Эдуард Дипнер
Гроздья Рябины
3
Нужно было начинать работать, разгребать "наследие", собирать команду.
Евгений знал азы советской практики руководства. Правило первое: работа директора зависит от того, как он сумеет сладить, во-первых, с начальником отдела кадров, а во-вторых, с главным бухалтером.
Начальники отделов кадров почти всегда были из органов, вместе со спецотделом они представляли око государево, вели надзор, сигнализировали наверх, знали всё обо всех, составляли мнение о руководителе, и с ними нужно было иметь добрые отношения.
Начальником отдела кадров на заводе был Федор Петрович Злоказов. Гримаса природы, подумал Евгений, Злоказов-старший внешне удивительно соответствовал своей фамилии. Тщедущный старикашка с лицом ушедшего на пенсию Вельзевула, он говорил слабым, усталым голоском, точно извинялся: Вы уж простите меня, старика, помешал. Но Евгению почему-то казалось, что это маска, в выцветших глазках Злоказова порой появлялись такие буравчики! А за его вкрадчивыми манерами, казалось, проступало его КГБшное прошлое. А может быть, это просто казалось, уж больно зловещей была внешность начальника отдела кадров! Федор Петрович беззвучно, бочком просачивался в щель полуоткрытой двери, точно материализовался из воздуха:
– Разрешите?
– Конечно, Федор Петрович, для Вас эта дверь всегда открыта, в любое время, без звонка и секретаря.
– Вы вот Ягодину подписали, это как, без отработки?
– Да пусть уходит.
– Ну, и правильно, другим неповадно будет.
– Так-то так, но в отгрузке нет начальника, а там такой бардак! Федор Петрович, Вы же всех знаете, найдите срочно начальника в цех отгрузки.
Злоказов сел, помолчал.
– Есть у меня на примете один, он с Турсиным разругался и ушел с завода. А парень хорош! У меня его адрес и телефон есть. Только уж больно кипяток, никакого уважения к руководству.
Так появился Володя Панкратов. Лобастый бычок с окающим уральским говорком сидел перед Евгением, лицо открытое, светлые, с затаенной смешинкой, глаза, взгляда от собседника не отводит.
– Ну что, Владимир Николаевич, возвращайтесь на завод, а то в Ваше отсутствие в цехе отгрузки такой бардак сотворили, что и не знаю, как разгребать.
– Да я знаю, я же там бываю. Душа болит, что они там творят! Я им говорю: мужики, вы что делаете, отгружаете одно, а в накладных пишете совсем другое. А они только смеются, говорят: а здесь всем всё до лампочки! Только, Евгений Эдуардович, я мужик простой, говорю что думаю, не всем это нравится, за что меня с завода и попёрли. Так ведь, Федор Петрович?
– Злоказов засуетился, заговорил:
– Ну, ты, Володя, тоже виноват. Ну что ты кипятишься, чуть что – и сразу в бутылку лезешь. Уже не мальчишка, пора и остепениться.
– И потом, грамотёжки у меня маловато, у меня только техникум.
– Ну ладно, Владимир Николаевич, – вступил Евгений, – хватит себе цену набивать. С завода тебя уволил Турсин, сейчас здесь другой директор, может быть, хуже, а может и лучше. Задача тебе будет такая: за месяц разгрести отгрузку, навести там порядок. Тебе – все полномочия, а я твой помощник в этом. По рукам?
– Да я… да я за две недели, если Вы меня поддержите, – радостно заторопился Панкратов. – Только вот насчет платформ. Вы уж это с меня снимите, я же как Ягодин не могу, я же сопьюсь!
– Ладно, обеспечение платформами беру на себя.
Панкратов оказался подлинной находкой. Горячий, страшно самолюбивый, он махал шашкой, как Чапаев, был бесконечно предан делу, и к удивлению Евгения, через две недели цех отгрузки преобразился.
