Элизабет Вернер
Архистратиг Михаил
Глава 27
Настало лето. Пришли уже первые числа июля, а семейное торжество, которое должно было быть отпраздновано в замке Штейнрюк, было отложено на неопределенное время. Правда, профессор Велау скрыл от графини Герты печальную истину и в течение некоторого времени подавал ей тщетные надежды, но сам генерал и его ближние знали, что смертный исход не за горами. По мнению Штейнркжа, смерть матери должна была еще крепче связать Герту со всей семьей, и он решил, как только кончится траур, сейчас же отпраздновать ее свадьбу с Раулем.
Граф Штейнрюк не подозревал, что судьба уже давно разрушила гордый храм его надежд. Он понятия не имел о той чреватой последствиями бурной ночи, и все его сведения о событиях в замке Штейнрюк исходили из писем Герты и бюллетеней врача.
Утром в Михайлов день Михаил Роденберг, по настойчивой просьбе Герты, проводил ее лишь до того места, где горная дорога переходила в долину, так как дальнейший путь не представлял уже ни малейшей опасности. Девушка одна прибыла в замок, и тяжелое состояние, в котором она застала мать, лишило ее возможности проронить хоть словечко о происшедшем. Врачи категорически запретили причинять больной даже малейшее волнение, а потому вся эта история должна была оставаться в тайне вплоть до выздоровления графини, на которое Герта не переставала надеяться.
Михаил, разумеется знал истинное положение вещей от профессора, но это еще более обязывало его щадить женщину, со стороны которой он постоянно встречал только ласку и дружелюбие. Если уж суждено было вступить в борьбу за Герту, пусть эта борьба начнется после ее смерти!
Наконец это случилось. Врач только что известил генерала, что ночью больная тихо отошла во сне. Как и все члены семьи, генерал был подготовлен к такому событию – последние бюллетени были совершенно безнадежны. И все-таки его глубоко огорчила смерть этой бесконечно милой женщины, которая всегда так охотно подчинялась его руководству и которой он из-за служебных дел не мог даже отдать теперь последний долг!
В те дни политическая атмосфера отличалась особенной напряженностью, и если публика почти не чувствовала ее, то военные круги были отлично осведомлены. Генерал Штейнрюк знал, что не имеет права отлучаться даже на несколько дней, так как в любой момент он мог понадобиться; долг главы семьи отступал перед долгом солдата. Но Рауль, разумеется, должен был сейчас же отправиться в замок, и ему, маленькому чиновнику, не могли отказать в кратковременном отпуске, тем более что сам министр, зная, как обстоит дело в семье Штейнрюк, заранее разрешил Раулю отправиться в замок, чтобы отдать последний долг матери своей невесты.
Генерал сидел в своем кабинете, еще раз перечитывая только что полученную телеграмму, когда ему доложили о приходе офицера из генерального штаба. У графа было мало времени для семейных дел, даже и в такие скорбные моменты ему непрестанно мешали, доклады, служебные депеши и предписания следовали непрерывной струей. Он приказал впустить посетителя, и вскоре в его кабинет вошел капитан Роденберг.
Генерал был неприятно поражен его появлением, хотя оно было вполне закономерно. С того момента, как Штейнрюк вмешался в ссору Михаила с Раулем, а Роденберг категорически отказался от признания каких бы то ни было родственных связей с дедом и кузеном, им не раз приходилось сталкиваться по служебным делам. Но во время этих чисто официальных свиданий они, разумеется, ни на одну секунду не выходили из деловых рамок: как и обещал генерал, Михаил встречал в нем с тех пор только начальника.
– Вы явились с поручением от вашего начальника? – спросил генерал.
– Нет, ваше высокопревосходительство, на этот раз я явился по личному делу и прошу уделить мне немного времени.
Штейнрюк был сильно изумлен. По личному делу? Значит, наверное случилось что-нибудь из ряда вон выходящее!
Он указал рукой на стул и сухо сказал:
– В таком случае говорите.
– Графиня Марианна Штейнрюк скончалась прошлой ночью…
– Вы это знаете? – перебил его генерал. – Откуда? С каких пор?
– Часа два.
