Элизабет Вернер
Архистратиг Михаил
Глава 4
Лесник Вольфрам вошел в церковный дом Санкт-Михаэля, где его, должно быть, ждали, так как священник встретил его уже в сенях.
– Ну, Вольфрам, все еще никаких известий?
– Нет, ваше высокопреподобие, парня и след простыл, а вот из замка я вам принес весточку, я как раз оттуда.
Отец Валентин открыл дверь в рабочую комнату и знаком пригласил лесника следовать за ним. Должно быть, весть из замка не казалась ему такой важной, как вопрос, который он повторил с явным беспокойством:
– Значит, Михаил и сегодня не являлся домой?
– Да нет же, ваше высокопреподобие.
– Третий день о нем нет ни слуху, ни духу! Где же его искать? Только бы с ним ничего не случилось!
– Ну, такому все – как с гуся вода, – ответил лесник с грубым смехом. – Бродит где-нибудь вокруг да около и не решается вернуться домой, потому что знает, что его ждет, там. Но когда-нибудь ему все равно придется вернуться, и тогда сохрани его Бог!
– Что вы хотите делать, Вольфрам? Вспомните свое обещание!
– Свое обещание я держал, пока с этим негодяем можно было хоть как-нибудь справляться, но теперь конец! Если он думает, что смеет все швырять и драться, так пусть узнает, что есть человек, который найдет на него управу, и это он будет чувствовать до тех пор, пока у меня будет в силах подниматься рука!
– Вы не тронете Михаила ни единым пальцем, пока я сам не поговорю с ним! – строго сказал священник. – Значит, вы из замка? Ну, нашлась наконец пропажа?
– Как же, еще в тот же день! Маленькая графинюшка захватила блестящую звезду, как игрушку, побежала с ней в свою комнату и в конце концов принесла ее матери. Тогда все объяснилось.
– Значит, все произошло из-за детского баловства! – с горечью сказал отец Валентин. – Такое позорное обвинение без всяких доказательств…
– Но почему же Михель не раскрыл рта и не ответил? Я-то уж сумел бы оправдаться; но Михель, наверное, стоял, как дубина, а когда за него взялись, как следует, он взъерепенился, словно подстреленный медведь. Броситься на его сиятельство! Просто не поверишь этому!.. Но ведь я-то своими глазами видел, как он стоял с подсвечником в руке! А в конце концов мне придется отдуваться из-за этого проклятого парня. Сегодня граф был ужасно немилостив, не сказал мне и пары слов и только велел передать вашему высокопреподобию вот это письмецо. – и с этими словами лесник подал священнику письмо.
– Хорошо, Вольфрам, теперь идите, и если Михель покажется в лесничестве, то сейчас же пошлите его ко мне. Но я еще раз запрещаю вам бить его, сначала я должен поговорить с ним.
Лесник ушел, ворча на то, что ему приходится откладывать в долгий ящик наказание, заслуженное «проклятым парнем». Между тем отец Валентин, оставшись один, вскрыл письмо, полученное им от графа, и прочел следующее:
Ваше высокопреподобие! Пропажа нашлась, и высказанное мною подозрение оказалось необоснованным. Что же касается поведения Вашего протеже, то вместо того, чтобы защищаться и разъяснить всю эту историю, он повел себя, словно бешеный, и осмелился даже открыто напасть на меня. Обо всем этом Вы осведомлены через Вольфрама и, конечно, поймете, что теперь я уже никак не могу пойти навстречу Вашим желаниям. Этот грубый, придурковатый парень, полный необузданной дикости, всецело принадлежит той сфере, для которой он был предназначен с самого начала и в которой он только и мыслим. Вольфрам – как раз тот человек, который может сдержать его, и парень останется под его надзором. Воспитывать такие натуры – напрасный труд, и я уверен, что после всего происшедшего Вы согласитесь со мною.
Михаил,
граф Штейнрюк.
Священник скорбно опустил листок.
– И ни слова сожаления о несправедливом обвинении, только осуждение и презрение. И это – кровь от его крови!..
– Ваше высокопреподобие! – послышалось у двери.
Отец Валентин вздрогнул, и вздох облегчения вырвался из его груди.
– Михаил! Наконец-то! Слава Богу!
– Я думал… вы меня… прогоните, – тихо сказал Михаил.
– Сначала я должен выслушать тебя. Но что ж ты стоишь у порога? Войди же!