Вопрос с платформами Евгений решил просто и корректно. Новоуралький железнодорожный узел был перегружен и нуждался в строительстве дополнительных путей. В прошлом году Министерство приняло решение о строительстве на базе Новоуральского завода стана по прокатке прямоугольных профилей, и проект строительства предусматривал прокладку этих дополнительных путей. Евгений встретился с главным инженером Отделения дороги, и они договорились: Димов принимает усилия к ускорению строительству железнодорожных путей, а Куреннов – главный инженер Отделения – дает команду диспетчеру: обеспечивать завод платформами в первую очередь.
– В случае чего, звоните мне лично, – напутствовал Куреннов, пожимая руку при расставании.
Злоказову полюбилось время от времени по вечерам заходить к директору, поговорить о том – о сём. Пока Евгений разбирал, прочитывал, расписывал по исполнителям толстенную папку бумаг, надтреснутый тенорок Федора Петровича передовал все текущие новости заводской жизни.
– В заготовительном цехе вчера после обеда газорезчик Вяткин оказался выпивши, отстранили от работы, будем разбирать на профкоме, отодвигать в очереди на квартиру. Крановщица Тонька Волобуева из заготовительного, красивая такая молодуха, связалась с бригадиром сборщиков из третьего пролета Устюговым, а у него семья, двое детей, сам он член партии, завтра на бюро вызываем. Вы, Евгений Эдуардович, пожалуйста, найдите время, подойдите.
И между делом: Цепелевой-то нашей, Нине Ивановне скоро пятьдесят исполнится.
Ах ты, старая лиса, так вот зачем зашел!
– Ну, Федор Петрович, возьмите это, пожалйста, на себя, приказ по заводу подготовьте, деньги в бухгалтерии под отчет возьмите, подумайте, что ей купить, только хороший, ценный подарок. Поздравлять будем в торжественной обстановке, дата значительная.
Или так, как бы между делом, заметит:
– Чапай-то наш уж больно шашкой размахался, рабочие жалуются на грубость. Может быть, Вы с ним побеседуете, у него же, кроме Вас, авторитетов на заводе нет…
– Это кто ж такой – Чапай?
– Да Панкратова так на заводе зовут.
– Ладно, побеседую.
Отношения с главным бухгалтером Архитюком складывались сложнее. На первом же оперативном совещании директор заметил:
– Товарищи начальники цехов, на рабочих местах в цехах грязно, мусорно. Почему не подметаете?
– Так, метел нет. Ни метел, ни лопат, ни ведер.
– Слепенко, в чем дело?
– Архитюк не оплачивает счетов, говорит: вон лес, идите и ломайте себе метлы. Издевается.
– Счет мне на стол, сегодня же.
Счет тут же был представлен, Евгений на нем начертал: "Бух. Оплатить. Срочно." Прошло два дня. Никаких перемен.
– Слепенко, где метлы?
– Так, Архитюк не оплачивает счет, – ухмыльнулся Слепенко, – говорит, денег нет, платить не буду, и директор мне не указ!
– Ладно, разберусь. Идите. Надя, пригласите ко мне Архитюка.
Главный бухгалтер пришел сразу же, с очками на носу, с кипой бумаг в руке, всем видом демонстрируя, что вот, работы по-горло, оторвали по пустяку…
– Виктор Степанович, я Вам направил счет на метлы и прочую мелочь, попросил срочно оплатить.
Архитюк аж подскочил.
– Ат, Слепенко, ат паразит, уже нажалился! Не буду я платить это говно, у меня есть дела поважнее.
– Виктор Степанович, это я дал Вам команду оплатить, извольте выполнять!
– Мне что – делать нечего? – раскричался Архитюк, – На расчетном счете – с гулькин нос, а он несет всякое говно. Плати-и-и! Не буду я платить!
Евгений почувствовал, как слепой гнев поднимается снизу, от желудка, и охватывает его. Хрустнул карандаш в руке, швырнул его что есть силы об стол, обломки – в стороны. Подошел вплотную в Архитюку, медленно процедил:
– Виктор Степанович, директор на заводе один, это я, и второго не будет! Понятно? И команды мои выполнять извольте. Это тоже понятно?
Архитюк опасливо сполз на краешек стула. Этот бешеный того и гляди, за грудки схватит!
