Эндерс Кей
Всё может только любовь!
Анатомия любви.
Горе даёт дополнительную энергию
Если разлучить щенка с матерью и поместить его в огороженный вольер, то вы сможете наблюдать универсальную реакцию млекопитающих на разрыв связи, формируемой привязанностью. Это обусловлено действием имеющегося у всех млекопитающих лимбического мозга. Кратковременная разлука вызывает острую реакцию, известную как протест, а длительная порождает физиологическое состояние, именуемое отчаянием.
Оставшийся в одиночестве щенок сначала вступает в фазу протеста. Он неутомимо движется, исследуя всё, что его окружает, со всевозможных точек обзора, лает и тщетно скребёт когтями пол. Он предпринимает энергичные бесплодные попытки перелезть через стены своей тюрьмы, сваливаясь на землю после каждой неудачи. Он жалобно, пронзительно и громко воет. Взрослые люди проявляют реакцию протеста так же, как и любые другие млекопитающие. Любой, кого бросал любимый человек (то есть почти каждый) вначале проходил через фазу протеста – непреодолимое внутреннее беспокойство, мощное желание контакта с этим человеком («чтобы просто поговорить»), ошибочное узнавание ушедшего партнёра в других людях (гремучая смесь чрезмерно внимательного поиска в толпе и слепой надежды). Всё это признаки протеста.
В фазе протеста у млекопитающего определённым образом изменяются физиологические показатели. Увеличиваются частота сердечных сокращений и температура тела, то же самое происходит и с уровнем катехоламинов и кортизола. Катехоламины (включающие в себя адреналин) способствуют росту энергичности и активности. Молодому млекопитающему, потерявшему мать, необходимо оставаться активным достаточно долго, чтобы её найти, и выброс катехоламинов в фазе протеста даёт ему дополнительную энергию. Эта составляющая древнего механизма привязанности может также заставлять человека всю ночь смотреть в потолок после расставания с партнёром. Кортизол – это главный гормон стресса, вырабатываемый организмом, и резкий подъём его уровня у млекопитающих, разлучённых с теми, к кому они привязаны, свидетельствует о том, что разрыв отношений представляет собой серьёзный удар для нашего организма. У некоторых млекопитающих уровень кортизола возрастает в шесть раз всего лишь после получаса изоляции.
Сердечная тоска
Фаза протеста щенка, оставшегося в одиночестве, не длится вечно. Если детёныш воссоединяется с матерью, протест прекращается. Если же разлука с матерью длится долго, то млекопитающее вступает в следующую фазу – отчаяние. Оно, как и протест, является согласованным физиологическим состоянием – сочетанием склонности к определённому поведению и телесным реакциям, общим для всех млекопитающих. Отчаяние начинается с перехода от беспокойства к апатии: животное прекращает бегать из стороны в сторону, перестаёт выть и уныло сворачивается калачиком. Физиологическим признаком фазы отчаяния является масштабное нарушение функций организма. Частота сердцебиения падает и на электрокардиограмме видны аномальные зазубрины, вторгающиеся в регулярную череду тонких пиков, которые свидетельствуют о равномерном ритме работы сердца. Существенно изменяется характер сна: он становится менее глубоким, с меньшей продолжительностью фазы сновидений, то есть так называемого «быстрого сна», и увеличением количества внезапных ночных пробуждений. Циркадные (они же циркадианные) ритмы, которые координируют изменение физиологических показателей в соответствии с наступлением светлого и тёмного времени суток, так же перестраиваются. Уровень гормона роста в крови резко падает. Даже иммунная регуляция претерпевает значительные изменения в ответ на длительную разлуку.
Длительная разлука затрагивает не только чувства. В фазе отчаяния нарушается множество соматических показателей. Поскольку разлука вызывает сбой в нормальной работе организма, потеря отношений может вызывать физическую болезнь. Отчаяние приводит к резкому падению уровня гормона роста – вот почему дети, лишённые любви, перестают расти, теряют в весе независимо от количества потребляемых калорий, и у них наступает истощение.
Не только детский организм реагирует на утрату – у взрослых, переживающих длительную разлуку, нарушается функционирование сердечно-сосудистой системы, гормональный фон и иммунные процессы. Поэтому часто после развода или смерти супруга люди по-настоящему заболевают или умирают.
