Якубов Олег Александрович
Привет эпохе
– Это вы, конечно, зря. Такие вещи в части делать негоже. Ну, вывели бы за ворота, а то ведь надо, что придумали…
Тем ни менее, Эргаша он забрал с собой и по дороге в казарму сказал наставительно:
– Забьют тебя, чурка, как пить дать забьют. Ты вот что, ты поутру тикай к командиру роты и просись, чтоб тебя в другую часть перевели. Здесь житья не дадут.
Едва прозвучала команда «подъем» Эргаш побежал к командиру. Путаясь, то и дело вставляя в русскую речь узбекские слова, он попросил о помощи. Старлей в ответ лишь кивнул и царственным жестом указал солдату на дверь. Ночью Эргаша выдернули из теплой постели, в одних трусах и майке выволокли из казармы и заволокли в какой-то сарай. Здесь ему зачитали «приговор»: за попытку утаить деньги, за непослушание «дедам» и за «стукачество» рядовой Яхшибаев приговаривался «к смертной казни через ток высокого напряжения». Руки и ноги Эргаша обмотали проводами, стали колдовать возле электрощита, но в этот момент что вспыхнуло, запахло паленным и все вокруг погрузилось во тьму. «Деды» чертыхнулись, сказали, что «казнь переносится на завтра» и, гогоча, удалились.
Терпеть и ждать смерти он больше был не в силах. В ту же ночь рядовой Яхшибаев, как писали потом в официальных бумагах, дезертировал из воинской части. Не зная дорог, шел неевсть куда. К утру забрел в какую-то деревню. Пожилая сердобольная женщина покормила его, смазала раны йодом, как смогла, перебинтовала. Соседские мальчишки, по ее просьбе, живенько собрали и принесли тапочки, бриджи, рубашку. Даже еды и немного денег, на проезд в общественном транспорте дали ему с собой, объяснив как добраться до Казанского вокзала.
Сжалился над бедолагой и проводник скорого поезда «Москва-Ташкент», взял безбилетного пассажира, в служебном купе устроил на верхней полке, всю дорогу кормил, да, в основном, зеленым чаем отпаивал, который, как считал сердобольный проводник, от всех болезней – лучшее снадобье. Не стал скрывать железнодорожник от Эргаша, что мытарствам его вряд ли конец пришел:
– Теперь тебя воинское начальство дезертиром объявит, искать начнут, потом судить будут. Но ты сильно-то не переживай, теперь за дезертирство не расстреливают, так что, скорее всего, просто в тюрьме пару лет отсидишь, – своеобразно утешил проводник беглеца и посоветовал, на всякий случай, домой идти ночью, когда никто не видит.
Так он и поступил, добравшись, наконец, до родного кишлака. Выждал, когда наступит ранняя в горах темнота, зашел в родной дом и рухнул на пороге. А через сутки, поздней ночью, отец отвез сына высоко в горы, где в полуразвалившейся хижине стал лечить травами, да собственного изготовления настоями. Дед же, никому из односельчан ни сказав ни слова, отправился искать правду в Ташкент. В дорогу взял с собой лишь небольшой рюкзачок, где наиболее ценным, как сам считал, были многочисленные визитные карточки гостей, бывавших в его чайхане и произносивших в честь волшебника-ошпоза по-восточному цветистые хвалебные тосты и обещавшие, в случае чего, любую помощь и содействие.
Для начала побывал старый Яхшибай в республиканском военкомате, где выслушал суровые слова о том, что внук его не пожелал с «честью выполнить священный долг перед родиной» и его-де судить и примерно наказать надо, тем более, что уголовное дело уже возбуждено и из части пришел соответствующий запрос. Почерневший от горя старик долго сидел на ступенях военкомата, а когда поднялся, увидел прямо перед собой газетный киоск.
– Газеты увидел, тебя, сынок, вспомнил, вот и пришел, – пояснил в конце горестного своего рассказа Яхшибай.
Записав все необходимые данные, покормив старика в нашей редакционной столовой и проводив его на вокзал, я уже вечером того же дня беседовал с бравым майором республиканского военкомата.