Юноша медленно подошел ближе. На нем был все тот же праздничный костюм, что и в тот роковой день, но, видимо, выдержавший за последние дни бурю и непогоду.
– Я очень тревожился за тебя, – с упреком сказал отец Валентин. – В течение двух суток о тебе не было никаких известий. Где ты пропадал?
– В лесу.
– А где ты проводил ночи?
– В пустых пастушьих хижинах наверху.
– В бурю и холод? Почему ты не вернулся домой?
– Лесник стал бы бить меня, я знаю, но теперь я больше не позволю себя бить. Я хотел избавить и его, и себя от того, что произошло бы из-за этого!
Он отвечал каким-то беззвучным голосом, но это уже не было прежнее равнодушие. Во всем существе Михаила чувствовалось что-то новое, мрачное, что не вязалось с его прежними манерами.
Священник с изумлением посмотрел на него.
– Тогда ты должен был прийти ко мне, я ждал этого!
– Вот я и пришел, ваше высокопреподобие, а что вам про меня наговорили, так это – неправда. Я – не вор…
– Я знаю! Я ни на минуту не сомневался в тебе, а теперь подозрение окончательно снято с тебя. Пропажа нашлась: маленькая графиня Герта захватила звезду, как игрушку.
Михаил откинул мокрые волосы со лба, и на его лице появилось неописуемо горькое выражение.
– А, так я обязан всем происшедшим этой девчонке с золотыми кудрями и злыми глазенками?
– Малютка не виновата, она, по обыкновению избалованных детей, схватилась за то, что показалось ей подходящей игрушкой. Вся вина на тебе: если бы ты вел себя спокойно и умно, то очень может быть, что дело сейчас же объяснилось бы. А вместо этого… Михаил, возможно ли, что ты поднял руку на графа?
– Он назвал меня вором! – стиснув зубы, буркнул Михаил. – Он даже не спросил, виноват ли я, а просто стал требовать, чтобы я вернул украденное…
В его словах чувствовалась бесконечная горечь, и отец Валентин понял, что юноша возбужден почти до потери самообладания.
– К тебе были несправедливы, очень несправедливы, – сказал он, – но ты не имел права впадать в такое бешенство, и теперь последствия твоей необузданности всей тяжестью падут на тебя же. Вполне понятно, что граф возмущен твоим поведением. Отныне ты не можешь более рассчитывать на его покровительство, он не желает и слышать о тебе!
– Не желает? А все-таки он еще услышит обо мне.
– Что ты хочешь сказать этим? Уж не…
– Да, я отправлюсь к нему! Теперь он знает, что незаслуженно оскорбил меня, и должен взять свои слова обратно.
– Ты хочешь потребовать к ответу графа Штейнрюка? – с видом величайшего изумления воскликнул священник. – Что за нелепая мысль! Ты должен отказаться от нее!
– Нет! – сухо и холодно возразил Михаил.
– Михаил!
– Нет, ваше высокопреподобие, от этого я не откажусь, несмотря даже на ваше запрещение! Я спрошу графа, как он смел назвать меня вором!
Все мысли юноши вращались вокруг этого пункта, и словно каленым железом жгло его душу нанесенное оскорбление. Отец Валентин не знал, что делать, он чувствовал, что его власти недостаточно, чтобы смирить дикую жажду мести, которой был объят юноша, и это наполняло его страхом. Ведь если Михаил на самом деле осмелится потребовать графа к ответу, а граф попытается смирить «грубого, придурковатого парня», то может произойти непоправимое несчастье, которое необходимо предупредить какой угодно ценой.
– Я никогда не мог подумать, что мой голос настолько ничтожен в твоем мнении, – скорбно сказал священник. – Ну, в таком случае мне придется поговорить с тобой иначе! Прав ли был граф, или нет, но с твоей стороны было преступлением поднять на него руку. Ты не смеешь никогда – слышишь ли? – никогда подходить к нему с враждебными намерениями, потому что граф Штейнрюк стоит к тебе гораздо ближе, чем ты можешь думать!
– Ко мне? Граф Штейнрюк?
– Да. Я предпочел бы, чтобы до поры, до времени это продолжало оставаться тайной для тебя, но твое безумное поведение вынуждает меня открыть тебе уже сейчас эту тайну. Если бы ты напал на него, ты поразил бы… своего дедушку!
Михаил вздрогнул и впился в священника широко открытыми глазами.
