Эми Хармон
Первая дочь
Байр был напряжен, хотя и вел себя сдержанно, и Дагмар чувствовал, что ему не терпится дождаться, когда дядя уйдет и он сможет забраться на стену и смотреть, как веселятся по соседству.
– Я видел тебя в святилище, когда благословляли девочку, – негромко сказал Дагмар, опускаясь на табуретку. Он сам смастерил ее для таких вот случаев.
Байр стрельнул глазами в сторону дяди, оценивая, насколько тот недоволен.
– Т-ты с-сердишься? – спросил мальчик. Он не отрицал своего присутствия в храме и не искал оправданий.
– Не сержусь. Но если ты делаешь не то, что я говорю, как я могу тебе доверять? Ты знаешь, что это святое место. Оно для тайных церемоний. Для хранителей. А не для любопытных мальчиков, у которых ловкости больше, чем ума.
– С-сегодня о-особенный д-день. Не т-только д-для х-хранителей.
Признавая правоту племянника, Дагмар тяжело вздохнул. Там присутствовали ярлы; почему же нельзя мальчику, который чуть не стал королем?
С минуту они сидели молча. Каждый думал о своем, пока Дагмар, решив что-то, не взял Байра за руку. У того были грязные обломанные ногти, ладони покрыты темными въевшимися пятнами. Сколько Дагмар ни говорил ему о необходимости соблюдения чистоты, Байр оставался мальчишкой и постоянно ходил грязный. Дагмар встал, смочил тряпку в тазике с водой, стоявшем в углу на маленьком столике. Вернувшись к табурету, он принялся отмывать руки Байра и чистить ножом ногти. Закончив, Дагмар отложил тряпку и клинок, погладил пальцем костяшки на руке племянника и, странное дело, чуть не заплакал. Пальцы мальчика еще покрывали детские ямочки; Байр был так юн, так ему дорог, а боги приготовили ему так много всего. От этой мысли у Дагмара заныло сердце.
– Мастер Айво хотел, чтобы ты стал королем, Байр, – прошептал Дагмар, понимая, что обязан подготовить мальчика.
Рука Байра дрогнула в его ладони.
– Я? – спросил он.
– Да. Ты. – Дагмар пристально смотрел ему в глаза, заставляя осознать это. У Байра побледнело лицо; его глаза светились в полутемной комнате. – Ты не такой, как другие мальчики, Байр. Ты ведь знаешь об этом?
Байр смотрел напряженно – он всегда так делал, когда требовалось, чтобы Дагмар объяснил.
– Ты наверняка заметил, что можешь делать вещи, на которые другие неспособны? – подсказал Дагмар.
– Я с-с-сильный, – признал Байр.
– Да, и быстрый. И ловкий. И очень, очень храбрый. Ты пока мальчик, но во дворе замка побеждаешь взрослых мужчин, показывая умение опытного воина. Хранители и дворцовая стража восхищаются твоей доблестью. Слава о тебе идет по всем кланам.
– Я н-не х-храбрый. Я б-б-боюсь, – сознался Байр, опустив голову.
Теперь Дагмару приходилось ждать, подбадривая племянника взглядом.
– М-мне н-не х-хочется б-быть к-королем, д-дяд-дя, – прошептал Байр.
– Знаю. И мне не хочется, чтобы ты был королем. Но знаешь что, Байр? Могут настать времена, когда ты уже не будешь мальчиком, когда Сейлоку понадобится, чтобы ты повел его. Может наступить такой день, когда тебя призовут править, и ты должен приготовиться к этому дню.
– К-когда я вы-вырасту, м-мне н-н-не б-будет с-страшно, – с надеждой прошептал Байр.
– Тебе все равно будет страшно. Но ты должен делать то, что правильно, что нужно, несмотря на страх.
– А т-тебе с-страшно?
– Да. Каждый день, – сказал Дагмар и рассмеялся, когда Байр недоверчиво нахмурился. Но смех быстро затих – Дагмар обратился к воспоминаниям. – Когда мама принесла тебя ко мне, Байр, и попросила забрать и вырастить, я ужаснулся. Мне не хотелось становиться отцом. Я не умел заботиться о детях. Но я все равно это сделал, потому что был тебе нужен, потому что так было правильно. И ты стал самой большой моей радостью. – От чувств у Дагмара сжалось горло, и несколько мгновений он молчал. У Байра задрожали губы, он сбросил одеяло и забрался к дяде на колени, обхватил его руками и уткнулся головой в грудь.
