Эжен Сю
Вечный жид
Послышались быстрые шаги удалявшегося Магаля, и снова все смолкло.
Господин Жозюе вернулся к бюро и приписал к письму несколько слов:
«Во всяком случае, Джальма отсюда теперь не уедет… Он не сможет быть в Париже 13 февраля, будьте спокойны на этот счет… Как я и предвидел, мне всю ночь придется бодрствовать. Сейчас тороплюсь к губернатору, завтра припишу о том, что произойдет, и письмо отправится с пароходом «Рейтер» в Европу».
Затем господин Жозюе закрыл бюро, громко позвонил, оделся и, к великому изумлению служителей, ушел среди ночи из дома.
Мы поведем теперь читателя к развалинам Чанди.
5. РАЗВАЛИНЫ ЧАНДИ
После полуденной грозы, которая помогла душителю осуществить замыслы в отношении Джальмы, наступила светлая, тихая ночь.
Лунный диск медленно выплывал из-за величественных развалин, расположенных на горе, среди густой чащи, на расстоянии трех лье от Батавии.
Серебристый свет, сливающийся на горизонте с прозрачной синевой неба, мощно обрисовывает широкие каменные уступы, высокие кирпичные стены, зазубренные временем, и обширные портики, обвитые вьющимися растениями.
Сквозь отверстие одного из таких портиков лунный свет озарял две колоссальные статуи, стоящие у подножия широкой лестницы, растрескавшиеся плиты которой почти совершенно исчезли под мхом, травой и кустарником. Одна статуя наполовину разбита. Ее обломки валяются тут же на земле. Другая совершенно цела и представляет ужасное зрелище…
Она изображает человека гигантских размеров. Одна голова его имеет три фута вышины. Выражение лица свирепо. Серый камень инкрустирован двумя кусками блестящего черного сланца, изображающего глаза. Широкий, глубокий рот раскрыт; в каменных устах свили гнезда пресмыкающиеся, и луна освещает омерзительный змеиный клубок.
Вокруг туловища идет широкий пояс с символическими украшениями. За поясом заткнут длинный меч. У великана четыре распростертые руки. В одной он держит голову слона, в другой свернувшуюся змею, в третьей череп человека, а в четвертой птицу, похожую на цаплю. Луна, озаряя ярким светом статую с одной стороны, придает ей еще более свирепый и причудливый вид.
Среди развалин виднеются на стенах полуразрушенные барельефы, высеченные из камня с большим искусством. Один из них, сохранившийся лучше других, изображает фигуру человека с головой слона и крыльями летучей мыши, пожирающего ребенка.
Трудно себе представить что-нибудь более мрачное, чем эти развалины, окруженные чащей густого леса и освещенные ярким светом луны, среди полного безмолвия тихой летней ночи.
К одной из стен древнего храма, посвященного какому-то таинственному кровожадному яванскому Божеству, прислонилась маленькая хижина, сложенная из обломков кирпича и камней. Дверь, сделанная из плетеного тростника, открыта; из нее вырывается красноватый свет, бросающий яркие отблески на высокую траву, изобильно растущую у ее порога.
Три человека находятся в этой лачуге, освещенной глиняной лампой с фитилем из кокосовых нитей, пропитанных пальмовым маслом.
Один из них одет очень бедно, но по-европейски. На вид ему лет сорок; бледный, почти белый цвет кожи указывает на его смешанное происхождение. Это метис – сын европейца и индианки.
Другой – африканский негр: сильный мужчина с толстыми губами, широкими плечами и тощими ногами. В курчавых волосах проглядывает седина. Одежда его вся в лохмотьях. Он стоит около индуса.
Третий спит в углу на циновке.
Эти три человека – главари секты душителей, бежавшие из Индии и скрывшиеся на Яве по совету контрабандиста Магаля.
– А малайца все еще нет, – сказал метис, по имени Феринджи, самый опасный из всей этой шайки убийц. – Быть может, Джальма убил его, пока он исполнял наш приказ?
– Гроза выгнала из-под земли много змей, – заметил негр, – быть может, одна из них ужалила малайца, и он стал гнездом для гадин?
