Эли Берте
Жеводанский зверь
– Это прекрасно, – сказал Легри, когда они договорились о некоторых деталях, – но мы должны поторопиться. Этот Леонс и его люди начинают меня сильно беспокоить. Если волк действительно ранен, с ним можно легко справиться, а мы не должны позволить племяннику приора опередить нас.
– Ну, Легри, – сказал барон, – мы покинем дом при первых лучах солнца. Чего вы еще хотите?
– Я ничего не хочу, Ларош-Боассо, совсем ничего, – возразил Легри с досадой, – теперь, когда ваше предприятие столь удачно движется, я вижу, что вы несколько охладели к своей изначальной цели… Вы гораздо более заняты Жанно, чем зверем.
Барон сказал ему несколько слов шепотом, чтобы его успокоить.
– Хорошо, хорошо… Но я должен завтра же убить жеводанского зверя, – упрямо заявил Легри и сел у огня с надутым видом. Барон презрительно пожал плечами. Впрочем, беседа продолжалась недолго. Путешественники устали и чувствовали потребность собраться с силами для завтрашнего дня, который обещал быть тяжелым и полным опасностей. Ларош-Боассо выразил желание идти спать. Но Фереоль попросил его прочесть вместе с крестьянами молитвы, которые, по обычаю, читались каждый вечер.
Ларош-Боассо понимал, что отказ оскорбит хозяина; но полтора часа чтения псалмов и молитв показались ему сущим наказанием. Он сказал, что его клонит ко сну до такой степени, что он не может исполнить эту обязанность с необходимым благоговением. Фереоль нахмурил брови, однако только пробормотал:
– Написано: «Молитва облегчает, а размышление живит ум». Да простит Господь грешнику и ветренику!
Через несколько минут путешественники легли спать, одни на постелях своих хозяев, другие на сене в конюшне, где дыхание скота поддерживало тепло. Часть ночи можно было слышать среди рева ветра серьезный и монотонный голос главы семейства, который давал религиозное наставление своим детям.
XX Лес Со
На другое утро, на рассвете, как был договорено, охотники под предводительством самого Фереоля и его старшего сына вышли из фермы в лес, где надеялись найти Жанно и его страшного друга жеводанского зверя. Все шли пешком; затруднения и опасности пути не позволяли употреблять лошадей в этой части страны. Ларош-Боассо и сопровождавшие его были вооружены; но Фереоль и его сын взяли только палки, окованные железом. Небо было серое; солнце еще не взошло. Слой снега, выпавшего ночью, скрывал неровности почвы своей однообразной белизной. К счастью, ветер утих, и день обещал быть погожим.
Путешественники шли по следам, оставляемым проводниками на снегу. Несмотря на эту предосторожность, они спотыкались почти на каждом шагу, а падение могло быть чревато серьезными неприятностями: с проложенных дорог они уже сошли, и теперь то спускались с крутых обрывов, то шли вдоль пропастей, глубину которых взор не осмеливался измерить. Снег, прилипавший к ногам, увеличивал опасность. Глубокая тишина царствовала в этой пустыне, как будто брошенной всеми живыми существами. Ни одна хищная птица не носилась вокруг обнаженных вершин. Собаки, которые при выходе с фермы весело бежали впереди охотников, теперь не отходили от них, осколки лавы ранили их лапы, а отсутствие всяких следов дичи заставляло беречь для другого случая свои силы и пыл.
Шли около часа, однако лес Со еще не виднелся, и Легри, не такой крепкий, как его товарищи, начал роптать.
– Мы приближаемся, – сказал Фереоль со своей ясной серьезностью, – но если вы теперь жалуетесь на сложность дороги, что же будет, когда мы придем в Со?
Понадобилось еще полчаса, чтобы дойти до назначенного места; глухой и глубокий шум, производимый падением воды, становился все сильнее по мере того, как они приближались. Когда путешественники наконец с трудом взобрались на вершину скалы, они вдруг ощутили, что их окружают таинственные и грозные силы природы.