– Когда ты родился, – зашептал Дагмар, справившись с чувствами, – твоя мама сказала мне, что ты будешь наделен великой силой. Еще она дала тебе имя и поведала, что ты принесешь Сейлоку спасение.
– Ч-что т-такое с-спа-сение? – спросил Байр, поднимая голову и глядя в лицо дяде.
– Надежда. Помощь. Выручка. Ты защитник, Байр. И я верю, что сила тебе дана для защиты этой земли, каждого клана. Ты не Байр – храмовый мальчик. Ты не Байр из Берна или Долфиса. Ты Байр из Сейлока и должен защищать эту землю от ее врагов, внутренних и внешних.
– Я б-буду з-защ-щи-щи-щать принцессу.
Дагмар удивленно улыбнулся.
– Только ее?
– По-пока. Она д-драг-гоценна.
– В самом деле. – Дагмар вздохнул; он хотел еще кое-чем поделиться, но не все, что он собирался сказать, было правдой.
– Когда ты родился, твоя мать была очень сердита. Ей не хотелось покидать тебя, и она прокляла весь Сейлок на руне крови.
У Байра в глазах блеснули слезы, губы дрогнули. Он знал, что руны крови запретны для всех, кроме хранителей, и даже жрецы могут пользоваться ими только ради мудрости, но не мести или власти.
– П-почему она р-рас-сердилась?
– Она любила мужчину, а он ее не любил.
– Моего отца?
– Думаю, что да. – Дагмар отвел взгляд, собираясь солгать. – Хотя его имени я не знаю.
– Х-хочу, ч-чтобы т-ты б-был м-моим от-тцом, – прошептал Байр.
Дагмар поцеловал его в макушку.
– Я и так твой отец. А ты мой сын. Но я должен рассказать тебе про мать. А ты должен постараться понять.
Байр очень серьезно кивнул и приготовился.
– Дездемона, твоя мама, была очень печальна. И очень… – Дагмар пытался подобрать правильное слово.
– О-одинока? – подсказал Байр.
– Да. Очень одинока. Мужчины могут быть очень жестоки, особенно со своими женщинами. Поэтому твоя мама пообещала, что в Сейлоке не останется женщин, чтобы мужчины их не обижали.
– Н-но н-не все м-мужчины п-плохие.
– Не все. И не все женщины в чем-то виноваты. Но Дездемона очень разозлилась. Она умирала. И сделала ужасную вещь. И теперь Сейлок страдает – и невинные, и виноватые, – и я не знаю, как исправить содеянное.
– Н-но есть же эта д-девочка. – Байр улыбнулся, обнадеживая дядю.
– Есть. И это вселяет в меня надежду, что заклятие твоей матери ослабело и Сейлок стряхнул с себя поразивший его недуг.
– Я буду ее б-беречь. А-альбу. Е-если я хо-хорошо б-буду о н-ней з-заб-ботиться … б-быть м-может, б-боги п-пошлют н-нам е-еще д-девочек.
– Может быть, – прошептал Дагмар. – Это все, что мы можем сделать. Теперь тебе пора спать. Никаких лазаний по башням и стенам, сынок. Я не вынесу, если потеряю тебя. К тому же не думаю, что королю понравится, если ты будешь шпионить.
Соскользнув с колен Дагмара, мальчик залез на кровать, опустил голову на подушку и сладко зевнул. Дагмар встал, погладил племянника по голове, но перед уходом обернулся, чтобы добиться от Байра обещания, к которому он готовил его на протяжении всего разговора.
– Боги награждают тех, кто перед лицом страха не теряет веры, Байр. По ту сторону страха ждет победа. Ты должен пообещать мне, что, когда придет время и ты вырастешь, сделаешь то, что должно. Даже если не захочется быть королем, даже если будет страшно.
– Обещаю, дядя, – пробормотал Байр. Он уже погружался в сон и говорил без запинки. – Я сделаю то, что должно.
