Элизабет Вернер
Архистратиг Михаил
Ганс кинулся навстречу дамам, и вскоре обе они в сопровождении художника вошли в мастерскую. На поклон Роденберга графиня Марианна ответила с обычной любезностью. Теперь она уже не упрекала его в нежелании побывать в замке Штейнрюк, так как из разговора с генералом узнала, что Роденберг несимпатичен старому графу. Графиня предполагала, что Михаилу это известно, и этим объясняла его сдержанность. Зато она сочла своим долгом удвоить собственную любезность.
– Мы давно не видались, – сказала она, подавая ему руку, – и наша последняя встреча в Санкт-Михаэле омрачилась нездоровьем Герты. С ее стороны было крайне неосторожно оставаться при надвигавшейся буре на открытой местности, и еще счастье, что дождь разразился лишь над долиной, не затронув нас, а то она простудилась бы еще серьезнее!
Михаил поцеловал протянутую ему руку и поклонился затем молодой графине, которая тогда, после бурного объяснения в горах, воспользовалась первым попавшимся предлогом, чтобы избежать дальнейшего совместного пребывания с Роденбергом. Он видел ее затем лишь краткий момент, когда она садилась с матерью в экипаж, и до сего времени они больше не встречались.
Теперь она поспешила сказать:
– Ах, мама, право, это было вовсе не так серьезно! Я только потому торопила с отъездом, что знала твою боязливость.
– Да, но ты чувствовала себя нездоровой еще несколько дней спустя, – заметила мать. – Я убеждена, что лейтенант Роденберг… или вернее… – она окинула его мундир. – Как я вижу, вы уже повышены в чине с тех пор? Поздравляю вас, капитан!
– Вот уже две недели, как он облечен новым званием, – заметил Ганс. – Я уже испросил милостивое разрешение нарисовать будущего генерала, как только он добьется этого чина!
– Как знать! – улыбаясь, ответила графиня. – Карьера капитана Роденберга идет довольно быстрыми шагами. И у нас тоже в это время произошло радостное событие, о котором вы, наверное, слышали: моя дочь стала невестой!
– Я знаю! – и Михаил обернулся к Герте, глаза которой теперь в первый раз встретились с его взором.
Он поздравил ее с обручением, но если она ожидала встретить на его лице хоть малейший след волнения, той молниеносной вспышки, которая порой так предательски проглядывала из-за его наружной холодности, то ей пришлось разочароваться. Его поклон был точно так же вежлив и холоден, как и его поздравление, составленное в самых обычных, общепринятых выражениях. Нельзя было поздравить самую малознакомую даму вежливее и… равнодушнее.
«Графиня Герта сегодня опять невероятно надменна!» – подумал Ганс, когда увидал гримаску, с которой она приняла поздравление.
Теперь он подвел обеих дам к картине, которая занимала главное место в мастерской и была закончена лишь в некоторых частях. Фигура архистратига в натуральную величину мощно и эффектно выделялась на полотне, но лицо было, по-видимому, еще не совсем готово, а голова нечистого была только набросана. Несмотря на все это, картина уже теперь давала представление о смелости и величии замысла и захватывающей силе рисунка, так что молодой художник мог быть доволен впечатлением, которое произвела его картина.
Герта, первой подошедшая к картине, слегка вздрогнула и бросила на художника удивленный взгляд, тогда как графиня, последовавшая за нею, воскликнула:
– Да ведь это… Нет, это – не капитан Роденберг, но вы придали вашему архистратигу разительное сходство с ним!
– Вполне естественно, так как он позировал мне, – смеясь, ответил Ганс. – Конечно, я взял у него только самое характерное, но это словно создано для моей идеи.
Графиня была в полном восторге от картины и не скупилась на похвалы. Герта нашла замысел гениальным, композицию восхитительной, колорит прелестным, но, входя во всевозможные детали, о лице архангела не вымолвила ни слова.
Ганс с очаровательной любезностью служил дамам гидом в своей мастерской. Дамы захотели посмотреть другие его работы; он взял с окна альбом и старался установить его так, чтобы освещение падало с нужной стороны. Тем временем графиня взяла довольно объемистую папку, лежавшую на столе и заключавшую в себе массу эскизов и этюдов, привезенных художником из поездки, в горы. Однако, заметив это, Ганс так поспешно подбежал к ней, словно его папка подверглась серьезной опасности.
