полная версия

Эндерс Кей
Всё может только любовь!

Полная версия

Приложение 5
Эрих Фромм. Искусство любви

http://web.archive.org/web/20110819180428/http://www.tchernyshova.ru/Fromm-lskusstvo-2prodolzhenie.html

Минск, ТПЦ «Полифакт», 1990.

Перевод с англ. Л. Чернышёвой по изданию: Fromm Erich. The Art of Loving. First Colophon edition published 1962.

Примечания переводчицы: Перевод немного отредактирован в 2009 году. Сноски даны в конце каждой главы, в отличие от печатного издания 1990 года, где они – постраничные.

Объекты любви

Любовь, в основе своей, это не только отношение к какому-то конкретному человеку; это установка, ориентация характера, определяющая отношение человека к миру в целом, а не только к одному «объекту» любви. Если человек любит только какого-то одного человека и безразличен ко всем остальным людям, то его любовь – это не любовь, а симбиотическая привязанность или расширившийся эгоизм. Однако же большинство людей верят, что любовь зависит от объекта, а не от способности любить. Они даже верят, что не любя никого, кроме «любимого» человека, они тем самым доказывают силу своей любви. Это то же самое заблуждение, о котором уже упоминалось выше. Не понимая, что любовь – это Активность, сила Духа, люди верят, что главное – найти подходящий объект, а дальше всё сложится само собой. Эту установку можно сравнить с установкой человека, который хочет рисовать, но вместо того чтобы учиться этому искусству, заявляет, что ему просто нужно дождаться подходящего объекта, а уж когда он его найдёт, то рисование пойдёт великолепно. Но если я действительно люблю какого-то человека, я люблю всех людей, люблю мир, люблю жизнь. Если я могу сказать кому-то «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ», я должен быть способен сказать «В ТЕБЕ Я ЛЮБЛЮ ВСЕХ, ЛЮБЛЮ, БЛАГОДАРЯ ТЕБЕ, ВЕСЬ МИР, ЛЮБЛЮ ТЕБЯ И СЕБЯ САМОГО».

Утверждение, что любовь – это установка, касающаяся всего, а не чего-то или кого-то одного, не означает, однако, что нет различия между разными типами любви, определяемыми тем или иным видом объекта, который любим.

Братская любовь

Основополагающий вид любви, составляющий основу всех типов любви, это братская любовь. Её я понимаю как ответственность, заботу, уважение, знание другого человека, желание содействовать его жизни. Об этом виде любви идёт речь в Библии, когда говорится: возлюби ближнего твоего, как самого себя. Братская любовь – это любовь ко всем людям; её характеризует полное отсутствие предпочтения. Если я развил в себе способность любить, я не могу не любить своих братьев. В братской любви наличествует переживание единства со всеми людьми, человеческой солидарности, человеческого единения. Братская любовь основывается на чувстве, что все мы – одно. Различия в талантах, образовании, знании не принимаются в расчёт, главное здесь – одинаковость человеческой сущности, общей всем людям. Чтобы испытать чувство одинаковости, необходимо проникнуть вглубь – от периферии к центру. Если я постиг другого человека лишь поверхностно, я постиг только различия, которые разделяют нас. Если я проник в суть, я постиг нашу одинаковость, факт нашего братства. Эта связь центра с центром – а не периферии с периферией – «центральная связь». Или, как это прекрасно выразила Симона Вейль: «Одни и те же слова (например, когда мужчина говорит своей жене: «Я люблю тебя») могут быть банальными или оригинальными в зависимости от манеры их произнесения. А эта манера зависит оттого, из какой глубины человеческого существа они исходят, воля здесь ни при чём. И благодаря чудесному согласию они достигают той же глубины в том человеке, кто слышит их. Таким образом, слушающий, если он обладает хоть какой-либо способностью различения, различит истинную ценность этих слов».

Братская любовь – это любовь между равными; но даже будучи равными, мы не всегда «равны»; как люди, мы все нуждаемся в помощи. Сегодня я, завтра ты. Но потребность в помощи не означает, что одни беспомощен, а другой всесилен. Беспомощность – это временное состояние; способность обходиться собственными силами это постоянное и общее состояние.