Кирпичики любви
Когда у людей возникают проблемы с эмоциями – приступ тревоги или депрессии, или, допустим, сезонная хандра – им часто нужна наука, чтобы выявить виновный в этом нейромедиатор, примерно так, как свидетель выбирает преступника из шеренги стоящих перед ним людей. Это зашкаливающий норадреналин, слишком низкий дофамин, отклоняющийся от нормы эстроген?
Ответ вас, скорее всего, разочарует: нет единственного подозреваемого, на которого можно было с уверенностью указать, поскольку сам подобный вопрос создаёт у мозга лишь иллюзию его простоты.
Когда мы пытаемся понять, как работает большая и сложная система, опасно упрощать всё до прямых причинно-следственных связей между её микро- и макрокомпонентами. Какая акция вызвала обвал на бирже в 1929 г.? Какой человек развязал Первую мировую войну? Утверждения типа «химическое вещество А вызывает человеческую черту В» не имеют смысла, несмотря на их привлекательность для людей. Мозг – не простое устройство, где нажатие на одну кнопку вызывает радость, а на другую – панику. Тем не менее, нейрохимия может дать нам ценную информацию о человеческих связях. Значение нейромедиаторов неодинаково, и некоторые из них гораздо более важны, чем другие, в управлении лимбическими функциями, в том числе и любовью. Непрерывные исследования выявили три ключевых химических вещества: серотонин, опиаты и окситоцин.
Известный нейромедиатор
В 1950-х гг. медицинская наука случайно открыла антидепрессанты, но на протяжении тридцати последующих лет большинство врачей опасались назначать их в дозах, достаточных для достижения эффективного лечения. На то была простая причина – традиционные антидепрессанты были одними из наиболее легкодоступных наркотиков, которые человек мог использовать, для самоубийства. Нередко скромная доза медикаментов, которой хватало лишь на недельный курс лечения, была достаточной для совершения суицида.
Сок цветущего растения мака снотворного (Papaver Somniferum) обладает исключительным свойством – он облегчает боль. Если соскрести и высушить жидкие выделения этого цветка, то мы получим опиум – смесь гомологичных соединений семейства опиатов, представляющего собой многочисленную группу химических субстанций, среди которых такие известные вещества, как морфин, героин и лауданум. Экстракт мака оказывает обезболивающее действие, поскольку те же самые опиаты являются жизненно важными составляющими собственной анальгезирующей системы мозга. Быстрое избавление от физического страдания казалось чудом первым врачам, которые назначали такие препараты.
Как сказал Томас Сиденхем (Thomas Sydenham) в 1680 г.:
«Среди всех лекарств, которые милостью Всемогущего Господа оказались в распоряжении человека для облегчения его страданий, ни одно не является столь же универсальным и эффективным, как опиум».
Сиденхем озвучил лишь половину правды (другая её половина, в то время ещё не былá известна никому).
Опиаты не только заглушают боль от физических болезней, но и избавляют от эмоциональных терзаний, которые порождает прекращение отношений. В лимбическом мозге находится больше опиатных рецепторов, чем в любой другой области мозга, возможно именно для этой цели. Исследования, посвящённые разлуке, свидетельствуют о быстрой эффективности опиатов в качестве обезболивающего средства при потере близкого: если разлучить самку с её детёнышами, последние бурно проявляют страдание. Однако если им дать небольшую дозу опиата (слишком маленькую, чтобы оказать седативное воздействие), то их протест сходит на нет.
Смягчение боли с помощью опиатов помогает мозгу сохранять работоспособность в обстоятельствах, когда это крайне необходимо. Психиатры часто видят людей, намеренно наносящими себе небольшие, но болезненные травмы – например, неглубокие порезы предплечья бритвой или ожоги бедра сигаретой. Пульсирующие болевые волокна в области повреждённого эпидермиса посылают интенсивные сигналы в мозг, предупреждая о нанесённом вреде. Эти сигналы вызывают выброс нейтрализатора боли: благословенного успокаивающего потока опиатов, и, благодаря этому, горе стихает. Люди, постоянно занимающиеся членовредительством, специально вызывают у себя менее сильную боль, чтобы таким образом перехитрить свою нервную систему и заставить её заглушить другие, совершенно невыносимые страдания.