– Нечего бояться смерти, когда служишь доброму делу! – мрачно проговорил Феринджи.
– И приносить смерть – тоже бояться нечего! – прибавил негр.
Полусдавленный крик привлек внимание собеседников к их спящему товарищу. Последнему было не больше 30 лет. Чистая раса индуса проявлялась у него во всем: и в бронзовой окраске безбородого лица, и в одежде, и в полосатой коричнево-желтой чалме. Казалось, его мучило какое-то страшное сновидение – по судорожно искривленному лицу крупными каплями струился обильный пот. Он бредил, из уст его вырывались отрывистые слова, руки судорожно сжимались.
– Все тот же сон, – сказал Феринджи, обращаясь к негру, – все то же воспоминание об этом человеке.
– О ком?
– Разве ты забыл, как пять лет тому назад свирепый полковник Кеннеди, бич несчастных индусов, приехал на берега Ганга охотиться за тиграми? С пятьюдесятью служителями, двадцатью лошадьми и четырьмя слонами?
– Да, да, как же, – отвечал негр, – а мы трое, охотники за людьми, поохотились лучше него? Кеннеди, со всей своей свитой, не убил тигра, а мы своего убили! – прибавил он со злобной насмешкой. – Мы убили Кеннеди, этого тигра в образе человека; он попал в засаду, и братья доброго дела принесли его в жертву богине Бохвани.
– А ты помнишь, как в ту минуту, когда мы затягивали петлю на шее Кеннеди, перед нами появился странник?.. Необходимо было отвязаться от непрошеного свидетеля… и мы его убили… И вот со времени этого убийства его и преследует во сне, – сказал Феринджи, указывая на спящего, – воспоминание об этом человеке.
– А также и наяву! – выразительно взглянув на Феринджи, прибавил негр.
– Слышишь, – сказал Феринджи, прислушиваясь к бреду индуса, – он повторяет слова этого странника, которыми тот отвечал на наше предложение или умереть, или вступить в число братьев доброго дела… Как сильно это впечатление!.. Он до сих пор находится под его влиянием.
Действительно, индус громко повторял во сне какой-то таинственный диалог, сам отвечая на задаваемые им же вопросы:
– Путник, почему черная полоса на твоем челе тянется от одного виска к другому? – говорил он отрывисто и с большими паузами. – «Это роковая отметка!..» Как смертельно печален твой взор… Ты жертва!.. Пойдем с нами… Бохвани отметит за тебя… Ты страдал? – «Да, я много страдал». – Давно и долго? – «Да, очень долго». – Ты и теперь страдаешь? – «Да!» – Что ты чувствуешь к тому, кто тебя заставляет страдать? – «Сострадание!» – Разве ты не хочешь отплатить ударом за удар? – «Я хочу платить любовью за ненависть!» – Кто же ты сам тогда, если ты платишь добром за зло? – «Я тот, кто любит, страдает и прощает!»
– Ты слышишь, брат, – сказал негр товарищу, – он не забыл ни одного слова из предсмертных речей этого человека!
– Его преследуют видения… Слушай… он снова говорит… Как он бледен!
Индус продолжал бредить:
– Путник, нас трое, мы сильны и смелы, смерть в наших руках. Присоединяйся к нам, или… умирай… умри… умри!.. О! как он смотрит… Не гляди так… не гляди на меня…
С этими словами индус сделал какое-то быстрое движение, как бы отталкивая кого-то рукой, и проснулся. Проведя ладонью по лбу, орошенному потом, он блуждающим взглядом посмотрел на окружающих.
– Все те же видения, брат? – спросил его Феринджи. – Право, для храброго охотника за людьми… у тебя слишком слаба голова. Хорошо еще, что сердце и рука тверды!..
Индус сжал голову руками и с минуту не отвечал. Затем он промолвил:
– Давно я не видал во сне этого путника.
– Да ведь он уже мертв… не ты ли сам затянул петлю на его шее? – сказал, пожимая плечами, метис.
– Да!.. – отвечал, дрожа, индус.
– Ведь мы же вырыли ему могилу рядом с могилой Кеннеди, под песком и тростником, где и могила палача-англичанина, – сказал негр.