Четыре горы разной высоты образовывали квадрат, так что их подножия с первого взгляда как будто соединялись. Однако между этими подножиями шла долина, глубокая, как пропасть, деревья и груды камней беспорядочно заполняли ее пространство. Многие деревья были изломаны обрывами, лавинами, даже ветром, врывавшимся иногда в это ущелье. Колоссальные папоротники, дикий терн и заросли колючих кустов делали эти места совершенно непроходимыми.
Несколько потоков, спускавшихся с горы, низвергались в эту долину. Самый значительный падал с горы, находившейся напротив охотников, и составлял каскад. Холод был еще не силен, потоки не замерзали и обрисовывались как черные и серые полосы на белом снегу. Эти водопады, которые спускались со склонов ущелья, соединялись в центре долины, но образовавшийся поток терялся под землей.
Это необычное место охотники должны были старательно осмотреть; с первого взгляда даже самые смелые могли сомневаться в успехе предприятия. Однако они пошли по границе этого неправильного леса и осмотрели места, где несколько раз видели следы Жанно и зверя. Самые внимательные исследования не произвели никакого результата. Никаких следов человека или зверя не виднелось на снегу. Собаки шли, высоко подняв нос, как будто сами пугались своего дела.
И вот они остановились возле одной огромной глыбы базальта, который был основной породой гор.
– Да поможет нам Господь, – сказал Фереоль, – я ничего не понимаю… Не может, однако, быть, чтобы Жанно и зверь ушли отсюда.
– В самом деле, – продолжал барон, – они не могут уйти. Нигде нет более верного убежища, более неприступной крепости… Ну, Фаржо, – обратился он к бывшему лесничему, – настала минута сдержать ваше обещание… Теперь вы должны отыскать этого ужасного Зубастого Жанно.
– Любезный барон, – с живостью сказал Легри, – не лучше ли сначала заняться волком и…
– Черт побери! Легри, неужели вам надо повторять тысячу раз, что если мы отыщем Жанно, и волк будет недалеко? Ну, Фаржо, – с издевкой продолжал Ларош-Боассо, – о чем же вы думаете? Или вы только похвастались? Я думал, что вы с большим нетерпением желаете отомстить за вашу несчастную дочь!
Фаржо, который казался задумчивым и замершим в нерешительности, вздрогнул при этих словах.
– За мою дочь, – повторил он, подняв голову, – да-да, вы правы… Я не хотел причинять зло этому бедняге, который доверял мне; но если он покровительствует гнусному зверю, который растерзал мою дочь… я примусь за дело, и если Жанно недалеко отсюда, мы скоро его увидим.
– Да, Фаржо, не теряйте времени… Помните мои обещания и свои собственные слова… А пока вы будете действовать один, что делать нам?
Фаржо подумал.
– Подождите моего возвращения, – сказал он, – а до тех пор не показывайтесь на высоких местах и говорите шепотом, потому что мы имеем дело с теми, у кого слух тонкий, а глаз зоркий… Надо также привязать собак и не выпускать их пока. Мне не нужно ружья, увидев которое, Жанно непременно убежит, если мы встретимся; пистолетов будет достаточно в случае надобности.
Он отдал ружье Лабраншу и проверил пистолеты. Они были заряжены. Потом Фаржо вошел в чащу.
Вдруг недалеко от того места, где он вошел в лес, раздался громкий вой, заглушивший даже шум каскада. Собаки подняли уши, охотники вздрогнули.
– Зверь, зверь, – забормотал Легри, взводя курок своего ружья.
Но опытный слух Ларош-Боассо подсказал ему другой ответ.
– Это Фаржо, – возразил он, смеясь, – он не забыл, что с волками жить – по-волчьи выть… Но послушаем, ответят ли ему.
Несколько минут не слышалось ничего, кроме глухого ропота каскада. Казалось, что Фаржо перешел на другое место, потому что вой поднялся с другой стороны с новой силой; но на этот раз он повторился слабо и на большом расстоянии. Фаржо вышел из леса к охотникам.
– Он здесь, – сказал он оживленным тоном, – он узнал мой сигнал… Он должен быть там, у большого каскада… Обойдите лес и встаньте с той стороны, пока я пройду через чащу. Когда я выстрелю из пистолета, бегите в лес, не теряя ни минуты, и спустите собак. Вы поняли?
