bannerbannerbanner
Жеводанский зверь

Эли Берте
Жеводанский зверь

Полная версия

IX Лесничий Фаржо

В это самое утро Леонс проснулся без лихорадки в комнате, занимаемой им в Меркоаре. По милости заботливой прислуги и особенно достойной урсулинки, рана его заживала, он не чувствовал боли, лишь слабость от потери крови.

Но если тело находилось в удовлетворительном состоянии, то душа была неспокойна. Недавние воспоминания держали молодого человека в постоянном волнении. Иногда он оставался безмолвен и задумчив, потом осыпал окружающих вопросами, внешне самыми простыми, но имевшими скрытную цель. Может быть, эта цель не была тайной для приора и даже для сестры Маглоар, потому что они переглядывались при каждом вопросе Леонса. Он это заметил, и волнение его увеличилось. Скоро он захотел встать, выйти в гостиную, принять участие в охоте. Напрасно говорили ему об опасности всякого движения, прежде чем заживет его рана: он не хотел ничего слушать. В конце концов пришлось разрешить ему одеться, но с условием не выходить из своей комнаты и сидеть в кресле у окна, выходившего на большой двор замка.

Из чемодана Леонса достали другое платье, потому что то, что было на нем, изорвалось во время его лесного приключения. Приор захотел служить камердинером своему приемному сыну, и когда молодой человек оделся, а сестра Маглоар положила на перевязь его больную руку, его посадили у окна, и он, по-видимому, находил удовольствие смотреть на толпу, которая беспрестанно сновала по двору.

Приор Бонавантюр и сестра Маглоар воспользовались этой минутой, чтобы сойти в зал, где другие дела требовали их присутствия, и оставили Леонса спокойно продолжать свои наблюдения.

Когда через час приор возвратился, его племянник с воодушевлением на лице прохаживался по комнате в необыкновенном волнении. Увидев дядю, Леонс подбежал к нему и сказал задыхающимся голосом:

– Дядюшка, мой добрый дядюшка, умоляю вас, увезите меня отсюда… Мне уже хорошо, я могу пуститься в путь. Ради бога, не оставляйте меня дольше в этом доме, если не хотите, чтобы я умер здесь от гнева и горя!

Леонс едва сдерживал слезы. Приор, удивленный и огорченный этим внезапным порывом, заставил его снова сесть в кресло и успокоиться.

– Что случилось, дитя мое? – спросил он ласково. – Вы были так спокойны сейчас. Откуда взялось это странное намерение?

Леонс хотел было что-то сказать, но не смог, он лишь закрыл лицо руками, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

Приор сел возле него.

– Говорите откровенно, Леонс, – продолжал он. – Неужели вы не доверяет мне, вашему родственнику, вашему лучшему другу? Что с вами происходит? Кто с вами говорил во время моего отсутствия?

– Никто, дядюшка.

– Что же вы увидели такого печального из этого окна?

– Ничего, ничего, дядюшка, уверяю вас.

Приор Бонавантюр устремил на Леонса внимательный взгляд, и благосклонный, и проницательный; юноша выдержал этот немой допрос с очевидным беспокойством.

– Хорошо, я угадаю, – продолжал бенедиктинец, улыбаясь, – вы видели, как уезжала эта ветреница графиня де Баржак с бароном де Ларош-Боассо, и вас оскорбила фамильярность в отношениях между ними; не так ли?

– Почему же мне удивляться или сердиться из-за того, что делает хозяйка этого дома? – спросил Леонс сухим тоном, не поднимая глаз. – Какое мне дело, что графиня де Баржак надумала кокетничать и рыскать по лесу с этим бароном, известным развратником?.. Однако, дядюшка, – продолжал он совсем другим тоном, – имеет ли право питомица Фронтенакского аббатства вести себя с такой компрометирующей ветреностью? Разве вы не имеете полной власти над этой молодой девушкой до ее замужества и можете ли вы позволить…

– Полно, дитя, – кротко перебил его приор, – не забывайте, что Кристину нельзя судить по общим правилам. Не она ли вчера совершила еще большее неприличие, перенеся вас на руках в эту комнату, несмотря на едва скрываемые улыбки всех обитателей замка? А вы и не думали возмущаться этим. Графиня де Баржак – девушка честная, прямая и настолько энергичная, что заставит уважать себя всякого, кто осмелился бы забыться в ее обществе.