Материнская любовь

Мы уже касались вопроса материнской любви в предыдущей главе, когда обсуждали разницу между материнской и отцовской любовью. Материнская любовь, как я уже говорил, это безусловное утверждение жизни ребёнка и его потребностей. Но здесь нужно сделать одно важное дополнение к этому описанию. Утверждение жизни ребёнка имеет два аспекта: один – это забота и ответственность, абсолютно необходимые для сохранения жизни ребёнка и его развития. Другой аспект идёт дальше простого сохранения жизни. Это установка, прививающая ребёнку любовь к жизни, дающая ему почувствовать: хорошо быть живым, хорошо быть маленьким мальчиком или девочкой, хорошо быть на этой земле! Два этих аспекта материнской любви лаконично выражены в библейском рассказе о сотворении мира. БОГ творит мир и человека. Это соответствует простой заботе и утверждению существования. Но БОГ идёт дальше этого минимального требования. Каждый день после сотворения Природы и Человека – БОГ говорит: «Это хорошо». Материнская любовь, на этой второй ступени, даёт ребёнку почувствовать: хорошо, что ты родился; она прививает ребёнку любовь к жизни, а не только желание оставаться живым. Та же идея может быть выражена ещё одним библейским символом. Земля обетованная (земля – это всегда символ матери) описана как «обильная молоком и мёдом». Молоко – это символ первого аспекта любви, заботы и утверждения. Мёд  символизирует сладостность жизни, любовь к ней, и счастье быть живым. Большинство матерей способны дать «молоко», но лишь меньшинство даёт также и «мёд». Чтобы быть способной давать мёд, мать должна быть не только хорошей матерью, но и счастливым человеком, а эта цель достигается немногими. Воздействие матери на ребёнка едва ли можно переоценить. Материнская любовь к жизни так же заразительна, как и её тревога. Обе установки имеют глубокое воздействие на всю личность ребёнка: можно различить среди детей – и взрослых – тех, кто получил только «молоко», и тех, кто получил и «молоко», и «мёд».

В противоположность братской и эротической любви, которые являются формами любви между равными, отношения матери и ребёнка – это по самой своей природе отношения неравенства, где один полностью нуждается в помощи, а другая даёт её. Из-за альтруистического, бескорыстного характера материнской любви её считают высшим видом любви и самой священной из всех эмоциональных связей. Представляется, всё же, что действительным достижением материнской любви является не любовь матери к младенцу, а её любовь к растущему ребёнку. Действительно, подавляющее большинство матерей – любящие матери, пока ребёнок мал и полностью зависим от них. Большинство матерей хотят детей, радуются новорождённому и погружены в заботу о нём. И это несмотря на то, что они ничего не получают от ребёнка в ответ, кроме улыбки или выражения удовольствия на его лице. Эта установка на любовь отчасти коренится в инстинктивной природе, которую можно обнаружить как у самок животных, так и у женщин. Но наряду с важностью инстинктивного фактора существуют ещё специфически человеческие психологические факторы, ответственные за этот тип материнской любви. Один из них может быть обнаружен в нарциссистском элементе материнской любви. Ввиду того, что ребёнок воспринимается матерью как часть её самой, любовь и слепое обожание могут быть удовлетворением её нарциссизма. Другие мотивации могут быть обнаружены в материнском желании власти или собственничества. Ребёнок, существо беспомощное и полностью зависимое от её воли, это естественный объект удовлетворения для женщины властной и склонной к собственничеству.

Эротическая любовь

Братская любовь – это любовь между равными; материнская любовь – это любовь к беспомощному существу. Как бы они ни отличались друг от друга, общее у них то, что они по своей природе не ограничиваются одним человеком. Если я люблю своего брата, я люблю всех своих братьев: если я люблю своего ребёнка, я люблю всех своих детей; более того – я люблю всех детей, всех, кто нуждается в моей помощи. Противоположность обоим этим типам любви составляет эротическая любовь; она жаждет полного слияния, единства лишь с одним человеком. Она по самой своей природе исключительна, а не всеобща; к тому же, вероятно, это САМАЯ ОБМАНЧИВАЯ форма любви.