– Моего дедушку? Так он…
– Отец твоей матери, да! Но ты не должен возлагать никаких надежд на эту родственную связь, потому что твоя мать была лишена наследства, отвергнута, из-за своего брака она была навсегда выброшена из семейного круга и оттого погибла!
Он замолчал и посмотрел на Михаила, который, видимо, переживал минуты величайшего волнения. Наконец юноша глухо сказал:
– А больше… больше вы мне… ничего не скажете?
– Нет, сын мой, в данный момент ничего! Это – тяжелая история, бесконечная цепь вины и несчастья, еще далекая от твоего понимания. Позднее, когда ты станешь старше, ты узнаешь все, а теперь удовольствуйся тем, что знаешь. Надеюсь, ты понимаешь, что особа графа Штейнрюка священна для тебя?
– Священна? Уж не потому ли, что он прогнал меня, как вора, со своего порога? Он знал, что он – дедушка мне, и все же так обошелся сомною! Ваше высокопреподобие, вам не следовало говорить мне об этом! Я ненавидел графа, потому что он был черств и безжалостен к чужому, но теперь… теперь я его…
– Бога ради! – вскрикнул отец Валентин, испуганный страшным выражением лица Михаила. – Ведь не хочешь же ты…
– Не беспокойтесь, ваше высокопреподобие, я не трону его! Ведь теперь я знаю, что не смею поднять на него руку, но я готов отдать жизнь, лишь бы мне представился случай рассчитаться с ним иным образом! – и, сказав это, Михаил с выражением дикой энергии направился к дверям.
– Куда ты? – поспешно крикнул священник. – В лесничество?
– Нет, там мне нечего делать больше, теперь уже окончательно нечего! Прощайте, ваше высокопреподобие!
– Останься! Куда ты пойдешь?
– Не знаю… прочь отсюда… в широкий мир…
– Один? Без Всякой помощи, не имея понятия о жизни? Что же станет с тобой?
– Погибну, как погибла моя мать…
– Нет, это не должно случиться! – с силой крикнул священник. – Если мое священнослужительство связывает мне руки, если я сам не могу заботиться о тебе, то я могу вверить эту заботу другому. Это было указанием Провидения, что брат именно сейчас попал сюда, он не откажет мне в помощи, я знаю его!
Михаил мрачно покачал головой.
– Пустите меня, ваше высокопреподобие, ведь я привык к толчкам и дурному обращению, мне не хотелось бы стать в тягость постороннему. Да и не может мне прийтись хуже, чем было, когда я жил у родителей. Мы с матерью никогда не слышали доброго слова от отца, но колотил он нас обоих довольно часто… В лесничестве дело обстояло так же, только мне не приходилось больше голодать.
Отец Валентин внутренне содрогнулся, подумав о женщине, которую когда-то знал в сиянии красоты и счастья. Так вот каков был ее конец!.. Что за страшная картина глубины человеческого несчастья!
– Ты не уйдешь, Михаил, – ласково, но решительно сказал он. – О возвращении в лесничество не может быть и речи, временно ты останешься у меня, пока не придет ответ от моего брата. Конечно, я заранее знаю, каков будет этот ответ, а впредь, до его получения, ты будешь под моей защитой.
Михаил не противоречил и не делал более попыток уйти. Молчаливо и мрачно вернулся он в комнату и, скрестив на груди руки, подошел к окну. Его лицо выражало непривычную энергию… Да, лунатик проснулся, когда его окликнули по имени, но что за грубый оклик это был и как ужасно пробуждение!
Глава 5
Туманное утро превратилось в золотисто-ясный осенний день, снявший с горных вершин угрюмую пелену и наполнивший долы ярким солнечным светом.
Маленький городок, живописно раскинувшийся в устье долины, в каком-нибудь часе расстояния от замка Штейнрюк, имел счастье дать приют знаменитому гостю. Профессор Ганс Велау, имя которого уже давно прорвало тесный круг специалистов и стало известным всему миру, гостил у своего зятя, бургомистра городка. Вот уже десять лет профессор жил в столице северной Германии, где занимал выдающееся положение в местном университете. Со времени смерти жены он до известной степени отдалился от общества, к тому же призвание обоих его сыновей заставляло их жить врозь: младший заканчивал в другом университете изучение естественных наук, начатое им под руководством отца, а старший – приемный сын, ребенок одного из покойных друзей профессора, – избрал военную карьеру и стоял с полком в провинциальном городе. Но поездку в горы к родным было решено предпринять совместно. Профессор жил здесь уже несколько недель, а его сыновья прибыли только накануне.