Однако в нашем распоряжении имеются в избытке менее радикальные способы этого добиться: тёплые человеческие контакты также вызывают внутренний выброс опиатов. Наши партнёры, супруги, дети, родители, друзья являются нашими ежедневными анальгетиками, волшебным образом помогая нам избавиться от мучительной боли одиночества, терзающей млекопитающих. И это действительно мощнейшая магия.
Мы привязаны друг к другу, чтобы поддерживать наш мозг в нужном состоянии, в процессе, который начинается ещё до рождения и продолжается всю жизнь, вплоть до самой смерти. Необходимо обратить внимание на самое раннее проявление этого взаимодействия: привязанность навсегда изменяет молодое млекопитающее, так как лимбическое регулирование создаёт долгосрочные шаблоны знания в развивающихся нервных цепочках. Чтобы понять, как привязанность формирует личность человека, мы должны разобраться, как работает память – процесс, в ходе которого мозг подвергается структурным изменениям под влиянием опыта.
Память не развивается по прямой линии, точно так же, как и человеческое сердце.
Воплощение гравитации.
Как память хранит и формирует любовь
Память – это маленькое слово, которое содержит в себе целые миры. Приложив минимальное усилие воли, каждый из нас может вызвать у себя в воображении картины мест и людей, которые уже давно не присутствуют в его жизни, но их образы закодированы в запутанных синаптических лабиринтах. Каким-то образом вся громада нашего прошлого дремлет внутри нас, и его отдельные элементы пробуждаются по нашей команде.
Но память – это нечто большее, она определяет, создаёт и скрепляет воедино внутренний мир человека. Вот как это видел Эвальд Геринг (Ewald Hering), один из первых физиологов, изучавших нервную систему: Память связывает в единое целое бесчисленные явления нашей жизни; и точно так же, как наше тело рассыпалось бы на бесконечное число составляющих его мельчайших атомов, если бы их не сдерживало вместе притяжение материи, так и наше сознание разделилось бы на количество фрагментов, равное числу прожитых нами секунд, если бы не объединяющая и скрепляющая сила памяти.
Заявление Геринга оказалось пророческим. Каждый человек подобен спектральной лампе, наполненной парами, в собственной нервной системе, его мысли, мечты, чувства и стремления представляют собой эфемерный результат сложных сигналов, проходящих через миллиарды нейронов. Стабильность психики индивидуума – то, что нам известно, как самосознание или идентичность, – существует только благодаря долговременному функционированию некоторых нервных цепочек. Пластичность разума, его способность к адаптации и обучению возможны лишь благодаря тому, что нейронные связи могут изменяться. Эти гибкие соединения корректируются физиологией памяти. Она определяет самую суть того, кем мы являемся и кем можем стать.
Таким образом, научная теория памяти представляет собой картину души. Каждая описывающая её диаграмма является попыткой разгадать тайну разума: почему люди обладают эмоциональными знаниями, которые не оставляют следа в сознании?
С начала времён люди были разборчивы в выборе романтического партнёра, при этом мотивы такого выбора часто оставались неясны. Как писал Андре Моруа: «В литературе, как и в любви, выбор других людей приводит нас в изумление». А наши собственные предпочтения точно так же удивляют окружающих. Само существование понятия «совместимость» говорит об отсутствии единых критериев для предпочтений в любви. Сексуальная внешность лишь в небольшой степени влияет на выбор партнёра. Количество людей, которые вступают между собой в брак – это лишь небольшая часть тех, кто находит друг друга привлекательным. Не любой партнёр нам подойдёт; на самом деле, каждому отдельно взятому человеку, ищущему себе пару, не подойдёт почти никто.
Когда человек оценивает свою совместимость с другими людьми, этот процесс напоминает то, как ребёнок собирает паззл, прикладывая один кусочек за другим, пока не найдётся подходящий. «Собирание паззлов» в любви происходит словно во тьме: потенциальные партнёры ищут друг друга «вслепую», они не в состоянии описать, кто именно им нужен. Большинство людей, подыскивая подходящий кусочек «паззла», даже не осознают, что их собственное сердце представляет собой такое же уникальное чудо. Как возникают эти чрезвычайно избирательные желания? Что помогает людям понять, кого и как им любить? И почему эти предпочтения остаются неясны для их разума?