– Вам, как руководителю оборонного отдела партийной газеты, органа ЦК, как никому другому должно быть известно, что, хотя дедовщина в армии еще существует, но уже не в виде явления, а в виде отдельных лишь случаев. Со случаями этими борются и нет никаких сомнений, что в самое ближайшее время искоренят полностью, – наставительно, явно любуясь собственным звучным голосом и безукоризненно гладкими формулировками, вещал майор.
Поняв, что никакого понимая я здесь не встречу, стал я настойчиво пробивать письмами, запросами, выписками из истории болезни Эргаша Яхшибаева ( к тому времени они у меня уже были) высокое начальство в министерстве обороны СССР. Отправил туда и собственноручно написанное Эркином заявление, где он описал все свои мучения, а в конце приписал: «Дезертиром прошу не считать». И добился в итоге того, что по этому делу была создана специальная комиссия. Эргаша комиссовали по состоянию здоровья, он получил вторую группу инвалидности, а несколько военнослужащих, в том числе и командир роты, понесли, как было сказано в официальном ответе, «заслуженное наказание», Какое именно наказание и какие именно военнослужащие – в ответе не уточнялось.
Я уже собирался отправить этот ответ по домашнему адресу Яхшибая, когда он снова появился в моем кабинете. Теперь дед улыбался, глаза его лучились счастьем. Прижимая руку к сердцу, он сказал:
– Сынок, мы тебя в гости приглашаем. Не я один, весь наш кишлак, весь колхоз приглашает.
– Да я не могу, дед, ну что ты, какие гости, я же на работе.
– Э, нет, сынок, – возразил тот. – Я уже все узнал. У вас самый главный твой начальник – депутат Верховного Совета, я уже у него на прием записался. Буду просить, чтобы тебя отпустил. – К тому же сам говорил, и Яхшибай лукаво улыбнулся, что такого плова, как у меня, ты нигде не ел. А я тебе такой плов приготовлю, какого еще никто не ел.
Я отправился к шефу. Редактор «Правды Востока» Николай Федорович Тимофеев прекрасно знал узбекский язык, хорошо разбирался и тонко понимал узбекские традиции. Был он с нами строг и потому ответ его, причем скорый, меня удивил:
– Обязательно поезжай. Нельзя обижать людей, которые тебя всем миром приглашают. Ну, а чтобы тебе жизнь медом не казалась, привезешь из этого горного кишлака репортаж. Тему выбери сам, на свое усмотрение.
Чайхана у Яхшибая была маленькой. Поэтому мне пришлось целый день сидеть за столом и принимать благодарности односельчан. Каждый из них подсаживался к столу, мы о чем-то непременно говорили, выдерживая весь положенный в таких случаях ритуал. Уже поздним вечером в колхозную гостиницу, где мне отвели комнату, зашел Яхшибай. У него в руках был какой-то битком набитый пакет из грубой оберточной бумаги. Явно смущаясь, он протянул мне пакет и пробормотал едва разборчиво: «Это тебе, потом посмотришь». Но я тут же развернул пакет и увидел там деньги. Купюры были, насколько я успел разглядеть, самого разного достоинства: желтели рублевки, зеленели трешки, даже «червонцы» просвечивали красным цветом.
– Ты что, дед? – почему-то шепотом спросил я его и стал отпихивать от себя пакет обеими руками.
– Не обижай, сынок, не мои это деньги, – заговорил Яхшибай. – Со всех окрестных кишлаков люди собирали. Я даже не знаю, сколько там, не считал. Кто сколько захотел, кто сколько смог, тот столько и положил.
Больших трудов мне стоило уговорить чайханщика забрать пакет. Никакие уговоры на него не действовали, он знай себе талдычил, что деньги народные, собраны от души, а потому отказываться от них – грех. И тогда я, сам не знаю, как мне это в голову пришло, заявил:
– Вот ты мне, дед, как-то рассказывал, что секрет своего плова сыну передал, а он передаст внуку. Так?
– Так, так.
– А ты меня действительно отблагодарить хочешь?
