Нужно было начинать работать, разгребать "наследие", собирать команду.
Евгений знал азы советской практики руководства. Правило первое: работа директора зависит от того, как он сумеет сладить, во-первых, с начальником отдела кадров, а во-вторых, с главным бухалтером.
Начальники отделов кадров почти всегда были из органов, вместе со спецотделом они представляли око государево, вели надзор, сигнализировали наверх, знали всё обо всех, составляли мнение о руководителе, и с ними нужно было иметь добрые отношения.
Начальником отдела кадров на заводе был Федор Петрович Злоказов. Гримаса природы, подумал Евгений, Злоказов-старший внешне удивительно соответствовал своей фамилии. Тщедущный старикашка с лицом ушедшего на пенсию Вельзевула, он говорил слабым, усталым голоском, точно извинялся: Вы уж простите меня, старика, помешал. Но Евгению почему-то казалось, что это маска, в выцветших глазках Злоказова порой появлялись такие буравчики! А за его вкрадчивыми манерами, казалось, проступало его КГБшное прошлое. А может быть, это просто казалось, уж больно зловещей была внешность начальника отдела кадров! Федор Петрович беззвучно, бочком просачивался в щель полуоткрытой двери, точно материализовался из воздуха:
– Разрешите?
– Конечно, Федор Петрович, для Вас эта дверь всегда открыта, в любое время, без звонка и секретаря.
– Вы вот Ягодину подписали, это как, без отработки?
– Да пусть уходит.
– Ну, и правильно, другим неповадно будет.
– Так-то так, но в отгрузке нет начальника, а там такой бардак! Федор Петрович, Вы же всех знаете, найдите срочно начальника в цех отгрузки.
Злоказов сел, помолчал.
– Есть у меня на примете один, он с Турсиным разругался и ушел с завода. А парень хорош! У меня его адрес и телефон есть. Только уж больно кипяток, никакого уважения к руководству.
Так появился Володя Панкратов. Лобастый бычок с окающим уральским говорком сидел перед Евгением, лицо открытое, светлые, с затаенной смешинкой, глаза, взгляда от собседника не отводит.
– Ну что, Владимир Николаевич, возвращайтесь на завод, а то в Ваше отсутствие в цехе отгрузки такой бардак сотворили, что и не знаю, как разгребать.
– Да я знаю, я же там бываю. Душа болит, что они там творят! Я им говорю: мужики, вы что делаете, отгружаете одно, а в накладных пишете совсем другое. А они только смеются, говорят: а здесь всем всё до лампочки! Только, Евгений Эдуардович, я мужик простой, говорю что думаю, не всем это нравится, за что меня с завода и попёрли. Так ведь, Федор Петрович?
– Злоказов засуетился, заговорил:
– Ну, ты, Володя, тоже виноват. Ну что ты кипятишься, чуть что – и сразу в бутылку лезешь. Уже не мальчишка, пора и остепениться.
– И потом, грамотёжки у меня маловато, у меня только техникум.
– Ну ладно, Владимир Николаевич, – вступил Евгений, – хватит себе цену набивать. С завода тебя уволил Турсин, сейчас здесь другой директор, может быть, хуже, а может и лучше. Задача тебе будет такая: за месяц разгрести отгрузку, навести там порядок. Тебе – все полномочия, а я твой помощник в этом. По рукам?
– Да я… да я за две недели, если Вы меня поддержите, – радостно заторопился Панкратов. – Только вот насчет платформ. Вы уж это с меня снимите, я же как Ягодин не могу, я же сопьюсь!
– Ладно, обеспечение платформами беру на себя.
Панкратов оказался подлинной находкой. Горячий, страшно самолюбивый, он махал шашкой, как Чапаев, был бесконечно предан делу, и к удивлению Евгения, через две недели цех отгрузки преобразился.