– Но как это возможно? Я сам только сию минуту получил телеграфное извещение о смерти графини, еще никто не знает о ней, даже мой внук… Откуда же вы можете знать об этом?
– Мой старый учитель и друг, священник Санкт-Михаэля, известил меня телеграммой о кончине графини.
Это еще более удивило графа. Он резко сказал:
– В самом деле… очень странно! На каком же основании священник посылает вам известие о случае, который никоим образом не может интересовать вас? И почему вы получаете такое известие раньше родственников покойной? Все это так странно, что я должен просить у вас объяснений!
– Из-за этого я и пришел. Телеграмма была послана по распоряжению графини Герты.
– Вам?
– Мне.
Генерал побледнел. Ему вдруг вспомнилось, как однажды Герта, смеясь, сказала, что ее мог бы увлечь только такой человек, который похож на него, генерала. И он уже не в первый раз вспоминал эти слова. Тогда, когда Герта с такой страстной тревогой вмешалась в ссору Роденберга с Раулем, он тоже вспомнил о них. Когда же он пришел известить ее, что дело улажено, Герта разразилась таким потоком негодования на Рауля, что генерал был даже принужден спросить ее, за чью жизнь она дрожала, кого именно хотела уберечь своим вмешательством? Тогда Герта ничего не ответила опекуну, и ему пришлось спросить ее, помнит ли она, какие обязательства налагает на нее имя?
Как гордо выпрямилась она тогда, с какой твердостью заявила, что помнит и никогда не нарушит своих обязательств! Нет, тут что-нибудь не так, его тревога не напрасна! И генерал еще суровее спросил Роденберга:
– Что это значит? Как вы дошли до такой интимности с невестой графа Рауля Штейнрюк?
– Графиня Герта поручила мне потребовать у графа обратно слово, которое она дала ему! Это случилось бы уже давно, но тяжелая болезнь матери лишала Герту возможности предпринять что-либо, так как у смертного одра должно стихать все личное. Я понимаю, что может показаться бессердечным заявление о таких обстоятельствах в тот момент, когда Герта рыдает у трупа матери, но она сама потребовала этого от меня. Ведь наверное граф Рауль поспешит в ответ на это известие к своей невесте, а она не считает себя больше таковой и не может принять его в качестве жениха. Вот что мне поручено заявить вашему высокопревосходительству. Все другие объяснения будут даны впоследствии, так как теперь, конечно, не время…
– Чему это такому еще теперь не время, раз вы уже сказали самое худшее? – крикнул генерал. – Говорите до конца!
– Хорошо! Герта дала мне право быть ее представителем перед всей семьей. Я говорю от имени своей невесты!
Теперь все было сказано достаточно ясно и превзошло самые дурные ожидания графа. Даже тогда, когда он усматривал с этой стороны опасность, она казалась ему бесконечно далекой, а теперь весь его план рассыпался в один момент!
Все это так потрясло старика, что вместо того, чтобы обрушиться гневом на дерзкого офицера, он только мрачно, скорбно взглянул на него. Только тогда, когда Михаил с удивлением взглянул на генерала, он опомнился и накинулся на него с удвоенной яростью:
– В самом деле? И вы со спокойным выражением лица выкладываете мне такие возмутительные вещи! Вы как будто находите совершенно естественным, что обрученная невеста моего внука становится вашей лишь потому, что вы достаточно дерзки, чтобы протянуть к ней руки. За эту дерзость с вами посчитается Рауль, я же хочу только поставить вам на вид, что рука графини Штейнрюк – слишком высокая награда для какого-то Роденберга!
– Для меня не существует ничего слишком высокого среди того, чего вообще можно добиться, а любви Герты я именно добился! – холодно сказал Михаил. – Она лишь подчинялась до сих пор решению семьи, распорядившейся ее рукой в то время, когда сама она еще была ребенком. Но Герта ни в коем случае не может платиться несчастьем всей своей жизни за необдуманное согласие. От графа Рауля трудно ждать особенного сопротивления! Во всяком случае он потерял право считаться с кем-либо из-за своей бывшей невесты!
– Что это значит? Что вы хотите сказать?