– Такое дело для нас сделал, внука спас, а еще спрашиваешь? – даже всхлипнул от обиды Яхшибай.
– Ну, если действительно хочешь отблагодарить, то научи меня секретам своего плова.
Он молча смотрел мне в глаза, Потом широко улыбнулся и произнес: «Тогда ложись спать. Завтра в шесть утра разбужу, в чайхану пойдем, дрова для очага наколоть надо».
…Каждый раз, когда я ставлю на огонь казан и начинаю готовить плов, вспоминаю эту, тридцатилетней давности, историю.
ШАШЛЫК ПО-ЯНКОВСКОМУ
Была в Советском Союза организация, которая для непосвященных называлась туманно, значительно и строго: Бюро пропаганды советского киноискусства. Киношники, однако, весьма к этой организации благоволили, ибо давала она им возможность разъезжать по городам и весям необъятной родины и, прославляя» важнейшее из искусств», хоть немного заработать при нищенской своей, по тогдашним временем, жизни. Выступления заезжих артистов и режиссеров строились по одной, примерно, схеме. Актер рассказывал о своих ролях в кино, разбавляя рассказ для оживления публики какими-нибудь байками, на экране демонстрировались фрагменты фильмов, потом публика задавала вопросы, потом организаторы вечеров, как правило, приглашали кинозвезд к столу. Короче говоря, не очень все это было обременительно, но приятно во всех отношениях. Когда я работал в «Правде Востока», для меня приезд артистов означала в первую очередь возможность для встречи-интервью, поэтому Бюро пропаганды советского киноискусства в репортерской моей жизни роль играло далеко не последнюю.
Где-то, пожалуй, в конце семидесятых именно по линии этого бюро и приехали в Ташкент два известнейших актера Олег Янковский и Александр Збруев. О их приезде сообщил мне приятель, в те годы заведовавший дворцом культуры крупного промышленного объединения, добавив, что пригласил гостей, для установления неформального, так сказать, общения, на шашлык и если я хочу взять у них интервью, то лучшего повода и желать не приходится. Немедленно согласившись, я рано утром уже прохаживался у гостиницы «Узбекистан», что в центре Ташкента.
Надо сказать, что в те годы утренняя поездка на шашлык была делом не совсем обычным. Частное предпринимательство, особенно в сфере общепита было запрещено и каралось довольно строго. Поэтому жаровни частных мангальщиков начинали дымить в маленьких двориках старого города чуть не с пяти утра. Часам к девяти, то бишь к началу рабочего дня, жаровни сворачивались и начинали свой обход участковые милиционеры. И беда была тому частнику, который вовремя не сумел выпроводить зазевавшихся гостей. Блюститель закона, усмотревший нарушителя, поступал сурово и энергично. Он хватал первое попавшееся под руку ведро или таз, наполнял водой из водопроводного крана и заливал жаровню. А уж затем следовали штрафные санкции. Короче говоря, хорошего шашлыку в Ташкенте тогда можно было отведать только ранним-ранним утром. Ташкентцы не только сами охотно ездили чуть свет полакомиться свежей баранинкой или печенкой, но и возили туда гостей. Неудобства условий, а порой и явная антисанитария сих злачных мест с лихвой окупалась нежным вкусом шашлыка. Так что все были довольны. Наши знаменитые гости поначалу были немало удивлены приглашением на столь ранний завтрак, но, видимо решив, что «Восток – дело тонкое», предпочли не спорить и приглашение приняли.