– Вы думаете, дядюшка? Разве вы забыли, как угрожал нам вчера барон, говоря, что вопреки вам, вопреки целому свету, он заставит графиню де Баржак полюбить себя? Разве он открыто не говорил вам, что вы не можете помешать ему в этом? И он был прав, преподобный отец; да, он был прав, потому что она уже его полюбила… Она любит его, уверяю вас; я видел ласковые взгляды, которые она бросала на него сейчас, здесь под моим окном; ссылаюсь на радость и гордость, которые уловил на лице этого дерзкого дворянина!

Слезы бессильной ярости показались на глазах юноши.

Бенедиктинец, по-видимому, колебался между снисходительным состраданием и чувством другого рода.

– Не огорчайтесь так сильно, Леонс, – сказал он холодно. – Вы сами сейчас сказали, ну какое вам дело до поступков графини де Баржак… Но нет, – прибавил он более мягко, – это очень важно для вас, я в этом уверен! Вы заставляете меня сказать вам то, о чем мне следовало бы пока молчать… Не отчаивайтесь… Несмотря на мою неопытность в подобных вещах, я думаю, что графиня де Баржак не любит барона Ларош-Боассо…

Леонс был поражен словами приора, слезы тотчас исчезли из его глаз.

– Дядюшка, – воскликнул он с жаром, – заклинаю вас, расскажите, откуда вы это знаете?

– Я не могу рассказать о всех деталях, но запомните одно: несмотря на свое легкомысленное поведение, графиня де Баржак не любит барона де Ларош-Боассо. Даже если б она его любила, то это длилось бы недолго: его поведение довольно быстро разрушило бы все ее чувства. Да и ваш покорный слуга никогда не допустил бы, чтобы питомица Фронтенакского аббатства отдала руку и сердце этому надменному протестанту! А когда этому жениху будет отказано, дорога останется открытой для других женихов! – с торжеством закончил приор.

– А среди этих женихов, – спросил Леонс едва дыша, – будет ли место бедному юноше ничтожного происхождения, который осмелился поднять глаза на знатную и богатую наследницу?

– Почему же нет, Леонс? – спокойно сказал приор Бонавантюр.

Молодой человек бросился на шею дяде.

– Неужели это правда! – воскликнул он. – Вы, мой дядя, всегда такой благоразумный и осторожный, говорите это? Вчера, не знаю почему, я подумал, что вы догадались о моей любви к Кристине и что, может быть, вы смотрите без гнева на это мое безрассудство… Дядюшка, скажите мне правду, на что я могу надеяться, что я должен делать? Неужели я в самом деле могу добиваться руки Кристины де Баржак?

– Знаете, дорогой племянник, – удивленно произнес бенедиктинец, – я немного обескуражен тем, что до сих пор вы не хотели понимать мои намеки, но если вы так настойчиво спрашиваете меня, узнайте же: от моего племянника до единственной дочери и наследницы графа де Баржака расстояние не так велико, как вы думаете.

– Дядюшка, вы поощряете мои нелепые и смешные надежды!..

– Не обманывайте себя пустыми мечтами, дитя мое, – возразил приор, качая головой, – повторяю вам еще раз: берегитесь заходить слишком далеко и слишком быстро… Все будет зависеть от некоторых событий, но в особенности – от воли или, может быть, от каприза графини де Баржак. Поверьте, заставить человека разочароваться в ком-то гораздо легче, чем заставить его кого-то полюбить. Устранить соперника всегда проще, чем завоевать сердце. Здесь я не в силах помочь вам, Леонс, но, по моему мнению, у вас есть хороший шанс на успех.

– На эту единственную надежду, дядюшка, я готов поставить все мое будущее, все мое счастье! Мне показалось, что графиня де Баржак равнодушна ко мне, и я думал… Но я, без сомнения, ошибался. Я полагаюсь на вас, вы не можете и не захотите ошибиться… О, Кристина, милая Кристина! Мне позволено любить вас безбоязненно и без угрызений совести!