7
МОЛВА О ДЕВОЧКЕ РАЗНЕСЛАСЬ по стране, и весь Сейлок захотел увидеть ее. Покинув свой наблюдательный пункт, с которого хорошо просматривался вход в храм и дорога, уходящая к королевской деревне, Байр пробирался сквозь толпу, подыскивая подходящее местечко, с которого можно было увидеть девочку.
Он скучал по ней.
Эта мысль рассмешила его. Байр смотрел на малышку с высоко висевших над алтарем балок, и она смотрела на него. Девочке исполнилось всего несколько дней, и казалась она такой крохой, что Байр не посмел бы до нее дотронуться, даже если бы разрешили. Она не улыбнулась в ответ. Правда, Байр не знал наверняка, умеют ли младенцы улыбаться. Он мог бы ее научить. Мальчик надеялся, что придет день, когда он окажется к ней ближе, чем на расстоянии от балки до алтаря.
Байру почти не доводилось видеть младенцев. В деревне жили другие дети, но мальчик так редко выбирался за стены храма, что сегодняшний день во многом отличался от остальных и больше походил на праздник. Короновали нового короля, родилась девочка, и ради этого торжественного дня жители Сейлока отложили свои обычные занятия. Дагмар предупредил, чтобы племянник не уходил далеко от храма и дворцовой территории, но дядя сейчас шагал в королевской процессии и не мог знать, насколько точно Байр выполнит свое обещание.
Байру не удалось хорошенько разглядеть, как король спускался с Храмовой горы, но сейчас он вскарабкался на дерево, широко раскинувшее ветви над самым проездом, и, когда шествие вывернуло из-за угла на деревенскую площадь, ничто больше не мешало обзору. Он видел всю процессию до самого конца, где ее замыкали хранители Сейлока в лиловых одеждах.
Ярлы всех родов со штандартами, украшенными гербами кланов, ехали впереди. Таким образом они выражали поддержку и верность новому правителю Сейлока. Их волосы были заплетены в короткие косички, но ленты свисали на спинах до самых седел, символизируя надежду на долгое правление, в течение которого их косы отрастут.
Байр осторожно перебрался на самую толстую ветку и прижался к ней животом. Он оказался над самой процессией, так что золотое знамя Лиока проплыло прямо под ним. Банрууд из Берна – вернее, Банрууд из Сейлока, так как теперь он стал королем, – ехал за пятью ярлами на таком большом и таком черном жеребце, что народ подался назад, дабы не дразнить это чудовище.
Весь в красном, король выглядел так же внушительно, как и его конь. Хотя его продвижение отмечалось волнистой рябью поклонов, пробегающей по толпе, больше всего народ жаждал узреть девочку.
За королем в повозке, похожей на ту, что доставила к месту последнего упокоения короля Ансела, ехала жена Банрууда Аланна, новая леди-королева. Она сидела с принцессой на руках, но со своей ветки Байр видел только маленький сверток в море красного цвета. Красный был цветом Берна, а теперь – цветом короны. Байру казалось, что насыщенный кроваво-красный цвет не идет ни королеве, ни малышке у нее на руках. Продолжая следить за процессией, мальчик вдруг вздрогнул от дурного предчувствия. Дрожь пробежала по спине, отдаваясь в руках. Тем временем леди королева, щед ро раздаривая улыбки, махала толпе, поворачивалась то вправо, то влево, показывая народу ребенка.
Под насестом Байра народ шевелился, толкался, выкрикивал имена ярлов и нового короля; как это обычно бывает в толпе, страсти накалялись, и началась давка. Фигура, с головы до ног укрытая унылым коричневым плащом, с низко надвинутым на лицо капюшоном и опущенной головой, потеряла в толкучке равновесие и упала. Насколько можно было судить по внешнему виду, то была женщина, согбенная и немощная. Не обращая внимания на упавшую, люди вокруг продолжали двигаться и толкаться, борясь за место с лучшим обзором.