– Простите, графиня, папка очень неудобно лежит… я сам покажу вам эскизы! – торопливо сказал он.
Подвинув графине кресло и начав подавать ей листок за листком, он вдруг, словно случайно, взял один из листков и отложил его в сторону.
– Этого рисунка мне нельзя видеть? – спросила графиня, мельком заметив очертания какой-то женской головки.
– О, он совершенно не заслуживает того! Пустячный этюд, совершенно неудачная работа! – стал уверять художник, но при этом его лицо густо покраснело.
Графиня шутливо погрозила ему пальцем.
– Эге, да у господина Велау, кажется, завелись секреты? Как знать, что вы натворили там, в горах!
Ганс, улыбаясь, защищался от подобных подозрений, но когда графиня пересмотрела папку и обратилась к альбому, он все же счел за лучшее припрятать «совершенно неудачную работу», чтобы она не попадалась на глаза посторонним.
Герта все еще стояла перед картиной, и Михаил оставался возле нее. Теперь он не делал ни малейших попыток избегнуть ее близости и совершенно непринужденно занимал ее разговором о ближайших планах и намерениях Ганса. Уж на что Герта была светской девушкой, с детства приученной скрывать истинные чувства, но и то она не могла бы после свидания в Санкт-Михаэле выдержать такого беззаботного тона. Непринужденность Михаила облегчала ее и… раздражала.
– Признаться, – сказала Герта, – я поражена силой и энергией, которыми дышит картина. Уж никак не ждала этого от человека, всегда казавшегося мне таким поверхностным.
– А ведь и эту картину Ганс тоже набросал полушутя, – ответил Роденберг. – Ганс принадлежит к числу тех счастливых натур, которым все дается без особого труда!
– Счастливая натура! А вы завидуете такому свойству?
– Нет, потому что я не мог бы оценить его. Для меня имеет полную ценность лишь то, что добыто в бою, в борьбе. Ганс создан для счастья и наслаждения, я – для борьбы… Каждому свое!
– Вы избрали борьбу из личной склонности? – спросила Герта полунасмешливо, так как ее раздражало, что Роденберг теперь совершенно не испытывает на себе действия ее чар. – Должно быть, вы очень честолюбивы, капитан Роденберг!
– Может быть! Во всяком случае, я жажду восхождения, а кто с самого начала не преследует высших целей, тот никогда ничего не достигнет. Конечно, мне далеко не так легко пробиваться, как Гансу, которому все благоприятствует, но имеет немалую ценность, когда сознание говорит: «У тебя нет никого, кроме себя самого, но ты и не принадлежишь никому, кроме как самому себе»!
Эти слова были сказаны очень спокойно, но Герта поняла, какой скрытый смысл таится в них. Словно молния гнева сверкнула в ее глазах.
– И вы воображаете, будто честолюбие и в самом деле сможет заменить вам все? – спросила она.
– Да! – с ледяной твердостью ответил Михаил. – Единственное, что я беру с собой на пути к будущему, это – благодарность человеку, который стал мне вторым отцом. Во всем остальном я сумел отделаться от всякой лишней помехи!
Губы графини Герты дрогнули, но она сейчас же высоко подняла голову со всей свойственной ей надменностью.
– В таком случае желаю вам счастья, капитан! Вы сделаете блестящую карьеру, в этом я не сомневаюсь!
Она повернулась к нему спиной и подошла к матери, которая тут же стала собираться домой. Ганс пошел проводить дам до экипажа, а по возвращении в мастерскую первым делом достал «совершенно неудачную работу», тщательно спрятал ее в другую папку и запер.
– Вот была бы славная история, если бы графиня увидела этот эскиз! – сказал он. – Она сейчас же узнала бы свою крестницу, и всему великолепию Ганса Велау-Веленберга ауф Форшунгштейн настал бы конец. А между тем оно во всей рыцарственной красе живет в воспоминаниях Эберсбурга!
– Что это за эскиз? – рассеянно спросил Михаил.