Тут приор самым серьезным тоном постарался привести молодого человека к более умеренным мыслям. Он рассказал ему, что едва ли его желание осуществится без затруднений. Но Леонс его почти не слушал, свет новой надежды заполнил его душу, разогнав мрачные мысли, тревоги и сомнения. Дядя хотел было заставить его взглянуть спокойнее на возможные последствия этой страсти, когда открылась дверь и урсулинка, к великому сожалению Леонса, прервала разговор. У нее был смущенный вид.

– Преподобный отец, – сказала она шепотом, – там внизу Фаржо, бывший арендатор Варина, которого вы сделали главным лесничим в Меркоарском лесу. Он должен был присутствовать вместе с другими на охоте, но пришел сюда поговорить с вами о деле, которое, по его словам, не терпит отлагательства. Я напрасно убеждала его, что вы заняты, что уход за больным племянником занимает все ваше время; он ничего не хочет слышать и говорит со мной почти угрожающим тоном! Он до того напугал меня, что я привела его в желтый зал, где он вас и ждет.

– Вы хорошо сделали, сестра моя, – отвечал приор, поспешно вставая, – в самом деле мне необходимо видеть Фаржо… Скажите ему, чтобы он не терял терпения, я приду сейчас.

Урсулинка, по-видимому, очень удивилась вниманию, какое важный фронтенакский сановник решил уделить лесничему, но не позволила себе никакого замечания и, низко поклонившись, вышла исполнять приказание приора. Тот о чем-то серьезно задумался.

– Леонс, – сказал он, – я вам говорил, что много препятствий еще есть на вашем пути к счастью; вот, может быть, первое из них, на которое я не рассчитывал… Не торопитесь же предаваться упоительным грезам; достигнуть вашего счастья, может статься, будет очень трудно. Мужайтесь, однако, и будем уповать на Бога.

Он вышел из комнаты, чем-то опечаленный. Леонс, оставшись один, несколько минут предавался мечтам, несмотря на тревожное предупреждение приора, потом начал снова смотреть в окно, но двор теперь был пуст и замок казался брошенным. Лихорадочное нетерпение овладело Леонсом.

– Она не возвращается, – прошептал он, – почему же?.. Без сомнения, она с бароном, который осыпает ее комплиментами и лестью… Если б только дядюшка не ошибался в своих выводах относительно чувств Кристины! Приор – человек опытный, но я сомневаюсь, чтобы в подобном деле… О, если бы это была правда!

 

Он ходил по комнате быстрыми шагами.

– Ну, – продолжал он, словно пораженный какой-то внезапной мыслью, – почему бы мне самому не судить обо всем происходящем? Я чувствую себя прекрасно, я почти здоров… мне будет легко незаметно приблизиться к ней… Да, да… я пойду. Дядюшка вернется еще нескоро; притом, не найдя меня, он, конечно, угадает, где я… Я хочу увидеться с милой Кристиной, которую мне наконец позволено любить!

Он спустился с большой лестницы, не встретившись ни с кем, и дошел до внутреннего двора, который служил манежем. С этой стороны калитка, выходившая в лес, была открыта настежь для охотников, и Леонс, трепеща от нетерпения, радости и ревности быстро углубился в лес.

В это время приор Бонавантюр вошел в желтый зал, где его ждали. Эта комната была обставлена старинной мебелью, обитой утрехтским желтым бархатом, из-за чего и получила свое название. Она служила конторой, где хранились ящики с ярлыками, тетради с медными застежками, хорошо знакомые фермерам, задержавшим арендную плату. Тут обыкновенно находились кавалер де Моньяк и сестра Маглоар, управлявшие хозяйственной жизнью замка.