– Да… мы вырыли могилу… – произнес индус, продолжая дрожать, – но… год тому назад… я стоял у ворот Бомбея… ждал одного из братьев… Был вечер… солнце склонялось к закату и скрывалось за пагодой, построенной на небольшом холме… я как сейчас все это вижу… Я сидел под фиговым деревом… Вдруг послышался спокойный, ровный, твердый шаг… я оборачиваюсь… и что же?! Это был он!.. Он шел из города.
– Видение! – сказал негр. – Без сомнения, видение!
– Или видение, – прибавил Феринджи, – или случайное сходство!
– Я узнал его по знаку на лбу, по этой черной полосе я узнал бы его всюду. Это был он… Я окаменел от ужаса… а он остановился возле меня… и поглядел печальным взором… Невольно я вскрикнул: – Это он! – «Да, это я, – отвечал он кротким голосом. – Все убитые тобой возрождаются, как и я, – и он указал на небо. – Зачем убивать? Слушай… я иду с острова Ява… иду на край света… в страну вечных снегов… и там, и тут… и на земле, иссохшей от горячих лучей солнца… и на земле, окованной морозом… везде я буду одним и тем же! Так и с душами тех, кто погибает от твоей петли… В этом мире или в том… в той или другой оболочке… душа остается душой… ее ты не убьешь… Зачем же тогда убивать?» – и, грустно покачав головой, он ушел; медленно, тихо подвигаясь вперед, склонив голову, он поднялся на вершину холма. Я следил за ним глазами, не будучи в состоянии двинуться с места. В момент заката он остановился на самой вершине. Его высокая фигура с опущенной головой вырисовывалась на фоне неба… и затем он исчез… О! это был он! – добавил, трепеща, после долгого молчания индус. – Это был он!
Индус часто рассказывал своим товарищам подробности этого странного приключения, и всегда рассказ был один и тот же. Эта настойчивость уже поколебала их сомнения, но они старались подыскать этому, по-видимому, сверхъестественному явлению какие-нибудь обычные причины.
– Быть может, петля не была плотно затянута или воздух проник в могилу, – говорил Феринджи, – тогда он мог ожить.
– Нет, нет!.. – воскликнул индус, – это не человек!..
– Что ты хочешь сказать?
– Теперь я в этом убедился!
– Ты убедился?
– Слушайте же! – торжественным голосом начал индус. – Число жертв, убитых в течение всех веков сыновьями Бохвани, ничто в сравнении с количеством умерших и умирающих, которых оставляет за собой этот страшный странник на своем, смертоносном пути.
– Он?! – воскликнули негр и метис.
– Да, он! – с убеждением ответил их товарищ. – Слушайте дальше и трепещите. Когда я видел его у ворот Бомбея[82], он мне сказал, что идет с Явы на север… На другой день в Бомбее свирепствовала холера… и она пришла туда с Явы… Слышите?
– Это правда! – сказал негр.
– Слушайте дальше, – говорил индус, – он сказал мне: «Я иду на север в страну льдов»… и холера также прошла на север… через Маскат[83], Исфаган[84], Тавриду[85] и Тифлис, достигнув Сибири…
– Верно! – задумчиво заметил Феринджи.
– И холера шла, как идет человек, – продолжал индус, – как человек, она делает не больше пяти-шести лье в день; она не появляется в двух местах разом… а медленно, тихо двигается вперед… как идет обыкновенно пешеход…
При этом странном сопоставлении негр и метис переглянулись. Через несколько минут испуганный негр обратился к индусу с вопросом:
– И ты думаешь, что этот человек…
– Я думаю, что убитый нами человек был возвращен к жизни каким-нибудь адским Божеством, которое за это обязало его разносить по всему миру этот бич, не щадящий никого: холеру… а сам он умереть не может… Вспомните, – с мрачным воодушевлением добавил индус, – что этот ужасный путник прошел по Яве – и холера опустошила Яву; путник прошел по Бомбею… холера опустошила Бомбей; путник пошел к северу… холера опустошила север…
После этих слов он впал в глубокую задумчивость; негр и метис молчали от охватившего их изумления.