Байр не раздумывая повис на ветке и спрыгнул в толпу, растолкал народ и помог старой женщине подняться на ноги, прежде чем ее затоптали. Под плащом она оказалась хрупкой, но поднялась с ловкостью, не соответствующей преклонным летам. Она ухватилась за капюшон. Кисти рук были одеты в шерстяные рукавички, хотя день выдался на редкость теплым для такого облачения. Байр был ниже ростом, и, сколько она ни старалась спрятать лицо, ему стоило только глянуть вверх, чтобы увидеть то, что она пытается скрыть.
Выглядела она как человек – глаза, нос, рот, гладкие щеки, лоб без морщин, – но словно не из этого мира. Байр был слишком мал, чтобы понимать, что нельзя так откровенно глазеть, и слишком невинен, чтобы не обратить внимания на странности женщины. Она была не старой, и черты ее лица были обычными. Но в ее глазах, коже и волосах полностью отсутствовали краски. Она оказалась белее козьего молока. Белее облаков, плывущих над вершинами из Йорана в Лиок. Белее зимнего снега. Даже белее смерти, наложившей свою руку на лицо короля Ансела в святилище.
Женщина коснулась плеча Байра, и ее губы – единственное пятно цвета на лице – прошептали слова благодарности. Байр их понял, но не смог распознать акцента. В каждом клане имелись свои особенности в интонации, и речь выходца из Адьяра, с севера, слегка отличалась от говора уроженца Эббы на юге. Но слова женщины звучали так, словно ни один из кланов не был ей родным.
Потом он увидел на лице женщины слезы, и мука исказила ее правильные черты, превратив их в маску скорби.
– Т-ты п-поранилась? – спросил Байр.
– Нет, – ответила женщина, коротко мотнув головой.
Взгляд ее серебристых глаз поднялся вверх, на проезжавшего короля. Толпа преклонила колени, открыв обзор над морем опущенных голов, и женщину начало так сильно трясти, что Байру подумалось: сейчас она снова упадет. Волосы у него на затылке встали дыбом, а окружавшие их люди вдруг начали вертеться и оглядываться, ощутив страдания женщины. От нее волнами распространялась тревога, предчувствие надвигающейся бури, какое-то волнение в воздухе – невидимое, но осязаемое.
Черный жеребец, несущий короля Банрууда, неожиданно заржал и попятился. Толпа разразилась криками и отступила подальше от перебирающего копытами, косящего дикими глазами боевого коня. Склонившись к развевающейся гриве и сжав бока скакуна ногами, король удержался в седле. Но сейчас опасность угрожала не только ему. Ранее послушный белый конь в красной попоне, запряженный в повозку с королевой, внезапно поднялся на дыбы, начал лягаться и брыкаться, как безумный. Толпа охнула – кучера выбросило с места, и он полетел в самую гущу вопящих зрителей.
Королева сидела в задней части повозки; резкие толчки заставили ее упасть на пол, но она сумела прижать к себе ребенка и вцепиться в борт. Белая женщина возле Байра застонала – ее скорбь сменилась ужасом, и этот мучительный стон эхом пронесся по всей толпе. Белый конь снова встал на дыбы и вдруг рванулся вперед; повозка сильно закачалась, толпа вновь подняла крик. Байр пробился сквозь ряды оторопевших ротозеев и, выскочив на дорогу, остановился. Он ждал, когда белый конь поравняется с ним.
Байр слышал, как где-то далеко Дагмар выкрикивает его имя, но целиком сосредоточился на мчащейся повозке. Прыгнув на скачущего коня, он вцепился в гриву, вскинулся животному на спину, навалился на шею и, сжав зубы, вонзил свои детские коленки в его холку. Конь снова заржал, от боли и отчаяния молотя воздух копытами и закинув голову к самой груди Байра.
– Тпру, – скомандовал мальчик. – Тише, тише, – успокоил он дрожащего и фыркающего жеребца.
Тот остановился и замер, закатив глаза. Толпа разразилась радостными криками. Конь вздрогнул, но не тронулся с места. Шествие встало. Ряды хранителей замерли в благоговейном ужасе. Толпа застыла, парализованная испугом и радостью. Все еще держащие в руках штандарты кланов, ярлы смотрели на происходящее с недоверчивыми улыбками. Но когда они увидели королеву, ухмылки исчезли с их лиц. Из рассечения на высоком лбу королевы сочилась кровь, но встала она без посторонней помощи. Она прижимала к груди плачущего ребенка. Пристыженные королевские охранники помогли ей сойти с повозки. Их наверняка ожидало наказание, хотя вряд ли они были виноваты. Байр считал, что виновата белая женщина. Но объяснить почему он не смог бы.