Вопрос с платформами Евгений решил просто и корректно. Новоуралький железнодорожный узел был перегружен и нуждался в строительстве дополнительных путей. В прошлом году Министерство приняло решение о строительстве на базе Новоуральского завода стана по прокатке прямоугольных профилей, и проект строительства предусматривал прокладку этих дополнительных путей. Евгений встретился с главным инженером Отделения дороги, и они договорились: Димов принимает усилия к ускорению строительству железнодорожных путей, а Куреннов – главный инженер Отделения – дает команду диспетчеру: обеспечивать завод платформами в первую очередь.
– В случае чего, звоните мне лично, – напутствовал Куреннов, пожимая руку при расставании.
Злоказову полюбилось время от времени по вечерам заходить к директору, поговорить о том – о сём. Пока Евгений разбирал, прочитывал, расписывал по исполнителям толстенную папку бумаг, надтреснутый тенорок Федора Петровича передовал все текущие новости заводской жизни.
– В заготовительном цехе вчера после обеда газорезчик Вяткин оказался выпивши, отстранили от работы, будем разбирать на профкоме, отодвигать в очереди на квартиру. Крановщица Тонька Волобуева из заготовительного, красивая такая молодуха, связалась с бригадиром сборщиков из третьего пролета Устюговым, а у него семья, двое детей, сам он член партии, завтра на бюро вызываем. Вы, Евгений Эдуардович, пожалуйста, найдите время, подойдите.
И между делом: Цепелевой-то нашей, Нине Ивановне скоро пятьдесят исполнится.
Ах ты, старая лиса, так вот зачем зашел!
– Ну, Федор Петрович, возьмите это, пожалйста, на себя, приказ по заводу подготовьте, деньги в бухгалтерии под отчет возьмите, подумайте, что ей купить, только хороший, ценный подарок. Поздравлять будем в торжественной обстановке, дата значительная.
Или так, как бы между делом, заметит:
– Чапай-то наш уж больно шашкой размахался, рабочие жалуются на грубость. Может быть, Вы с ним побеседуете, у него же, кроме Вас, авторитетов на заводе нет…
– Это кто ж такой – Чапай?
– Да Панкратова так на заводе зовут.
– Ладно, побеседую.
Отношения с главным бухгалтером Архитюком складывались сложнее. На первом же оперативном совещании директор заметил:
– Товарищи начальники цехов, на рабочих местах в цехах грязно, мусорно. Почему не подметаете?
– Так, метел нет. Ни метел, ни лопат, ни ведер.
– Слепенко, в чем дело?
– Архитюк не оплачивает счетов, говорит: вон лес, идите и ломайте себе метлы. Издевается.
– Счет мне на стол, сегодня же.
Счет тут же был представлен, Евгений на нем начертал: "Бух. Оплатить. Срочно." Прошло два дня. Никаких перемен.
– Слепенко, где метлы?
– Так, Архитюк не оплачивает счет, – ухмыльнулся Слепенко, – говорит, денег нет, платить не буду, и директор мне не указ!
– Ладно, разберусь. Идите. Надя, пригласите ко мне Архитюка.
Главный бухгалтер пришел сразу же, с очками на носу, с кипой бумаг в руке, всем видом демонстрируя, что вот, работы по-горло, оторвали по пустяку…
– Виктор Степанович, я Вам направил счет на метлы и прочую мелочь, попросил срочно оплатить.
Архитюк аж подскочил.
– Ат, Слепенко, ат паразит, уже нажалился! Не буду я платить это говно, у меня есть дела поважнее.
– Виктор Степанович, это я дал Вам команду оплатить, извольте выполнять!
– Мне что – делать нечего? – раскричался Архитюк, – На расчетном счете – с гулькин нос, а он несет всякое говно. Плати-и-и! Не буду я платить!
Евгений почувствовал, как слепой гнев поднимается снизу, от желудка, и охватывает его. Хрустнул карандаш в руке, швырнул его что есть силы об стол, обломки – в стороны. Подошел вплотную в Архитюку, медленно процедил:
– Виктор Степанович, директор на заводе один, это я, и второго не будет! Понятно? И команды мои выполнять извольте. Это тоже понятно?
Архитюк опасливо сполз на краешек стула. Этот бешеный того и гляди, за грудки схватит!