– Об этом благоволите спросить лично самого графа. Насколько я вижу, вашему высокопревосходительству ровно ничего не известно, и мне противно быть доносчиком!
– Но я не желаю недомолвок и намеков! Я хочу знать, о чем вы говорите?
– О связи графа с Элоизой де Нерак!
Генерал вздрогнул. И с этой стороны он тоже всегда бессознательно боялся опасности!
– С Элоизой де Нерак? – растерянно переспросил он.
– С сестрой Анри де Клермона. Я не добивался этих сведений, даю честное слово! Я случайно напал на них! Таким образом, Герта требует от графа обратно слово, которое он со своей стороны давно нарушил, и я очень сомневаюсь, чтобы ему самому не было желательно разорвать эту помолвку. Если он сам не сделал никаких прямых шагов в этом направлении, то его, очевидно, сдерживал только страх перед дедом!
Последовала пауза. Удар был так суров и неожидан, что генералу требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. По всему было видно, как тяжело отзывались на нем все эти разоблачения.
– Я потребую Рауля к ответу! – сказал он наконец. – Если он подтвердит указанный вами факт, то Герта, разумеется, имеет право нарушить помолвку. Но вам это не дает никаких надежд, потому что я не могу допустить и никогда не допущу, чтобы моя внучка…
– Последовала за Роденбергом! – холодно договорил за него Михаил. – Я знаю это, ваше высокопревосходительство! Но мне придется напомнить вам, что вашей власти опекуна через несколько месяцев наступает конец!
Штейнрюк вплотную подступил к нему. Его взор запылал прежним огнем, и голос звучал с прежней властностью, когда он твердо сказал:
– Власть опекуна – да! Но тогда в полную силу войдет власть главы семьи, и ей ты подчинишься!
– Нет!
– Михаил!
– Нет, граф Штейнрюк! Я не принадлежу к вашей семье, этому вы только что дали мне новое доказательство. Пусть Рауль оказался недостойным невесты, пусть он изменил ей, – в ваших глазах он все же остается озаренным графским титулом, как я остаюсь сыном авантюриста, не смеющим поднять взор на члена вашей семьи, даже если он любим! К счастью, Герта держится иного взгляда на вещи. Она знает все и все-таки с радостью готова принять мое имя!
– А я говорю тебе, что ты еще поплатишься за это имя у нее! Ты не знаешь этой гордой девушки! Откажись от нее!
– Я не настолько труслив! – с презрительной усмешкой ответил Михаил. – Я лучше знаю свою Герту! Ведь мы в течение долгих месяцев отчаянно боролись друг с другом, как самые ожесточенные враги, хотя и сознавали все время, что не можем отказаться друг от друга. Мне было достаточно трудно завоевать свое прекрасное, гордое счастье, но оно завоевано и теперь бесспорно мое! В неистовстве бури, из ущелий Орлиной скалы достал я свою невесту… Попробуйте вырвать ее у меня!
Холодный, серьезный офицер словно переродился; страстное счастье лучилось из его взгляда, звучало в его словах, а последний вызов он почти с торжеством швырнул в лицо графу.
Тот опять взглянул на него тем странным взглядом, где скорби было больше, чем гнева, и, овладевая собой, сказал:
– Довольно! Прежде всего я должен посчитаться с Раулем. Ты еще услышишь обо мне. Теперь ступай!
Михаил поклонился и вышел.
Генерал долго и мрачно смотрел ему вслед. Как странно, что они никогда не могли выдержать официальный тон, к которому оба так стремились!.. Вначале всегда начальник говорил с подчиненным так холодно, так бесстрастно, как будто они встретились в первый раз, но в заключение даже в пылу самой жестокой ссоры все же дед говорил с внуком! И теперь они расстались с формальным объявлением войны, а все же граф, оставшись один, мрачно прошептал:
– Чего бы я ни дал, чтобы тебя звали Раулем Штейнрюком!
* * *
Через полчаса молодой граф вернулся с утренней верховой прогулки. Принимая повод лошади, слуга доложил ему, что генерал приказал просить его к нему в кабинет сейчас же, как только он вернется.
– Ты звал меня, дедушка? – спросил Рауль, входя в кабинет к генералу. – Ты, наверное, получил известия из Штейнрюка?