Договорившись, как они выступят, охотники направились к каскаду, а Фаржо вошел в лес, где опять начал выть.
Ларош-Боассо и его люди пошли вдоль леса так быстро, как могли. Они хранили глубокое молчание, и шум их шагов затихал на снегу. Однако им пришлось сделать большой крюк, и они были еще далеко от назначенного места, когда барон, несмотря на приказ молчать, который он сам отдал, вдруг остановился и вскрикнул от удивления и гнева.
– Что такое? – спросил Легри, который тотчас к нему подошел.
– Посмотрите, – отвечал Ларош-Боассо.
На главной горе, возле самого каскада, появилось несколько собак, судя по всему, охотничьих. Две сильные собаки бегали по снегу, как будто нашли след, который напрасно отыскивал барон. Возле собак вскоре появились и люди. Все они были хорошо вооружены.
– Клянусь всеми чертями, это племянник приора! – сказал раздосадованный Легри.
– Да, вряд ли это кто-то другой, – ответил барон, нахмурившись. – Не кажется ли вам, Легри, что эти люди заняли такую позицию, чтобы прежде нас воспользоваться добычей: и человеком, и волком, которых этот дурак Фаржо сейчас поднимет на ноги?
– В самом деле! Как это дерзко… Но мы этого не позволим, не правда ли, барон? Пойдем к ним скорее и прикажем уйти, а не то…
– В случае ссоры мы будем не сильнее их, Легри, и несмотря на ваш задор, вы первый поймете это! Надо лучше действовать хитростью, если это возможно.
– Я нахожу, что вы очень холодны и терпеливы, Ларош-Боассо, – сказал Легри недовольным тоном.
К ним подошел старик Фереоль, остававшийся несколько позади, чтобы рассмотреть другую группу охотников.
– Это те люди, которые остановились в Грансене, – сказал он оживленным тоном. – Я узнал Мартена, хозяина мызы, который служит им проводником. Лицемерный лжец! Он обещал мне не предавать моего родственника, а сам, наверное, продал его за несколько депариев… Но, клянусь душой моего отца, я отомщу за его кровь, если с Жанно случится несчастье из-за этого Мартена!
Пуританин в его душе отступил, открывая истинную суть этого человека – мезенского горца, мстительного и неукротимого в своем гневе. Ларош-Боассо, несмотря на свою досаду, не мог не улыбнуться: ему показалось, что Фереоль был так разгневан поступком своего соседа потому, что он сам в глубине души чувствовал себя виновным в предательстве родственника. Барон сказал ему:
– Не надо ссориться с этими людьми, слышите, Фереоль?.. Пойдемте вперед; никто не посмеет ослушаться меня!
Он пошел быстрыми шагами, не замечая яростных взглядов старого протестанта, не очень-то способного подчиняться чьей бы то ни было власти. Наконец дошли до того места, где находились Леонс и его люди. Во время этого перехода Фаржо несколько раз поднимал вой в чаще, ему отвечали точно так же; но потом вой прекратился, то ли потому что те, кто выл, встретились, то ли шум воды заглушал теперь их голоса. Впрочем, выстрел, который должен был служить сигналом, не раздавался, и охотники продолжали двигаться, стараясь не обнаружить себя.
Несмотря на эти предосторожности, Леонс и его спутники быстро заметили конкурентов, приближавшихся к ним. Они остановились на краю лесистой пропасти, не смея идти дальше, пока не станут ясны намерения другой группы. Леонс при виде Ларош-Боассо, который шел впереди, хотел было встать в оборонительное положение; но, вспомнив, что дядя приказал ему избегать ссор с бароном, постарался сохранить спокойный вид.
Ларош-Боассо размышлял. Ему пришло в голову, что было бы забавно использовать племянника приора в своих собственных целях. Неопытный юноша вполне мог для этого сгодиться. Барон думал, что ему будет гораздо удобнее расстроить планы Леонса, если он успеет внушить ему доверие; к тому же Ларош-Боассо питал надежду искусно помучить своего ненавистного соперника. Он приблизился к нему с улыбкой на губах и вежливо поклонился.