Половое желание требует слияния, а оно отнюдь не только инстинктивная физическая потребность избавиться от болезненного напряжения. Половое желание может возбуждаться как любовью, так и тревогой одиночества, жаждой покорять и быть покорённым, тщеславием, побуждением причинить боль и даже уничтожить. По-видимому, половое желание может возбуждаться и легко сливаться с любой сильной эмоцией, лишь одной из которых является любовь. Из-за того, что половое желание в понимании большинства людей соединено с идеей любви, они легко впадают в заблуждение, что они любят друг друга, когда их физически влечёт друг к другу. Когда желание полового слияния вызвано любовью, то физическая близость лишена жадности, потребности покорять или быть покорённым, но полна нежности. Если желание физического соединения вызвано не любовью, если эротическая любовь не является также и братской любовью, это никогда не поведёт к единству более прочному, чем оргиастическое преходящее единение. Половое влечение создаёт на краткий миг иллюзию единства, однако без любви это «единство» оставляет чужих такими же чужими друг другу, какими они были прежде, – а порой оно заставляет их стыдиться и даже ненавидеть друг друга, потому что, когда иллюзия исчезает, они ощущают свою отчуждённость ещё сильнее, чем прежде. Нежность не означает, как думал Фрейд, сублимацию полового инстинкта; она – прямой результат братской любви, и присутствует как в физической, так и в нефизической формах любви.

Эротическая любовь, как любовь, имеет одну предпосылку: я люблю из самой глубины моего существа – и воспринимаю в другом глубинную суть его или её существа. В сущности, все человеческие существа тождественны. Мы все часть Единства, мы – Единство. А раз так, то не всё ли равно, кого любить. Любовь должна быть, по сути, актом воли, решения полностью связать свою жизнь с жизнью другого человека. На этом и строится рациональное обоснование идея НЕРАСТОРЖИМОСТИ брака, как и обоснование многих форм традиционного брака, в котором два партнёра никогда сами не выбирают друг друга, за них выбирают другие – и, однако же, ожидается, что они будут друг друга любить. В современной западной культуре эта идея представляется совершенно ошибочной. Любовь понимается как результат спонтанной, эмоциональной реакции, внезапно возникшего непреодолимого чувства. С этой точки зрения, важны только характерные особенности двух захваченных порывом индивидов – а не факт, что все мужчины – часть Адама, а все женщины – часть Евы. Не учитывается такой важный фактор эротической любви, как воля. Любовь к кому-либо это не просто сильное чувство, – это решение, это разумный выбор, это обещание. Если бы любовь была только чувством, то не было бы основания обещать любить друг друга вечно. Чувство приходит и уходит. Как я могу знать, что оно останется навечно, если моё действие не включает разумного выбора и решения?

Любовь к себе

Хотя не вызывает возражения применение понятия любви к различным объектам, широко распространено мнение, что любить других людей – добродетельно, а любить себя – грешно. Считается, что любя себя, человек преуменьшает свою любовь к другим людям, что любовь к себе – это то же, что эгоизм. Этот взгляд имеет давнюю историю в западной мысли. Кальвин говорил о любви к себе как о «чуме». Фрейд говорил о любви к себе в психиатрических терминах, однако, смысл его суждения тот же, что и у Кальвина. Для него любовь к себе это то же, что и нарциссизм, обращение либидо на самого себя. Нарциссизм являет собой раннюю стадию человеческого развития, и человек, который в позднейшей жизни возвращается к нарциссистской стадии, неспособен любить; крайние проявления ведут к безумию. Фрейд утверждал, что любовь – это проявление либидо, и что либидо направленное на других людей – это любовь, а направленное на себя – это любовь к себе. Следовательно, любовь и любовь к себе взаимно исключаются в том смысле, что чем больше первая, тем меньше вторая. Если любить себя – плохо, то отсюда следует, что не любить себя – добродетельно.