– А счет оплатите, сегодня же, и позвоните об исполнении, – уже отходя, – а завтра в три прошу Вас подготовить: финансовое состояние, дебиторскую задолженность, баланс за последний квартал, – еще спокойнее, – давайте договоримся с Вами раз и навсегда: если считаете, что я ошибаюсь, или не можете выполнить мою команду – заходите без звонка и секретаря, эта дверь для Вас всегда открыта.
Архитюк работал на заводе уже давно. Директоры приходили и уходили, а Виктор Степанович был всегда. В его хозяйстве – бухгалтерии всегда был полный ажур. Кончался месяц, производство расслаблялось после неизменного и обязательного штурма последних дней, а у Архитюка наступали горячие дни. Трещали арифмометры, все его бабы работали до поздна, и точно в срок сдачи отчетов и балансов Виктор Степанович приоткрывал дверь директорского кабинета.
– Можно? Тут трэба бамажки пiдпiсати, – любил Архитюк придурыться этаким украиским дядькою. Он садится и вполглаза наблюдает, как очередной директор продирается сквозь непролазные чащи цифр бухгалтерского баланса, хмурит брови, потом поднимает глаза на Виктора Степановича.
– Ну как, баланс сошелся?
– Та куда ж ему деваться? Вы подписывайте, подписывайте, не бойтесь.
Финансовое состояние завода повергло Евгения в шок. Просроченные кредиты банка и неплатежи, неплатежи получателей конструкций, дебиторская задолженность сроками от месяца до года, нарастающая, как снежный ком.
– Виктор Степанович, что происходит? Почему такие неплатежи? И как вообще Вы умудряетесь работать с такой просрочкой?
– Как, как. Вот так и работаем. В банке меня знают, иду к начальству, прошу не перводить на предоплату, обещаю. Ну, и в Объединении Мартиашвили помогает, подбрасывает на пополнение оборотки. А неплатежи – вот они у меня тут, – Архитюк помахал в воздухе пачкой бумаг, – здесь брак, здесь недопоставка, вот тут некомплект, вот тут опять брак…
– Что это такое?
– Акты. Посылаем Лузанчика, он привозит акт: завод должен исправить брак своими силами.
– Кто такой Лузанчик?
– Та пацан этот, Лузанов, начальник отдела технического контроля.
– Ну и?
– Ну и ничего, людей на исправление не посылаем, ничего не делаем, а у меня висит отказ от оплаты. И что прикажете мне делать?
Лузанов еще недавно был молодым специалистом. Мягкие, ускользающие черты не по возрасту юношеского лица, ускользающий взгляд из-под девичьих ресниц. Лузанчик-розанчик. Нет, не был он похож на бескомпромиссного борца за качество.
– Много брака выпускаем. Пропуски швов, непровары, плохая покраска…– уныло цедил Лузанов.
– А Вы-то на что? Вы начальник отдела технического контроля или нет?
– Евгений Васильевич, Вы бы посмотрели, что у нас делается в конце месяца! Мы же месячный план в последнюю декаду делаем, штурм идет в три смены. А у меня контролеры – девочки. Я останавливаю продукцию, а директор командует: пропустить! А самое страшное – трещины. Куда на монтаж ни поеду – мне их показывают, и я не знаю, что с ними делать. Главный конструктор говорит: исправить невозможно.
Вс становилось понятным и жутким. И то, какими методами Турсину удалось поднять завод, и его поспешный уход на партийную работу, и загадочные слова Леонтовича там, в Объединении. Непонятно было только, что делать дальше. В поисках ответа Евгений шарил по девственно чистым, пустым ящикам турсинского директорского стола. Наращивать производство конструкций "Урал" и потом сбежать как Турсин? На это Евгений не был пособен. Начать производство конструкций "Беларусь"? На это не был пока готов завод. Тупик. Ты сам залез в него. Вылезать будешь сам. Если сумеешь. И рассчитывай только на себя!
В дальнем углу нижнего ящика рука нащупала забытую фотографию. Заснеженная опушка леса, на снегу рядком – три убитых волка. Поставив ногу на морду волка, с двустволкой на плече, торжествующе улыбаясь, смотрел на него победитель – Николай Устинович Турсин.