– Портрет Герлинды фон Эберштейн, который я зарисовал на память. Ты ведь знаешь о моем приключении в Эберсбурге и о непредвиденном повышении в ранге. Странно просто! Я никак не могу отделаться от воспоминаний о маленькой спящей царевне, которая показалась мне такой смешной и в то же время такой прелестной! Образ Герлинды неизменно стоит передо мной, и даже в присутствии этой сказочной феи с золотыми волосами прелестное личико Герлинды все время заслоняло ее для меня. Между прочим, я нахожу, что молодая графиня очень изменилась с тех пор, как стала невестой. Ну, да это – обычная история при таких браках, где о взаимной склонности и чувстве не может быть и речи. И граф Рауль тоже, по-видимому, не питает к невесте особых чувств, так как обручение не мешает ему отдаваться во власть иным сладким чарам.
Михаил, сумрачно расхаживавший по комнате, вдруг остановился, как вкопанный.
– Уже? На глазах у невесты? Какой позор!
– Однако это звучит достаточно трагично! Да, вообще, знаешь ли ты графа Рауля?
– Я видел его у генерала, и с тех пор мы не раз сталкивались. Я был вынужден достаточно ясно показать ему, что он имеет дело с офицером, который в случае необходимости готов со шпагой в руке защищать свое право на уважение. Но в конце концов он, по-видимому, понял это.
Во взоре художника что-то засияло, и, внимательно приглядываясь к приятелю, он вооружился кистью и снова взялся за картину.
– Это меня очень удивляет, – спокойно сказал он, – конечно, граф Рауль имеет свою родовую гордость, но я никогда не замечал в нем сословного высокомерия. Должно быть, он имеет что-нибудь против тебя!
– Или я против него! Мне кажется, оба мы знаем, какими глазами смотрим друг на друга!
– Странно! Я знаю графа только с самой милой стороны. Что же касается его обручения, то всем известно, что это – дело рук деда. Его превосходительство изволили приказать, и внук склонился перед высочайшим приказом!
– Тем позорнее все это! – с пламенной ненавистью крикнул Роденберг. – Кто заставляет его повиноваться? Почему он не воспротивился? Только этот ваш хваленый Штейнрюк со всей своей рыцарственностью – просто трус, у которого не хватает храбрости для моральной борьбы!
– Ну, Раулю плохо пришлось бы, если бы он вздумал пойти наперекор деду! – небрежно заметил Ганс, не переставая работать. – Говорят, генерал муштрует домашних так же строго, как и своих солдат, и не терпит ни малейшего противоречия. Ты-то ведь хорошо знаешь своего начальника! Решился бы ты открыто пойти против него и сказать ему в лицо «нет»?
– Я наговорил ему немного побольше, чем простое «нет»!
– Ты? Генералу?
Ганс был так поражен, что на минутку даже опустил кисть. Но Михаил, забыв всякую осторожность, дал увлечь себя гневному порыву.
– Да, генералу графу Штейнрюку! Он хотел и меня тоже покорить своим властным взором, тем повелительным тоном, которому все повинуются, он приказал мне замолчать, но я все-таки не смолчал! Он должен был выслушать от меня такие вещи, каких никогда не слыхивал во всю свою жизнь. Я без стеснения бросил ему в лицо обвинение, и он выслушал меня! Теперь-то мы, конечно, порвали друг с другом, но он, по-крайней мере, знает, во что я ставлю его имя и графскую корону, он знает, что я готов его самого и весь его род…
– Сбросить с высоты ста миллионов метров в пропасть? Наконец-то! – торжествуя воскликнул художник, только что сделавший кистью несколько последних мазков. – Браво, Михаил! Теперь ты опять можешь прийти в прежнее унылое настроение, теперь я поймал!
– Что ты поймал? – удивленно спросил Михаил.
– Выражение, вспышки молний во взоре, которые я никак не мог уловить для лица моего архистратига! Ты был восхитителен в гневе! Святой Михаил во плоти, да и только!
Только теперь Роденберг почувствовал, насколько далеко зашел в своем гневе, и закусил губы.
– Значит, ты умышленно раздражал меня и хладнокровно наблюдал? Ганс, этому нет названия!
– Может быть, но это было необходимо. Взгляни сам на картину и увидишь, что стало с выражением лица архангела. Мне удалось достичь этого несколькими мазками.
Михаил подошел к картине, но, прежде чем он успел высказать какое-либо замечание, Ганс обнял его за плечи и сказал, сразу становясь серьезным:
– А теперь признайся, что такое стоит между тобой и Штейнрюком? Почему ты так ненавидишь графа Рауля и что дает тебе право говорить так непочтительно с генералом? Тут есть что-то, о чем ты умолчал!