Индус говорил правду относительно таинственного (до сих пор необъясненного) движения этого ужасного бича, который, как известно, никогда не преодолевал в день свыше пяти-шести лье и не появлялся одновременно в двух местах.
Действительно, нет ничего более странного, чем проследить по картам, составленным в то время, медленное и словно прогрессирующее движение этого страшного путешественника, которое представляется изумленному взору настоящим человеческим путем со всеми его причудами и случайностями.
Выбирая одну дорогу, а не другую, выбирая провинцию в стране, город в провинции, квартал в городе, улицу в квартале, дом в улице, имея свои пункты отдыха и местопребывания, холера затем продолжает свой медленный, таинственный, ужасный путь.
Слова индуса сильно подействовали на сообщников. Негр и метис, свирепые по натуре люди, дошли, благодаря своей преданности страшному учению секты, до мании убийства.
Да… действительно, в Индии существует такая отвратительная секта, члены которой убивают без всякого повода… без страсти… единственно из желания убийства ради убийства… из наслаждения убийством… чтобы «сделать из живого человека труп», как они сами поясняли на допросах. Мысль отказывается понять причину таких ужасных аномалий… Каким путем может человек дойти до подобного обоготворения убийства?.. Конечно, это может процветать только в тех странах, где, как в Индии, царствует самое жестокое рабство, самая безжалостная эксплуатация человека человеком. Не является ли такая религия выражением ненависти отчаявшегося человечества, доведенного до крайности господством насилия? И, быть может, подобная секта, происхождение которой теряется в глубине веков, удержалась в Индии так долго потому, что она составляла единственный протест рабов против деспотизма. А может быть, Господь, в своих неисповедимых путях, создал фансегаров с той же целью, что змей и тигров… Связь между членами этой секты тем теснее, что всё их отделяет от других людей. У них не может быть отношений с инакомыслящими, поэтому они и держатся друг за друга так крепко. У них нет ни родины, ни семьи… и слушаются они только своей неведомой, страшной богини, слепо ей повинуясь и проникая повсюду с единственной целью служения ей – для того, чтобы «делать трупы», по их дикому выражению[86].
Некоторое время душители хранили глубокое молчание.
А луна по-прежнему разливала своей серебристый свет, бросая исполинские синеватые тени от развалин. На небесах засияли звезды, и легкий ветерок шевелил листья деревьев.
Пьедестал гигантской статуи, которая не была разбита, стоял с левой стороны портика и покоился на широких плитах, до половины заросших травой.
Вдруг одна из этих плит бесшумно опустилась книзу. Из углубления, образовавшегося на этом месте, показалась голова человека, одетого в военный мундир. Он внимательно огляделся вокруг и начал прислушиваться. Увидав хижину и свет, он сделал какой-то знак; затем он и двое других людей, одетые так же, как он, в молчании и с большими предосторожностями поднялись по последним ступенькам подземной лестницы и проскользнули в развалины.
Это было сделано без всякого шума, только длинные тени скользили по освещенным луной местам. Когда плита снова опустилась, в отверстие можно было видеть головы других солдат, скрывавшихся в засаде, в подземелье.
Три душителя, погруженные в свои думы, не заметили ничего.
6. ЗАСАДА
Феринджи, желая, похоже, прогнать тяжелые мысли, пробужденные рассказом индуса о ходе холеры, резко переменил предмет разговора. Его глаза загорелись мрачным огнем, лицо одушевилось, и он воскликнул со свирепым возбуждением:
– Над нами, охотниками за людьми… бодрствует Бохвани!.. Смелее, братья, смелее!.. Обширен мир… и всюду, везде есть для нас жертвы… Англичане изгнали из Индии нас троих – вождей доброго дела?.. Подумаешь!.. Разве там мало осталось наших братьев, таящихся в тиши, как черные скорпионы, которые дают о себе знать только смертельным укусом? Их там много; они сильны и без нас… Изгнание лишь расширит наши владения… Тебе, брат, будет принадлежать Америка, – продолжал он с каким-то вдохновением, указывая на индуса, – тебе, брат, Африка, – прибавил он, указывая на негра, – а мне, братья, Европа! Везде, где есть люди, есть и палачи, и жертвы… Везде, где есть жертвы, есть и наполненные злобой сердца… Нам остается только зажечь эту злобу огнем ненависти и мести!!! Нам надо хитростью и обольщением привлечь на свою сторону всех, чье усердие, мужество и храбрость могут быть полезны. Будем соперниками в усилиях, братья, и будем в то же время самоотверженно помогать друг другу всеми силами. Те же, кто будет не с нами, те будут считаться врагами, и мы удалимся ото всех, чтобы сплотиться против всех. У нас нет семьи, нет отечества. Семья наша – наши братья, отечество – весь мир.