Мальчик подумал, что сейчас прибежит Дагмар, но тут к нему обратился король.
– Как твое имя, мальчик? – возвысив голос так, чтобы слышала вся толпа, спросил Банрууд.
Король поднял собственного скакуна на дыбы. Он был рассержен – из-за того, что кучер не справился с белым конем, королевское шествие сорвалось, и сам король перестал быть центром внимания. Байр попытался ответить, но слова не сходили с языка. Он попробовал еще раз, но начал сильно запинаться, расстроился и сидел на коне, повесив голову.
– Государь, его имя Байр, – сказал Дагмар, поднимая руки, чтобы снять племянника. Но Байр вцепился в гриву коня, боясь, что он снова может понести.
– Отпусти коня, Байр. Ты делаешь ему больно, – настойчиво попросил Дагмар, и мальчик разжал пальцы.
Конь расслабился, опустил голову и облегченно выдохнул. Стащив племянника с подрагивающей спины, Дагмар прижал его к себе. Король наблюдал за этой сценой, хмурясь и сверкая глазами.
– Дагмар из Долфиса. Давненько не виделись, – прогудел король басом. – Или я должен называть тебя хранителем Дагмаром?
Дагмар низко поклонился.
– Двенадцать лет, государь. По меньшей мере. Мои поздравления.
Дагмар не стал напоминать новому королю, что присутствовал в святилище на процедуре избрания, принимал участие в коронации и был свидетелем во время благословения его дочери. Тогда он специально держался сзади. Старался смешаться с присутствующими. Его непросто было заметить среди братьев, стоявших в одинаковых лиловых одеяниях с такими же выбритыми черепами. Неудивительно, что до сих пор Банрууд не обращал на него внимания.
Развернув коня, Банрууд направил его к Байру с дядей. Оба ожидали его с одинаковым волнением.
– Байр. Хорошее имя, – произнес король, кивнув мальчику. – Ты выказал потрясающую сноровку… и храбрость. – Банрууд стиснул челюсти, ноздри его затрепетали, как у хищника, почуявшего запах добычи.
– Мальчик из храма спас принцессу и нашу королеву! – выкрикнул кто-то, и по толпе побежало: «Мальчик из храма, мальчик из храма, мальчик из храма!..» Новость дошла и до тех, кто не видел случившегося.
Играя на толпу, король извлек меч из ножен и плашмя положил лезвие на склоненную голову Байра. Дагмар напрягся, но мальчик остался спокоен. Он молча и послушно ждал.
– Нарекаю тебя защитником трона и другом короля, юный Байр.
Толпа восторженно взревела. Байр прижался к Дагмару; хвалы привели его в смущение. Король отвел меч, развернулся, поднял клинок, и под звуки труб процессия двинулась дальше, но без королевы, которую вместе с дочерью сопроводили во дворец на подводе. Ее окружала вооруженная стража.
– Я д-думал, он х-хочет м-меня у-убить, – выговорил Байр, глядя на дядю большими глазами.
Дагмар вздрогнул, но промолчал, и Байр укрепился во мнении, что королю его дядя не нравится.
– К-коней н-н-напугала бледная женщина, – взволнованно прошептал Байр.
– Какая женщина? – спросил Дагмар.
Покачав головой, мальчик пожал плечами. Объяснить было слишком трудно, к тому же он боялся накликать беду на эту женщину. Байр подумал, что королю и она тоже не понравится.
* * *
– Боюсь, мы возвели на трон человека в маске, – проворчал Айво.
Он заранее попросил Дагмара остаться, когда остальные покинут святилище. После коронации минуло несколько недель, и на Храмовой горе кипела бурная деятельность. Новый государь означал новую политику, новые правила и новые неудобства. Банрууд готовился к войне неизвестно с кем, и его воины постоянно упражнялись, все больше и больше мешая и богослужениям, и мирным размышлениям на прилегающей ко дворцу территории. Хранители – или храм – Банрууда почти не интересовали, хотя один раз он искал общества Айво, чтобы вопросить богов. Его мучили плохие сны.