Не зная вкусов гостей, мы с приятелем запаслись «большим джентльменским запасом» – водка, коньяк, вино и отправились в старый город. И Янковский и Збруев оказались людьми на редкость скромными и, увидев наши приготовления, были малость шокированы. Когда же мы заказали сорок шампуров печеночного шашлыка и столько же мясного, Янковский бурно запротестовал, заявив, что такого количество и днем-то одолеть никто не сможет, а уж ранним утром и подавно. Мы с приятелем пустились в пространные объяснения. Шампуры-де в Узбекистане маленькие, кусочки печени и мяса крошечные, так что по десять палочек одного вида и по десять другого – это ерунда, глядишь, еще и дозаказывать придется. Янковский стоял на своем, Збруев в споре активного участия не принимал, видимо понимая, что настойчивых хозяев в их стремлении быть хлебосольными не переубедишь. Тогда я закончил спор таким образом: «В конце-концов демьянову уху тут вам никто не предлагает, насильно в от запихивать не будем, чем долго спорить, лучше быстрее начать, а то время-то уходит. Трапеза наша началась, проходила она, как принято говорить, в непринужденной обстановке, Мы все были молоды, общие темы для разговора находили без труда, в вкуснейший шашлык и коньяк (для водки, решили мы сообща, время слишком раннее) общению нашему в немалой степени способствовали.
Когда наша дружеская трапеза близилась к завершению, Олег Янковский обратил внимание, как ловко управляется шампурами старик-мангальщик.
– Давно приглядываюсь и не могу понять, как это у него выходит, – сказал Олег. – Не успевает шампур на мангал положить уже готово. Ну просто несколько секунд и мясо-то не сырое, а наоборот – хорошо прожаренное.
– Я же тебе объяснял, – сказал я. – Кусочки очень маленькие, к тому же заранее хорошо промаринованные, потому так все и быстро.
– Нет, все равно невероятно, – возразил Янковский. – Пойду-ка поближе гляну.
Он отправился к сидевшему поодаль мангальщику и как только приблизился, раздалось восторженное восклицание: «О! Генрих Шварцкопф. Салом алейкум!» Актер был явно польщен и обрадован такой популярности. Конечно, он уже в те годы, когда еще совсем недавно прошел по экранам страны фильм «Щит и меч», был очень популярен, но чтобы седобородый старец узнал его в лицо в какой-то подпольной шашлычной на окраине далекого для него Ташкента – это, безусловно, было очень приятно. Между ними завязалась беседа, а я этим и воспользовался.
Но здесь необходимо еще одно пояснение. Когда мы отправлялись на шашлык компаниями, то платил, как правило, в порядке очередности кто-то один. Каждый из присутствующих пустые шампуры укладывал под свою тарелку, закончив, каждый же сам считал свои пустые шампуры, платящий суммировал и платил мангальщику деньги, добавляя немного за чай и за горячие лепешки. Вот этим-то я, ради шутки, и воспользовался. Когда у Янковского и деда-мангальщика завязалась оживленная беседа, я собрал с соседнего стола несколько шампуров и подложил их к уже лежащим под тарелку Янковского. Через несколько минут Олег вернулся, время нас поджимало, я предложил каждому посчитать свои шампуры, чтобы пойти и заплатить. Стали считать. Янковский восклицает: «Этого не может быть!» и считает заново. Пересчитывает и опять недоумевает:»Да этого просто быть не может!»
«В чем дело, Олег, что случилось?», невинно интересуюсь я.
– Да у меня здесь тридцать восемь палочек.
– Ну и что в этом такого?
– Ты что же, хочешь сказать, что я слопал почти сорок палок шашлыка?
– Да кто тебе считает? – возражаю я. Съел и съел, пусть тебе на здоровье будет.
– Да не мог я столько съесть, – упорствует гость.
– Послушай Олег, – я попытался придать голосу и интонациям максимум здравой рассудительности. – Ну посуди сам. Нас тут никто не угощает, мы за шашлык деньги платим. Неужели ты считаешь, что тебе под тарелку могли чьи-то шампуры подсунуть, чтобы потом за чужой шашлык платить?..
Так в недоумении и покинул Янковский тот завтрак. Позже мы еще несколько раз встречались, но о шашлыке речи не было. Может и забыл бы я о той совей невинной шутке, если бы, много лет спустя, не случился еще один эпизод.