Дикое, увлекательное красноречие Феринджи всегда сильно действовало на его товарищей. Несмотря на то, что они были главарями кровавого союза, они уступали метису в уме и в развитии и невольно подчинялись его влиянию.
– Да! ты прав, брат! – воскликнул, разделяя восторженное возбуждение Феринджи, молодой индус, – ты прав… Нам принадлежит весь мир… Мы должны и здесь, на Яве, оставить следы своего пребывания, мы и здесь заложим основы «доброго дела»: здесь оно разрастется очень быстро. Голландцы – такие же хищники, как англичане… Братья! я видел здесь на болотистых рисовых плантациях, поражающих смертельным недугом тех, кто на них работает, я видел, повторяю, людей, обрабатывающих их из нужды, обрекающей их на губительный труд. На них, бедных, изнуренных усталостью, голодом и болезнью, страшно смотреть. Многие из них падали на землю, чтобы уже больше не встать… Братья!.. несомненно, наше общество… наше доброе дело пустит глубокие корни в этой стране.
– Однажды вечером, – сказал метис, – я сидел здесь на берегу, за утесом. К озеру подошла молодая женщина, исхудалое, обожженное солнцем тело которой было едва прикрыто рубищем. У нее на руках лежало дитя; с горькими слезами прижимала она его к иссохшей груди; она три раза поцеловала ребенка и, воскликнув: «Ты будешь там счастливее родителей!», – бросила его в воду. Ребенок вскрикнул и исчез под водой… А услыхав этот крик, в озеро весело прыгнули скрывавшиеся в тростнике крокодилы… Братья! здесь матери из жалости убивают детей… Несомненно, наше учение найдет благодатную почву в этой стране…
– Сегодня утром, – сказал негр, – я видел, как в кровь избили плетьми черного раба, а в это время его хозяин, маленький старикашка, купец из Батавии, отправился в город по делам. Двенадцать рослых молодых рабов несли паланкин, где лежал старик, небрежно принимая робкие, подневольные ласки двух молодых рабынь из своего гарема. Гаремы наполняют здесь, покупая дочерей за кусок хлеба у голодной семьи. Значит, братья, здесь есть матери, которых нужда заставляет продавать свою плоть и кровь; есть рабы, которых терзают плетьми, есть люди, служащие вьючными животными для других людей. Доброе дело не погибнет в этой стране!..
– В этой стране, как и во всякой другой, где царствует угнетение и рабство, нищета и разврат!
– Хорошо, если бы нам удалось привлечь на свою сторону Джальму, – сказал индус. – Совет Магаля был очень разумен, и наше пребывание на острове принесло бы двойную выгоду. Такой смелый и энергичный человек, как принц, нам может быть очень полезен. Смелости и храбрости ему не занимать, а ненависть к людям должна возникнуть непременно: слишком много у него для этого причин.
– Он должен сейчас прийти… Постараемся влить яд мщения в его душу.
– Напомним ему о смерти отца.
– Об истреблении его племени!
– О его заточении!
– Пусть только гнев овладеет им! Тогда он наш!
В этот момент негр, погруженный до той поры в задумчивость, вдруг сказал:
– А что, братья, если контрабандист нас обманул?
– Он! – почти с негодованием воскликнул индус. – Он нас привез на своем судне, помог бежать, он обещал отвезти нас в Бомбей, где мы найдем корабли, чтобы уехать в Америку, Европу и Африку.