– Мосье Леонс… Кажется? – сказал он почти дружеским тоном. – Я уже, если не ошибаюсь, имел честь видеть вас в Меркоаре?
Леонс холодно отвечал на его поклон:
– Это правда, но наше общение было так непродолжительно и так неприятно, что лучше было бы…
– Не продолжать его? Позвольте мне не разделить этого мнения… Я не хочу вспоминать недоразумений, произошедших между мной и фронтенакскими монахами, которые вам столь дороги, – продолжал барон с мнимым добродушием, – хотя, может быть, вы теперь знаете, как законны мои претензии. Но зачем такому благородному человеку, как вы, принимать участие в этом деле? Вы, кажется, сделались охотником после нашей последней встречи, и я действительно понимаю, что вам следует отомстить этому проклятому жеводанскому зверю… Одна и та же причина привела нас сюда, поэтому нам следовало бы поддерживать дружеские отношения и помогать друг другу во всем. Ведь мы теперь члены братства охотников!
Это предложение понравилось Леонсу, которому не помешала бы помощь человека опытного, но, опасаясь подвоха, он холодно отвечал:
– Может быть, я имею другие причины для неприязни к вам, кроме тех, которые имеют фронтенакские аббаты… Но хорошо; я могу забыть о них на некоторое время. Я не стану препятствовать тому, что вы предпримете, барон, если вы обязуетесь не мешать моим планам.
– Согласен; разумеется, каждый из нас сохранит совершенную независимость.
Их прервал шум спора, поднявшегося между Фереолем и другим крестьянином. Фереоль яростно упрекал Мартена в вероломстве, а Мартен, со своей стороны, уже хватался за нож, это страшное оружие, которое мезенские горцы всегда носят при себе. Собаки Леонса, вышедшие из чащи, скалили зубы на собак Ларош-Боассо, и драка казалась неизбежной – как между животными, так и между людьми.
Начальники обеих групп поспешили прекратить конфликт. Несколько твердых слов Леонса и барона заставили Мартена с Фереолем успокоиться, крестьяне стали держаться подальше друг от друга, лишь временами бросая мрачные взгляды. Нескольких ударов хлыстом было достаточно для того, чтобы привести к послушанию четвероногих.
– Черт побери, мосье Леонс! – весело сказал барон, когда все было кончено. – Между нами нелегко восстановить согласие, однако мы его достигнем, если вы так же этого желаете, как и я… Для начала я не стану спрашивать, откуда вы достали эту прекрасную меделянскую собаку, которая рычит там в кустах; она должна была вам дорого обойтись! В дивное время мы живем: племянники приоров подрезают траву под ногами дворян… Но оставим это… Настоящие обстоятельства принуждают нас объединить наши усилия; я не стану скрывать от вас моего плана охоты. Этот безумец, которого зовут Зубастый Жанно, спрятался в лесу, а так как для меня чрезвычайно важно захватить его, один из моих людей, который его знает, отправился его разыскивать.
– Как! – вскричал Леонс изумленно. – Вы ищете только Жанно? А я думал… Но если Жанно действительно находится в этом кантоне, с ним должен быть и жеводанский зверь. Посмотрите! – Он указывал на широкие следы, которые тянулись вдоль пропасти. Барон узнал их сейчас же, но продемонстрировал полное равнодушие.
– Конечно, оба они здесь, – сказал он. – Один не ходит без другого, и это объясняет нам, мосье Леонс, одно обстоятельство, относящееся к знаменитому волку, которое очень удивляет народ. А я непременно пошлю в этого зверя пулю, если он попадется мне, потому что мне известно, какую награду может потребовать победитель! Но прежде всего я хочу захватить этого проклятого Жанно, вы впоследствии узнаете, зачем он мне понадобился… – Лукавство прозвучало в голосе барона, и он бросил на Легри заговорщицкий взгляд. – А вот охотник, который будет вашим соперником.
