титул герцога Фельтрского, сделал своим секретарем, затем военным министром, а к 1812 году – одним из самых могущественных людей Франции. «Пришлите мне 30 000 солдат, и я пойду на Триест, – заявил Наполеон Директории, – перенесу войну на земли империи, революционизирую Венгрию и пойду на Вену. В этом случае у вас появится право ждать миллионы и хорошие условия мира»{392}.
«Приехав в Милан, – написал Наполеон 27 ноября Жозефине, все еще развлекавшейся в Генуе с Ипполитом Шарлем, – я бросился в твои покои; я оставил все, чтобы увидеть тебя, сжать тебя в объятьях… Но тебя нет: ты устремилась в другие города в поисках развлечений; ты удалилась от меня; неужели ты не думаешь больше о своем Наполеоне? Все счастливы доставить тебе удовольствие. Но твой муж очень, очень несчастлив. Бонапарт»{393}. На следующий день он написал ей снова: «Я неправ, требуя от тебя любви, равной моей собственной. Можно ли класть на одни весы галун и золото?»{394} Но Жозефина умело успокаивала подозрения Наполеона. Антуан Лавалетт, свойственник Наполеона и один из восьми его адъютантов, заменивший погибшего Мюирона, вспоминал, что в Милане «мадам Бонапарт после завтрака посадила мужа к себе на колени и несколько минут держала его в неподвижности»{395}. Кроме всего прочего, отсюда ясно, что в то время он очень мало весил. В той же степени очаровательную сцену того периода мы находим в письме Наполеона Жерому де Лаланду, директору Парижской обсерватории. Наполеон писал ему: «Разделять ночь между красивой женщиной и прекрасным небом, днем же сопоставлять свои наблюдения и вычисления представляется мне счастьем на земле»[42]{396}.
Менее доволен жизнью был Франческо Батталья (Баттаджиа), чрезвычайный проведитор сохранявшей нейтралитет Венеции: в декабрьском письме он пожаловался на бесчинства французских войск в землях республики. Наполеон с негодованием отверг обвинения в адрес своих солдат, насиловавших женщин: «Неужели Венецианская республика желает открыто выступить против нас?»{397} Батталья спасовал, и два дня спустя Наполеон более миролюбиво пообещал «примерно наказывать солдат, отступивших от правил суровой дисциплины».
В октябре англичане, увидев, что с потерей Ливорно защитить Корсику от французов стало невозможно, провели под командованием блестящего тридцативосьмилетнего коммодора Горацио Нельсона образцовую эвакуацию с острова. Паоли и его сторонники эмигрировали с ними. Наполеон отправил на Корсику Мио де Мелито и Саличетти для организации после ухода англичан департаментов по образцу французских. В тот же день, когда Наполеон послал письмо Батталье, он написал и Жозефу, поехавшему с Мио де Мелито: дом Бонапартов в Аяччо должен быть «вычищен и сделан пригодным для жилья. Его нужно привести в прежнее состояние», то есть сделать таким, каким он был до разграбления паолистами четыре года назад{398}. Годы борьбы с бюрократами из-за тутового питомника не прошли даром.
С сентября по декабрь 1796 года в Мантуе от болезней и голода умерли почти 9000 человек. Теперь лишь 9800 из 18 500 солдат гарнизона годились в дело. Провизия должна была закончиться 17 января, поэтому вскоре следовало ждать вылазки австрийцев, и главной заботой Наполеона была подготовка к этому. За восемнадцать декабрьских дней он отправил Бертье из Милана сорок писем и просил у Директории подкреплений. «Неприятель отводит войска с Рейна, чтобы перебросить их в Италию. Сделайте то же самое – помогите нам, – написал он 28 января. – Мы просим лишь еще солдат»{399}. В том же письме он рассказывает о перехваченном лазутчике, несшем императору Францу послание в проглоченном цилиндре. «Если у них [лазутчиков] начинается понос, – любезно объяснил правительству Наполеон, – то они подбирают маленький цилиндр, вымачивают его в спирте и снова проглатывают. Цилиндр обмакивают в сургуч, смешанный с уксусом».
Наполеон не упускал из виду ни один из аспектов жизни армии. Узнав, что некоторые из солдат Жубера не явились к своим квартирмейстерам в день выдачи жалованья, он заподозрил мошенничество и потребовал объяснений. «Чем глубже я (в минуты досуга) изучаю неисцелимые язвы управления делами Итальянской армии, – написал он Директории 6 января 1797 года, – тем больше убеждаюсь в необходимости применения быстродействующего и надежного средства». Объяснив, что «всех ведущих актрис Италии содержат французы – поставщики армии», а «распутство и растраты достигли крайних пределов», он снова потребовал для себя права «расстрелять любое должностное лицо армии»{400}. (Директория была слишком благоразумной и слишком заботилась о самосохранении для того, чтобы вручить полководцам власть над жизнью и смертью других французов.) Теми полномочиями, какими Наполеон располагал, он пользовался охотно и беспощадно. 7 января он приказал генералу Жану-Батисту Руска расстрелять вожаков восстания в Модене и разрушить дом главаря – духовника герцога Моденского. На руинах укрепили табличку: «Кара бесноватому попу, который злоупотребил своими обязанностями пастыря и учил бунту и убийству»[43]{401}.