– А счет оплатите, сегодня же, и позвоните об исполнении, – уже отходя, – а завтра в три прошу Вас подготовить: финансовое состояние, дебиторскую задолженность, баланс за последний квартал, – еще спокойнее, – давайте договоримся с Вами раз и навсегда: если считаете, что я ошибаюсь, или не можете выполнить мою команду – заходите без звонка и секретаря, эта дверь для Вас всегда открыта.
Архитюк работал на заводе уже давно. Директоры приходили и уходили, а Виктор Степанович был всегда. В его хозяйстве – бухгалтерии всегда был полный ажур. Кончался месяц, производство расслаблялось после неизменного и обязательного штурма последних дней, а у Архитюка наступали горячие дни. Трещали арифмометры, все его бабы работали до поздна, и точно в срок сдачи отчетов и балансов Виктор Степанович приоткрывал дверь директорского кабинета.
– Можно? Тут трэба бамажки пiдпiсати, – любил Архитюк придурыться этаким украиским дядькою. Он садится и вполглаза наблюдает, как очередной директор продирается сквозь непролазные чащи цифр бухгалтерского баланса, хмурит брови, потом поднимает глаза на Виктора Степановича.
– Ну как, баланс сошелся?
– Та куда ж ему деваться? Вы подписывайте, подписывайте, не бойтесь.
***
Финансовое состояние завода повергло Евгения в шок. Просроченные кредиты банка и неплатежи, неплатежи получателей конструкций, дебиторская задолженность сроками от месяца до года, нарастающая, как снежный ком.
– Виктор Степанович, что происходит? Почему такие неплатежи? И как вообще Вы умудряетесь работать с такой просрочкой?
– Как, как. Вот так и работаем. В банке меня знают, иду к начальству, прошу не перводить на предоплату, обещаю. Ну, и в Объединении Мартиашвили помогает, подбрасывает на пополнение оборотки. А неплатежи – вот они у меня тут, – Архитюк помахал в воздухе пачкой бумаг, – здесь брак, здесь недопоставка, вот тут некомплект, вот тут опять брак…
– Что это такое?
– Акты. Посылаем Лузанчика, он привозит акт: завод должен исправить брак своими силами.
– Кто такой Лузанчик?
– Та пацан этот, Лузанов, начальник отдела технического контроля.
– Ну и?
– Ну и ничего, людей на исправление не посылаем, ничего не делаем, а у меня висит отказ от оплаты. И что прикажете мне делать?
Лузанов еще недавно был молодым специалистом. Мягкие, ускользающие черты не по возрасту юношеского лица, ускользающий взгляд из-под девичьих ресниц. Лузанчик-розанчик. Нет, не был он похож на бескомпромиссного борца за качество.
– Много брака выпускаем. Пропуски швов, непровары, плохая покраска…– уныло цедил Лузанов.
– А Вы-то на что? Вы начальник отдела технического контроля или нет?
– Евгений Васильевич, Вы бы посмотрели, что у нас делается в конце месяца! Мы же месячный план в последнюю декаду делаем, штурм идет в три смены. А у меня контролеры – девочки. Я останавливаю продукцию, а директор командует: пропустить! А самое страшное – трещины. Куда на монтаж ни поеду – мне их показывают, и я не знаю, что с ними делать. Главный конструктор говорит: исправить невозможно.
Вс становилось понятным и жутким. И то, какими методами Турсину удалось поднять завод, и его поспешный уход на партийную работу, и загадочные слова Леонтовича там, в Объединении. Непонятно было только, что делать дальше. В поисках ответа Евгений шарил по девственно чистым, пустым ящикам турсинского директорского стола. Наращивать производство конструкций "Урал" и потом сбежать как Турсин? На это Евгений не был пособен. Начать производство конструкций "Беларусь"? На это не был пока готов завод. Тупик. Ты сам залез в него. Вылезать будешь сам. Если сумеешь. И рассчитывай только на себя!
В дальнем углу нижнего ящика рука нащупала забытую фотографию. Заснеженная опушка леса, на снегу рядком – три убитых волка. Поставив ногу на морду волка, с двустволкой на плече, торжествующе улыбаясь, смотрел на него победитель – Николай Устинович Турсин.