За семьдесят пять лет до того, как наука о памяти была рассмотрена в этой главе, Зигмунд Фрейд предложил модель бессознательной эмоциональной памяти, которая получила общее признание. Фрейдистская концепция бессознательного напоминала физический ящик Пандоры – хранилище мыслей, воспоминаний, идей и импульсов, таких неприятных и тревожащих, что их необходимо было вытеснить из сознания и запереть в «тёмный чулан» подсознания. При создании своей концепции «подвала» разума Фрейд исходил из допущения, что воспоминания обладают археологической прочностью древнегреческой урны: они могут быть погребены глубоко в памяти, однако, если впоследствии контроль ослабнет, извлекаются на свет в первозданном состоянии. Как писал Фрейд: «При анализе вытесненных в подсознание воспоминаний подтверждается тот факт, что они не претерпевают изменений даже в длительном периоде. Что бы ни случилось, бессознательное не имеет срока давности».
Метафора ящика Пандоры весьма привлекательна.
Её центральный образ приятно согласуется с концепцией мирового порядка, вынесенной из античности: благие намерения наверху, злобные монстры внизу, а многострадальная земная твердь – поле для решающей битвы между мощными противостоящими силами.
На практике схема Фрейда действует как пуленепробиваемый щит, защищающий утверждения о том, что в бессознательном скрываются те или иные босхианские чудовища. Если подобных монстров нет в поле зрения, всегда можно объяснить это отсутствие прочным вытеснением в подсознательное, а не чрезмерно разгулявшимся воображением. Поэтому фрейдистская модель памяти подтолкнула многих к созданию жутких историй о призраках подсознания и немалым злоупотреблениям.
Одной из таких кошмарных историй является дело Франклина. Это один из наиболее печально известных случаев, связанных с вытесненными воспоминаниями.
В 1990 г. Джордж Франклин предстал перед судом по обвинению в убийстве, так как его дочь Эйлин внезапно «вспомнила», что видела, как он двадцать лет назад избил до смерти восьмилетнюю девочку. Не было никаких подтверждающих это свидетелей. Не было и никаких физических улик, свидетельствующих о его причастности к этому преступлению – отпечатков пальцев, волокон ткани или следов ДНК. Правдоподобные детали, которые присутствовали во внезапно всплывших воспоминаниях госпожи Франклин, были опубликованы в газетах за десятки лет до судебного разбирательства.
Однако когда эксперт-психиатр важно объявил, что подавленные воспоминания Эйлин являются неопровержимой истиной, присяжные этому поверили. Джордж Франклин отправился в тюрьму. После того, как пять лет спустя федеральный суд опроверг это обвинение, окружной прокурор втихомолку решил не пересматривать это дело. Тем временем хрупкое доверие к главной свидетельнице его обвинения было подорвано, после того, как она «вспомнила», что её отец убил ещё двух людей – однако анализ ДНК и железобетонное алиби подтвердили, что этих преступлений он никак не мог совершить.
Невозможный дневник
Кто напился на вашей свадьбе? Какого цвета были глаза у объекта вашей первой любви? Какой актёр играл с Мирной Лой в фильме «Худой человек»? Если у вас есть ответы на эти вопросы, то исключительно благодаря эксплицитной системе памяти. Эксплицитная память, которая является более известной из двух механизмов хранения информации, отвечает за воспоминания о событиях, включая автобиографические сведения и конкретные факты. Когда вам нужен доступ к информации о том, что вы когда-то знали или испытали, разум моментально выдаёт вам готовый ответ. Хотя для эксплицитной память характерна быстрота и ёмкость, обманчивое ощущение её точности сопутствует частым ошибкам. Новые технологии сканирования показывают, что восприятие активизирует те же участки мозга, что и воображение. Возможно, именно по этой причине мозг неспособен различить реальный опыт и вымышленные фантазии. Как сказала героиня произведения Оскара Уайльда «Как важно быть серьёзным» мисс Призм: «Память, моя дорогая Сесили, это дневник, который мы все носим с собой». На что остроумная Сесили ей ответила: «Да, но обычно там записаны события, которые никогда не происходили и не могли произойти ни при каких обстоятельствах».