В тот же день Наполеон узнал, что Альвинци идет на юг – теперь с 47 000 солдат. И снова австрийцы разделили армию. Главные силы – 28 000 человек (в том числе солдаты Кваздановича) – шестью колоннами двигались по восточному берегу озера Гарда, заняв все дороги и тропы и избегая французов на равнине, а с востока на Верону наступали по равнине 15 000 солдат Провера. Более 4000 австрийцев встали западнее озера Гарда. Альвинци поручил Вурмзеру отогнать французов от Мантуи и шел на юго-восток на соединение с ним. Наполеон, немедленно выехав из Милана, неоднократно посетил Болонью, Верону и свою ставку в Ровербелла, пытаясь угадать намерения Альвинци. Наполеон располагал 37-тысячной действующей армией и мог рассчитывать еще на 8500 солдат осаждавшего Мантую Серюрье.
12 января Жубер доложил об атаке у Ла-Короны, гораздо севернее Риволи, которая сорвалась из-за свежего очень глубокого снега. «Семь пуль пробило одежду генерала Брюна, не тронув его, – рассказывал Наполеон Жозефине. – Ему очень повезло»{402}. Он предположил, что судьба кампании будет решена в предгорьях Итальянских Альп, у реки Адидже, но для контрнаступления ему очень не хватало данных. Пока же Наполеон приказал Массена оставить в Вероне гарнизон и с 7000 солдат вернуться за Адидже, а генералу Габриэлю-Венансу Рею – встать с двумя бригадами у Кастельнуово. Ланну предстояло, оставив на юге своих солдат-итальянцев, вернуться к Бадии с 2000 французов и воспрепятствовать любому маневру австрийцев в южном направлении. Ожеро получил приказ защищать Ронко.
На следующий день в 22 часа, когда Наполеон собирался выступить против Провера, он узнал, что Жубер встретился с крупными силами неприятеля и, оставив бивачные костры зажженными, в полном порядке отходит к Риволи. Убедившись, что наступление Провера притворно и главный удар противник нанесет у Риволи, Наполеон из Вероны помчался туда, рассылая новые распоряжения. Теперь Жуберу предстояло любой ценой удержать Риволи, Серюрье – привести осаждающие Мантую части в состояние высшей готовности и отправить к Риволи 600 пехотинцев, кавалерию и артиллерию, Массена – послать 18, 32 и 75-ю полубригады на левый фланг Жубера, а Ожеро – удержать Провера у реки Адидже и отправить к Риволи часть своей кавалерии и артиллерии. Всех известили, что грядет генеральное сражение. Вместе с двумя бригадами генерала Рея Наполеон намеревался к полудню 14 января собрать у Риволи 18 000 человек пехоты, 4000 кавалерии и 60 орудий (и оставить 16 000 солдат на реке Адидже и 8000 – у Мантуи). Старое правило – «двигаться порознь, сражаться вместе» – нельзя было выполнить лучше. Альвинци не сумел собрать у Риволи больше 28 000 человек при 90 орудиях.
В 2 часа 14 января 1797 года, в субботу, Наполеон приехал на плато над ущельем Риволи, которое станет ключевой позицией (point d’appui по-французски, Schwerpunkt по-немецки). Ночь выдалась очень холодной и ясной. Ярко светила луна, и Наполеон, оценив количество и расположение бивачных костров, решил, что маркиз де Лузиньян, энергичный австрийский военачальник, по происхождению испанец, еще далеко и не сможет принять участие в сражении до середины утра. За четыре предыдущих месяца Наполеон хорошо изучил местность и считал, что если теперь он сумеет удержать хребет Остерия и склон с часовней Сан-Марко с восточной стороны поля боя, то сможет сравнительно легко отразить главный удар. Дивизии Массена требовался отдых, а Рею – время для марша, и Наполеон решился на ложный удар для отвлечения внимания Альвинци. Жубер получил распоряжение вернуться на высоты Риволи и послать одну бригаду к хребту Остерия, а после атаковать в центре при поддержке всей французской артиллерии, поставленной на возвышенности. Одновременно Массена приказали выделить бригаду, которой предстояло сколько возможно задерживать Лузиньяна.
В 4 утра, за три часа до рассвета, бригада генерала Оноре Виаля (4, 17 и 22-я полубригада легкой пехоты) оттеснили австрийцев к Сан-Джованни и Гамберону и захватили часовню Сан-Марко. На рассвете Жубер атаковал у Каприно и Сан-Джованни, но был остановлен гораздо более многочисленным противником. Австрийцы контратаковали в 9 часов, заставив Виаля отступить, и Наполеон немедленно отправил одну из бригад Массена для укрепления центра позиции. Французы вернули себе деревню Трамбассоре. Бой в центре не прекращался десять часов.