– Ну, что же, – сказал ему Евгений, – я понял, что ты не случайно оставил для меня свою визитную карточку. Я ее на видное место, в рамочку, чтобы все время напоминала мне о тебе.
Над каждым советским заводом дамокловым мечом висит государственный план. Его величество План. Этому божеству, новоявленному Молоху молится вся советская государственная машина. Госплан спускает планы министерствам, те – трестам, объединениям, потом планы получают последние шестеренки машины. Выполнение Плана – святое дело для каждого директора. Если ты выполняешь План, на тебя сыплятся похвалы и награды. Ты рапортуешь наверх, о том, что выполнил предначертания служителей Молоха – и Госстат громко трубит всему миру, что в Советском Союзе выросло производство чугуна, руды и капроновых чулок на душу населения, а очередной съезд КПСС объявляет о новой победе на пути к коммунизму. А если ты не выполняешь план, то дамоклов меч рано или поздно обрушится на твою шею, и ты – бывший. Твоя карьера закончилась, потому что в нашей стране не чествуют бывших, и уже никогда утром сияющая директорская "Волга" не подкатит к подъезду твоего дома. Никого наверху не интересует, как выполняется План. А он всегда трещит, потому что стране всего не хватает. Не хватает металла, не хватает инструмента, не хватает электроэнергии, не хватает железнодорожных вагонов, не хватает рабочих рук и специалистов. Не хватает мозгов.
На дворе – третья декада месяца, а план выполнен едва на сорок процентов. И тогда начинается борьба за выполнение плана. Так называется тот аврал, в котором страна живет в последние дни месяца. Рабочим обещают премии, и они работают по двенадцати часов в день, начальники цехов, с воспалёнными, не выспавшимися глазами, третьи сутки на заводе. Настает последний день, и все равно до плана не хватает. И тогда в выполнение записывается еще не законченная продукция. Ладно, в начале следующего месяца наверстаем! Что за продукцию выпускают в эти дни советские заводы? Какого качества? Да никакого. Потому-то и обрушиваются цеха заводов, потому-то и ломаются советские автомашины и взрываются советские телевизоры.
Советские люди по счету порядкового номеру наручнх часов научились определять те, которые выпущены в конце месяца, и эти часы не покупали. Советские проектировщики в конструкции закладывали 25 процентов запаса, на раздолбайство.
Его величество План.
Его препохабие План.
Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй. 1
Ну, вот куда ты, Димов, попал: финансовое сотояние такое, что тебя вот-вот переведут на особый режим кредитования, а неплатежи растут, как снежный ком, завод измотан гонкой за выполнением плана, продукцию завода нужно срочно менять, главного инженера у тебя нет, на заводе тебя не приняли за своего, в Объединении у тебя помощников нет, им всё до лампочки. Завод катится в пропасть, и только чудо может его спасти. Ну, если ты волшебник и умеешь делать чудеса, то давай! Полностью изменить завод. Всё сделать заново. И это – без остановки производства, без снижения темпов! Там, на белорусом заводе у тебя была команда специалистов, они всё понимали и умели. А здесь ты один. Да, и один в поле воин, но долго продержаться этот воин не сможет.
Сенин был обижен, и не скрывал этого. Турсин обещал ему: будешь директором! А тут нелегкая принесла этого. Начал свои порядки устанавливать, принял назад Панкратова. Сенин его терпеть не мог, и Володя отвечал ему взаимностью. И теперь Сенин добросовестно ходил на работу, отсиживал положенные восемь часов, изображал видимость деятельности. К нему в в кабинет приходили заводские друзья – Ожегов, Гомзяков, сидели, травили байки. Нагло, бесстыдно. Они были уверены, что новый долго не протянет. В одиночку вытащить такой завод? Не получится. Или шею себе сломает, или уйдет сам, надорвавшись. Сенин бегал в горком к Турсину, советовался, тот успокаивал: подожди, отсидись, выжди. Евгений вначале пытался поручать Сенину какие-то дела, но скоро понял, что толку не будет, махнул рукой, отстал.