Чинный и обширный дом городского головы находился на базарной площади, и верхний этаж его был предоставлен в распоряжение гостей. Сама хозяйка дома выбивалась из сил, чтобы сделать как можно приятнее жизнь мужу ее покойной сестры, и это было тем доблестнее с ее стороны, что в сущности она была с ним не в ладах. Она непрерывно колебалась между почтением к его славе, льстившей ее родственным чувствам, и отвращением к «безбожному» естествознанию, которому он был обязан этой славой. И немало горя причиняла ей мысль, что ее племянник, которого, не имея собственных детей, она любила как родного сына, должен был посвятить себя этой безбожной науке в силу решительного требования отца.
Было еще довольно рано. Профессор стоял у окна своей комнаты и смотрел на базарную площадь. Велау мало изменился в прошедшее время. У него было то же умное лицо с саркастическими чертами и проницательными глазами, только волосы совершенно поседели. Рядом с ним стояла его статная свояченица, про которую злые языки говорили, что как городской голова управляет городом, так и она лично управляет им самим.
– Значит, наши парнишки благополучно прибыли! – сказал профессор, бывший, видимо, в отличном расположении духа. – Ну, теперь у вас в доме не будет недостатка в шуме и беспокойстве, потому что Ганс все перевернет вверх тормашками, ты его сама знаешь. Впрочем, они оба совсем молодцы, особенно Михаил, ставший настоящим мужчиной.
– Ганс гораздо красивее и любезнее, – категорически заявила его собеседница. – У Михаила вообще нет и следа обоих этих качеств!
– Согласен… по крайней мере для вас, женщин! Зато он обладает такой серьезностью и энергией, которые должны бы послужить хорошим примером нашему ветрогону. Шутка ли сказать – такой молодой офицер вдруг прикомандировывается к генеральному штабу! Он поразил меня по своем приезде этой новостью. Ну, а Ганс, наверное, не без труда добьется докторского диплома!
– Мальчик не виноват, – возразила бургомистерша. – У него с самого начала не лежало сердце к этому поприщу. Когда ты заставил Ганса похоронить свой чудный талант, сколько тайных слез стоило это моей сестре!
– А тебе это стоило целых потоков слов! – насмешливо заметил профессор. – Да, в то время вы порядком отравляли мне жизнь; ведь вы вошли в заговор с мальчишкой, пока я наконец не сказал властного слова, которому он должен был подчиниться!
– С отчаянием в сердце! Вместе с артистической грезой ты лишил его всей поэзии жизни!
– Отстань ты от меня, пожалуйста, с поэзией! – перебил ее Велау. – С этой дамой я совсем не в ладах, потому что по большей части она приносит только несчастье и сбивает людей с толку. Ну, своему-то сынку я вовремя вправил мозги, как следует! Только я никогда не видел у него и тени отчаяния, да он вообще не имеет к отчаянию ни малейшего таланта!
– Доброго утра, отец! – крикнул в этот момент звонкий юношеский голос, и в дверях показался предмет спора.
Ганс Велау младший был стройный красавец двадцати четырех лет, но его наружности далеко еще не хватало достоинства будущего профессора. Соломенная шляпа задорно и косо сидела на темно-русых волосах, а в живописном костюме чувствовался скорее художник, чем ученый. На юношески свежем лице сверкала пара веселых, смеющихся глаз, и весь его вид был таким удивительно располагающим, что отцовская гордость, с которой профессор смотрел на сына, была вполне понятной.
– А, вот и ты, ветрогон! – весело сказал он. – Я только что говорил тетке, что в доме теперь все пойдет колесом, как и всегда, когда ты удостаиваешь его своим посещением!
– О, нет, отец, на этот раз я предполагаю быть рассудительным, невероятно рассудительным! – отозвался Ганс и сейчас же дал доказательство твердости своего намерения, схватив за талию тетку и принявшись отчаянно кружить ее по комнате.
– Да оставишь ли ты меня в покое, злой мальчик! – задыхаясь, заворчала она, когда он наконец выпустил ее из объятий и почтительно раскланялся, сняв шляпу.
– Прости, тетя, но это было необходимым вступлением к моему посланничеству. В кухонном департаменте требуется твое присутствие, и я охотно взял на себя поручение довести это до твоего сведения, так как вообще люблю быть полезным по хозяйству!