Легри, поняв, что говорят о нем, приблизился к двум собеседникам и, небрежно поклонившись, оскорбленно произнес:
– Разве мы должны отказаться от нашего предприятия, Ларош-Боассо? Что я должен думать, видя, какого нового союзника вы отыскали?
Барон сурово взглянул на него; и Легри постарался сдержать свой гнев.
– Что-то Фаржо не слышно, – продолжал он как бы небрежно, – я не знаю, что и думать об этой тишине… Почему бы не подыскать нам менее крутую тропу, чтобы спуститься в эту жуткую бездну?
– Я спущусь туда здесь, – решительно сказал Леонс. – Мои собаки отыскали след… Мои спутники могут следовать за мной, если хотят.
Он подошел к узкому карнизу, который шел вдоль пропасти; это была единственная дорога, которая вела к большому каскаду. Слой льда и снега покрывал ее шагов на сорок и еще более увеличивал опасность этой ужасной тропинки.
– Сумасбродство, – пробормотал побелевший от страха Легри.
– Послушайте, мосье Леонс, – сказал барон в свою очередь, – я обещал быть для вас честным противником. Дорога, по которой вы собираетесь идти, удобна только для дикой козы… Притом, Фаржо еще не подал сигнала и вы можете дожидаться здесь…
– Вспомните наши условия, господа, – с живостью сказал Леонс. – Я не буду мешать вам, а вы – мне.
В эту минуту у каскада раздался выстрел. Потом послышались пронзительные крики, смешанные с ужасным воем.
– Это Фаржо! – вскричал Легри.
– А может, и Жанно! – предположил барон.
– Там зверь! – решительно сказал Леонс.
Он прыгнул гибко и легко на опасный выступ и, подняв карабин над головой, направился к каскаду. Другие охотники следили за ним глазами, ожидая, что он вот-вот сорвется и полетит в пропасть, но смелость вознаграждается: Леонс дошел до конца карниза, быстро проскользнул под арку, составляемую водопадами, и появился цел и невредим с другой стороны. В ту же минуту он подошел к двум человеческим фигурам, внезапно показавшимся на склоне горы.
Зрители были изумлены этим неожиданным успехом. Легри первый пришел в себя от изумления.
– Стало быть, по этой дороге можно пройти! – вскричал он. – Барон, нечего колебаться; если мы немедленно не присоединимся к этому Леонсу, он получит награду… Вспомните ваше слово и пойдемте со мной.
– Конечно, – отвечал барон, – было бы стыдно предоставить первенство молокососу! Он будет хвастаться, что совершил то, на что нам не хватило смелости… Вперед, черт побери!
Легри пошел первым. Барон стал спускаться за ним. Неожиданно его спутник, который шел впереди, сделал один неосторожный шаг и, поскользнувшись, сорвался вниз. Ларош-Боассо замер, боясь пошевелиться. К счастью, кусты смягчили падение Легри, хотя высота была довольно велика. Скоро барон услышал, что он зовет на помощь из глубины пропасти. Барон заколебался. «Горцы могут спуститься и помочь ему!» – решил он и продолжил свой путь.
XXI Ликантроп
Фаржо зашел не так уж глубоко в чащу; в этом девственном лесу его скоро встретили серьезные препятствия. То надо было обходить скалу, то впадину, наполненную талой водой, то терновник, с которым мог бы справиться только огонь. Фаржо, в силу его телосложения, эти затруднения казались вдвойне непреодолимыми; однако он время от времени издавал вой, который должен был привлечь Жанно, и так как ему беспрестанно отвечали, он не терял мужества.
Настала, впрочем, минута, когда он очутился в сильном затруднении. Он дошел до края скользкой скалы, под которой ревел подземный поток. Хворост и тростник, по которым прошел Фаржо, остались позади него, так что ему было одинаково трудно продвигаться вперед и отступать. Оказавшись в таком положении, Фаржо снова завыл, но на этот раз ему ответили непривычным тоном, к тому же недалеко ему послышался хохот – презрительный и злой, словно кто-то хотел посмеяться над его положением.