Дед подал ему телеграмму.
– Прочти сам!
Рауль пробежал депешу и положил ее на стол.
– Очень печальное, но, к сожалению, вовсе не неожиданное известие! Судя по последним бюллетеням, этого надо было ожидать с часу на час. Вчера ты говорил, что тебе будет невозможно отправиться на похороны, значит, придется нам с мамой ехать одним.
– Если ты можешь ехать, то поезжай!
– Но ведь ты сам говорил, что с моим отпуском не будет ни малейших затруднений! Значит, я могу в любой момент отправиться, чтобы…
– Чтобы утешить свою невесту?
– Ну, конечно! Как ты это странно говоришь! Кажется, я имею право…
– Действительно ли ты еще имеешь его? Сейчас увидим!
Граф Рауль смутился при этих словах, но дед не дал ему времени догадаться, куда клонится разговор, и спросил кратко и резко:
– В каких отношениях находишься ты с Элоизой де Нерак?
Вопрос был так неожидан, что на мгновение Рауль растерялся. Но сейчас же овладел собой и ответил:
– Она – сестра моего друга Клермона.
– Это я знаю! Но, по-видимому, она для тебя нечто большее! Без уверток! Я требую полного, честного признания! Не идут ли эти отношения вразрез с обязанностями жениха? Да или нет?
Рауль промолчал. Он не был, несмотря ни на что, лгуном; да и мог ли он лгать перед этим грозным взглядом, который, казалось, проникал к нему в самую душу!
– Значит, все-таки!.. – глухо сказал старик Штейнрюж. – Я не мог и не хотел поверить этому!
– Дедушка!
– Довольно! Мне не нужно больше никакого ответа! Твое молчание было достаточно красноречиво. Неужели это возможно? Пожертвовать такой невестой, как Герта, да и кому пожертвовать! Что ты, лишился глаз или разума, что ли? Вся эта история настолько же непонятна, насколько постыдна!
Рауль мрачно стиснул губы. Он не выносил такого тона, который мог только вызвать отпор, и его ответ звучал не смущением, а вызовом:
– Ты взваливаешь всю вину на меня, а между тем больше всего виновата сама Герта. Она держала себя со мной слишком оскорбительно, слишком недоступно! Она никогда не любила меня и вообще не способна любить!
– В этом ты глубоко ошибаешься! – с глубокой горечью возразил генерал. – Ты-то, конечно, не сумел добиться ее любви, но зато другой сумел! По отношению к этому другому она отбросила всякую гордость, всякую холодность! Этому другому она охотно жертвует графской короной взамен запятнанного мещанского имени, которое осмелился предложить ей… Михаил Роденберг!
Рауль, словно оглушенный громом, в первый момент бессмысленно смотрел на деда. Но затем ярость хлынула ему в голову. Несмотря ни на что, когда-то он любил эту ледышку, красавицу-Герту, и только ее холодность толкнула его в объятия горячо любящей женщины. Мысль, что она должна принадлежать другому, да еще этому глубоко ненавистному Михаилу, показалась ему нестерпимой, и он в бешенстве закричал:
– Роденберг? Он осмеливается свататься за графиню Штейнрюк, тайно завлекает ее в то время, когда она обручена со мной? Этот бесчестный субъект…
– Молчи! – прикрикнул на него генерал. – Ты действовал бесчестно, а не Михаил! Он только что был у меня, чтобы честно открыть все и от имени Герты потребовать возврата данного слова. А ты промолчал и этим предал свою невесту!
– Разве я смел говорить? Ты раздавил бы меня своим гневом, если бы я признался тебе в любви к Элоизе де Нерак!
Лицо генерала скривила презрительная усмешка.
– Значит, из страха передо мной?!. Неужели ты воображаешь, что мне нужно послушание, основанное на лжи и измене? Право, я боюсь, что и без этого нарушения верности Герта была бы потеряна для тебя, как только она увидела бы Михаила рядом с тобой!
– Дедушка, ты заходишь слишком далеко! Уж не хочешь ли ты ставить меня, твоего наследника, последнего отпрыска нашего рода, позади какого-то проходимца, который живет с опозоренным именем?