Стремление племянника быть полезным показалось хозяйке дома явно подозрительным, и она недовольно спросила:
– Что тебе надо было на кухне?
– Господи, я только поздоровался со старой Гретель! – ответил Ганс с самым невинным лицом.
– Вот как? Ну, а молоденькой Лени при этом, конечно, не было?
– Я приказал представить мне Лени, потому что ее я ещё не знал. Для меня, как близкого родственника хозяйки дома, это было обязанностью. О, у меня ужасно хозяйственные наклонности!
– Милый Ганс, – решительно сказала ему тетка, – твои «ужасно хозяйственные наклонности» мне решительно ни на что не нужны, и если эти наклонности еще раз заведут тебя на кухню к девушкам, то я прикажу держать дверь на запоре, заруби себе это на носу, – и с этими словами она величественно выплыла из комнаты.
– Берегись! – сказал профессор. – Хоть ты и большой любимчик тетки, но в этом пункте она не признает шуток. И она совершенно права. Ну, да по крайней мере она может успокоиться по поводу твоего отчаяния. Она упорно твердит, будто ты несчастен в своем призвании!
– Нет, отец, я далеко не несчастен, – заверил молодой человек, усаживаясь верхом на стуле и с удовольствием озираясь вокруг.
– В этом я никогда и не сомневался. Подобные вздорные мысли пропадают сейчас же, как только начинаешь заниматься серьезными делами!
– Ну, конечно, отец! – согласился Ганс, старательно раскачивая стул, что его, по всей видимости, очень забавляло.
– А что может быть серьезнее науки? – продолжал Велау. – К сожалению, в последнее время у меня было… Ганс! Стулья сделаны вовсе не для верховой езды, от этих студенческих замашек пора отучиться, они не приличествуют докторанту! В последнее время я был слишком занят, чтобы основательно проверить твои работы. Ты ведь знаешь, что труд, который я только что закончил, совершенно поглощал все мое время. Но теперь я свободен и могу наверстать упущенное.
– Ну, разумеется, отец! – произнес Ганс, который оставил в покое стул, но зато уселся на стол и болтал ногами.
К счастью, профессор не видел этого, поскольку как раз прибирал что-то на своем письменном столе, говоря:
– Студенческие времена уже прошли для тебя, и я надеюсь, что с ними кончилась и студенческая распущенность. Я очень рассчитываю на твою серьезность, когда начну вводить тебя в высшую науку. Собери все свои силы, Ганс! Когда-нибудь ты будешь мне благодарен, заняв мою профессорскую кафедру!
– Ну, конечно, отец! – согласился в третий раз покорный сын, соскакивая в тот же момент со стола, так как отец обернулся и послал ему негодующий взор.
– Неужели ты не можешь отделаться от этих ухваток заправского бурша! Бери пример с Михаила! Вот он никогда не позволит себе ничего подобного!
– О, нет, конечно, нет! – рассмеялся Ганс. – Господин лейтенант и дома является воплощенным регламентом о службе. Вечно при оружии, вечно застегнут до самой шеи. Кто бы мог подумать это, когда он в первый раз пришел к нам! Тогда он был пугливым, придурковатым мальчишкой, смотревшим на мир и людей, как на что-то невиданное и неслыханное. Мне пришлось с самого начала взять его под свое крылышко.
– Ну, мне кажется, он скоро вырос из-под твоего крыла! – насмешливо заметил профессор.
– К сожалению! Теперь наши роли переменились, и он командует мной. Но согласись, отец, что и ты сам вначале отчаивался сделать из него что-нибудь путное!
– Что касалось внешней формы, то да. Но уже тогда выяснилось, что он учился гораздо больше, чем я мог ждать: мой брат оказался отличным учителем. Когда же Михаил очнулся, то принялся за работу с такой энергией, с такой поразительной выдержкой, что мне не раз приходилось дивиться ему!
– Да, Михаил всегда был твоим любимцем, – сказал Ганс – Его ты никогда ни к чему не принуждал и сразу согласился, когда он захотел стать военным. А вот я…
– Ты – совсем другое! – перебил его отец. – Михаил должен был сам избрать свой путь и обеспечить себе будущее, и с таким характером, как у него, лучше всего стать военным. Ну, а ты должен пожать мой посев, и потому тебе придется остаться на моем поле…
Выражение лица молодого человека ясно говорило, что он плохо мирится с этой необходимостью. Вдруг он вскочил и радостно крикнул:
– А вот и Михаил!