Роденберг вместо ответа мрачно отвернулся.
– Неужели я не заслуживаю твоего доверия? – с упреком сказал Ганс. – У меня никогда не было от тебя тайн, и я могу требовать от тебя того же. Какое отношение можешь иметь ты к генералу Штейнрюку?
Последовала краткая пауза, затем Михаил холодно и твердо сказал:
– Такое же, как и граф Рауль.
Ганс посмотрел на него изумленным взором: ему казалось, что он ослышался.
– Что это значит? Генерал…
– Генерал – отец моей матери. Ее звали – Луиза Штейнрюк!
Глава 16
Был мрачный дождливый день, когда граф Рауль Штейнрюк поднимался по лестнице одного из домов аристократического квартала. Позвонив в дверь второго этажа и узнав от лакея, что мсье Анри де Клермон дома, Рауль сбросил пальто на руки слуге и вошел в комнаты со свободой, доказывающей, что он здесь свой человек.
При входе графа в салон молодой человек, стоявший у окна, обернулся и подбежал к гостю с выражением живейшей радости.
– Наконец-то ты, Рауль! А мы уже отказались от надежды видеть тебя сегодня!
– У меня только полчаса свободных, я прямо из министерства! – ответил Рауль, бросаясь в кресло.
– В таком случае будущий глава правительства, конечно, в отвратительнейшем настроении! – смеясь, сказал Клермон. – Важные государственные заботы – не свой брат!
Разговор велся на французском языке. На вид Анри де Клермон был несколькими годами старше Рауля. У него была очень элегантная внешность, и вообще он производил бы весьма благоприятное впечатление, если бы не глаза, которые смотрели с какой-то странной настороженностью. Они были пытливо устремлены и на Рауля, когда тот ответил с явным раздражением:
– Глава правительства! Государственные заботы! Если бы ты только знал, через какую сухую и скучную пустыню приходится пробираться мне! Я уже целый год служу в министерстве и все еще не выхожу за пределы самых незначительных, пустяков. В глазах нашего начальника граф Штейнрюк не имеет ровно никаких преимуществ перед первым попавшимся чиновником из мещан!
– Да, у вас крайне педантичны в таких делах, – иронически сказал Клермон. – У нас обыкновенно повышение по службе совершается очень быстро, раз обладаешь аристократическим именем и связями. Значит, тебе по-прежнему не доверяют ничего важного?
– Нет! – ответил Рауль, причем взор его с нетерпением устремился к двери, которая вела во внутренние помещения, как будто он ожидал появления кого-то оттуда. – Самое большее, если мне поручают передать по назначению или переписать какой-нибудь важный секретный документ, поскольку тут считаются с именем, дающим гарантию соблюдения тайны. И это может продлиться еще долгие годы!
– Если ты только выдержишь! Разве ты рассчитываешь и впредь оставаться на государственной службе?
– Но конечно! Как же иначе?
– Странный вопрос в устах того, кто собирается жениться на богатейшей невесте! Да ведь ты можешь жить настоящим владетельным князем в своих имениях! Правда, насколько я знаю, ты не выдержишь и такой жизни тоже, потому что тебе нужны общество, шум, блеск, столичная суета. Но в таком случае устрой, чтобы тебя назначили на службу при парижском посольстве! Тебе будет не трудно добиться этого: стоит только нажать на соответствующую пружину, а этим ты исполнишь заветное желание своей матушки!
– А дедушка? Он никогда не согласится на это!
– Если ты будешь спрашивать его об этом, то, разумеется, нет; но ведь его власть простирается лишь на время опеки. Когда графиня Герта становится совершеннолетней?
– Когда ей исполнится двадцать лет, то есть будущей осенью.
– Ну, вот! Тогда тебе не придется считаться ни с чем, кроме желаний молодой жены, а она наверное не будет иметь ничего против того, чтобы жить с тобой в столице Европы, в средоточии блеска и пышности. Тогда генерала уже можно будет не принимать во внимание!
– Ты не знаешь моего дедушки! – мрачно возразил Рауль. – Он и тогда будет настаивать на своих правах, а я… Кстати, разве я не увижу сегодня госпожи де Нерак?