– Он боится призраков, бледных привидений, способных украсть у него душу… и дочь, – сообщил Айво. – Его люди постоянно высматривают призраков. Я сказал ему, что боги послали принцессе защитника в лице юного Байра. Похоже, мои слова королю не понравились. Он потребовал, чтобы принесли жертву Одину и над каждой дверью начертали тайные руны.
– Что ты подразумеваешь под человеком в маске, мастер? – спросил Дагмар.
– Банрууд двуличен. Одного ты видишь, а другого нет. Если бы ты распустил его косу, то, полагаю, увидел бы другое лицо, спрятанное под волосами.
Дагмара передернуло от картины, которую он себе представил. Мастер Айво обладал склонностью к драматизации.
– Не понимаю, мастер. Он был хорошим ярлом. Берн благополучен. Не замечено, чтобы его народ жаловался. Он могучий воин и достойный вождь.
– Все это правда. Однако… наш долг никогда не заключался в том, чтобы принимать очевидное… или само собой понятное. Боюсь, мы сделали и то и другое.
– Мастер… – запротестовал Дагмар. В груди у него поднималось чувство вины перед Айво.
Мастер махнул рукой, заставляя Дагмара молчать.
– Хватит, Дагмар. Ты поступил верно. Ты любишь мальчика. Ты сделал выбор в его пользу, не в мою. И не в свою. Даже не пользу Сейлока.
Чувство вины снова зашевелилось в груди Дагмара.
– Мастер, Сейлоку на троне нужен мужчина. Не мальчик, – устало возразил он.
– Лучше мальчик, чем чудовище, – раздраженно вздохнул Айво и нахохлился, будто рассерженная птица. – Но дело сделано. И мы должны извлечь из него максимум полезного.
– Ты действительно думаешь, что он чудовище? – прошептал Дагмар.
– Если бы Отец Сейлок хотел, чтобы короля выбирал один человек, то он назначил бы только одного хранителя. Наша система работала веками, и я верю, что будет работать и дальше, невзирая на мое недоверие – и нелюбовь – к новому королю, – смягчившись, ответил Айво.
– А как же девочка?
Айво хмыкнул, и его взъерошенные перья улеглись, а на черных губах появилась грустная улыбка.
– Она чудо. Я возлагаю большие надежды на малютку Альбу.
– Я тоже, мастер, – согласился Дагмар. Эти надежды заставляли его проводить долгие часы в коленопреклоненной молитве.
– Королю следовало бы прислушаться к моему совету.
– Какому?
– Ему нужно держать мальчика поближе, – пояснил Айво.
– Мне этого не хотелось бы.
– Ты рассуждаешь эгоистично, Дагмар. Байр – защитник.
– Байр – сын Банрууда, – едва слышно прошептал Дагмар.
– И угроза его власти, – кивнул Айво. – Банрууд ревнует мальчика. И все же… ему нужно прислушаться к моему совету ради принцессы. Мальчишка ее не подведет. Он защитит девочку. Я видел это.
У Дагмара затряслись руки в широких рукавах одеяния, и он сложил их на груди. Ему не хотелось знать все, что видел Айво. Иногда видение делает хранителя глухим к внутреннему голосу. А внутренний голос Дагмара кричал, что Байру нужно держаться подальше от Банрууда.
– Ты хотел сказать мне что-то еще, мастер? – спросил он, испытывая отчаянное желание покинуть святилище.
День выдался долгий, и он не видел Байра с самого восхода солнца.
– Ты не видел никаких призраков с бледными лицами… в снах или где-то еще… не видел, Дагмар?
Дагмар не видел призраков. Наверняка боги забирают все души. Он мельком подумал про женщину, увиденную Байром в день коронации, но потом отмел эту мысль. Иметь бледную кожу не преступление, и она женщина, а не дух.
– Нет, мастер, – сказал он, вздохнув. – Не видел.
– Хм. – Айво потер черные губы. – Скажешь мне, если увидишь.