– Ну, что же, – сказал ему Евгений, – я понял, что ты не случайно оставил для меня свою визитную карточку. Я ее на видное место, в рамочку, чтобы все время напоминала мне о тебе.
Над каждым советским заводом дамокловым мечом висит государственный план. Его величество План. Этому божеству, новоявленному Молоху молится вся советская государственная машина. Госплан спускает планы министерствам, те – трестам, объединениям, потом планы получают последние шестеренки машины. Выполнение Плана – святое дело для каждого директора. Если ты выполняешь План, на тебя сыплятся похвалы и награды. Ты рапортуешь наверх, о том, что выполнил предначертания служителей Молоха – и Госстат громко трубит всему миру, что в Советском Союзе выросло производство чугуна, руды и капроновых чулок на душу населения, а очередной съезд КПСС объявляет о новой победе на пути к коммунизму. А если ты не выполняешь план, то дамоклов меч рано или поздно обрушится на твою шею, и ты – бывший. Твоя карьера закончилась, потому что в нашей стране не чествуют бывших, и уже никогда утром сияющая директорская "Волга" не подкатит к подъезду твоего дома. Никого наверху не интересует, как выполняется План. А он всегда трещит, потому что стране всего не хватает. Не хватает металла, не хватает инструмента, не хватает электроэнергии, не хватает железнодорожных вагонов, не хватает рабочих рук и специалистов. Не хватает мозгов.
На дворе – третья декада месяца, а план выполнен едва на сорок процентов. И тогда начинается борьба за выполнение плана. Так называется тот аврал, в котором страна живет в последние дни месяца. Рабочим обещают премии, и они работают по двенадцати часов в день, начальники цехов, с воспалёнными, не выспавшимися глазами, третьи сутки на заводе. Настает последний день, и все равно до плана не хватает. И тогда в выполнение записывается еще не законченная продукция. Ладно, в начале следующего месяца наверстаем! Что за продукцию выпускают в эти дни советские заводы? Какого качества? Да никакого. Потому-то и обрушиваются цеха заводов, потому-то и ломаются советские автомашины и взрываются советские телевизоры.
Советские люди по счету порядкового номеру наручнх часов научились определять те, которые выпущены в конце месяца, и эти часы не покупали. Советские проектировщики в конструкции закладывали 25 процентов запаса, на раздолбайство.
Его величество План.
Его препохабие План.
Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй. 1
Ну, вот куда ты, Димов, попал: финансовое сотояние такое, что тебя вот-вот переведут на особый режим кредитования, а неплатежи растут, как снежный ком, завод измотан гонкой за выполнением плана, продукцию завода нужно срочно менять, главного инженера у тебя нет, на заводе тебя не приняли за своего, в Объединении у тебя помощников нет, им всё до лампочки. Завод катится в пропасть, и только чудо может его спасти. Ну, если ты волшебник и умеешь делать чудеса, то давай! Полностью изменить завод. Всё сделать заново. И это – без остановки производства, без снижения темпов! Там, на белорусом заводе у тебя была команда специалистов, они всё понимали и умели. А здесь ты один. Да, и один в поле воин, но долго продержаться этот воин не сможет.
Сенин был обижен, и не скрывал этого. Турсин обещал ему: будешь директором! А тут нелегкая принесла этого. Начал свои порядки устанавливать, принял назад Панкратова. Сенин его терпеть не мог, и Володя отвечал ему взаимностью. И теперь Сенин добросовестно ходил на работу, отсиживал положенные восемь часов, изображал видимость деятельности. К нему в в кабинет приходили заводские друзья – Ожегов, Гомзяков, сидели, травили байки. Нагло, бесстыдно. Они были уверены, что новый долго не протянет. В одиночку вытащить такой завод? Не получится. Или шею себе сломает, или уйдет сам, надорвавшись. Сенин бегал в горком к Турсину, советовался, тот успокаивал: подожди, отсидись, выжди. Евгений вначале пытался поручать Сенину какие-то дела, но скоро понял, что толку не будет, махнул рукой, отстал.