К 11 часам подошел Лузиньян с 5000 австрийцев. Он оттеснил бригаду Массена и слева сзади, у Аффи, глубоко врезался в порядки французов, лишив их всякой возможности получать подкрепление. Наполеон едва удерживал центр, его правый фланг испытывал колоссальное давление, а Лузиньян обошел левый фланг. В резерве у Наполеона оставалась всего одна бригада. Рей находился еще в часе марша. Когда стало известно, что Лузиньян действует в тылу, штабные офицеры с тревогой взглянули на необычайно спокойного Наполеона, и он сказал лишь: «Теперь они в наших руках»{403}. Решив, что в центре австрийцы растратили свои силы, а Лузиньян еще далеко и не может повлиять на ход сражения, Наполеон занялся на востоке Кваздановичем, в котором увидел главную угрозу. Он проредил линию Жубера и отправил к Сан-Марко все войска, какие мог. Когда плотные австрийские колонны при поддержке артиллерии штурмом взяли высоты, по ним со всех сторон ударили картечью французские пушки, затем атаковала в штыки пехотная колонна, а после и вся имевшаяся у французов кавалерия. Случайное ядро, срикошетив, ударило в зарядный ящик австрийцев (в тесном ущелье взрыв произвел большое опустошение), и Квазданович отменил атаку.
Наполеон немедленно начал атаку в центре, где у австрийцев почти не было ни артиллерии, ни кавалерии. Все три австрийские колонны, ценой тяжелых потерь занявшие высоты, были выбиты оттуда. Лузиньян, когда у него в тылу неожиданно появился Рей, к месту сражения так и не явился и едва сумел уйти примерно с 2000 солдат. К 14 часов австрийцы отступали по всему фронту, и французы прекратили их преследование лишь тогда, когда Ожеро известил: Провера перешел Адидже и направляется к Мантуе. Массена приказали усилить Ожеро и не допустить деблокирования города.
При Риволи Наполеон потерял 2200 человек. Еще 1000 французов попала в плен. Австрийские потери оказались куда значительнее: 4000 человек убитыми и ранеными, 8000 пленными, 8 орудий и 11 знамен. Впечатляющий результат, хотя это далеко не 6000 убитых и раненых, 60 орудий и 24 «вышитых руками императрицы» знамени, о которых Наполеон рассказал в донесении (там же он упомянул, кстати, что ему противостояли 45 000 австрийцев){404}. Правда, отступление Альвинци переросло в бегство, и за несколько следующих дней в плен попали еще 11 000 австрийцев.
В полдень 15 января колонна Провера (4700 человек, многие – плохо обученные новобранцы) достигла деревни Фаворита в окрестностях Мантуи. На рассвете следующего дня Вурмзер попытался – неудачно – вырваться из Мантуи. Провера к моменту появления Наполеона оказался зажат у Фавориты между Массена и Ожеро. Он храбро сражался, но капитулировал, чтобы избежать бойни и пленения своего отряда целиком. Запасы провианта в Мантуе кончились. Вурмзер, напрасно ожидавший чудесного появления Альвинци, сумел продержаться на полмесяца дольше, чем надеялся, но в четверг 2 февраля 1797 года все же сдал город с изнуренным гарнизоном. За восемь месяцев осады в Мантуе умерло около 16 300 австрийских солдат и еще больше мирных жителей, которым пришлось есть крыс и собак. Французы захватили 325 пушек и возвратили себе еще 179 орудий, оставленных в августе. Вурмзеру и пятистам офицерам его штаба было позволено покинуть Мантую на почетных условиях и вернуться в Австрию – в обмен на обещание не воевать с французами до момента обмена пленными. Остальных австрийцев отправили во Францию работать на стройках и в сельском хозяйстве. Весть о занятии Мантуи вызвала в Париже сенсацию. Под звук фанфар, как вспоминал современник, «должностное лицо посреди огромной толпы объявило о победе французского оружия»{405}.
Наполеон при этом не присутствовал. Он отправился в Верону, а оттуда – в Болонью, чтобы наказать Папскую область за угрозы выступить на стороне Австрии (в нарушение заключенного в июне прошлого года перемирия). Беззастенчиво присвоив себе полномочия Директории, 22 января Наполеон предложил французскому посланнику Како «в течение шести часов после доставки этого письма покинуть Рим», чтобы усилить давление на папу. В тот же день Наполеон в письме папскому представителю Алессандро Маттеи потребовал ограничить влияние на внешнюю политику Рима австрийцев и неаполитанцев. В финале он, впрочем, смягчил тон и попросил кардинала Маттеи «заверить его святейшество, что он может безо всяких опасений остаться в Риме» ввиду своего статуса «первосвященника церкви»{406}. Наполеон, судя по его письму Директории, опасался: «Если папа и все кардиналы уедут из Рима, я никогда не смогу получить то, что потребовал». Он также понимал, что захват Ватикана навлечет на него гнев истых католиков Европы, даже их вечную вражду. «Если я пойду на Рим, то потеряю Милан», – объяснял Наполеон Мио де Мелито{407}.