– Сестра еще не закончила свой туалет, мы едем на обед. А где ты будешь сегодня вечером?
– У невесты.
– И ты говоришь это с такой гримасой, когда решительно все завидуют тебе! Да ведь и действительно графиня Герта молода, красива, богата и…
– И холодна, как лед. Уверяю тебя, я далеко не заслуживаю особой зависти!
– Да, в области капризов графиня кажется большой мастерицей. Ну, да это – исконное право красивых женщин!
– Если бы дело было в одних только капризах! Капризами меня не удивишь, Герта с детства отличается ими. Но со времени нашей помолвки она усвоила себе по отношению ко мне такой тон, которого я долго не выдержу!
– Ну, вот еще! Кому из нас удается выбирать жену вполне по сердцу? Когда я рано или поздно вздумаю жениться, то мне это тоже не удастся, а моей сестре уже в шестнадцать лет пришлось выйти замуж за пятидесятилетнего старика. Приходится склониться перед необходимостью!
Рауль почти не слышал последних слов. Его взор был по-прежнему устремлен на дверь. Вдруг граф вскочил – в дверях послышался шелест шелкового платья.
Вошла дама, не очень молодая – ей могло быть уже под тридцать, с лицом не то чтобы красивым, даже не хорошеньким, но полным чарующей пикантности. И напрасно было бы спрашивать себя, в чем заключаются чары этой женщины, но отрицать эти чары было невозможно.
При входе дамы Рауль поспешно вскочил и подбежал к ней. Поцеловав протянутую ему руку, он сказал:
– Я забежал сегодня лишь на минутку. Мне хотелось хоть повидать вас, потому что Анри сказал мне, что вы собираетесь уезжать.
– О, у нас во всяком случае есть свободных полчаса, – ответила госпожа де Нерак, кинув взгляд на часы. – Как видите, Анри даже еще не одет для обеда!
– Но мне тем не менее пора заняться этим! – заметил Клермон. – Ты уж извини меня, Рауль, я сейчас же вернусь.
Клермон вышел из комнаты, но Рауль, казалось, отнюдь не был недоволен возможностью побыть наедине с сестрой своего друга. Он уселся, напротив нее, и между ними завязался бойкий, живой разговор, тон которого, однако, сразу изменился, как только Рауль случайно упомянул замок Штейнрюк.
– А, это замок в горах! – насмешливо сказала госпожа де Нерак. – Мы с Анри очень хотели побывать там, но, к сожалению, нам это не удалось из-за… болезни вашей матушки.
– Да, моя мать подвержена нервным припадкам, – ответил Рауль, быстро справляясь с минутным замешательством.
– Боюсь, не были ли на этот раз сами гости причиной припадка! – со злобной иронией возразила дама.
– Сударыня!
– А может быть, генерал! Во всяком случае мы явились невольной причиной болезни вашей матушки!
– Вы заставляете меня платиться за чужие грехи, – с упреком сказал Рауль. – Анри иначе относится ко мне.
Он знает, в каком тягостном положении находимся мы с матерью, и считается с этим.
– Да ведь и я тоже считаюсь! Ведь я, несмотря ни на что, навестила вашу матушку в городе! Конечно, нам пришлось ограничиться мимолетными посещениями, потому что генерал не счел нужным и позднее пригласить нас… Да, его высокопревосходительство, по-видимому, очень самодержавный повелитель, и его внук отличается примерным послушанием!
– А что же мне остается, как не повиноваться? – воскликнул Рауль. – Мама права: мы с ней вполне во власти непреклонной воли, привыкшей гнуть и ломать все, осмеливающееся пойти наперекор. О, как устал я от этой вечной опеки!
– Но ведь опека кончится после вашей женитьбы!
– Да… после женитьбы…
– Как элегически это звучит! Смотрите, чтобы графиня Герта не подслушала вас: ей может не понравиться такой тон!
Рауль встал, подошел к креслу, в котором сидела молодая женщина, и, склоняясь к ней, сказал с мольбой и упреком:
– Элоиза!
– Ну?
– Ведь вы же знаете, как я отношусь к этому браку! Вы знаете, что уже теперь я вижу в нем лишь цепи!
– И все-таки вы заключите его!
– Это – еще вопрос!
Что-то сверкнуло во взоре молодой женщины, когда она ответила:
– Уж не хотите ли вы отважиться на открытый мятеж? Это может дорого стоить вам!