Механизм формирования эксплицитной памяти расположен в височной зоне мозга. Наиболее важной частью этого механизма является гиппокамп, изящная нейронная спираль, начинающаяся около центра мозга и закручивающаяся наружу к краям его височных долей.
Надёжно укрытый в глубине мозга, гиппокамп кажется защищённым от повреждений. Это вовсе не так – несчастный случай, инсульт, вирус или энтузиазм нейрохирургов могут нарушить работу гиппокампа, и порой это действительно происходит. Пациенты, лишившиеся гиппокампа, являются наглядным подтверждением его возможностей в области памяти. Эти люди страдают от того, что неизменно присутствует в сюжетах мыльных опер, – амнезии. В этих дневных драматических сериалах акцент делается на том, что персонаж неспособен вспомнить произошедшее с ним, по словам окружающих, головокружительное множество романтических злоключений, но реальная проблема пациентов, у которых отсутствует гиппокамп, заключается в том, что они не могут запоминать информацию и затем вспоминать её. Они словно находятся в плену у настоящего.
Тайные операции
Пациента с такой патологией обучали плести косы – навык, которым он не владел до того, как утратил эксплицитную память. После того, как он осваивал это умение в совершенстве, экспериментаторы спрашивали его, может ли он плести косы. Он отвечал отрицательно, и это было правдой с его точки зрения. Однако когда ему давали в руки три полосы ткани, он сплетал их вместе без колебаний.
Если люди формируют воспоминания, сами того не осознавая, как нам об этом узнать? Лишь наблюдая за действиями, которые изменяются под влиянием опыта, и делая из этого вывод, что человек, должно быть, научился чему-то, вне зависимости от того, что он сам утверждает на этот счёт. Нейронная запись о том, как плести косу, очевидно, хранится отдельно от памяти о событиях, а именно о сеансах обучения пациента плетению кос, которые не сохранились у него в памяти. Если мы готовы не обращать внимания на собственное мнение человека, то, возможно, нам удастся рассекретить тайную систему запоминания мозга.
В то время как эксплицитная память генерирует осознанные размышления, с имплицитной памятью такого не происходит. Вот почему она остаётся незамеченной нами. Пропасть между запоминанием и осознанием не менее широка и в здоровом мозге. Мы все приобретаем невероятно сложные знания, которые не можем описать, объяснить или распознать.
Рассмотрим следующее исследование: учёные Барбара Ноултон (Barbara Knowlton), Дженнифер Мэнгелс (Jennifer Mangels) и Ларри Сквайр (Larry Squire) давали испытуемым задание спрогнозировать погоду в простой компьютерной модели. При каждой попытке на экране компьютера показывались одна, две или три подсказки об изображении на следующей странице. Задачей испытуемого было предсказать, указывают ли эти подсказки на солнечную или дождливую погоду в воображаемом компьютерном мире. Каждый участник эксперимента смотрел на подсказки и набирал на клавиатуре свой ответ, а компьютер реагировал на это, сообщая, правильным ли оказался метеорологический прогноз. Затем испытуемому давалась новая попытка.
Учёные организовали эксперимент таким образом, что отображаемые на экране подсказки, какими бы бесполезными они не казались, действительно коррелировали с конечным результатом в виде дождя или солнца. Однако связь между подсказками и результатом была основана на сложной формуле вероятности, которую не смог бы разгадать даже очень умный человек. Специально сделав задание слишком сложным для логического понимания, исследователи надеялись нейтрализовать неокортикальные рассуждения – чтобы испытуемые выполняли задание, образно выражаясь, с одним «завязанным» мозгом. Умышленное подавление когнитивных способностей оказалось успешным: никто из участников эксперимента не смог разгадать формулу, в соответствии с которой подсказки помогали предсказывать погоду. Однако, несмотря на отсутствие понимания, испытуемые неуклонно совершенствовали свою способность к прогнозированию. Уже после пятидесяти попыток участник эксперимента в среднем отвечал правильно 70% раз. Хотя испытуемые не понимали, что они делали, и почему это работало, они всё же могли делать это. У них постепенно развивалось умение чувствовать ситуацию, и они интуитивно улавливали суть сложной задачи, которую их логическое мышление неспособно было разрешить.