– И который, несмотря ни на что, достигнет такой высоты, какой тебе никогда не видать! Он идет прямо к цели, пусть хоть весь мир обрушивается на него, ты же, несмотря на блеск титула, имени, происхождения, вечно будешь одним из тысячи, теряющимся в толпе… Оба вы – мои внуки, но только один из вас унаследовал мою кровь. Ты – портрет своей матери, от отца в тебе – лишь слабохарактерность. Михаил – мой отпрыск, и если бы даже его десять раз звали Роденбергом, все равно я признаю его истинным Штейнрюком!
Вот оно явилось, наконец, – это признание, в котором гордость деда так долго отказывала внуку и которого он никогда еще не делал ему с глазу на глаз. Теперь оно вырвалось у старика почти против его воли.
При последних словах генерала Рауль смертельно побледнел. Он не решился противоречить деду, но если что-нибудь могло усилить и без того безмерную ненависть его к Михаилу, так это именно такое признание.
Генерал прошелся несколько раз взад и вперед по комнате, словно желая немного успокоиться, и затем опять остановился против графа Рауля.
– Твоя помолвка уничтожена! После того, в чем ты сам мне признался, я не могу помешать Герте взять назад свое слово. Твоя мать объяснит тебе, что ты теряешь из-за этого. В этом случае мы, не в пример обыкновению, держимся с ней одного мнения. Должно быть, она тоже предчувствовала опасность, так как еще недавно сказала мне, что по ее настоятельной просьбе ты дал слово прекратить знакомство с Клермонами. Значит, ты и ее обманул, как меня, и все это из-за женщины, которая…
– Которую я люблю, люблю до сумасшествия! – пламенно воскликнул Рауль. – Не оскорбляй Элоизы, дедушка! Я не могу допустить это, потому что знаю – ты ненавидишь ее и Анри лишь за то, что они родом из той же страны, откуда и моя мать!
Штейнрюк пожал плечами.
– Мне кажется, твой дядя Монтиньи тоже родом оттуда, а ты знаешь, с какой симпатией и уважением я отношусь к нему! Но у этих господ чувствуется налет чего-то нечистого, подозрительного, хотя они и из хорошей семьи. Без всякой цели они втираются в здешнее общество и наверное в один прекрасный день исчезнут так же таинственно, как и появились однажды. И тогда наступит конец твоему роману, который, однако, стоит тебе блестящего будущего!
– Кто сказал, что этот роман кончится? Раз Герта осмеливается идти наперекор твоей воле и разрушать наши семейные расчеты, то наверное и я получаю этим право назвать своей женой женщину, имя которой может сделать больше чести нашему роду, чем имя какого-то Роденберга!
– Ты собираешься жениться на госпоже де Нерак? – с оскорбительной холодностью спросил генерал. – Может быть, ты рассчитываешь жить с женой на свое чиновничье жалованье? Ну, а мое отношение к этому вопросу едва ли нуждается в пояснении. Один раз я допустил чужой элемент втереться в нашу семью, во второй раз этого не будет – бед уже достаточно и без того!
– Дедушка, ты говоришь о моей матери! – вскипел Рауль.
– Да, о твоей матери, которой я обязан тем, что ты – чужой и мне, и своему отечеству, что ты с равнодушием, даже с отвращением отворачиваешься от таких вещей, которые должны были бы стать для тебя самыми священными на земле. Чего я только ни делал, чтобы вырвать тебя из-под вредного влияния! Но все было напрасно. Последний мужик больше привязан к своему клочку земли, чем ты – к своей родине. Ну, а около Элоизы де Нерак ты окончательно погибнешь. Если страх передо мной и сдерживает тебя теперь, то легко может случиться, что стоит мне закрыть глаза навеки, и ты сейчас же повернешься спиной к своему отечеству, став французом душой и телом.
Сквозь гневный тон, которым были произнесены эти слова, так ясно звучало мучительное страдание, что вызывающий ответ замер на устах графа Рауля. Впрочем, ему вообще не пришлось ничего ответить, так как в этот момент дверь открылась и в кабинет вошла его мать.