Фаржо огляделся, но ничего не увидел; но хохот становился отчетливее, и все яснее в нем была слышна злая радость. Наконец бывший лесничий различил у подножия кустов, составлявших для него непреодолимую преграду, бородатую голову с длинными, выдающимися вперед зубами. Пронзительный взгляд безумных, но вместе с тем проницательных глаз словно обжег его.
Фаржо начал серьезно беспокоиться, но постарался не обнаружить своего волнения. Стараясь выглядеть как можно более спокойно и приветливо, он произнес:
– Здравствуй, волк, к тебе пришел в гости другой волк. Не поможешь ли ты мне выбраться отсюда?
Но Жанно продолжал хохотать, как будто вид бывшего приятеля очень забавлял его.
– Так-то ты меня принимаешь? – сказал укоризненно Фаржо. – Ну слушай, волк, ты, должно быть, голоден, а у меня в кармане – большой кусок хлеба, который я оставил для тебя.
Бородатая голова взмахнула своей нечесаной гривой и ответила недовольным и злым голосом:
– Волки не едят хлеба, они едят баранов и… других…
Это было сказано так, что Фаржо содрогнулся.
– Полно, не сердись, – продолжал он, взяв себя в руки. – У волков, таких, как ты, есть и дни, в которые они едят, что найдут. Мясо не всегда идет впрок даже хищному зверю.
Этот аргумент показался неопровержимым сумасшедшему, он расширил руками проход, который сделал для себя в кустах, потом хрипло, но более дружелюбно сказал:
– Ну, пойдем к волкам; дай мне твоего хлеба, и мы поговорим, как друзья. Тут есть другой зверь, которым я не совсем доволен… Я тебе расскажу; пойдем.
Он вошел в чащу, Фаржо за ним. Проскользнув в проход, сделанный ликантропом, он шел так же, как и он, на четвереньках. Без сомнения, такая ходьба была для него очень утомительна, но другого способа передвигаться тут было не придумать. К несчастью, одежда Фаржо не была столь удобна, как простая холщовая блуза сумасшедшего. Каждую минуту Фаржо останавливали низкие ветви, пни, о которые он избил колени; только необходимость и сильное желание отомстить придавали ему решимости для преодоления всех этих препятствий. Однако ему было бы трудно следовать за человеком-волком, который полз с невообразимой ловкостью, если бы тот не останавливался время от времени, чтобы прислушаться. Казалось, какие-то звуки в отдалении возбуждали его любопытство. Лесничий же пользовался этими остановками, чтобы перевести дух. Но скоро сумасшедший, возможно, успокоенный мыслью, что на него нельзя напасть в этом лабиринте из скал, кустов и пропастей, продолжал путь.
Наконец вышли из чащи леса и поднялись на гору. По мере того как они поднимались, лес становился не таким густым, и хотя Жанно продолжал ползти на четвереньках, к чему он давно привык, Фаржо поднялся на ноги и продолжил путь по-человечески. Платье его было все изорвано, дыхание со свистом вырывалось из груди, и крупные капли нота падали со лба его на снег.
Поднимались еще несколько минут, но несмотря на этот подъем, идти было гораздо легче. Фаржо должен был еще хвататься иногда за папоротники, чтобы сохранить равновесие, но его уже не пронзали тысячи острых колючек. Они находились теперь возле водопада; сырой и холодный туман, окружавший его, окутывал их и, казалось, даже проникал внутрь тел. Теперь надо было пройти под потоком белой пены, шумно устремлявшейся со скалы, оставляя между скалами большое пустое пространство, занимаемое страшным карнизом, уже нам известным.
В том месте горы, где кусты становились реже и мельче, Жанно, который шел впереди, наконец остановился; он обернулся, чтобы подождать своего товарища, который, пыхтя, догнал его; тогда сумасшедший, раздвинув вереск, проскользнул во впадину скалы, почти невидимую снаружи.
Прежде чем отважиться войти в это подозрительное место, Фаржо быстро осмотрелся вокруг: не было видно ни одного охотника, и если бы между ним и Жанно случилась ссора, он мог бы рассчитывать только на себя самого. Однако он не испугался этого и решительно вошел в грот.