Я уже жил в Израиле, работал в газете, когда к нам приехали участники кинофестиваля «Кинотавр». Олег Иванович Янковский в ту пору возглавляя гильдию российских киноактеров. Чрезвычайным и полномочным послом России в Израиле был в те годы чудесный человек – Александр Евгеньевич Бовин. Посол устроил для знаменитых гостей прием на своей вилле. Задержавшись в редакции, я на прием немного опоздал, а когда приехал, первым делом подошел к столу посла, чтобы поздороваться с Александром Евгеньевичем, с которым имел счастье дружить. За столом Александра Ивановича, среди нескольких других гостей, находился и Олег Иванович. Поздоровались, подняли бокалы за встречу. В это время подошел официант с подносом фуа-гра, стал раскладывать по тарелкам изысканное блюдо. Дошла очередь до Янковского, он сделал отрицательный жест и официант в замешательстве возле него остановился.
– Олег Иванович, вы зря отказываетесь, – посетовал Бовин. – Ни в одной стране не готовят так вкусно гусиную печень, как в Израиле. Очень вам рекомендую.
– Да я бы и сам не прочь отведать фуа-гра в израильском исполнении, – несколько церемонно ответил Янковский. – Но, – и он кивнул в мою сторону, – с некоторых пор в присутствии этого господина я шашлык не ем.
ПАРАД ЖВАНЕЦКОГО
Где-то в середине семидесятых командировали от «Правды Востока» меня в Севастополь для освещения военно-морского парада в честь Дня Победы. Командировка считалась очень престижной, но оказалась весьма однообразной. Конечно, сам парад моряков был зрелищем захватывающим, но длился он всего несколько часов, Остальные три дня валялся я на не горячем еще по весеннему времени морском песочке, так в незнакомом городе и пойти-то было некуда. Чтобы хоть как-то скоротать время стал по вечерам ходить в кино при доме офицеров морского флота. Однажды подхожу к кассе, а рядом с окошком висит обычный тетрадный листочек в клеточку и на нем написано: «Вечер писателя-сатирика М.Жванецкого. Цена 30 коп.» И хотя в те годы мне это имя ничего не говорило, решил пойти – все лучше, чем какую-нибудь индийскую муру смотреть и зевать в ожидании, когда нищая красавица наконец выйдет замуж за сказочно богатого принца.
Выступление сатирика состоялось на летней эстраде. Такие тогда были в любом парке: раковина-сцена и длинные ряды деревянных скамеек. Был будний вечер и народу собралось оскорбительно мало, я даже боялся, что концерт не состоится. Но в назначенное время на эстраду вышел плотный человек и уже через несколько минут покорил меня своим искрометным юмором полностью. Места на билетах не нумеровались, и я занял первый ряд, где сидел один-одинешенек. Поэтому никто не мешал проявлять эмоции, не сдерживая их. Сознаюсь, вел я себя довольно непристойно: валялся, корчась и держась за живот от смеха, по скамье, визжал в голос и вообще проявлял эмоции самым бурным образом. Что там, военно-морской парад? Вот это был парад юмора, парад Жванецкого!
Закончив выступление, Михаил Михайлович вышел на авансцену и сказал:
– Конечно, любому человеку, выступающему на эстраде, хочется видеть переполненные залы. Но я очень благодарен тем немногочисленным сегодняшним зрителям, которые сюда пришли. Вы смеялись и ваш смех – высшая для меня награда. Особенно я благодарен зрителю из первого ряда, который… – Жванецкий сделал небольшую паузу, видно, подбирая нужные слова, – который так эмоционально реагировал на мое выступление.
Полагая, что этих слов достаточно для знакомства, отправился за кулисы. Представился и мы договорились поужинать вместе в небольшом кафе Дома офицеров флота. То, что рассказал мне о себе Михаил Жванецкий, сегодня известно всей стране. Но тогда я, что называется, открыв рот, слушал его рассказ о работе в коллективе Аркадия Райкина, о той жесткой системе, которая заставляет сатирика слушать свои произведения в исполнении других людей и запрещает ему самостоятельные выступления.
В конце вечера я предложил Жванецкому подготовить добротное интервью и отправить его в «Литературную газету».
– Не опубликуют, – коротко возразил Михаил Михайлович.