– Какое мне дело до всего остального, раз дело идет о моем истинном счастье? – горячо возразил Рауль. – Ради этого счастья я готов пойти наперекор даже самому дедушке! Я думал, что мне удалось побороть свое чувство, но вот я снова встретил вас, Элоиза, и теперь вижу, насколько крепко прикован к вам… Вы молчите? Неужели вам действительно нечего мне ответить?
– Вы – глупенький, Рауль! – нежно сказала молодая женщина.
– Неужели, по-вашему, глупо жаждать счастья? – пламенно воскликнул он. – Вы вдова, Элоиза, вы свободны, и если…
Он не мог докончить фразу, так как в этот момент дверь открылась и в комнату вошел Клермон. Он сделал вид, будто не замечает ни смущения Рауля, ни недовольного взгляда сестры, и заговорил в самом беззаботном тоне:
– А вот и я! Теперь мы можем поболтать еще четверть часа, Рауль!
– К сожалению, я не располагаю более временем, – ответил молодой человек, сразу пришедший в отвратительное расположение духа, – ведь я предупредил тебя, что зашел на минутку! Сударыня! – он опять обернулся к Элоизе и смотрел на нее с безмолвным вопросом. Но Клермон встал между ним и сестрой и сказал:
– Ну, если ты так торопишься, то мы не будем задерживать тебя! Значит, до завтра!
– До завтра! – повторил Рауль и поспешно ушел. Как только дверь закрылась за ним, молодая женщина сердито заметила брату:
– Ты попал удивительно не вовремя, Анри!
– Знаю, – спокойно ответил он. – Но я счел за благо положить конец сцене, потому что ты была способна серьезно отнестись к ней!
– Ну, а если даже так? Уж не ты ли помешаешь мне!
– Нет, я просто разъяснил бы тебе, что ты собираешься сделать безграничную глупость. Допустим, что из-за тебя Рауль порвет с невестой. Ну, а дальше? Ты знаешь генерала. Неужели ты думаешь, что он когда-нибудь простит внуку подобный шаг? А против его воли Рауль вообще не может жениться, потому что он всецело зависит от деда.
– Рауль – наследник генерала, которому уж под семьдесят!
– Но генерал может прожить еще десять лет. И неужели ты так глупа, чтобы верить в то, что страсть Рауля способна пережить столь длинный срок? Ведь ты на пять лет старше его, а потому тебе нечего рассчитывать на будущее: ты должна найти себе выгодную партию теперь же, потому что через несколько лет будет поздно. К тому же Рауль – вовсе не партия для тебя. Если генерал Штейнрюк живет достаточно роскошно, то это возможно для него благодаря получаемому им большому жалованью. Его наследник получит скудный майорат, что же касается замка Штейнрюк, то это – предмет роскоши, не дающий дохода, а лишь требующий расходов. Разумеется, если вы с Раулем вздумаете поселиться в имении и будете сами заниматься хозяйством, экономя каждый сантим, то вы кое-как проживете. Но разве для вас такая жизнь? Таким образом, ты сама видишь, что из этих планов не выйдет ничего хорошего для тебя самой, а кроме того, они сильно повредят нам обоим. Ты ведь знаешь, как важно для нас, чтобы Рауль был в хороших отношениях со своим дедом, ведь помимо него у нас нет связи с домом Штейнрюков.
– Ну, этого ты мог бы легко добиться через Монтиньи, который переведен в здешнее посольство. Он, само собой разумеется, будет бывать у своей сестры.
– Да, бывать-то он будет, но ты жестоко заблуждаешься, если предполагаешь, что гордый Монтиньи займется такими делами. Он и без того относится ко мне без надлежащего уважения, и мне не раз кровь бросалась в голову от его надменности. Он предпочтет отказаться от места, но не снизойдет до этого. Таким образом, ты сама видишь, что затеяла пустое. Что значат доходы Рауля в сравнении с твоими потребностями? Ведь ты уже доказала, живя с Нераком…
– Разве я виновата, что он промотал свое состояние до последнего сантима?