Главный механик Сотников и начальник ремонтно-механического цеха Злоказов-младший были неразлучной парой. Робость и нерешительность Сотникова с избытком компенсировались горячностью и бескомпромиссностью начальника РМЦ.
– Мне говорили, что вы тут начинали делать конструкции "Беларусь", но неудачно, – пытал их Евгений. – Расскажите, что и как тут у вас получилось.
Они переглянулись.
– Мы Вам лучше покажем.
В дальнем углу цеха пылилась диковинная машина.
– Это изобретение Сенина и главного конструктора Гомзякова. Пила трения, в просторечии – дурмашина.
Резка трением применяется в металлургии. Полутораметровый тонкий диск, вращаясь с бешеной скоростью, врезается в нагретую до красна заготовку, выплавляя металл и оставляя неровную, оплавленную поверхность. При этом диск звучит. Представьте себе поросячий визг, усиленный до 150 децибел – звук реактивного самолета. Так звучит пила трения.
– Ну, и что дальше?
– Санэпидстанция прибежала на следующий день и запретила эту дурмашину. А Михаил Афанасьевич торжественно заявил, что пока он тут главный инженер, этих конструкций не будет на заводе. Вон и ленточно-пильные станки, что нам прислали по наряду Объединения, чтобы делать конструкции.
Здесь же под слоем пыли стояли два полуразобранных, раскомплектованных станка Краснодарского станкозавода. Печальное кладбище неосуществленных надежд.
– Ну, вот что. Дурмашину – списать с металлолом и забыть, как страшный сон, станки привести в рабочее состояние.
Механики потуплись.
– Своими силами не сможем. Очень сложные станки, запасных частей нет, чертежей тоже нет, а тут гидравлика, червячные шестерни. Наказывайте, Евгений Васильевич, виноваты, но не сможем.
– Наказывать вас я пока не буду, хотя за разукомплектование станков главного механика наказать следует. Я вам двоим выпишу командировку в Краснодар. Поезжайте, привезите необходимые детали. У Архитюка получите деньги под отчет. Как вы будете там выкручиваться – это ваше дело, но станки восстановите. Так значит, эти станки так ни разу не работали?
– Да, делали слабые попытки, но чтобы на них работать, нужно людей научить, ленточные пилы закупить. Наш Сенин на такое не способен. Вот дурмашину сварганить – на это его дури хватит.
– Лано, хватит ёрничать. Идем дальше. Заготовки, вижу, резали. А хоть одну ферму-то собрали?
– Да, вон она лежит.
Многотерпеливый мой читатель, если ты всё-таки добрался до этого места повествования, твой автор, не с силах найти слов для описания виденного, склоняет голову и опускает занавес.
Через неделю с небольшим радостный Злоказов-младший сместе с Сотниковым вломились в директорский кабинет.
– Евгений Васильевич, Привез всё, и червячные шестерни, и гидравлику, ящик летит самолетом, скоро будет!
– Погодите радоваться, это только начало, – Евгений придвинул им большую стопку чертежей.
– Из Белоруссии прислали по моей просьбе. Это чертежи оснастки. Всё нужно сделать в металле, причем, быстро, времени у нас в обрез. Я предлагаю поступить так: Анатолий Федорович собирает ударную группу из рабочих и делает всё это, а Вы, Александр Викторович, на это время будете совмещать обязанности главного механика и начальника ремонтно-механического цеха. Я ваш помощник, и жду предложений по премированию участников. Ну, что, вперед?
– Мы постараемся.
– Еще одна к вам просьба: всё делать только по чертежам. Никакой самодеятельности, никаких дурмашин.
Злоказова-младшего, Злоказёнка, на заводе не любили за вредность характера, необузданность и заносчивость. Казалось, что злоказовские пороки, скрытые у отца за личиной добродушия и смиренности, вырвались у сына на поверхность без ограничения и контроля. С Сениным он был на ножах, Турсина открыто называл подонком, но уволить его… нет, иметь дело со Злоказовым-старшим – себе дороже, вот и терпели. Однако был Анатолий амбициозен и самолюбив, ему доверили важную работу, и Злоказенок дневал и ночевал на заводе. А еще хотелось ему утереть нос Сенину.