– Почему это не опубликуют? – запальчиво стал я ему возражать. – Я в «литературке» печатаюсь уже несколько лет, меня там знают, еще как опубликуют.
Это была полуправда. В «Литературной газете» у меня действительно к тому времени было несколько публикаций, но вряд ли мое имя в этой авторитетной газете было хорошо известно. Впрочем, преувеличение, как известно, это ложь честного человека, а формально я говорил правду.
– Ну что ж, попробуй, – без всякого энтузиазма согласился сатирик.
Покорпев несколько дней над текстом, я отправил интервью со Жванецким в «Литературную газету». Оттуда – ни слуху, ни духу. Пытался выяснить, что происходит – никакого толку. И вдруг через полгода кто-то из приятелей звонит мне в редакцию и с восторгом рассказывает, что сегодня утром прочитал интервью со Жванецким в «литературке». Уж не знаю, что там произошло, может просто к тому времени со Жванецкого табу сняли, но только я был чрезвычайно горд, что сдержал слово и не опозорился перед этим выдающимся человеком.
МАГОМАЕВ БЕЗ ПРОПУСКА
В Ташкент на гастроли приехал Муслим Магомаев. Весь город был заклеен его афишами. Очереди у билетных касс концертного зала стояли, в полном смысле слова, круглосуточно. Поклонники толпами атаковали проходную зала, желая проникнуть за кулису и получить автограф любимого певца, а если повезет, то и на концерт остаться. Предвидя такое поломничество, директор Узбекской госфилармонии Амо Рубенович Назаров издал строжайший приказ никого без пропуска не пускать. Он вызвал всех вахтеров к себе в кабинет и, постукивая ладонью по столу, грозно предупреждал: «Ни один человек без пропуска чтоб не прошел. Исключения ни для кого быть не должно. И артисты, и осветители, и весь наш технический персонал могут пройти через проходную только при предъявлении пропуска. Вся ответственность лежит на вас»,
Осознав всю важность возложенной на них миссии, вахтеры торжественно пообещали, что не только человек, но и муха в концертный зал без пропуска не залетит.
У меня, немногого из счастливчиков, пропуск в концертный зал был, но у моих друзей это вызвало не зависть даже, а раздражение. Они упрекали меня в эгоизме, в том, что не хочу способствовать в их приобщении к великому эстрадному искусству. Ну, и так далее. Упреки достигли апогея, когда один из приятелей, стажер узбекской оперы Рахим Шакиров умерил разгоравшиеся страсти:
– Друзья, я хорошо знаком с Назаровым, сегодня же вечером пойдем к нему, возьму для вас пропусков столько, сколько понадобится.
– Пойдем сейчас, – подзадорил один из нас Рахима. – Чего до вечера тянуть?
– Э нет! – живо возразил Рахим, наполняя очередной стакан пивом. – Сегодня у меня особый день. – Он поднялся и торжественно произнес. – Предлагаю всем поднять эти стаканы и выпить за смерть стажера Рахима Шакирова и рождение новой оперной звезды Рахима Шакирова.
Все враз загалдели (сначала, правда, выпили), стали наперебой спрашивать, что такого сегодня произойдет. С той же торжественной напыщенностью Рахим поведал, что сегодня дебютирует на сцене Большого театра оперы и балета имени Алишера Навои в крупной самостоятельной роли. Рахим ни на грамм не сомневался, что уже завтра утром он получит должность солиста, максимум через полгода станет заслуженным артистом республики, потом лауреатом, ну и так далее. С каждой вновь открытой бутылкой пива творческая звезда Рахима разгоралась все ярче и ярче, взлетала все выше и выше. Собравшееся общество дружно порешило, что негоже в такой день не разделить с другом его бурный успех и мы всей веселой компанией отправились в театр, благо что до начала спектакля времени оставалось совсем немного. Все6 же по дороге мы, уступив настояниям Рахима, заглянули в театральный служебный буфет, где выпили за его несомненный успех по бокалу холодного шампанского.