* * *
Тень устала, болели груди. Она туго перевязала их, чтобы не наполнялись молоком, но жидкость просачивалась и пропитывала тряпку, обернутую вокруг тела, холодя его под плащом. Когда могла, она сцеживала молоко, чтобы оно продолжало поступать. Если они с дочкой когда-нибудь воссоединятся, ребенка нужно будет кормить. К несчастью, запах вкусной жирной влаги привлекал насекомых.
Была весна, и часто шли дожди, напитывая Храмовый лес сыростью и усугубляя условия, в которых она оказалась. Женщина служила пастушкой и привыкла спать под открытым небом, добывать пищу попрошайничеством и охотой, но не привыкла к дозорам. Королевские стражники бродили по лесу и по склонам холма, словно выслеживали ее. На небольшом скалистом отроге она нашла пещерку и приспособилась прятаться в ней, когда люди короля оказывались поблизости. Ей пришлось уговаривать семейство полевых мышей поискать себе другое пристанище. Но мыши и насекомые были не самой большой ее заботой.
Все, что она имела, осталось в доме Бертога в Берне, а дом Бертога сгорел дотла. В королевской деревне ей удалось купить некоторые вещи – острый нож, кусок мыла, моток веревки и еще одно платье. Но люди глазели на нее во время покупок, и это ее ужасно напугало. Продавцы смогут припомнить ее лицо, если кто-нибудь станет спрашивать.
Еще у нее имелись железный горшок и маленький ящик, набитый золотыми монетами, который она выкопала из-под обугленных останков дома Бертога. Хозяин относился к деньгам бережно. Он собирал долги, как его жена собирала яйца – радостно, жадно, любуясь их размером и оценивая на вес. Даже подлый Балфор ему задолжал. Бертог хранил золото в ямке под полом, но в конце концов боги – и Тень – ничего ему не оставили. Женщина видела, как Бертог пересчитывает свое золото. Как он его прячет. Когда Балфор спалил дом, ящичек с золотыми монетами и железный горшок уцелели.
Бертогу и Линоре не повезло. Тень не печалилась о них. Они имели глупость довериться ярлу. А она имела глупость довериться им. Теперь они мертвы, а она осталась без ребенка. Ярл Банрууд украл у нее дочь. Он объявил Альбу своим собственным ребенком, он и его улыбчивая лживая королева. И Тени не к кому обратиться. Эта мысль наполняла ее бессильной яростью. Она последовала за ярлом из его замка, шла за обозом, как нищая, собирая крошки. Шла, как в забытьи, из долины Берна до высокого плато на Храмовой горе. Здесь было красиво, в небе парили башни дворца и зубчатые шпили храма, но она видела только стены, воинов и расстояние, отделявшее ее от дочери.
В ящике Бертога оставалось еще достаточно золота, чтобы бежать и зажить сносной жизнью, если вести себя разумно. Она спрятала его в развилке дерева, где от ствола отходили толстые развесистые ветви. Но бежать ей некуда, и уехать она не могла. Даже если удастся пробраться во дворец, им с дочкой далеко не уйти. Ей никуда не деться от своей проклятой кожи. И младенца в лесах не спрятать. Поэтому она бродила по холмам в надежде, что хотя бы раз в жизни боги смилостивятся и вернут то, что ей принадлежит. Или, по крайней мере, позволят убить короля.
Тень видела, что мальчика из храма, который укротил коня, назначили ухаживать за жертвенными овцами. Раньше, когда она пришла сюда, за ними смотрел старый пастух, но от весенних дождей у него начался сухой кашель, и мальчик принял на себя его обязанности. Справлялся он с ними запросто – не давал стаду разбредаться и беззаботно прогуливался вокруг, высматривая волков и прочие опасности. Мальчик почуял ее. Тень видела это по складке, прорезавшей его гладкий лоб. Овцы тоже ее чувствовали. Она могла влиять на животных. Всегда. Иногда это качество оказывалось очень полезным. Порой, как в день шествия, она сводила их с ума. Тень не собиралась пугать коней, по крайней мере, того, что тащил повозку. Но она почувствовала такую злость, такое безысходное отчаяние, что ее смятение перекинулось на них. Король не пострадал, но повозка чуть не перевернулась. Ужаснувшись тому, что подвергла дочь опасности, Тень убежала и пряталась среди деревьев, пока не село солнце и у нее не высохли слезы.