Главный механик Сотников и начальник ремонтно-механического цеха Злоказов-младший были неразлучной парой. Робость и нерешительность Сотникова с избытком компенсировались горячностью и бескомпромиссностью начальника РМЦ.
– Мне говорили, что вы тут начинали делать конструкции "Беларусь", но неудачно, – пытал их Евгений. – Расскажите, что и как тут у вас получилось.
Они переглянулись.
– Мы Вам лучше покажем.
В дальнем углу цеха пылилась диковинная машина.
– Это изобретение Сенина и главного конструктора Гомзякова. Пила трения, в просторечии – дурмашина.
Резка трением применяется в металлургии. Полутораметровый тонкий диск, вращаясь с бешеной скоростью, врезается в нагретую до красна заготовку, выплавляя металл и оставляя неровную, оплавленную поверхность. При этом диск звучит. Представьте себе поросячий визг, усиленный до 150 децибел – звук реактивного самолета. Так звучит пила трения.
– Ну, и что дальше?
– Санэпидстанция прибежала на следующий день и запретила эту дурмашину. А Михаил Афанасьевич торжественно заявил, что пока он тут главный инженер, этих конструкций не будет на заводе. Вон и ленточно-пильные станки, что нам прислали по наряду Объединения, чтобы делать конструкции.
Здесь же под слоем пыли стояли два полуразобранных, раскомплектованных станка Краснодарского станкозавода. Печальное кладбище неосуществленных надежд.
– Ну, вот что. Дурмашину – списать с металлолом и забыть, как страшный сон, станки привести в рабочее состояние.
Механики потуплись.
– Своими силами не сможем. Очень сложные станки, запасных частей нет, чертежей тоже нет, а тут гидравлика, червячные шестерни. Наказывайте, Евгений Васильевич, виноваты, но не сможем.
– Наказывать вас я пока не буду, хотя за разукомплектование станков главного механика наказать следует. Я вам двоим выпишу командировку в Краснодар. Поезжайте, привезите необходимые детали. У Архитюка получите деньги под отчет. Как вы будете там выкручиваться – это ваше дело, но станки восстановите. Так значит, эти станки так ни разу не работали?
– Да, делали слабые попытки, но чтобы на них работать, нужно людей научить, ленточные пилы закупить. Наш Сенин на такое не способен. Вот дурмашину сварганить – на это его дури хватит.
– Лано, хватит ёрничать. Идем дальше. Заготовки, вижу, резали. А хоть одну ферму-то собрали?
– Да, вон она лежит.
Многотерпеливый мой читатель, если ты всё-таки добрался до этого места повествования, твой автор, не с силах найти слов для описания виденного, склоняет голову и опускает занавес.
4
Через неделю с небольшим радостный Злоказов-младший сместе с Сотниковым вломились в директорский кабинет.
– Евгений Васильевич, Привез всё, и червячные шестерни, и гидравлику, ящик летит самолетом, скоро будет!
– Погодите радоваться, это только начало, – Евгений придвинул им большую стопку чертежей.
– Из Белоруссии прислали по моей просьбе. Это чертежи оснастки. Всё нужно сделать в металле, причем, быстро, времени у нас в обрез. Я предлагаю поступить так: Анатолий Федорович собирает ударную группу из рабочих и делает всё это, а Вы, Александр Викторович, на это время будете совмещать обязанности главного механика и начальника ремонтно-механического цеха. Я ваш помощник, и жду предложений по премированию участников. Ну, что, вперед?
– Мы постараемся.
– Еще одна к вам просьба: всё делать только по чертежам. Никакой самодеятельности, никаких дурмашин.
Злоказова-младшего, Злоказёнка, на заводе не любили за вредность характера, необузданность и заносчивость. Казалось, что злоказовские пороки, скрытые у отца за личиной добродушия и смиренности, вырвались у сына на поверхность без ограничения и контроля. С Сениным он был на ножах, Турсина открыто называл подонком, но уволить его… нет, иметь дело со Злоказовым-старшим – себе дороже, вот и терпели. Однако был Анатолий амбициозен и самолюбив, ему доверили важную работу, и Злоказенок дневал и ночевал на заводе. А еще хотелось ему утереть нос Сенину.