Возникают такие вопросы. Подтверждает ли психологическое исследование тезис, что есть принципиальное противоречие между любовью к себе и любовью к другим людям? Любовь к себе это тот же феномен, что и эгоизм, или они противоположны? Далее, действительно ли эгоизм современного человека – это интерес к себе как к индивидуальности, со всеми своими интеллектуальными, эмоциональными и чувственными возможностями? Не стал ли человек придатком своей социо-экономической роли? Тождественны ли эгоизм и любовь к себе или эгоизм является следствием её отсутствия?

Прежде чем начать обсуждение психологического аспекта эгоизма и любви к себе, следует подчеркнуть наличие логической ошибки в определении, что любовь к другим и любовь к себе взаимно исключают друг друга. Если добродетельно – ЛЮБИТЬ СВОЕГО БЛИЖНЕГО, как человеческое существо, то должно быть добродетелью – а не пороком – ЛЮБИТЬ И СЕБЯ, так как я тоже человеческое существо. Нет такого понятия человека, в которое не был бы включён и я сам.

Любовь к кому-то – это осуществление и сосредоточение силы любви. Основной заряд, содержащийся в любви, направлен на любимого человека как на воплощение существеннейших человеческих качеств. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку как таковому. Такое «разделение труда»; как называл это Уильям Джеймс, при котором человек любит свою семью, но не испытывает никакого чувства к «чужому», означает принципиальную неспособность любить. ЛЮБОВЬ К ЛЮДЯМ является не следствием, как часто полагают, а предпосылкой любви к определённому человеку, хотя в плане развития она обретается в любви к определённым людям.

Из этого следует, что моё собственное «я» должно быть таким же объектом моей любви, как и другой человек. Утверждение моей собственной жизни; счастья, развития, свободы коренится в моей собственной способности любить, т. е. в заботе, уважении, ответственности и знании. Если человек в состоянии любить плодотворно, он любит также и себя; если он любит только других, он не может любить вообще.

Считая, что любовь к себе и любовь к другим в принципе связаны, как мы объясним эгоизм, который явно исключает всякий истинный интерес к другим? Эгоистичный человек интересуется только собой, желает всего только для себя, чувствует удовлетворение не тогда, когда отдаёт, а лишь тогда, когда берёт. На внешний мир он смотрит только с позиции того; что он может получить от него; отсутствует интерес к потребностям других людей и уважение к их достоинству и целостности. Он не может видеть ничего, кроме самого себя; всё и вся он оценивает по мерке полезности ему; он в принципе не способен любить. Не доказывает ли это, что интерес к другим и интерес к самому себе неизбежно альтернативны? Это было бы так, если бы эгоизм и любовь к себе были тождественны. Но такое предположение как раз и является тем заблуждением, какое привело к столь многим ошибочным заключениям по поводу нашей проблемы. Эгоизм и любовь к себе, ни в коей мере не будучи тождественны, являются прямыми противоположностями. Эгоистичный человек любит себя не слишком сильно, а слишком слабо, в действительности же он себя ненавидит. Отсутствие нежности и заботы о себе, которые составляют только частное выражение отсутствия плодотворности, оставляет его опустошённым и фрустрированным. Он неизбежно несчастен и тревожно силится урвать у жизни удовольствия, получению которых сам же и препятствует. Кажется, что он слишком много заботится о себе, но, в действительности, он только делает безуспешные попытки скрыть и компенсировать своё неумение заботиться о собственном «я». Фрейд придерживается мнения, что эгоист является нарциссистом, будто бы отказавшим другим людям в своей любви и направившим её на собственную особу. Это правда, что эгоистичные люди неспособны любить других, но они неспособны любить и самих себя.

Природа неэгоистичности становится особенно очевидной в её воздействии на других, и наиболее часто в нашей культуре – в воздействии «неэгоистичной» матери на своего ребёнка. Она верит, что, благодаря её неэгоистичности, дети узнают, что значит быть любимыми, и научатся у неё, что значит любить. Результат её неэгоистичности, однако, совсем не соответствует её ожиданиям. В детях не обнаруживается счастливости людей, убеждённых в том, что они любимы; они тревожны, напряжены, боятся материнского неодобрения и страшатся не оправдать её ожиданий. Обычно дети находятся под воздействием скрытой материнской враждебности к жизни, которую они скорее чувствуют, чем ясно осознают, и со временем они сами проникаются этой враждебностью.