В этом природном подземелье было очень темно, но скоро глаза Фаржо привыкли к темноте и он смог рассмотреть жилище своего друга.
Эта пещера, высота которой не превосходила роста обыкновенного человека, имела десять футов глубины. В ней было довольно тепло, и так как она была окружена кустами снаружи, то в нее сырость не проникала. Тут не было видно ни одежды, ни утвари, ни провизии; только толстый слой листьев и мха покрывал пол в углу пещеры. Очевидно, это была постель.
Но у Фаржо не было времени на внимательные наблюдения; товарищ его сел в глубине грота и с дикой жадностью прорычал:
– Хлеба, хлеба скорее! Волк хочет есть… Волк голоден!
Лесничий вынул из кармана большой кусок хлеба, который Жанно схватил обеими руками и с жадностью начал грызть. Скоро весь кусок был съеден, но аппетит ликантропа, по-видимому, не был удовлетворен. Фаржо сказал ему тихо:
– Мне кажется, волк, что ты долго голодал… Право, тебе плохо приходится в этом пустынном краю; я побьюсь об заклад, что ты ничего не ел целых три дня…
– Это правда, – отвечал Жанно, подмигнув своими огромными, свирепыми глазами. – Мой брат волк дурно поступает со мной. Он не приносит мне ничего… Он уходит далеко и охотится, а ко мне возвращается, только если ему приходится туго… Тогда надо за ним ухаживать… Это неблагодарный, неблагодарный зверь…
– Тот другой, – повторил Фаржо, который очень хорошо понимал, кого имеет в виду Жанно, – о ком это ты говоришь, Жанно?
Когда сумасшедший услышал свое имя, он пришел в ярость.
– А, – сказал он, – и ты также хочешь уверять, будто я человек, которого зовут Жанно? Если бы я это думал…
Он вдруг замолчал, взгляд его сделался внимательным, точно присутствие его бывшего хозяина возбуждало в нем смутные и отдаленные воспоминания.
– Иногда в самом деле, – продолжал он с задумчивым видом, – мне кажется, будто я был когда-то человеком и звался Жанно… Будто я жил среди людей, ел хлеб и ночевал в домах… Но, может быть, мне все это привиделось во сне?
Фаржо увидел в этих словах начало возвращения к рассудку и хотел воспользоваться этим мгновением ясности, чтобы получить сведения, за которыми пришел.
– Конечно, ты был человеком, – сказал он утвердительным тоном. – Разве ты не помнишь, что ты был моим работником на ферме Варина? Разве ты забыл жену мою Маргариту, кормилицу маленького виконта, мою дочь Марион и твоего товарища Симона Гранжэ, с которым ты так часто дрался из-за того, что он терял своих баранов, а говорил, будто ты крал их у него?
Каждое из этих имен производило сильное впечатление на человека-волка; его звериное лицо стало приобретать какое-то человеческое выражение. Ободренный этим успехом, Фаржо продолжал:
– Есть еще одно обстоятельство, которое не может выйти у тебя из памяти. Помнишь ты тот вечер, когда пропал маленький ребенок, виконт де Варина? Всегда думали, что он погиб из-за несчастного случая, но ты знал, ты видел…
– Ни я, ни тот другой, мы не трогали того ребенка! – сказал Жанно, как бы увлекаемый своими воспоминаниями. – Волков там не было… Тогда совсем не было волков… Но я встретил вечером монаха, который шел в замок вместе с другим человеком; я точно знаю, что ребенка взял монах…
– Вот какое важное признание! – воскликнул Фаржо, забыв всякую сдержанность. – Послушай, Жанно: согласись повторить при людях, которые недалеко отсюда, то, что ты сказал о монахе, и в награду тебе дадут вдоволь хлеба и мяса, ты не будешь страдать ни от голода, ни от холода, у тебя будет дом, платье…
Он остановился, заметив, что сказал лишнее. Жанно, прельщенный было этими обещаниями, вдруг опять принял свирепый вид.
– Я не человек, – сказал он злобно, – я волк… Посмотри на мои когти, взгляни на мои зубы… Неужели я должен разорвать тебя и сожрать для того, чтобы доказать тебе, что я волк?