– Вы правильно сделали, Евгений Васильевич, что доверили Анатолию, – сказал как-то Злоказов-старший, – Вы не смотрите, что он ершистый. Он очень переживает, и Вас не подведет.
Итак, сделаны первые шаги, началось наступление. Пора начинать разгребать финансовое наследство Николая Устиныча.
Самым злостным неплательщиком было Ангарское монтажное упоравление треста Стальконструкция.
Начальник управления Себякин встретил Евгения неприветливо.
– Деньги приехали просить. А что же Турсин сам не явился? В горкоме работает? Там ему, болтуну, и место! Нет, платить ничего не буду. Мне же технадзор запретил монтировать эти ваши "Уралы". Трещины, непровары! Непрокрасы. Некомплект. Монтаж стоит, а с меня скоро голову снимут. И кто только выдумал эти уродины? Вот, из Белорусии мне прислали конструкции – любо-дорого посмотреть. И монтировать их – одно удовольствие.
– Это какие? 325-й заказ? – как бы невзначай спросил Евгений.
– Да. А ты откуда знаешь? – вызверился Себякин.
Пришлось признаться.
– Ну, ты мне зубы-то не заговаривай, платить всё равно не буду. Ваш Лузанов подписал акт: завод исправляет брак своими силами. Вот, давай и посылай сюда своих людей, пусть исправляют, кроме того, конструкций ваших не хватает. По накладным-то вы все отписали, а на самом деле больше двадцати тонн не догрузили. Допоставьте мне всё до последней железяки, исправьте брак, тогда и будем разговаривать.
– Василий Николаевич, давай не будем дурака-то валять. Ну, положим, пришлю я людей. Ты же им работать не дашь, кран с монтажа не сорвешь.
– Не дам крана. У меня лишних кранов нет.
– Ну, вот видишь! Давай сделаем так: ты мне даешь перечень всего, что тебе нужно, включая брак. Сколько там наберется? Тонн двадцать – тридцать? Я тебе обещаю за две недели всё изготовить и отгрузить. С первой отгрузки ты мне оплатишь все долги, а за новые конструкции оплатишь половину.
Себякин сорвался с места.
– Ты откуда такой взялся? Он мне будет диктовать! А мне – платить за его брак! Ничего платить не буду! Да я в Министерство на вас напишу! Да я народный контроль на вас натравлю.
– Никуда ты не напишешь и платить будешь.Тебе же объекты нужно сдавать, а без меня ты ничего не сдашь. Я тебе предлагаю честное решение. Ты же ничем не рискуешь.
Себякин побегал по кабинету, остановился, уставился на Евгения.
– Ведь обманешь. Вам, заводчанам, верить нельзя, наобещаете с короб, только плати деньги!
– А ты не верь, ты проверь. Давай без протоколов и актов. Я тебе отгружаю последнюю марку, ты мне платишь весь остаток. Идет? Только сверку счетов сделаем за твоей и моей подписями.
– Ладно, уже поздно, засиделись мы с тобой. Слушай, ты, небось, у нас на Байкале не был ни разу? Где ты остановился? Я за тобой заеду завтра утром в семь, у меня на Байкале база, там и дотолкуемся.
Из Ангарска выехали рано, чуть свет, проехали Иркутск, и дорога пошла в гору, круто змеясь между сопок, то приближаясь к Ангаре, то отдаляясь от нее. Осеннее солнце уже припекало, пахло нагретой хвоей. И вдруг, точно невидимая рука раздвинула гигантский занавес. Воздух стал другим, плотным и свежим. Сопки, метельшившие впереди, расступились, разбежались в стороны, отступили. Впереди в гигантской чаше тяжелым свинцом, уходя за горизонт, лежал Байкал.
– Пойдем, посмотрим на Ангару, – позвал Себякин.