Гортензия не имела понятия о том, что здесь произошло. После ухода Михаила генерал заходил к ней на одну минутку, чтобы сообщить о смерти графини Марианны. О Рауле он не сказал ни слова, так как чувство справедливости запрещало ему открыто обвинять внука до того, как он даст ответ на обвинение.
– Ты здесь, Рауль? – сказала графиня. – Я ищу тебя, чтобы узнать, как мы с тобой устроимся: поедешь ли ты со мной или после меня. Я предполагаю отправиться сегодня же курьерским, чтобы как можно скорее быть около Герты.
Генерал наружно спокойно обратился к снохе:
– Рауль вообще не поедет. Появились обстоятельства, которые заставляют его остаться здесь.
Графиня испугалась, хотя и была далека от мысли об истинной природе этих «обстоятельств».
– Разве ему не дают отпуска? – поспешно спросила она. – И ты, папа, тоже не можешь уехать? Значит, Леон не ошибался вчера, намекая мне, что война неизбежна?
– Относительно этого я не могу ответить тебе с полной определенностью. Конечно, в воздухе усиленно пахнет войной, так что вполне возможно, что и Раулю придется встать под знамена.
– Что такое? – с ужасом воскликнула графиня. – Да ведь он никогда не служил! Даже в последний призыв его снова освободили из-за слабой груди от учебного сбора!
– Так по крайней мере было сказано! Врачи уж очень покровительственно отнеслись к Раулю, хотя я и не мог согласиться с ними, потому что, по-моему, он был совершенно здоров. А что он здоров теперь, это не можешь отрицать даже ты. Кто домогается чести слыть самым необузданным, до глупости смелым наездником, кто легко переносит все тяготы охоты в горах, кто не знает усталости в таких делах, о которых мне известно больше, чем я бы хотел, тот может выстоять и войну под ружьем!
– И ты доведешь свою жестокость до того, чтобы заставить его…
– Что такое? – ледяным тоном оборвал ее генерал. – А, так ты боишься, что ему придется вступить в армию простым рядовым? Тут уж ничего не поделаешь! Но он недолго останется нижним чином, и, кроме того, я позабочусь, чтобы он оставался в непосредственной близости от меня. В качестве моего внука он должен будет лишь исполнить свои воинские обязанности, как каждый другой.
– Против моих земляков? – страстно воскликнула Гортензия. – Если дело дойдет до этого, я не переживу!
– Можно пережить многое, Гортензия, что еще гораздо тяжелее. Я понимаю, что это будет стоить тебе слез, и не стану удерживать тебя в столице, когда война разразится. Само собой разумеется, ты не можешь разделять наши чувства. Но Рауль – сын немца и в качестве такового должен исполнить свой долг.
Слова генерала звучали ледяным спокойствием. Но Гортензия все еще не могла дойти до понимания свекра. Она снова обрушилась на эту скалу, хотя должна была бы уже знать, что ее не сдвинуть с места.
– Но ведь в твоей власти освободить его! – еще резче сказала она. – Тебе стоит только сказать врачам, что, по-твоему, болезнь внука еще не излечена, а если генерал Штейнркж скажет это, то никто не осмелится…
– Заподозрить его во лжи? Разумеется, нет; но зато, как я вижу, находятся люди, которые подозревают, что он способен на ложь! Я считаюсь с волнением, в которое привела тебя эта весть, иначе…
Его взор яснее слов докончил фразу.
До этого времени Рауль оставался в стороне, не принимая участия в разговоре, однако последний, судя по всему, сильно волновал его. Теперь и он выступил вперед.
– Дедушка, ты знаешь, что я – не трус, – мрачно сказал он. – Ты не раз называл меня смелым до глупости и каждый раз пытался обуздать в этом отношении, но ты должен понять, что я не могу принять участие в этой войне. Поднять руку против родного моей матери народа, против ее родины – нет, все мое существо восстает против одной этой мысли!
– А я не могу избавить тебя от этого, – непреклонно ответил Штейнрюк. – В таких случаях приходится насиловать свои личные симпатии во имя честного исполнения долга. Да и к чему так много слов! Это неизбежная необходимость, перед которой вы оба должны склониться. И довольно об этом!