В целом, воздействие «неэгоистичной» матери не слишком отличается от воздействия матери-эгоистки; а на деле оно зачастую даже хуже, потому что материнская неэгоистичность удерживает детей от критическою отношения к матери. На них лежит обязанность не разочаровать её; под маской добродетели их учат нелюбви к жизни. Если бы кто-то взялся изучать воздействие матери, по-настоящему любящей себя, он увидел бы, что нет ничего более способствующего привитию ребёнку опыта любви, радости и счастья, чем любовь к нему матери, которая любит себя.

Эти идеи любви к себе нельзя суммировать лучше, чем цитируя на эту тему Мейстера Экхарта: «Если ты любишь себя, ты любишь каждого человека так же, как и себя. Если же ты любишь другого человека меньше, чем себя, значит, ты не умеешь любить себя, но если ты любишь всех в равной мере, включая и себя, ты будешь любить их как одну личность, и личность эта есть и БОГ и человек. Следовательно, тот – великая и праведная личность, кто, любя себя, любит всех других одинаково».

Любовь к Богу

Выше утверждалось, что основу нашей потребности в любви составляет чувство отделённости и вытекающая отсюда потребность преодолеть тревогу отделённости, благодаря чувству единства. Религиозная форма любви, которую называют любовью к БОГУ, в психологическом смысле не является чем-то иным. Она тоже берёт начало в потребности преодолеть отделённость и достичь единства. Действительно, любовь к БОГУ имеет так же много различных свойств и аспектов, как и любовь к человеку, и в значительной мере, мы находим здесь те же различия.

Во всех теистических религиях, будь то политеистические или монотеистические религии, БОГ означает высшую ценность, самое желанное благо. Следовательно, то или иное значение БОГА зависит от того, что составляет наиболее желанное благо для человека. Уяснение понятия БОГА должно, поэтому, начинаться с анализа структуры характера человека, который поклоняется БОГУ. '

Развитие рода человеческого, насколько мы имеем какое-то знание об этом, можно охарактеризовать как отрыв человека от Природы, от матери, от уз крови и почвы. В начале человеческой истории человек, уже будучи лишён первоначального единства с Природой, всё ещё пытается удержать эти первоначальные связи. Он ищет безопасности, обращаясь к прошлому, или цепляясь за эти первоначальные связи. Он всё ещё чувствует тождество с миром животных и растений и пытается сохранить единство с миром Природы. Многие первобытные религии свидетельствуют об этой стадии развития. Животное превращается в тотем; в наиболее торжественных религиозных действиях и во время войны надевают маски животных, животному поклоняются как БОГУ. На более поздней стадии развития, когда человеческое умение уже развилось до уровня ремесла и искусства, когда человек более не зависит исключительно от даров природы – плодов, которые он находит, и животных, которых он убивает, – человек превращает в божество изделие собственных рук.

Это стадия поклонения идолам, сделанным из глины, дерева или золота. Человек проецирует собственные силы и умения на сделанные им вещи, и так, в отчуждённой форме, поклоняется собственному героизму, тому, чем он сам обладает. На ещё более поздней стадии человек придаёт своим богам облик человеческих существ. Вероятно, это могло произойти только тогда, когда он стал больше осознавать себя и когда он открыл себя как высшую и достойнейшую «вещь» в мире. В этой фазе поклонения антропоморфному божеству мы обнаруживаем развитие в двух направлениях. Одно имеет дело с женской или мужской природой божества, второе – с уровнем достигнутой человеком зрелости, который определяет природу его божеств и природу его любви к ним.