Он протянул к Фаржо свои руки с длинными и острыми ногтями, вполне похожими на когти хищного зверя, и щелкнул зубами, которые, в принципе, ничем не уступали клыкам. Фаржо нащупал под своим платьем дуло пистолета, чтобы быть готовым выстрелить в случае надобности, однако отвечал, скрывая страх:
– Ну-ну, кто же с тобой спорит? Ведь видно, что ты волк… Да еще какой страшный! Уж не тебя ли зовут жеводанским зверем, который заставляет дрожать весь здешний край?
Эта странная лесть оказалась весьма приятна сумасшедшему.
– Нет, нет, – отвечал он тоном ложной скромности, качая мохнатой головой. – Это не я, это тот… Но скажи мне, что было бы с ним, если бы не было меня? Кто отворял бы ему двери, чтобы входить в дома? Как избавлялся бы он от засад, которые ему расставляют повсеместно? Кто придумывал бы для него хитрости, чтобы прятаться, когда за ним гонятся охотники? Кто перевязывал бы его раны и лечил бы его? Он такой упрямый, такой неосторожный! Если бы не я, он умер бы раз двадцать… Однако, если б ты знал, как он дурно поступает со мною! Мы постоянно ссоримся; он думает только о себе… Говорю тебе, это неблагодарный зверь! Но я его вскормил, я его воспитал, я ему и мать, и отец, и брат.
– Но если этот волк такой злой, почему же ты его не бросишь?
– Не могу, – отвечал Жанно с какой-то странной печалью и даже любовью в голосе, – мы родные! Прежде у меня были близкие среди людей; мне кажется даже, что кого-то из них я недавно видел… Но теперь я ненавижу людей! Но ведь все-таки надо любить кого-нибудь… знаешь, я привязался к нему. Мне грустно, что он не знает благодарности ко мне… Он недавно ушел, но скоро вернется, потому что я сейчас слышал на краю леса охотников, которые нас ищут. Ты увидишь, что он не принесет мне ни барана, ни зайца, ни кролика, как сделал бы всякий другой; зато он будет ужасно зол, потому что ранен ружейным выстрелом или зубами собаки, или охотничьим ножом… И он еще не оправился от своей старой раны. Надо будет его перевязать, вынуть из ран дробь, а он еще, пожалуй, станет кусаться! Видишь, он совсем меня не щадит!
Когда угрюмый ликантроп плаксивым голосом жаловался на своего брата, в глазах его стояли слезы. Фаржо не тронули эти жалобы, он был занят другими мыслями.
– Ты говоришь о баранах, зайцах и кроликах, волк. Но разве вы здесь питаетесь только ими?
Жанно хищно улыбнулся.
– Не надо говорить, – отвечал он шепотом, – все охотники будут охотиться на меня, как на него! Пока они, дураки, принимают меня за человека и не трогают, когда встречаются со мною в лесу. Это так смешно! Они не знают, что я волк, который пожирает их детей!
– Не ты ли, – сказал Фаржо, дрожа от гнева, – убил в Меркоарском лесу мою дочь, мою бедную Марион?
– Нет, не я, – отвечал сумасшедший. – Это он… Я шутки ради обещал ему твою дочку, но он не шутит, он принял это всерьез! В тот раз я не мог с ним сладить.
– Надо было вырвать у него язык, выколоть глаза, позвать на помощь!..
– Да, если бы я был человек, но мы, волки, никогда не сдерживаем друг друга!
– Надо было разбудить меня! – закричал Фаржо яростно, забыв всякую осторожность. – Меня, несчастного отца, который спал пьяный, в то время как этот адский монстр терзал мою дочь. Но я отомщу за нее, за эту невинную девушку, которую погубило мое пьянство и зубы твоего брата… Да, я не выйду отсюда, пока она не будет отомщена. Зови же это гнусное животное, которое отняло у меня мою милую Марион! Где он? Я его жду; почему он не приходит?
Может быть, Жанно не совсем ясно понял эти слова, но подозрение заставило его нахмуриться. Фаржо не испугался и встал с видом вызова.