Внимание приора обратилось тотчас на человека, о котором ему доложили. Фаржо, главный лесничий Меркоарского леса, достиг шестидесятилетнего возраста; он был невысок ростом и весьма толст, так что прекрасный зеленый мундир с позолоченной перевязью, в который он нарядился по случаю охоты, казалось, готов был лопнуть. Его одутловатое красное лицо свидетельствовало о чрезмерной любви к хмельным напиткам, но серые глаза смотрели внимательно и лукаво, это был вовсе не мутный и тупой взгляд пьянчужки. Не обращая никакого внимания на урсулинку, которая по разряду чинов занимала в доме звание гораздо выше его, Фаржо уселся на бержерку, которая грозила сломаться под его тяжестью, и небрежно играл тростью с набалдашником из слоновой кости. Несмотря на явное пренебрежение к этикету, лесничий при виде приора постарался приподняться, чтобы поклониться вошедшему, но, лишь чуть-чуть привстав, тяжело опустился на место, вторая попытка тоже не увенчалась успехом. Бонавантюр улыбнулся и дал ему знак не вставать.

– Здравствуйте, Фаржо, здравствуйте, – сказал он дружелюбным тоном, – вы здоровы, если я не ошибаюсь… вы, кажется, еще более поправились с тех пор, как я вас видел, а я тогда думал, что это невозможно!

Он сел напротив лесничего, и тот наконец отказался от отчаянных усилий встать на ноги.

– Если вы позволяете, преподобный отец, – отвечал он сиплым голосом, – право я уже не так проворен, как в молодости. Жить так тяжело, надо бегать день и ночь за браконьерами и ворами леса, постоянное движение утомляет более чем хотелось бы.

– Мне кажется, – сказала сестра Маглоар колко, – что праздность, а не усталость приводит к такому результату. Что бы вы ни говорили, мэтр Фаржо, браконьеры и воры не мешают вам спать: вы вечно сидите в кабаке, а ваша дочь Марион остается одна дома! Да вы и теперь уже выпили, и преподобный отец мог заметить это так же, как я. Предоставляю ему судить, достойно ли это поведение главного лесничего Меркоарского леса!

Фаржо действительно останавливался в кабаке, прежде чем зайти в замок, но Бонавантюр, очевидно, имел свои причины для того, чтобы не замечать поступков лесничего. Приор лишь снисходительно покачал головой. Фаржо очень раздражали упреки урсулинки, его лицо из красного сделалось багровым.

– А вам какое до этого дело? – сказал он глухим и невнятным голосом. – Разве вы контролируете поведение лесничих? Я получаю приказания только от графини, нашей госпожи, или от преподобного отца, а что касается кавалеров или урсулинок, мне до них такое же дело, как…

– Полно, – перебил приор, – неужели вы, Фаржо, забудете об уважении к сестре Маглоар? А вы, сестра моя, не забудьте, что такому старому слуге, как Фаржо, надо многое прощать.

– Господи Иисусе Христе! – отвечала урсулинка сладким голосом. – Я прощу все, что вам угодно. Вы, ваше преподобие, сами решаете, как вам действовать, и если вы обвиняете меня, я больше не скажу ни слова. Однако, если б вы освободили поместье от лентяя и пьяницы, подающего здесь такой пример…

– Сестра Маглоар, будьте снисходительны к вашему ближнему! – сурово перебил ее приор.

– Освободили от меня?! – вскричал оскорбленно Фаржо. – Вы слышите, преподобный отец? Скажите же ей, что меня таким образом спровадить нельзя, что я долго еще останусь на меркоарской земле после того, как сестру Маглоар прогонят отсюда… Да да, скажите ей это, отец приор. Пусть знает свое место!

– Что вы сказали? – спросил приор, бросив на Фаржо повелительный взгляд.

Оробевший лесничий пролепетал что-то в извинение.

– Довольно, – продолжал Бонавантюр. – Сестра, оставьте меня на минуту наедине с Фаржо. Вы справедливо заметили, что он уже употребил сегодня какой-то из горячительных напитков; это объясняет его грубость в ваш адрес, но я поговорю с ним и, без сомнения, он раскается в том, что так бестактно себя вел.

– Дай бог, преподобный отец, – отвечала урсулинка недовольным тоном.

Она вышла из зала. Как только она ушла, приор запер дверь на задвижку, потом, вернувшись на свое место, строго сказал:

– Что значит это поведение, мэтр Фаржо? Как вы смеете повышать голос? Неужели вы неисправимы? Неужели годы не могут преодолеть тех пороков, которые уже принесли несчастья вашей семье? Это дурно, Фаржо, очень дурно, и если вы не исправитесь, я перестану помогать вам.