С тех пор она следила за мальчиком, который по-доброму отнесся к ней и теперь пас храмовых овец. Она надеялась, что ей представится возможность проникнуть во дворец и на территорию храма вместе с мальчиком, ведь он имел туда свободный доступ. Совсем ребенок, он вел себя как настоящий мужчина и ухаживал за животными спокойно и уверенно. Он не походил на других мальчишек. Наблюдая за ним, Тень все больше им восхищалась.
Не оставаясь на ночь в поле, он направлял овец к воротам, как только солнце опускалось за шпили дворца. И каждый день выгонял снова, хотя частенько это происходило, когда солнце уже стояло высоко в небе. Однажды он принес книжицу и, пока овцы паслись, читал. Тень подумала, что мальчик, должно быть, учится и задерживается по утрам из-за уроков.
Как это и бывает, шанс выпал ей неожиданно и просто. Беременная овца, упрямая и глупая – в стаде всегда найдется хотя бы одна такая, – забрела в кусты и упала. Несчастная сломала ногу и жалобным блеянием звала юного пастуха. Оно разносилось по лесу и склону холма, и Тень, покинув одно из своих убежищ, испытала соблазн перерезать животному горло и положить конец его страданиям. Не желая быть замеченной, она осталась среди деревьев и наблюдала, как мальчик направляется к овце. Ей стало интересно, хватит ли у него духу и сноровки убить покалеченное животное. Для такого малыша это очень неприятное занятие.
Мальчик на минутку присел, уперев ладони в бедра, задумчиво склонил голову. Потом подхватил овцу на руки и закинул себе на плечи, хотя она весила не меньше, чем большущий мешок зерна.
Овца заблеяла, а Тень разинула рот, изумляясь силе мальчика. Беременная овца была тяжелее пастушка не меньше чем на пять стоунов. Это выглядело почти смешно: ревущее животное, достававшее тонкими ногами чуть ли не до земли, полностью покрывало спину, которая ну никак не должна была выдержать такую ношу. Однако мальчик нес овцу твердой поступью, напевая странную песню. Тень часто слышала, как она эхом доносится из-за стен храма. Овцу можно было положить на землю, но мальчишка явно не желал с ней расставаться.
По всей видимости, он не испытывал желания потерять хотя бы одну из них и принялся сбивать пасущееся стадо, обходя его и сжимая круги. Потом погнал стадо вверх по холму к восточным воротам, покрикивая, подталкивая и подбадривая овец. Тень прокралась к кромке леса, а потом стала медленно подниматься по холму, зачарованно следя за продвижением пастуха с его подопечными.
Чтобы направить овец в нужную сторону, пастушку с ношей на плечах приходилось бегать рысцой туда-сюда, и только через два часа он наконец позвонил в колокольчик у восточных ворот. День угасал; мальчишка промок от пота, но каждая овца была сосчитана. На нестройное звяканье колокольчика с башни выглянул стражник.
– Открывай ворота, – взревел он, увидев мальчишку с непосильной ношей. Никто не ответил, и явно возмущенный стражник взревел еще раз.
– Погоди, парень. Я сам открою.
Тень даже не стала раздумывать. Она просто пробежала, прямо-таки пролетела сто ярдов, отделявших крохотную рощицу от восточных ворот. Никто со стены не закричал, ни один горн не протрубил тревогу. Мальчик из храма не мог ее видеть из-за овцы, лежавшей на спине, а поворачиваться не стал. Она рассчитывала просто пройти в ворота вместе со стадом. Если кто-то увидит, она притворится, что помогает мальчику.
Но ее никто не увидел.
Тень замыкала шествие, опустив глаза и стараясь не пыхтеть, чтобы не встревожить пастушка. Она ухватилась за шерстистый хвост, чтобы животное слушалось и оставалось рядом, прикрывая ее, и прошла в восточные ворота так, словно имела на это право. Никто ее не остановил; во дворе не было ни души, и, когда мимо пробежала последняя блеющая овца, женщина просто свернула в темный уголок, чтобы дождаться темноты.