– Ну, ты добросовестно ему помогала. Впрочем, не будем касаться этого. Важен сам факт, что у меня и у тебя нет ни сантима за душой и что ты должна сделать блестящую партию. Твой роман с Раулем должен оставаться именно романом и только, и ты поступишь крайне неразумно, если толкнешь его на разрыв с невестой. Ты должна помнить одно: пока генерал жив, твой брак с Раулем невозможен, а позднее он бессмыслен… В чем дело? – обратился он к лакею, вошедшему в комнату с карточкой в руках.
Взглянув на последнюю, Клермон с недоумевающим видом подал ее сестре.
– Монтиньи? – удивленно воскликнула она. – Он пришел к тебе? Но ты только что…
– Да я сам не понимаю, в чем дело. Наверное, его привело сюда какое-нибудь чрезвычайно важное дело. Оставь нас одних, Элоиза!
Молодая женщина вышла, и Клермон приказал лакею ввести посетителя. Тот появился сейчас же.
Маркизу де Монтиньи было около пятидесяти лет.
У него был очень аристократический вид и надменная осанка. Несмотря на то, что маркиз поклонился хозяину с умышленной холодностью и сдержанностью, Клер-мон подбежал к нему с величайшей предупредительностью.
– Ах, маркиз! Как я рад, что наконец-то имею удовольствие приветствовать вас! Пожалуйста! – и он движением руки пригласил гостя сесть.
Но Монтиньи остался стоять и ответил ледяным тоном:
– Вы, конечно, удивлены, видя меня здесь, мсье де Клермон?
– О, нет! Наши отношения в качестве земляков и сослуживцев…
– Были и будут самого поверхностного характера, – перебил его маркиз. – Меня привело к вам дело личного свойства. Я не хотел бы разрешать его через посольство!
Тон, которым говорил де Монтиньи, отличался обидной пренебрежительностью, и Клермон гневно уставился на гостя, осмеливающегося обращаться с ним так в его собственном доме.
– Я только что встретился с племянником, – продолжал тем временем маркиз. – Он шел от вас?
– Да, он был у нас.
– Насколько я знаю, граф Штейнрюк бывает у вас ежедневно?
– Да, мы очень дружны с ним.
– В самом деле? – с оскорбительной насмешливостью переспросил Монтиньи. – Рауль еще молод и неопытен, но вам следовало бы подумать, что это «дружба» не стоит труда. Такому молодому, незначительному чиновнику не доверяют важных государственных тайн, для этого здесь слишком осторожны!
– Маркиз! – крикнул Клермон.
– Мсье де Клермон?
– Я уже неоднократно имел случай убеждаться, что вы обращаетесь со мной в неуместном тоне. Прошу переменить его!
Монтиньи пожал плечами.
– Мне казалось, что в обществе я не изменял по отношению к вам привычному такту. Но теперь мы одни, и вы уж позвольте мне быть откровенным. Я только недавно узнал о том, что граф Штейнрюк постоянно бывает у вас, мне неизвестно лишь, какую роль играет во всем этом мадам де Нерак. Вы должны понять меня и разрешить обратиться к вам с просьбой, вернее – с требованием оставить в покое графа Штейнрюка. Подыщите себе для своих целей других людей, но оставьте в покое сына графини Гортензии иплемянника маркиза де Монтиньи.
Клермон побледнел как смерть, его руки невольно сжались в кулаки, а голос звучал хрипло, когда он ответил:
– Вы забываете, что мое имя так же старо и благородно, как и ваше! Я требую уважения к своему имени!
Монтиньи отступил на шаг назад, оглядел Клермона с ног до головы и резко сказал:
– Я уважаю ваше имя, мсье де Клермон, но не ваше ремесло!
– Это слишком! – крикнул Анри, делая движение, как бы собираясь броситься на маркиза. – Вы дадите мне удовлетворение!
– Нет! – сказал Монтиньи.
– Тогда я заставлю вас…
– Не советую! Этим вы вынудите меня объявить во всеуслышание, почему я отказываюсь дать вам удовлетворение. Это лишит вас возможности продолжать вращаться в здешнем обществе. Разумеется, этим я возложу на себя слишком большую ответственность, так что к подобному оружию я обращусь лишь в самом крайнем случае. Но, как бы там ни было, я повторяю вам: если вы не исполните моего требования, я открою глаза сестре и племяннику! – и Монтиньи, пренебрежительно кивнув Клермону, вышел из комнаты.
Некоторое время Клермон стоял словно пораженный громом, а затем прошептал:
– Ты поплатишься мне за это!