– Вы правильно сделали, Евгений Васильевич, что доверили Анатолию, – сказал как-то Злоказов-старший, – Вы не смотрите, что он ершистый. Он очень переживает, и Вас не подведет.
Итак, сделаны первые шаги, началось наступление. Пора начинать разгребать финансовое наследство Николая Устиныча.
***
Самым злостным неплательщиком было Ангарское монтажное упоравление треста Стальконструкция.
Начальник управления Себякин встретил Евгения неприветливо.
– Деньги приехали просить. А что же Турсин сам не явился? В горкоме работает? Там ему, болтуну, и место! Нет, платить ничего не буду. Мне же технадзор запретил монтировать эти ваши "Уралы". Трещины, непровары! Непрокрасы. Некомплект. Монтаж стоит, а с меня скоро голову снимут. И кто только выдумал эти уродины? Вот, из Белорусии мне прислали конструкции – любо-дорого посмотреть. И монтировать их – одно удовольствие.
– Это какие? 325-й заказ? – как бы невзначай спросил Евгений.
– Да. А ты откуда знаешь? – вызверился Себякин.
Пришлось признаться.
– Ну, ты мне зубы-то не заговаривай, платить всё равно не буду. Ваш Лузанов подписал акт: завод исправляет брак своими силами. Вот, давай и посылай сюда своих людей, пусть исправляют, кроме того, конструкций ваших не хватает. По накладным-то вы все отписали, а на самом деле больше двадцати тонн не догрузили. Допоставьте мне всё до последней железяки, исправьте брак, тогда и будем разговаривать.
– Василий Николаевич, давай не будем дурака-то валять. Ну, положим, пришлю я людей. Ты же им работать не дашь, кран с монтажа не сорвешь.
– Не дам крана. У меня лишних кранов нет.
– Ну, вот видишь! Давай сделаем так: ты мне даешь перечень всего, что тебе нужно, включая брак. Сколько там наберется? Тонн двадцать – тридцать? Я тебе обещаю за две недели всё изготовить и отгрузить. С первой отгрузки ты мне оплатишь все долги, а за новые конструкции оплатишь половину.
Себякин сорвался с места.
– Ты откуда такой взялся? Он мне будет диктовать! А мне – платить за его брак! Ничего платить не буду! Да я в Министерство на вас напишу! Да я народный контроль на вас натравлю.
– Никуда ты не напишешь и платить будешь.Тебе же объекты нужно сдавать, а без меня ты ничего не сдашь. Я тебе предлагаю честное решение. Ты же ничем не рискуешь.
Себякин побегал по кабинету, остановился, уставился на Евгения.
– Ведь обманешь. Вам, заводчанам, верить нельзя, наобещаете с короб, только плати деньги!
– А ты не верь, ты проверь. Давай без протоколов и актов. Я тебе отгружаю последнюю марку, ты мне платишь весь остаток. Идет? Только сверку счетов сделаем за твоей и моей подписями.
– Ладно, уже поздно, засиделись мы с тобой. Слушай, ты, небось, у нас на Байкале не был ни разу? Где ты остановился? Я за тобой заеду завтра утром в семь, у меня на Байкале база, там и дотолкуемся.
Из Ангарска выехали рано, чуть свет, проехали Иркутск, и дорога пошла в гору, круто змеясь между сопок, то приближаясь к Ангаре, то отдаляясь от нее. Осеннее солнце уже припекало, пахло нагретой хвоей. И вдруг, точно невидимая рука раздвинула гигантский занавес. Воздух стал другим, плотным и свежим. Сопки, метельшившие впереди, расступились, разбежались в стороны, отступили. Впереди в гигантской чаше тяжелым свинцом, уходя за горизонт, лежал Байкал.
– Пойдем, посмотрим на Ангару, – позвал Себякин.