Заняв на самой верхотуре запыленный балкончик, стали ожидать появления друга на сцене. И вот он появился: в камзоле, белом парике и с подносом в руках, на котором покоился какой-то прямоугольный листок. Рахим сделал шаг вперед и пропел: «Вам письмо, граф.» После чего зал обрушился хохотом так, что, казалось, сейчас рухнут с потолка гигантские хрустальные люстры. В голос смеялся партер, гоготал амфитеатр, повизгивали от смеха музыканты в оркестровой ложе – будущая звезда оперы появился на сцене в камзоле, парике, но… в джинсах.
Стоит ли рассказывать, что в тот вечер мы Рахима так и не дождались?
Тем временем начало гастролей Магомаева приближалась и вот, наконец, кумир приехал в концертный зал на свою первую репетицию. Не привлекая ничьего внимания, он прямо из машины прошмыгнул в проходную и направился было во двор филармонии, как его остановил грозный окрик вахтера: «Пропуск давай».
– Да я на репетицию, – беспечно ответил народный артист СССР.
– Пропуск давай, – послышалось в ответ.
– Отец, у меня вечером концерт, я – Муслим Магомаев, – все так же терпеливо, не раздражаясь, стал урезонивать излишне рьяного служаку певец.
–Пропуск давай.
Магомаев оторопел. Его ну пускали и пускать, видимо, не собирались, хотя прямо на него со стены смотрело с афиши его же собственное изображение. А рядом улыбался с плаката заслуженный артист Узбекистана Юнус Тураев, певец очень популярный в республике. Муслим подозвал вахтера, показал ему на свое изображение:
– Вот, смотри, отец, на меня и смотри на этот портрет. Вот здесь написано: «Народный артист Советского Союза Муслим Магомаев.» Это я. А теперь посмотри на меня. Это тоже я.
– Хоть сам Юнус Тураев, – упрямо твердил старик-вахтер. – Пропуск давай.
Х Х
Х
В отделе писем я появлялся все реже и реже, ссылаясь на оперативные задания, стал пропускать еженедельные редакционные летучки, где проводился обзор номеров «Правды востока» за минувшие семь дней. Но тут уж Иван Капитонович Костиков навел порядок быстро, объяснив мне, что летучка – это наша профессиональная школа, а кому, как ни мне, малолетке, надлежит учиться, учиться и учиться. Выволочка завершилась предупреждением, что следующее замечание в виде выговора будет занесено в трудовую книжку. И такой повод я Ивану Капитоновичу вскоре чуть было не представил.
Была у нас в редакции рубрика «Из зала суда». Кочевал она из отдела в отдел, пока не осела в наших «письмах и жалобах» и не была всучена мне в виде очередной нагрузки. Особых хлопот рубрика эта мне не доставляла. Всего-то и забот было раз в неделю смотаться в городской суд, отобрать копии уже вступивших в силу приговоров по каким-нибудь более или менее привлекательным делам, да настрочить информацию – большего объема рубрике не предоставляли, да она того, признаться, и не заслуживала. Таким образом оказался у меня в руках приговор по делу о взяточничестве и мошенничестве преподавателя кафедры истории КПСС Ташкентского политехнического института доцента Мухамедзянова. Брал этот мерзавец деньги с родителей абитуриентов, придумав незатейливую схемку – если абитуриент поступал, деньги оставлял себе, если проваливался на экзаменах, деньги возвращал. Оседало у него, по его разумению, не так много, как хотелось, и он решил свою деятельность усовершенствовать. Стал уговаривать доцента-математика ставить неправедные «пятерки» на вступительных экзаменах абитуриентам, на которых укажет. Математик отказался, пояснив, что занимается частным репетиторством абитуриентов, деятельность его вполне законна и к тому же дает хороший приработок к институтскому жалованью. Мухамедзянов настаивал, даже угрожать стал. Тогда математик пригрозил, что обратится за помощью в прокуратуру. Мухамедзянов решил строптивого коллегу наказать, сам накатал жалобу в прокуратуру, где обвинил математика в том, чем сам занимался. В процессе следствия правда выплыла наружу, Мухамедзянова за взятки, мошенничество и клевету осудили на восемь лет. Заметка об этом была опубликована в газете.