– И какой ему интерес нас обманывать? – в свою очередь, заметил Феринджи. – Он знает, что в таком случае ему не избежать мести сынов Бохвани!
– Верно, – сказал негр, – он обещал привести сюда Джальму, заманив его хитростью. А раз он придет сюда, то должен сделаться нашим… или…
– Он же дал нам совет: «Пошлите малайца к Джальме… пусть он заберется к нему во время сна и, вместо того чтобы убить, пусть он начертит у него на руке имя Бохвани. Лучшего доказательства силы, ловкости и решимости наших братьев Джальме не надо… он поймет, на что мы способны… чего можно ждать и чего нужно опасаться со стороны таких людей… Из удивления… или из страха, но он сделается нашим!
– Ну, а если он откажется быть с нами, несмотря на то, что у него есть причины ненавидеть людей?
– Тогда… Бохвани решит его судьбу, – мрачно заметил Феринджи. – У меня уже готов план…
– Удалось ли только малайцу воспользоваться сном Джальмы? – сказал негр.
– Я не знаю никого ловчее, проворнее и смелее малайца, – ответил Феринджи. – У него хватило дерзкой отваги войти в логовище черной пантеры в то время, как она кормила своего детеныша! Он убил мать, а маленькую пантеру продал потом капитану европейского судна.
– Малайцу удалось это! – воскликнул индус, прислушиваясь к странному крику, внезапно раздавшемуся среди ночной тишины.
– Да, да, это крик коршуна, уносящего добычу, – подтвердил негр, – этим криком наши братья дают знать, что добыча не ушла из их рук!
Вскоре на пороге хижины появилась фигура малайца, завернутого в пестрое покрывало.
– Ну что? – беспокойно спросил его негр. – Удалось тебе выполнить задуманное?
– Джальма всю жизнь будет носить знак доброго дела, – с гордостью отвечал малаец. – Чтобы добраться до него, я вынужден был принести Бохвани жертву… я убил человека, ставшего мне на дороге. Тело я спрятал в кустах около беседки. Но Джальма все-таки носит наш знак. Магаль, контрабандист, узнал об этом, первый.
– И Джальма не проснулся? – спросил индус, пораженный ловкостью сообщника.
– Если бы он проснулся, то я был бы трупом! – спокойно отвечал тот. – Ты знаешь, что я должен был щадить его жизнь.
– Потому что его жизнь нам нужнее его смерти! – заметил метис. Затем, обратись к малайцу, прибавил, – брат, ты рисковал своей жизнью для нашего дела; ты сделал то же, что вчера делали мы и что завтра же, быть может, мы снова будем делать… Сегодня ты повиновался, но придет день, когда настанет твоя очередь приказывать.
– Мы все принадлежим Бохвани! – сказал малаец. – Что надо делать еще? Я готов!
Малаец стоял лицом к двери. Произнеся последние слова, он быстро обернулся и шепнул товарищам:
– А вот и Джальма, он идет сюда. Контрабандист, значит, не обманул!
– Он не должен меня пока видеть, – сказал Феринджи, прячась в углу хижины за циновкой: – Постарайтесь его убедить… Если он заупрямится, то на этот случай у меня есть план…
Едва метис успел скрыться, как на пороге хижины показался Джальма.
При виде трех зловещих физиономий Джальма отступил в изумлении назад. Но не имея понятия о том, что эти люди принадлежат к секте фансегаров, и зная, что в этой стране, за неимением гостиниц, путешественники нередко проводят ночи в Палатках или в развалинах, он скоро справился со смущением и сделал шаг по направлению к ним.
Заметив соотечественника, Джальма обратился к нему с вопросом на родном языке:
– Я думал встретить здесь одного европейца… француза…
– Француза еще нет, – отвечал индус, – но он не замедлит прийти.
Угадав по вопросу Джальмы, под каким предлогом заманил его сюда Магаль, индус желал оттянуть время, поддерживая его заблуждение.
– Ты знаешь… этого француза? – спросил Джальма фансегара.
– Он назначил нам также здесь свидание, – отвечал индус.