Ангара не текла, не журчала. Она мчалась в звенящей тишине с завораживающей скоростью. Слиток хрусталя, неправдоподобной прозрачности и мощи, летел меж берегов почти беззвучно, только на самом стрежне литая поверхность переливалась струями, играя солнцем, да там, далеко, на том берегу янтарные березы весело гримасничали, отражаясь в Ангаре. Невозможно было оторвать взгляд от этой феерической картины. Волшебница Ангара завораживала, зачаровывала, подчиняла себе.
Себякин тронул Евгения за рукав.
– Пойдем, покажу еще одно место, тут недалеко.
Слева от дороги, невдалеке открылась широкая поляна, застроенная необычными сооружениями. Это был Музей русского деревянного зодчества. Музей под открытым небом. С затопляемых земель Братского, Усть-Илимского и других рукотворных морей сюда свозили, собирали и бережно хранили шедевры, созданные жившим там народом. Высоко в небо топорщился заостенными брёвнами частокол сибирского острога, поодаль – невидная, но добротная рубленая шатровая церковь. А вот и подворье сибиряка. Трехметровый частокол ограды с тяжелыми, окованными железными скрепами воротами (от зверя таёжного, от лихого люда лесного). За воротами – широкий двор, мощеный лиственничными, вполдерева, плахами. Плахи подогнаны плотно, хоть пляши. Слева хозяйственный двор, овин, рига, амбары, справа – хозяйский дом. Кряжистый пятистенок, рубленный в лапу из огромных, в полтора обхвата лиственниц, так, что в щель лезвие ножа не пройдет. За сенями – низкая дверь (не пройдешь, не нагнувшись, не поклонившись, не перекрестив лба). Посредине русская печь с полатями делит эту часть избы на две половины: справа – хозяйская половина, слева – горница. Тут же дверь (опять поклон в пояс) в светлицу – женскую половину дома. Вдоль стен – широкие лавки, прислоненный к печи стоит ухват – вытащить из печи чугун со щами. На столах – деревянные плошки и ложки. Хозяева вышли не надолго, задать корм скотине, сейчас вернутся. Как не похож этот дом на курную, покосившуюся и почерневшую избу тверского крестьянина, где люди и скотина обитали под одной крышей! Дом не украшен затейливым кружевом нижегородской деревянной резьбы. Здесь жил серьезный и суровый народ, подстать сибирской природе, строил просто, основательно, на века. Лиственница сруба не потемнела, а только задубела, засеребрилась от трескучих сибирских морозов.
Что сталось с тобой, со строителем этого семейного гнезда? Может быть, ты ушел в Манчжурию вместе с Белой армией, чтобы не видеть поругание большевиками твоих святынь? Или ты подался с двустволкой в тайгу и пять лет отстреливался там от красных карательных отрядов? А может быть, тебя расстреляли прямо здесь, на этих плахах, когда ты с вилами бросился на продразверсточный отряд, пришедший чтобы отобрать у тебя твой хлеб?
Смолк стук топоров на сибирских просторах, пришел сюда из России горластый, суетливый люд, перегородил Ангару и Енисей плотинами, затопив тысячи гектаров сибирской кедровой тайги, построил химические и целлюлозные комбинаты, вырубает тайгу. Он живет теперь в панельных пятиэтажках, пьет водку и грязно матерится. Нет, не вернутся в этот дом его хозяева. Тишина стоит над памятниками изчезнувшей цивилизации, тяжелую, свинцовую думу думает Байкал.
База отдыха Ангарского управления была в Степянке, на берегу Байкала. Пили водку и закусывали омулем. Между прочим, рыбка как рыбка, ничего особенного.
– Ну, Димов, и чего это я тебе поверил? Сам не пойму. Но смотри – обманешь меня – не прощу! – напоследок сказал Себякин.
Потом были поездки в Улан-Уде, в Красноярск, Хабаровск, Косомольск-на-Амуре. Выматывающие командировки, когда от смены четырех-пяти часовых поясов день путается с ночью, а голова делается пустой и гулкой, и нужно договариваться, упрашивать, угрожать, обещать, обещать, обешать. И, самое главное, безусловно, кровь из носу, выполнять обещанное.