– Но я не хочу и не могу склоняться перед ней! – в страстном возбуждении крикнул Рауль. – Я никогда не служил в армии, и теперь меня тоже не призовут, если ты сам не станешь настаивать на этом. Но ты во что бы то ни стало хочешь втравить меня в войну против моего второго отечества, я вижу это и…
Он вдруг запнулся, смущенный гневным взором, которым впился в него генерал, сказавший теперь:
– Я думал, у тебя только одно отечество! Неужели это и теперь не приходит тебе в голову? Ну, так да, ты должен принять участие в этой войне, должен проделать весь поход с начала и до конца, чтобы иметь возможность одуматься. В шуме войны, среди патриотического подъема всего народа ты, может быть, научишься понимать, где твое место; быть может, это вернет тебе утраченную любовь к родине! Это – моя единственная, моя последняя надежда!.. Как только война будет объявлена, ты завербуешься, завербуешься добровольно!
Последние слова были сказаны тем повелительным тоном, который всегда производил на Рауля свое действие. Но на этот раз юноша только еще более вспыхнул:
– Дедушка, не доводи меня до крайности! Ты всегда упрекал меня тем, что в моих жилах течет материнская кровь, и я боюсь, что ты прав. Все, что я познал светлого, радостного во времена моей дивной юности, все осталось во Франции, и только там, по-моему, есть смысл жизни! Здесь, в этой холодной, трезвой Германии, я никогда не чувствовал себя дома; здесь все мои радости отмериваются по каплям; здесь меня вечно пугают призраком долга. Не заставляй меня так непреклонно становиться перед выбором, потому что в результате может получиться совсем другое, чем ты рассчитываешь. Я не люблю твоей Германии, никогда не любил ее, и – будь, что будет! – не подниму оружия против своей милой Франции!
– О, мой Рауль! Я знала это! – с торжеством воскликнула Гортензия, простирая руки к сыну.
Штейнрюк неподвижно стоял и смотрел на обоих. Этого он никак не ожидал! До сих пор страх перед дедом сдерживал Рауля в известных границах, и он никогда не осмеливался давать волю своим чувствам. Теперь эти границы распались, и то, что выявилось из-за них, потрясло даже железную натуру графа.
Голос Штейнрюка звучал как-то странно, когда он снова заговорил:
– Рауль! Поди ко мне!
Молодой граф не двинулся с места. Он остался стоять около матери, которая обняла его, как бы желая удержать при себе. Так и стояли они, враждебные, вызывающие!
Но генерал был не такой человек, чтобы терпеть подобное сопротивление в собственном доме.
– Разве ты не слышал моего приказания? – спросил он. – В таком случае придется повторить его! Ты должен подойти ко мне!
И опять его голос и взгляд произвели прежнее насилие над волей Рауля: он почти механически, словно подчиняясь непреодолимой силе, оторвался от матери и подошел к деду.
– Ты не хочешь принять участие в войне? – спросил Штейнрюк, с такой силой стискивая руку внука, что тот с трудом подавил возглас боли. – Ну, мы это посмотрим! Я подам прошение от твоего имени, а когда тебя примут в армию, тогда ты поймешь, что значит дисциплина. Ты, конечно, знаешь, что грозит солдату, который отказывается повиноваться, или… дезертиру!
– Дедушка! – воскликнул Рауль, которого болезненно задело это оскорбительное слово.
– Несмотря на все твои угрозы, я все же поставлю тебя в необходимость выбора! А чтобы ты не очень уж восхищалась отвагой сына, Гортензия, узнай то, что все равно не осталось бы тайной для тебя: по вине Рауля между ним и Гертой все кончено. В объятиях госпожи де Нерак он забыл о своих обязанностях к невесте!
– Рауль! – с отчаянием воскликнула графиня.
На сей раз в ее возгласе не было той радости, которая прозвучала за минуту перед тем.
Генерал медленно выпустил руку внука и отступил назад.
– Из-за этого можешь посчитаться с ним, но от самого худшего я сумею уберечь его! Я хочу посмотреть, решится ли последний Штейнрюк запятнать свое имя позором и изменить родине так же, как он изменил невесте!
Сказав это, генерал повернулся к обоим спиной и вышел из комнаты.