– Зачем? – с изумлением спросил Джальма.
– Узнаешь… когда он придет…
– Генерал Симон велел вам ждать его здесь?
– Да, генерал Симон! – отвечал индус.
Прошло несколько минут, пока Джальма старался сообразить, что значит это таинственное приключение.
– А кто вы? – подозрительно спросил он индуса, потому что мрачное молчание остальных двух фансегаров внушало некоторое опасение.
– Кто мы? – сказал индус. – Мы твои… если ты хочешь быть нашим.
– Я в вас не нуждаюсь… и вы не нуждаетесь во мне…
– Кто знает?
– Я знаю это…
– Ты ошибаешься… Англичане убили твоего отца… Он был раджа… Тебя бросили в темницу… затем изгнали… у тебя больше ничего нет…
При этом жестоком напоминании черты Джальмы омрачились, он вздрогнул, и горькая улыбка искривила губы.
Фансегар продолжал:
– Твой отец был храбрый воин, справедливый правитель… подданные любили его… его звали «Отец Великодушного», и это прозвище было вполне заслуженно… Неужели ты не отомстишь за его смерть? Неужели та ненависть, что гложет твое сердце, останется бесплодной?
– Мой отец умер с оружием в руках… я там же на поле битвы отомстил за него, убивая англичан… Тот, кто заменил мне отца и сражался за него, ясно доказал мне, что пытаться отвоевать мои владения теперь – дело безумное… Когда англичане выпустили меня из тюрьмы, я дал им клятву не возвращаться больше в Индию… и обычно я держу свои клятвы…
– Те, кто тебя обобрал, кто лишил свободы, кто убил твоего отца… это ведь все люди… Отомсти же за их преступление другим… мсти людям вообще… пусть твоя ненависть падет на все человечество!
– Да сам-то ты разве не человек, что решаешься говорить так?
– Я… и мне подобные – мы больше, чем люди… Хотя мы и принадлежим к человеческой расе, но отличаемся от прочих тем, что являемся смелыми преследователями людей… Мы смелые охотники, выслеживающие людей, как диких зверей в лесах… Хочешь ли и ты быть таким же?.. Хочешь ли безнаказанно утолять свою ненависть? После всего зла, которое тебе причинили, сердце твое должно быть полно ею…
– Твои слова для меня непонятны: у меня в сердце нет ненависти, – сказал Джальма. – Если мой враг достоин меня, я вступаю с ним в бой… если недостоин, я его презираю… Так что ненавидеть мне некого… ни храбрых… ни трусов…
– Измена! – быстро указывая на дверь, крикнул негр.
При возгласе негра Феринджи, невидимый до той минуты, внезапно раздвинул циновки, которые его скрывали, выдернул кинжал и одним прыжком, как тигр, выскочил из хижины. Видя, что к ней с предосторожностями приближается отряд солдат, метис одним ударом поразил ближайшего к нему солдата, другой пал жертвой второго удара, и прежде чем остальные успели опомниться, Феринджи скрылся среди развалин.
Все это случилось так неожиданно и быстро, что Джальма не успел обернуться, как метис исчез. Несколько солдат, столпившихся у двери, навели винтовки на душителей и Джальму, а остальные солдаты бросились вслед за Феринджи.
Негр, малаец и индус, видя, что сопротивление бесполезно, быстро обменялись несколькими словами и сами протянули руки к веревкам, которыми хотели их связать солдаты.
В эту минуту в хижину вошел командовавший отрядом голландский капитан.
– А этого что же? – сказал он, указывая солдатам на Джальму.
Занятый связыванием трех фансегаров, сержант ответил:
– Всякому свой черед, господин капитан! Сейчас и за него примемся.
Ничего не понимая в том, что происходило вокруг него, Джальма окаменел от изумления. Но когда солдаты, покончив с фансегарами, направились с веревкой к нему, он гневно и презрительно оттолкнул их от себя и бросился к двери, где стоял капитан.
Солдаты никак не ожидали такого отпора. Они были уверены, что Джальма так же смиренно покорится, как и сообщники. Поэтому они отступили, пораженные исполненным величия и благородства видом сына Хаджи-Синга.