Ангара не текла, не журчала. Она мчалась в звенящей тишине с завораживающей скоростью. Слиток хрусталя, неправдоподобной прозрачности и мощи, летел меж берегов почти беззвучно, только на самом стрежне литая поверхность переливалась струями, играя солнцем, да там, далеко, на том берегу янтарные березы весело гримасничали, отражаясь в Ангаре. Невозможно было оторвать взгляд от этой феерической картины. Волшебница Ангара завораживала, зачаровывала, подчиняла себе.
Себякин тронул Евгения за рукав.
– Пойдем, покажу еще одно место, тут недалеко.
Слева от дороги, невдалеке открылась широкая поляна, застроенная необычными сооружениями. Это был Музей русского деревянного зодчества. Музей под открытым небом. С затопляемых земель Братского, Усть-Илимского и других рукотворных морей сюда свозили, собирали и бережно хранили шедевры, созданные жившим там народом. Высоко в небо топорщился заостенными брёвнами частокол сибирского острога, поодаль – невидная, но добротная рубленая шатровая церковь. А вот и подворье сибиряка. Трехметровый частокол ограды с тяжелыми, окованными железными скрепами воротами (от зверя таёжного, от лихого люда лесного). За воротами – широкий двор, мощеный лиственничными, вполдерева, плахами. Плахи подогнаны плотно, хоть пляши. Слева хозяйственный двор, овин, рига, амбары, справа – хозяйский дом. Кряжистый пятистенок, рубленный в лапу из огромных, в полтора обхвата лиственниц, так, что в щель лезвие ножа не пройдет. За сенями – низкая дверь (не пройдешь, не нагнувшись, не поклонившись, не перекрестив лба). Посредине русская печь с полатями делит эту часть избы на две половины: справа – хозяйская половина, слева – горница. Тут же дверь (опять поклон в пояс) в светлицу – женскую половину дома. Вдоль стен – широкие лавки, прислоненный к печи стоит ухват – вытащить из печи чугун со щами. На столах – деревянные плошки и ложки. Хозяева вышли не надолго, задать корм скотине, сейчас вернутся. Как не похож этот дом на курную, покосившуюся и почерневшую избу тверского крестьянина, где люди и скотина обитали под одной крышей! Дом не украшен затейливым кружевом нижегородской деревянной резьбы. Здесь жил серьезный и суровый народ, подстать сибирской природе, строил просто, основательно, на века. Лиственница сруба не потемнела, а только задубела, засеребрилась от трескучих сибирских морозов.
Что сталось с тобой, со строителем этого семейного гнезда? Может быть, ты ушел в Манчжурию вместе с Белой армией, чтобы не видеть поругание большевиками твоих святынь? Или ты подался с двустволкой в тайгу и пять лет отстреливался там от красных карательных отрядов? А может быть, тебя расстреляли прямо здесь, на этих плахах, когда ты с вилами бросился на продразверсточный отряд, пришедший чтобы отобрать у тебя твой хлеб?
Смолк стук топоров на сибирских просторах, пришел сюда из России горластый, суетливый люд, перегородил Ангару и Енисей плотинами, затопив тысячи гектаров сибирской кедровой тайги, построил химические и целлюлозные комбинаты, вырубает тайгу. Он живет теперь в панельных пятиэтажках, пьет водку и грязно матерится. Нет, не вернутся в этот дом его хозяева. Тишина стоит над памятниками изчезнувшей цивилизации, тяжелую, свинцовую думу думает Байкал.
База отдыха Ангарского управления была в Степянке, на берегу Байкала. Пили водку и закусывали омулем. Между прочим, рыбка как рыбка, ничего особенного.
– Ну, Димов, и чего это я тебе поверил? Сам не пойму. Но смотри – обманешь меня – не прощу! – напоследок сказал Себякин.
Потом были поездки в Улан-Уде, в Красноярск, Хабаровск, Косомольск-на-Амуре. Выматывающие командировки, когда от смены четырех-пяти часовых поясов день путается с ночью, а голова делается пустой и гулкой, и нужно договариваться, упрашивать, угрожать, обещать, обещать, обешать. И, самое главное, безусловно, кровь из носу, выполнять обещанное.