Сначала лесничий сидел, потупив голову, и слушал упреки приора, но угрозы произвели на него совершенно противоположное действие.

– Перестанете мне помогать, преподобный отец? – спросил он, лукаво скривив рот. – Вы, без сомнения, прежде подумаете, чем проявите строгость к вашему старому знакомому.

– Не полагайтесь на это, Фаржо. Давно уже мне передают многочисленные жалобы на вас. Если это продолжится, то, несмотря на мою добрую память о вашей жене и сочувствие к вашей дочери, которую вы не жалеете, я вышлю вас из поместья, и будь что будет.

– Так-то вы говорите, мой преподобный отец? – возразил лесничий. – Вы не должны быть так жестоки с человеком, который знает то, что знаю я! В свою очередь, я давно уже хотел поговорить с вами наедине, но каждый раз, как вы приезжаете в Меркоар, вы словно прячетесь от меня… Сегодня этого не будет, и, если я уже поймал нас, вы от меня не ускользнете.

– Я прячусь? От вас? Что вы говорите, друг мой? Неужели винные пары до такой степени помрачили ваш рассудок, что вы забываете, перед кем находитесь? Но, – продолжал приор более спокойным тоном, – я не должен позволять вам думать, что фронтенакский приор избегает вас от страха или по какой-то другой причине, недостойной его… Что вы хотите сказать мне, Фаржо? Говорите смелее, я слушаю.

И он величественно приосанился. Лесничий, несмотря на свою самоуверенность, обнаружил некоторое беспокойство.

– Полноте, преподобный отец, не сердитесь, – сказал он с фамильярным смехом. – О чем я прошу вас? Всего лишь о том, чтобы мы продолжали понимать друг друга, как прежде. И если вы будете достаточно сговорчивы, вы никогда не будете жаловаться на меня. Вы всегда оказывали нам покровительство, продолжайте быть добрым далее, а я не буду неблагодарен, уверяю вас.

– Разве вы, Фаржо, заслужили это покровительство? Ваше поведение только ухудшается со временем, и если бы я подчинился своему справедливому негодованию, то давно выставил бы вас за пределы поместья, как советует сестра Маглоар. Но вы давно служили графам де Варина, жена ваша Маргарита была кормилицей молодого виконта, который умер в детстве, ваша дочь Марион была молочной сестрой этого бедного ребенка. После смерти вашей жены я уговорил вас покинуть поместье Варина, где ваше беспутное поведение уже стояло у всех костью в горле, и сделал вас главным лесничим в Меркоарском лесу. Я надеялся, что, живя в домике посреди леса, вдали от ваших бывших друзей, вы измените свой образ жизни и перестанете ежедневно заглядывать в кабак. Но этого не произошло – вы, несмотря на вашу полноту, не ленитесь каждый день проделывать нелегкий путь к ближайшему питейному заведению, где оставляете все имеющиеся у вас деньги. Ваша бедная дочь постоянно одна дома и часто, как мне рассказывают, нуждается в самом необходимом… Скажите по совести, Фаржо, неужели вы думаете, что какие бы то ни были причины могут заставить меня терпеть подобные вещи? Есть границы, над которыми снисхождение становится виновным. Есть границы, перейдя которые, снисходительность становится преступлением.

– В таком случае ваша собственная выгода сделает вас преступником, преподобный отец. Я сознаюсь в том, что люблю посмеяться и выпить, я вовсе не гожусь для должности лесничего и до смерти скучаю в этом домике. Так не может продолжаться дальше. Вы не откажете в приданом Марион, моей дочери, которая, бедняжка, в самом деле не очень счастлива со мной, вы назначите мне пенсию, которую я буду тратить, где хочу и как хочу. А еще лучше будет, если вы мне заплатите за один раз сумму, которой я буду располагать по своей воле, и тогда, обещаю вам, я вас больше не побеспокою.