Сначала поговорим о развитии от религий, сфокусированных на матери, к религиям, сфокусированным на отце. Согласно большим и решающим открытиям Бахофена и Моргана в середине XIX в. и, вопреки отрицанию полученных ими данных академическими кругами, вряд ли можно сомневаться, что существовала матриархальная фаза религии, предшествовавшая патриархальной, по крайней мере, во многих культурах. В матриархальной фазе высшим существом была мать. Она – Богиня, она также власть в семье и в обществе. Чтобы понять сущность матриархальной религии, нам достаточно вспомнить, что было сказано о сущности материнской любви. Материнская любовь безусловна, она покровительствует всем, она всеобъемлюща; поскольку она безусловна, ею невозможно управлять и её невозможно добиться. Тому, кто любим, она даёт чувство блаженства; её отсутствие вызывает чувство потерянности и отчаяния. Так как мать любит своих детей потому, что они её дети, а не потому, что они «хорошие», послушные или исполняют её желания и приказания, то материнская любовь основана на равенстве. Все люди равны, потому что все они – дети матери, все они – дети Матери-Земли.

Следующая стадия человеческой эволюции, единственная, о которой мы уже имеем достоверное знание и не вынуждены доверяться предположениям и реконструкциям, это патриархальная фаза. В этой фазе мать утрачивает своё высшее положение, и Высшим существом становится отец, как в религии, так и в обществе. Природа отцовской любви такова, что отец выдвигает требования, устанавливает принципы и законы, и его любовь к сыну зависит от послушания сына этим требованиям. Отец сильнее всего любит того сына, который наиболее на него похож, наиболее послушен и наиболее подходит для того, чтобы стать его преемником и унаследовать его собственность. (Развитию патриархального общества сопутствовало развитие частной собственности).

Вследствие этого патриархальное общество иерархично; на смену равенству между братьями приходит соперничество и взаимная борьба. В индийской, египетской или греческой культурах, в иудео-христианской или исламской религиях, везде нам предстаёт патриархальный мир, с его мужскими божествами, над которыми господствует один верховный БОГ чтобы, или где все Боги устранены за исключением Единственного, этого БОГА. Однако поскольку желание материнской любви нельзя искоренить из человеческого сердца, неудивительно, что образ любящей матери никогда не был полностью исключён из пантеона. В иудейской религии материнский аспект БОГА вновь вводится, в частности, в различных течениях мистицизма. В католической религии символом Матери служит Церковь и Дева-Богородица. Даже протестантизмом образ Матери не был полностью искоренён, хотя она и остаётся скрытой. Лютер установил в качестве своего основного принципа, то, что никакими делами человек не может добиться любви БОГА. Любовь БОГА – это Милость, и религиозная установка состоит в том, чтобы верить в эту милость и пребывать слабым и беспомощным; никакие благие дела не могут повлиять на БОГА – или заставить БОГА любить нас, как постулирует католическая доктрина. Мы можем признать, что католическая доктрина добрых дел является частью патриархальной картины: я могу добиться любви отца послушанием и исполнением его приказаний. Лютеранская же доктрина, вопреки своему декларируемому патриархальному характеру, несёт в себе скрытый матриархальный элемент. Материнской любви невозможно добиться: она или есть, или нет; всё, что я могу, это верить (как говорит Псалмопевец: «Ты вложил в меня упование у грудей матери моей») и превратиться в беспомощное, бессильное дитя. Но особенность веры Лютера состоит в том, что образ матери исключён из декларируемой картины и заменён образом отца; вместо уверенности, даваемой материнской любовью, её главной чертой становится напряжённое сомнение, надежда и упование на безусловную любовь отца.

Я должен был рассмотреть различие между матриархальными и патриархальными элементами в религии, чтобы показать, что характер Любви к БОГУ зависит от соответствующей доли матриархальных и патриархальных аспектов религии. Патриархальный аспект заставляет меня любить БОГА как отца; я признаю, что он справедлив и суров, что он карает и награждает, и что ОН, в конечном счёте, ИЗБЕРЕТ меня как своего возлюбленного сына, как БОГ избрал Авраама-Израиля, как Исаак избрал Иакова, как БОГ избирает свой избранный народ. В матриархальном аспекте религии я люблю БОГА как всеприемлещую мать, я верю в её любовь, в то, что пусть даже я беден и бессилен, пусть даже я согрешил, она будет любить меня, она не предпочтёт мне никого другого из её детей; что бы ни случилось со мной, она убережёт меня, спасёт меня, простит меня. Нет нужды говорить, что моя любовь к БОГУ и любовь БОГА ко мне нераздельны. Если БОГ – это Отец, ОН любит меня как сына, а я люблю его как Отца. Если БОГ – Мать, Её и моя любовь определяется этим.