Прихожу как-то утром на работу и тотчас вызывает меня к себе Костиков. В его кабинете развалился в кресале вальяжный мужчина, перед которым лежала пачка американских сигарет и изящная зажигалка. Собственно, это меня больше всего удивило – Капитоныч не курил и курить в его кабинете не смел никто.
– Вчера за вашей подписью в нашей газете была опубликована заметка про преподавателя Мухамедзянова. В процессе подготовки этого материала вы с ним встречались?
– Помилуйте, Иван Капитонович, как же я мог с ним встретиться, если приговор вступил в законную силу и человек уже в тюрьме. Мы и рубрику эту ведем только по материалам суда.
– Ну что ж, тогда познакомьтесь, – несколько даже торжественно произносит зам главного и представляет мне своего визитера. – Это товарищ Мухамедзянов. Жив, здоров и, как видите, на свободе.
– Вы не можете быть на свободе, вы должны быть в тюрьме, – ляпнул первое пришедшее в голову.
– Ох, что тут началось. Мухамедзянов утирал несуществующие слезы, Костиков своим скрипучим голосом упрекал меня в том, что я не только оболгал кристально честного человека, но не хочу признавать своей вины. Издали он показал мне, хотя ознакомиться не позволил, какие-то бумаги, которые якобы признавали Мухамедзянова невиновным.
Закончилось это тем, что Костиков твердо заверил оскорбленного мной посетителя: виновный будет наказан самым строгим образом вплоть до увольнения.
Выйдя из кабинета зама, я, стремглав, бросился к телефону. В горсуде мне порекомендовали обратиться в прокуратуру. Из прокуратуры перезвонили через минут пятнадцать и сообщили: такого не может быть, потому что не может быть никогда. Мухаметзянова всего три месяца назад этапировали к месту лишения свободы, он даже физически не мог ответ на какую-либо жалобу получить. Прокурорских это дело явно заинтересовало, одна из работников прокуратуры пообещала даже через часок сама в редакцию подъехать, чтобы все детали уточнить. Но тут меня вызвали «на ковер». В кабинете у Тимофеева уже находился и Костиков. Он и докладывал. Шеф слушал хмуро.
– Что скажешь? – обратился ко мне.
– Я только что разговаривал с прокуратурой города. Через час, кстати, должна подъехать прокурор по надзору. Но они утверждают, что этого быть не может. По всем документам Мухамедзянов числится отбывающим срок наказания и никто его на свободу не выпускал.
– Довольно запутанная история, – определил Николай Федорович.
– Ничего тут запутанного нет, – горячо возразил его зам. – У них там левая рука не ведает, что делает правая. Человека оправдали, а к ним бумаги не поступили, либо валяются где-нибудь. Я предлагаю Якубову сначала объявить выговор, а когда мы во всем разберемся, будем принимать окончательное решение.
– Интересное кино!– забыв о субординации, завопил я.– Еще ничего не доказано, а мне уже выговор. Вот через час из прокуратуры приедут, пусть пояснят, как такое могло получиться.
– Действительно, Иван Капитонович, с выговором спешить некуда, Если виноват – накажем. Но сначала разберемся. Работника прокуратуры, как приедет, сразу приглашай ко мне.
Разматывание этого клубка заняло почти месяц. Дело оказалось совсем непростым. За крупную взятку кто-то из конвойных следственного изолятора в момент. Когда Мухамедзянова должны были этапировать в лагерь, помог ему бежать. Пару месяцев он отсиделся у родственников дома, потом начал потихонечку и в город выходить, даже, нахал, в свой институт заглянул. Уверовав, что ничего ему больше не грозит, вернулся в собственную квартиру. Мухамедзянов даже состряпал, правда, весьма неумело и оттого небрежно, фальшивое постановление Верховного суда СССР о своем оправдании. И вдруг – заметка в «Правде Востока». Вот он и ринулся в редакцию изображать из себя невинно оскорбленного. Сидел бы тихо, поди знай, может, так бы все и обошлось. Но пришлось ему снова на этап отправляться.