– Очень хорошо, Фаржо, как я вижу, вы идете прямо к цели… А по какому праву, позвольте вас спросить, вы требуете от меня подобной милости?

– Что может быть естественнее? Вы сами сейчас сказали, что я старинный слуга семьи Варина; разве не требует справедливость, чтобы наследники этого прекрасного имения избавили мое семейство от нужды, теперь, когда лета и недуги делают меня неспособным работать?

Фаржо говорил насмешливо и дерзко, с вызовом глядя в лицо приору. Однако отец Бонавантюр отвечал просто:

– Я не могу ни принять вашу просьбу, ни отказать вам. Я лицо духовное, не имею никакой собственности, и в деле такого рода не могу принять решения без дозволения фронтенакского капитула.

– Полноте, преподобный отец, – с нетерпением возразил лесничий, – всем известно, что вы управляете капитулом по своей воле. Несмотря на ваш смиренный вид, вы в этой провинции почти так же могущественны, как сам король. Но я вижу, куда вы метите: вы хотите выиграть время, а потом скажете, что капитул отказал мне в моей просьбе. Предупреждаю, меня вы не проведете.

– Я не имею намерения выиграть время, Фаржо, и чтобы доказать это, скажу вам сейчас же, как решил капитул, то есть как решил я сам. Если б ваше поведение было безукоризненным, то, может быть, теперешние владельцы поместья Варина пощадили бы вашу бедность. Но отдавать деньги лентяю и пьянице, человеку, который был дурным мужем и который теперь еще худший отец… Для наших денег найдется более достойное применение.

Лесничий прямо-таки подпрыгнул…

– Черт побери! – вскричал он. – Не выводите меня из себя!.. Я могу быть всем, чем вы говорите, но по крайней мере я не совершал преступлений, как благочестивые особы, с которых я скоро сорву маску, если они не будут со мной сговорчивее!

Бонавантюр не смог скрыть своего волнения.

– Преступлений? – повторил он, бледнея. – Неужели вы совершенно лишились рассудка, мэтр Фаржо?

– Нисколько, преподобный отец, и в доказательство я напомню вам маленькую историйку, которую вы, кажется, забыли… Только, – прибавил он, оглядываясь вокруг с хвастливым видом, – я дурной рассказчик, когда у меня пересохнет в горле… Неужели здесь нечего выпить…

Приор оставался бесстрастен.

– Нужды нет, – продолжал Фаржо после минутного ожидания, – если мне не дадут, чем освежиться, пока я буду говорить, я уверен, что мне ни в чем не откажут, когда я закончу. Послушайте меня. Вы помните, преподобный отец, какие обстоятельства сопровождали трагическую смерть несчастного виконта Варина семнадцать лет тому назад? Уже в то время, отец его, граф де Варина, наш господин, страдал изнурительной болезнью, от которой впоследствии и скончался. Он сделался мрачен, угрюм, молчалив; он не подпускал к себе ни друзей, ни родных и, наконец, удалился в ваше Фронтенакское аббатство, где, если верить слухам, его старательно стерегли. Граф никогда не отличался твердостью характера, а тогда он был истощен, измучен, почти при смерти. День и ночь вы досаждали ему вашими просьбами и в конце концов совершенно завладели его мыслями. Уверяют, будто еще при жизни своего сына он отдал часть своего имения вашему аббатству, уже и без того столь богатому и могущественному. Но эта часть показалась вам недостаточной, как это можно было узнать впоследствии.

Тут приор с негодованием встал и взмахнул рукой в знак протеста против этих весьма оскорбительных обвинений; но что-то остановило его, потому что он тотчас сел и продолжил слушать, улыбнувшись с презрительным видом. Фаржо продолжал, наслаждаясь своим разоблачением:

 