Различие между материнским и отцовским аспектами Любви к БОГУ является, однако, только одним фактором, определяющим природу этой Любви; другой фактор – это уровень зрелости, достигнутой индивидом, и в его понятия о БОГЕ и в его Любви к БОГУ.

С тех пор, как эволюция рода человеческого изменила структуру общества, а также религии, с матерински-центрированной на отцовски-центрированную, мы можем проследить развитие созревания любви главным образом в развитии патриархальной религии.

В начале этого развития мы обнаруживаем деспотического, ревнивого БОГА, считающего созданного им человека своей собственностью и имеющего право делать с ним всё, что угодно. Это та фаза религии, на которой БОГ изгоняет человека из рая, дабы тот не вкушал от древа познания добра и зла и не смог сам стать БОГОМ; это та фаза, на которой БОГ желает при помощи потопа уничтожить род человеческий, потому что никто из людей не угоден ему, за исключением любимого сына Ноя; это та фаза, на которой БОГ требует от Авраама, чтобы тот убил своего единственного любимого сына Исаака, высшим актом послушания доказав свою Любовь к БОГУ. Но одновременно начинается новая фаза: БОГ заключает с Ноем Завет, в котором обещает никогда впредь не уничтожать род человеческий, и этим заветом ОН связывает себя. Он связывает себя не только своими обещаниями, но также и собственным принципом, принципом справедливости, и на этой основе БОГ должен уступить требованию Авраама пощадить Содом, если там найдётся хотя бы десять праведников. Но развитие идёт дальше превращения БОГА из образа деспотического племенного вождя в любящего Отца, в Отца, который связал себя принципами, им же самим установленными; развитие идёт в направлении превращения БОГА из образа Отца в символ его принципов, принципов справедливости, Истины и Любви. БОГ есть Истина, БОГ есть Справедливость. В этом развитии БОГ перестаёт быть личным существом, человеком, отцом. ОН становится символом принципа единства, скрытого за разнообразием явлений, символом образа цветка, который вырастет, из духовного семени, внутри человека. БОГ не может иметь имени. Имя всегда обозначает вещь или личность, нечто конечное. Как может БОГ иметь имя, если ОН не личность и не вещь?

Самый поразительный случай этой перемены обнаруживается в библейской истории откровения БОГА Моисею. Когда Моисей сказал БОГУ, что евреи не поверят, что его послал БОГ, пока он не скажет им имя БОГА (как могли идолопоклонники понять безымянность БОГА, если сама сущность идола в том, чтоб иметь имя?), то БОГ Идёт на уступку. ОН говорит Моисею: «Я есмь сущий». «Вот имя Моё». «Я сущий» означает, что БОГ не конечен, не личность, не «существо". Наиболее адекватный перевод этой фразы был бы таким: скажи им, что «моё имя – безымянность». Запрещение создавать какое-либо изображение БОГА, произносить его имя всуе, наконец, вообще произносить его имя, имеет ту же цель – освобождение человека от идеи БОГА как отца, как личности. В последующем развитии богословия эта идея была развита далее в утверждении, что БОГУ даже нельзя приписать никакого положительного атрибута. Сказать о БОГЕ, что ОН Мудр, Силён, Добр, это опять же представить ЕГО как личность; самое большее, что можно, это сказать, чем БОГ не является, сформулировать негативные атрибуты, заявить, что ОН не Неограничен, не Мудр, не Справедлив. Чем больше я знаю, чем БОГ не является, тем больше моё знание о БОГЕ.

Следование зреющей идее монотеизма в его дальнейших следствиях может вести только к одному заключению: не упоминать имя БОГА вообще, не говорить о БОГЕ. И тогда БОГ становится тем, чем ОН потенциально является в монотеистической теологии, безымянным Единым, чем-то невыразимым, понимаемым как единство, составляющее основу всего феноменального мира, основу всякого существования; БОГ становится истиной, любовью, справедливостью. БОГ это я, насколько сам я – человек.