– Зачем хотите вы меня вязать… как их? – спросил Джальма на хинди офицера, понимавшего этот язык благодаря продолжительной службе в колониях.
– Зачем тебя вязать, негодяй? Да затем, что ты один из этой шайки убийц! А вы что, – обратился офицер по-голландски к солдатам, – струсили, что ли? Затягивайте ему на руках петлю хорошенько, пока ее еще на шее ему не затянули!..
– Вы ошибаетесь, – со спокойным достоинством и хладнокровием, удивившими офицера, возразил Джальма. – Я только что пришел сюда… я этих людей не знаю… я желал встретить здесь одного француза…
– Ты не фансегар? Кого ты хочешь надуть так нахально?
– Как! – воскликнул молодой принц с жестом такого искреннего ужаса и отвращения, что офицер невольно остановил знаком солдат, бросившихся вязать пленника. – Эти люди члены ужасной шайки убийц?.. и вы думаете, что я их сообщник?.. Это так нелепо, что я даже не могу протестовать! – прибавил Джальма, с презрением пожимая плечами.
– Не слишком это убедительно! – продолжал офицер. – Да и обмануть нас мудрено: мы знаем, как отличить вашего брата… нам известны ваши знаки!
– Повторяю вам, что я не меньше вашего презираю этих убийц… Я пришел сюда только затем, чтобы…
Негр прервал речь Джальмы. С злобной радостью он обратился к офицеру:
– Тебе верно донесли: братьев доброго дела узнают по знакам, нататуированным на их теле… Наш час настал… мы протягиваем свои шеи к петле… немало мы, в свою очередь, затянули петель на шеях врагов… Взгляни же на наши руки и на руки этого юноши…
Офицер, не понявший, к чему клонил злодей, обратился к Джальме:
– Если этих знаков у вас нет, как говорит негр, то мы вас не задержим… Конечно, после того, как вы достаточно убедительно докажете, отчего вы здесь. Через час, через два вы можете быть свободны.
– Ты меня не понял, – сказал негр. – Принц Джальма из наших… на левой руке у него имя Бохвани!
– Да, он так же, как и мы, брат доброго дела! – прибавил малаец.
– Он фансегар, как и мы! – сказал индус.
Все трое, разозленные тем презрением, с каким относился к их секте молодой принц, злорадно старались доказать, что сын Хаджи-Синга из числа их сообщников.
– Что вы на это скажете? – спросил офицер у Джальмы.
Последний с презрением пожал плечами и, откинув свой широкий рукав, показал левую руку.
– Какая дерзость! – воскликнул офицер.
Действительно, повыше локтевого сгиба на руке принца ясно выделялись ярко-красные буквы, составлявшие на индусском языке слово «Бохвани». Офицер осмотрел руку малайца. Те же знаки, то же имя. Не довольствуясь этим, он взглянул на руки индуса и негра и увидал то же самое.
– Негодяй! – воскликнул он с яростью, обращаясь к Джальме. – Ты в тысячу раз хуже их! Свяжите его крепче, этого убийцу и презренного труса, который врет на краю могилы, – а ждать ему ее придется недолго!
Джальма, пораженный и испуганный, некоторое время не мог отвести глаз от роковой татуировки. Он был бессилен произнести слово или сделать движение. Он никак не мог объяснить этот непостижимый факт.
– Не осмелишься ли ты отрицать существование этого знака и теперь? – с негодованием спросил его офицер.
– Я не могу отрицать то, что вижу своими глазами, что есть в действительности… но… – отвечал Джальма с отчаянием.
– Удивительно, как это ты теперь решился признаться в своей виновности, негодяй! Смотрите за ним в оба! – крикнул капитан солдатам. – Вы за них ответите… за него и за его товарищей!
Джальме казалось, что злую шутку с ним играет диковинное сновидение. Он больше не сопротивлялся и спокойно дал себя связать и увести. Офицер, надеясь найти в развалинах и Феринджи, остался с частью солдат, но вскоре, убедясь в безуспешности поисков, догнал конвой и пленных, ушедших довольно далеко вперед.