– Пока граф жил в Фронтенакском аббатстве, пока все день за днем ждали его смерти, потому что в выздоровление его уже никто не верил, его единственный сын, маленький виконт де Варина, жил в замке на попечении у моей жены Маргариты, его кормилицы. У ребенка было слабое здоровье и меланхолический темперамент, такой же, как и у его отца. Хотя ему было тогда более трех лет, но вы с трудом дали бы ему половину этого возраста. Жена моя, которой покойная графиня поручила это слабое существо, не оставляла его ни днем, ни ночью. Она очень любила своего питомца, который начал уже лепетать ее имя и ходил, держась за ее подол, по аллеям сада. Однако один раз она все-таки не уследила за малышом, и эта небрежность, стоившая ей горьких слез, имела очень пагубные последствия. Маргарита так часто рассказывала об этом несчастье мне, что я могу, хотя меня не было тогда в замке, где на меня смотрели весьма неблагосклонно, рассказать все с самыми мелкими подробностями. Это было вечером, летом, в знойное время. Жена моя позволила Бабете, няне ребенка, отправиться в деревню навестить родных, а сама осталась одна с маленьким виконтом в садике, примыкавшем к большой террасе сада. Вы, преподобный отец, знаете, как и я, положение замка Варина. Он выстроен на площадке довольно гладкой, которая с одной стороны резко оканчивается пропастью, в которую низвергается поток. Эта бездна страшной глубины, дно которой усыпано острым базальтом, обрамляет сад. Один из прежних помещиков велел сделать по ее краю парапет, на который можно опереться, чтобы видеть, как бурлит вода. Не стоит любоваться этой картиной, если ты выпил рюмку-другую или если ты от природы склонен к головокружению, потому что шум каскада, вихри пены и острые скалы, которые как будто пляшут посреди волн, могут так закружить голову, что не заметишь, как полетишь вниз.

В тот день, о котором мы говорим, Маргарита повела ребенка играть в цветник, надеясь, что соседство с каскадом принесет хоть какую-то прохладу в этот знойный вечер. В цветнике бояться было нечего: земля везде была усыпана песком или покрыта муравой и цветами; парапет, окружавший бездну, был крепок и так высок, что маленький ребенок, с трудом еще ходивший, не мог перелезть через него. Маргарита, сидевшая на каменной скамейке, не теряла из вида своего молодого господина, между тем как он в беленькой рубашечке отыскивал в траве блестящих червячков, сверкавших как звездочки.

Вдруг человек, одетый как крестьянин, которого Маргарита никогда не видела, очутился возле нее в саду и сказал ей тревожным голосом:

– Кормилица, ваша маленькая Марион упала там, во дворе; я слышал мимоходом, как она кричала, пойдите посмотрите, что с ней случилось.

Потом этот человек быстро удалился и исчез в вечернем сумраке. Маргарита растерялась. Она хотела было взять мальчика с собой, но виконт, когда она попыталась прервать его любимую игру, стал громко плакать. Кормилица опять посадила его на траву, и он тотчас замолчал. Что было делать? Мать все-таки мать прежде всего. Маргарита подумала, что она будет отсутствовать всего несколько минут, а ее молодой господин, занятый своей игрой, не тронется с места; да и какой опасности бояться на этой закрытой со всех сторон террасе? Итак она направилась к той части замка, где, как ей сказали, упала ее дочь.

Прибежав, запыхавшись, во двор, она нашла Марион, спокойно игравшую с детьми ключницы; девочка совсем не ушиблась. Кормилица скорее поцеловала свою дочь и тут же задумалась. Что значило это таинственное предупреждение, полученное ею от незнакомца? Серьезно испугавшись сама не зная чего, она направилась к маленькому виконту.

Было уже темно. Когда Маргарита вошла в сад, ей послышался слабый крик на другом его конце; она ускорила шаги и позвала маленького графа. Никакого ответа. Она побежала к тому месту, где должен был находиться ребенок и где издали можно было заметить его белую рубашку. Но ее нигде не было видно. Замирая от страха, Маргарита обыскала всю террасу, призывая его; она не нашла никаких следов малютки. Только у того парапета, который окружал бездну, она обнаружила шапочку, которая была на сыне ее господина за несколько минут перед тем. Не сомневаясь уже в том, что произошло несчастье, бедная женщина пронзительно вскрикнула и упала без чувств. Ее нашли через некоторое время слуги, удивившиеся ее отсутствию.