Аристотель различал знание о чём-либо, и понимание, почему это происходит. Неутолимое стремление афинян искать причины явлений породило первые нерешительные шаги в области научных исследований. Их объяснения трансформировались в мифы, однако сохранился их подход к науке: подлинные, настоящие знания должны отвечать на вопрос: «Почему?». Средневековое определение науки звучало так: cognitia per causas, то есть знание причин. В наши дни наука подтверждает полезность, и даже главенство иного подхода – знание о том, что Х таково, без объяснения, почему. Понимание – это своего рода вишенка на когнитивном «торте». Поиск причин, как отмечал Паскаль, это медленный и мучительный метод, помогающий открыть для себя истину тем, кто её не знает.
Наличие имплицитной памяти позволяет уверенно говорить о том, что вся наша жизнь пронизана скрытыми процессами познания. Так, например, разговорный язык основан на запутанном множестве фонетических и грамматических правил, которые носители языка знают, но не могут объяснить; многие даже не узнают этих правил, изложенных на простом языке. Как отмечает Стивен Пинкер в книге «Язык как инстинкт», носители языка могут сразу определить, что слова thole, plast и flitch не английские, хотя могли бы быть таковыми, а vlas, ptak и nyip не могли бы возникнуть в английском языке. Большинство из нас понятия не имеет, откуда берутся эти, кажущиеся произвольными, различия, но гипотетическая фраза со словом nyip немедленно вызывает у нас уверенность в том, что это иностранное слово. Пинкер также пишет о том, что фраза «My brother can be died» будет резать слух носителям английского языка, несмотря на то, что аналогичные по грамматическому строению фразы «My ball can be bounced» и «My horse can be raced» вполне допустимы. Лишь немногие филологи смогут объяснить, почему это так. Имплицитные знания делают возможным автоматическое применение грамматических конструкций, но не их логическое объяснение. Дети учатся говорить без специальных инструкций; они впитывают лингвистические правила подобно тому, как губка впитывает воду. Любой язык сложен, но не хаотичен; лежащие в его основе закономерности доступны для понимания нервным системам, настроенным на вычленение повторяющихся структур в бескрайнем море опыта.
Сад памяти ребёнка
Две части, из которых состоит память ребёнка, созревают с разной скоростью. Структуры, генерирующие эксплицитную память, являются незрелыми при рождении, и требуются годы развития нервной системы, чтобы они начали полноценно функционировать. Имплицитной памяти такая «раскачка» не нужна – она начинает работать ещё до рождения ребёнка. В пожилом возрасте система эксплицитной памяти постепенно деградирует, в то время как имплицитная система сохраняет юношескую свежесть.
Эти независимые друг от друга пути развития, как несимметричные линии в пространстве, обуславливают различные траектории познания. Когда человек перешагивает тридцатилетний рубеж, он обнаруживает, что его способность воспроизводить в памяти отдельные элементы информации начинает ухудшаться. С течением лет он всё чаще затрудняется при необходимости вспомнить, как зовут его знакомых, где он оставил ключи от автомобиля, а порой и сам автомобиль. Однако его интуиция сохраняется и усиливается. Разделение памяти на две части подтверждает расхожую фразу: «один раз научившись, уже невозможно забыть, как ездить на велосипеде». Люди никогда не забывают навыки, которые основаны на ощущениях, а не на фактах. Поскольку эксплицитная память не слишком хорошо работает как в конце, так и в начале жизни, люди не помнят событий, происходивших с ними до двух лет. Как утверждал Фрейд в письме своему коллеге Вильгельму Флису от 24 января 1897 г., ему удалось вызвать у пациента воспоминания о том, что с ним происходило в возрасте одиннадцати месяцев, благодаря чему тот смог «снова услышать слова, которыми обменивались двое взрослых в это время! Это напоминало воспроизведение с помощью фонографа». При всём уважении к гениальности Фрейда, это говорило бы о том, что его пациент был бóльшим вундеркиндом в области памяти, чем в Моцарт в музыке.
Если младенцы не запоминают событий своей жизни, то чему же они учатся? Поскольку моторные навыки маленьких детей минимальны, они не могут с лёгкостью продемонстрировать своё мастерство, но несколько остроумных экспериментов показали потрясающие способности младенцев к обучению. Отслеживая их физиологические реакции на новое, исследователи могут определить, какие события не вызывают ничего, кроме физиологического эквивалента зевка – и, таким образом, можно сделать вывод о том, что для разума ребёнка является новым, а что – известным.
Исследования при помощи этих методов подтверждают, что дети запоминают лицо и голос матери уже через тридцать шесть часов после рождения. Спустя несколько дней новорождённый начинает распознавать и отдавать предпочтение не только голосу матери, но и её родному языку, даже если на нём разговаривает чужой человек. Вы можете подумать, что это знание приобретается в ходе послеродового взаимодействия – действительно быстрое обучение. Однако тот факт, что новорождённый не узнает голос своего отца, указывает на то, что неонатальные предпочтения отражают то, чему ребёнок научился ещё до рождения. Быстрое развитие слуховой системы ещё в утробе, а также превосходная акустика в заполненной водой матке окружают плод звуковой симфонией. Девять месяцев купаясь в звуках голоса матери, мозг ребёнка начинает расшифровывать и запоминать – не только тон её голоса, но и используемые ей языковые конструкции. Родившись, малыш ориентируется на знакомые звуки голоса своей матери и её родной язык, и предпочитает их любым другим. Тем самым он демонстрирует зарождение привязанности и памяти.
Так же, как и освоение устной речи, обучение эмоциям происходит имплицитно. Даже с опорой на хороший задел в обучении, которое началось ещё во внутриутробном периоде, ребёнку требуется много месяцев, чтобы начать понимать полноценные предложения, и немного больше, чтобы начать их воспроизводить. Мимика лица, тон голоса и прикосновения несут в себе понятные млекопитающим эмоциональные сообщения; как мы рассматривали в главе 3, ребёнок уже при рождении прекрасно ориентируется в этой системе сигналов. Имплицитная память – это единственный инструмент обучения, которым мозг оперирует в первые годы жизни, когда между матерью и ребёнком существует прочная лимбическая связь.
Невероятное количество установок в мозгу – это одновременно преимущество и недостаток. Имплицитная память выявляет принцип по той же причине, по которой Мэллори взобрался на Эверест – «потому что он существует». Встречаясь в раннем возрасте с рядом согласованных друг с другом примеров, ребёнок может вывести из них ошибочный общий вывод. Этот механизм в мозге перерабатывает информацию, но не оценивает её критически; он не в состоянии определить, живёт ли большой мир по тем же правилам, что он вывел из анализа эмоционального микрокосма семьи. Точно так же, как наш рот автоматически воспроизводит грамматически правильный родной язык, каждый из нас демонстрирует определённые структурные шаблоны эмоциональной привязанности.
Мы используем свои подсознательные знания в любом бездумном действии, совершаемом в любви. Если у ребёнка нормальные родители, то он запоминает правильные принципы – что любовь означает защиту, заботу, верность, самопожертвование. Он приходит к этому знанию не потому, что его специально этому учат, а потому, что его мозг автоматически извлекает из массива беспорядочной информации несколько закономерностей. Если его родители эмоционально нездоровы, ребёнок невольно извлекает чёткие уроки из своих проблемных взаимоотношений с ними: что любовь душит, что гнев пугает, что зависимость унизительна, или бесчисленное множество других калечащих психику вариантов. Лев Толстой был прав – счастливые семьи скучно похожи (примерно так же, как и здоровые тела), а несчастные – уникальны в разнообразных вариациях своих патологий.
Рассмотрим пример молодого человека, который несчастен оттого, что одинок, и на то есть веская причина. Все его романтические истории развиваются по одному и тому же сценарию. Сначала яркая влюблённость с кружащими голову порывами и бабочками в животе. Безумная любовь и страсть на протяжении нескольких недель. Затем первый звоночек – небольшое критическое замечание со стороны партнёра. По мере того, как отношения укрепляются, тоненький ручеёк замечаний превращается в бурный поток, а затем в настоящий водопад. Он ленивый, легкомысленный, его выбор в ресторанах банален, а его бытовые привычки – это какой-то кошмар. Когда он уже больше не может терпеть, он разрывает эти отношения, после чего наступает долгожданная тишина и облегчение. Проходят недели, а затем и месяцы, и его новообретенная лёгкость превращается в одиночество. У него завязывается роман с другой женщиной, которая оказывается (через очень непродолжительное время) точной копией его бывшей. Без женщины его жизнь пуста, а с женщиной он несчастен.