Вы так же хорошо знаете, как и я, преподобный отец, что было потом. Полиция приехала в замок, допрашивали всех, искали ребенка. Наконец через три дня после этого происшествия нашли в потоке маленькое изуродованное тело, разбившееся о скалы; по белой рубашке мы узнали виконта де Варина. Был сделан вывод, что ребенок во время отсутствия кормилицы вскарабкался на парапет и упал в воду. Через два месяца граф умер, сделав Фронтенакское аббатство наследником своего имения.

Выслушав этот рассказ, приор не выказал никакого волнения.

– Что вы хотите доказать, друг мой, этой старой историей, которая известна всему краю и которую я должен в самом деле знать лучше, чем кто-либо? Кстати, никто ни разу не упрекнул вашу жену за ее поступок, напротив, все жалели ее, так безутешна была она после гибели мальчика. Она, вы, ваша дочь Марион – все были осыпаны благодеяниями нашего аббатства.

– Э-э, вас не слишком-то следует благодарить за это, преподобный отец, потому что, может быть, вы имели на то свои причины. В первое время никто не осмеливался высказать своего мнения об этом необыкновенном происшествии, а сама Маргарита то ли винила во всем одну себя, то ли просто боялась говорить о посетивших ее ум догадках. Она никому не рассказывала о своих сомнениях относительно смерти маленького виконта. Только перед смертью осмелилась она объясниться, не желая уносить в могилу эту тайну.

– Что вы мне говорите, Фаржо? – спросил приор, вздрогнув. – Почему вы только сейчас говорите мне о признании, сделанном вашей женой в ее последние минуты? Неужели вы до сих пор скрывали от меня такое важное обстоятельство?

– Вы бы уже давно знали об этом, преподобный отец, если б я мог поговорить с вами наедине, как сегодня. Но вы удалялись от меня, и я разговаривал с вами только в присутствии посторонних особ. Однако вспомните, что я часто намекал при вас на эти сведения, и, если не ошибаюсь, эти намеки не оставляли вас равнодушным. Когда я закончу, добрый отец-приор, вы увидите, что вы особенно заинтересованы в этом скверном деле.

– Я, мэтр Фаржо? – сказал приор, силясь улыбнуться.

– Терпение! Сейчас вы не будете смеяться, преподобный отец; позвольте мне закончить рассказ. Когда Маргарита успокоилась настолько, чтобы обдумать это трагическое происшествие, она поняла, что стала орудием преступления. Раз сто я слышал, как она утверждала, что во время ее краткого отсутствия мальчик не успел бы добежать до парапета пропасти, что этот парапет был слишком высок, так что такой маленький и слабый ребенок не смог бы вскарабкаться на него. Она не имела ни малейшего сомнения в том, что незнакомец обманул ее, чтобы она ушла, а затем совершил гнусное преступление. Но об этом человеке она не могла ничего сказать; темнота и шляпа с широкими полями не позволяли ей видеть его лицо, а когда он говорил, он как будто изменил свой голос.

Все это было довольно неопределенно, и убеждение Маргариты основывалось только на предположениях, но одно неожиданное открытие подтвердило его. В то время я арендовал мызу, принадлежавшую поместью, а работником у меня был мезенский горец, которого позже мы выгнали за свирепость характера. Его звали Жанно, он походил на медведя, так что я сам его боялся, и только Маргарита со своей кротостью и своим терпением могла ладить с ним в некоторые минуты. Однажды, спустя много времени с того страшного происшествия, Жанно, видя, как бедная Маргарита горюет о потере несчастного ребенка, доверенного ей, рассказал ей о странных обстоятельствах. В тот самый вечер, когда погиб маленький виконт, он возвращался с поля по дороге, которая ведет к воротам замка. Устав от дневных работ, он прилег за кустом, чтобы отдохнуть, когда услышал шаги людей, которые шли по дороге, проложенной вдоль оврага, и разговаривали вполголоса. На одном из них была большая крестьянская шляпа, как на том человеке, которого Маргарита видела в саду; сверх того, он был закутан в плащ. На товарище его был почти такой же костюм, однако мой работник узнал его, это был фронтенакский бенедиктинец, часто бывавший в замке Варина. Кто это был, вы, преподобный отец, хорошо знаете.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru