Якубов Олег Александрович
Привет эпохе
Мы заглянули в программу работы выставки, сверились с датами творческих вечеров и тут же определили, когда у поэта будет ближайший выходной. Часиков в девять утра назначенного дня Евтушенко уже звонил в мою дверь. В приготовлении блюд он возжелал принять самое деятельное участие, заявив, что уж что-что, а лук или там морковь он почистить сумеет не хуже любого повара. К обеду мы управились, пришло еще несколько человек и мы компанией уселись за стол. И плов, и лагман, да и другие блюда удались, похвастаюсь, на славу, застольная беседа текла весело и непринужденно. Рассказчик Евгений Александрович отменный, да и слушать собеседника умеет. Одним словом, замечательное было у нас застолье. Поев, мы, отдуваясь, уселись в кресла и на диван, кто-то предложил на память сфотографироваться, я достал «поларойд». На одной из фотографий Евтушенко сделал мне стихотворную надпись, которой я по сей день горжусь и бережно этот снимок храню. Как раз в тот момент, когда мы фотографировались, пришла из школы моя дочь. Если память мне не изменяет, училась она тогда во втором классе. Евтушенко тут же расцеловал ее в обе щеки и предложил: «Садись ко мне на колени, сфотографируемся с тобой».
– Зачем? – не поняла дочка.
– Как зачем? – даже опешил Евтушенко. – Вот твой папа нас сейчас сфотографирует, ты эту фотографию сбережешь, а когда вырастешь, будешь всем показывать. Девочка кивнула, уселась к поэту на колени, но перед тем, как фотографироваться заявила: «Ладно уж, раз тебе так хочется…»
Совсем недавно встретились мы с Евгением Александрович нежданно-негаданно в одном московском ресторане. Вспомнил он и свою израильскую поездку, посмеялись мы над детской выходкой моей дочери, которая не признала классика, а потом Евтушенко и говорит: «Да, плов у тебя тогда был изумительный, до сих пор вспоминаю. А ты, кстати, помнишь, какую надпись я тебе на фотке сделал?
– Конечно, помню, разве такую надпись забудешь?
– Врешь небось, – усомнился поэт. – А давай-ка на бутылку хорошего коньяку поспорим.
– Нет. Не хочу спорить.
– А, значит, не помнишь, раз спорить не хочешь.
– На бутылку не хочу, – уточнил я. – Давай на ящик коньяку поспорим.
– На ящик? – протянул он. – Раз на ящик готов спорить, может, и вправду помнишь.
– Ладно, развею твои сомнения, – Ты мне написал после обеда так: «Верю я в Якубова Олега, он мой брат, мой повар, мой коллега». Ну, разве могу я забыть, что живой классик меня и братом и коллегой назвал?
САБЛЯ ДЛЯ ЯКУБОВИЧА
С Леонидом Якубовичем я познакомился еще в те годы, когда они вместе с Владом Листьевым работали на «Поле чудес». Знакомство было коротким – обычное, мало чем запоминающееся интервью, и расстались на долгие годы. Впоследствии заново нас знакомил Леонидом нынешний директор его программы Анатолий Гольдфедер.
Когда-то Анатолий был организатором первого советского конкурса красоты. Когда он приехал в Израиль, то чуть ли не первым делом явился в редакцию газеты «Время» и предложил провести под эгидой газеты всеизраильский многоэтапный конкурс красоты. Мне идея понравилась, начальство удалось уговорить на удивление быстро, потому что, по идее, придуманной и разработанной Гольдфедером, особых материальных вложений не требовалось, а привлечение к газете новой читательской массы было почти очевидным. И действительно, конверты с фотографиями потенциальных конкурсанток стали поступать в редакцию мешками, а все родственники и друзья красавиц органично становились нашими читателями. Мы назвали конкурс пышно и претенциозно, использовав название газеты: «Красавица нашего времени». Незадолго до финала конкурса мне пришлось перенести операцию на глаза, месяца три я ничего не видел и ходил в очках с настолько черными стеклами, что они даже яркого солнечного света не пропускали. Вот в этих как раз очках я, выписавшись из больницы, и явился к месту сбора финалисток и членов жюри. Толя Гольдфедер и артист Ян Левинзон, бывший капитан знаменитых «джентльменов» – одесской команды КВН, он был у нас членом жюри и ведущим финального представления, дружно надо мной подшучивали и интересовались, как я буду определять достоинства финалисток, на ощупь должно быть. Я огрызался и утверждал, что нужно срочно подать заявку в книгу рекордов Гиннеса, поскольку являюсь единственным в мире слепым – председателем жюри конкурса красоты. Конкурс мы провели, красавицу более зрячие, чем я, члены жюри выбрали.
Потом была веселая эпопея со всемирным фестивалем КВН, который Александр Масляков вместе с Гольдфедером проводили в Израиле. Потом у Толи случился инфаркт, он отнес болезнь на счет жаркого израильского климата и вернулся в Москву. В Израиль все же при каждом удобном случае приезжал и вот как-то они приехали на недельку отдохнуть, в море поплескаться. На следующий после приезда день Толя позвонил мне и спрашивает: «Леня какой-то антикварный магазин разыскивает в старом Яффо, а я понятия не имею, где это. Может, ты знаешь?
– А что он конкретно ищет?
– Саблю какую-то.
– Знаю я магазин в Яффо, где старинные сабли и кинжалы продаются.
Договорились, не откладывая в долгий ящик, не следующее утро туда и отправиться. Видно, потому, что я единственный знал дорогу, ехать решили на моей машине. По дороге Леонид Якубович рассказал предысторию. Эту саблю заприметил он еще несколько лет назад. Но она слишком дорого стоила, и он о ней почти забыл. В следующий свой приезд в Израиль, снова побывал в том же магазине. Сабля стоила уже дешевле, но все еще дороговато. Теперь Якубович решил вновь посмотреть, не продана ли сабля, а вдруг она к тому же еще дешевле стала. «Вот долларов за семьсот я б ее без звука купил», мечтал Якубович.
Приехали в Яффо, разыскали нужный магазин и в полумраке Леня разглядел вожделенную саблю. Спрашиваю у хозяина, сколько она стоит и слышу в ответ – семьсот долларов.
– Вот и сбылась твоя мечта, – говорю Лене. – Покупай.
– Еще чего?! – возмутился он. Кто ж в лавке за назначенную цену вещи покупает, а поторговаться?
Выполняя роль переводчика, начинаю торг. Объясняю, что у господина намерения купить этот паршивый ножичек самые серьезные, но надо бы на этот кусок ржавого железа цену сбросить. Хозяин на мои уничижительные слова не обижается, а напротив, обстоятельно мне объясняет. Ножичек, дескать, ни что иное как турецкая сабля, а если в темноте плохо видно, то он готов ее и на свету показать. Что же касается меньшей цены, то об этом сегодня и речи быть не может. Дело в том, поясняет хозяин, что он ее, саблю эту, только сегодня утром уже уценил и продает нынче по новой, сниженной цене. И она должна сегодня быть выставлена именно так, потому что если он ее сегодня продаст дешевле, то не будет ему впредь торгового фарта. Все это я Якубовичу обстоятельно перевел, на что он возражать не стал, а извлек из кармана пятишекелевую монету (по диаметру точь-в-точь российские пять рублей)) и попросил меня снова переводить. Леня объяснил владельцу антикварного магазина правила русской игры в орлянку и предложил сыграть на своих условиях. Если-де монета падает на «орла», он, Леня, в данном случае покупатель, забирает саблю за пятьсот долларов, ну, а если выпадет «решка», то заплатить за нее восемьсот. Хозяин таким поворотом заинтересовался несказанно, о подобной игре он никогда и слыхом не слыхивал, а человеком, видно, оказался азартным. Сказано-сделано. Подкинули монетку и по торжествующему Лениному возгласу я понял, что сабля досталась ему за пятьсот. «Всю жизнь в игре, глубокомысленно прокомментировал победу друга Толя, тебе ли не выиграть». Хозяин лавки упаковал саблю с тем учетом, что отправляться ей в дальние края, мы забросили вожделенный предмет в багажник и стали держать совет, как дальше проводить день, так замечательно начавшийся.
Гольдфедер не тонко намекнул, что шальные деньги должны уйти так же легко, как и пришли. Якубович в принципе был «за», но сомневался, чтобы мы сумели достойно потратить их в столь ранний час. Мы его дружно уверили, что никаких проблем с достойной тратой не возникнет и заканчивали переубеждать не очень-то упирающегося шоумена уже сидя за столиком портового кафе, у самой кромки воды. Нам немедля приволокли целую кучу всяких экзотических салатов, пообещали зажарить рыбку немедленно, как только катер вернется с морским уловом, обратив внимание, что катерок уже где-то неподалеку и мотор тарахтит вполне явственно. Одним словом, жизнь явно удалась. Морской ветерок, непринужденная беседа, да находившаяся поблизости и уже обретшая своего хозяина сабля способствовали нашему настроению в не меньшей степени, чем ледяное пиво, которым мы запивали и впрямь
замечательно изжаренную для нас рыбу.
Вечером, возвращаясь домой, я пригласил друзей себе и остановился возле маленького магазинчика, чтобы чего-нибудь к чаю прихватить. В магазинчике, кроме одной, довольно пожилой супружеской пары, никого не было. Он – щуплый юркий мужичок, она – внушительного роста гранд-дама, в длиннополом платье и с явно проступающими на верхней губе усиками. Поначалу, когда мы зашли, внимания на нас не обратили – супруги препирались по поводу какой-то покупки. Первым среагировал на Якубовича мужичок, да и то не на него самого, а его характерный, известный всем, кто смотрит телевидение, голос. Еще не6 веря себе, мужчина оглянулся на Леню, потер глаза, ущипнул себя за бок, а потом забавно, как мячик подпрыгивая, стал верещать, ужасно картавя: «Фира, Фира, ты только посмотри! Это же живой Якубович!» Оставив продавцам и двум поздним покупателям автограф, Леня снова уселся в машину, обозвал меня за плохое вождение Шумахером и мы отправились пить чай. По дороге Якубович все резвился и говорил, что когда вернется в Москву, все общим друзьям расскажет, как я воду машину: «Олег держит руль правой рукой, а левую постоянно высовывает в окно, чтобы ощупывать бампер впереди идущей машины».
Да, Леня был явно в ударе. Он вспоминал свое кавээновское прошлое, всякие забавные байки, мы все смеялись от души. Потом он вознамерился показать нам, как подходит к роялю Александра Пахмутова. Но для того, чтобы изобразить ее стремительную, и чуть семенящую походку, ему нужен был достаточно длинный проход. Леня открыл входную дверь нашей квартиры, вышел на лестничную площадку и, дабы укоротить гротесково рост, встал на колени. В этот самый момент по лестнице спускался сосед, живущий этажом выше и тоже много лет назад приехавший в Израиль из Союза. Он поздоровался, аккуратно нас обошел, и, бормоча себе под нос: «Нормальные люди в доме живут, Якубович у них перед дверью на коленях стоит», как ни в чем не бывало, продолжал идти своей дорогой.
ПРИНЦЕССА ГУНДАРЕВА
Теплоход Тарас Шевченко прибыл к берегам Израиля с культурной, так сказать, миссией. На борту теплохода находилась огромная группа – человек, помнится, триста – известнейших актеров, деятелей литературы и искусства. Общество израильско-российской дружбы и культурных связей решило, что такое событие нужно непременно отметить и на борту «Тараса Шевченко» закатили грандиозную пьянку, простите, банкет. Журналистов пускали неохотно – видно, в порыве гостеприимства культурное общество превысило свой бюджет и вынуждено было количество израильских приглашенных ограничить. Все же мне удалось на этот прием просочиться и, предвидя, что интересных интервью здесь можно будет набрать кучу, я запасся целой упаковкой диктофонных кассет.
Собственно, ожидания мои оправдались. Среди гостей было множество интересных людей, непринужденная банкетная обстановка разговору способствовала как нельзя лучше и диктофон выключать почти не приходилось. Часа через два за одним из скромно стоявших в углу столиков заметил Наталью Гундареву. Мне давно хотелось взять интервью у этой талантливой актрисы, да вот только никак не представлялось случая. Я прямиком направился к ее столику и с радостью увидел давнего своего приятеля-сценариста. Поздоровавшись общим поклоном и присев возле приятеля, я стал нашептывать ему в ухо, чтобы он меня Гундаревой представил, а уж об интервью я как-нибудь сам договорюсь.
– Боюсь, что ничего у тебя, старичок, не выйдет, – вздохнул приятель. – Наталья, отправляясь на банкет, каютной дверью палец прищемила, боль дикая, но она, бедняжка, терпит и не уходит.
– О чем это вы там шепчетесь? – капризным тоном, словно почувствовав, что разговор идет о ней, спросила актриса.
– Да вот, здешний журналист, хочет у тебя интервью взять, а говорю, что у тебя пальчик болит, – поведал ей мой приятель.
– Ах, и пальчик болит и вообще все нескладно сегодня, – пожаловалась Наталья. – Представляете, мне так расхвалили необыкновенные израильские бананы, что я и на этот круиз в основном из-за них согласилась. Только банкет начался, стали разносить бананы, а до нашего стола так и не донесли – говорят, закончились. Ну что же это такое? И Палец прищемила, и бананы перед моим носом закончились. Пойду вот и утоплюсь.
– Ни в коем случае, – горячо возразил я актрисе. – Неужто вы можете допустить мысль о том, что я не раздобуду для вас бананов, причем не таких паршивеньких, какие за столами вижу, а самых распрекрасных.
С этими словами я отправился по теплоходу в поисках бананов. Бродил я от одного официанта к другому, наталкиваясь в лучшем случае на вежливый отказ, а то и на откровенные оскорбительные ухмылки. Не столько потеряв терпение, сколько поняв, что на этом уровне мне искать нечего, отправился прямиком к шеф-повару. Мне показали издали тучного вальяжного грузина и по его виду и манерам видно было сразу: снега зимой тоже на коленях просить придется. Тактика скромного униженного просителя здесь явно не годилась.
– Ну что, допрыгались до международного скандала? – грозно спросил я кандея (так на флоте поваров называют).
– Какой скандал, дорогой, о чем ты говоришь? Все так прекрасно проходит. Какой такой скандал-мандал?
– Обыкновенный международный скандал. Вы про государство Берег собачьей кости слыхали когда-нибудь?
– Я что, тупой или безграмотный, – даже обиделся шеф. – Конечно, слыхал, кажется, мы даже в круиз туда ходили, не моргнув, соврал он.
Так вот, у вас сейчас среди приглашенных находится царствующая принцесса этого государства.
– Царствующая, это значит царица, да? – блеснул эрудицией повар.
– Царица, царица, – подтвердил я ему. – Из-за нее и скандал. Дело в том, что эта самая царица, когда уезжает из своей страны, то за границей не есть ничего, кроме бананов. А как раз бананов ей и не досталось.
– Э, слушай, в чем проблема? Сейчас пойду на кухню, самолично отберу ей самые лучшие, один к одному, бананчики, сам и отнесу.
– Вот это правильно, – похвалил его. – Бананы должны быть самыми лучшими. Вот только относить, от греха подальше, лучше я буду, а то вы их этикета не знаете, еще не так подадите.
– Сделай одолжение, дорогой, – уже ворковал шеф-повар, – отнеси ей эти бананы, я тебе еще бутылку настоящего грузинского коньяка подарю.
К столу Гундаревой я возвращался, торжественно неся на вытянутых руках целый поднос превосходных бананов и, зажав под мышкой, бутылку «настоящего грузинского» коньяка. Наталья одарила меня незабываемой улыбкой и столь же незабываемым для меня интервью.
ПРОГУЛКИ С ХАЗАНОВЫМ
Геннадий Хазанов вышел из проходной после интервью на израильском русскоязычном радиоканале «РЭКА». Мы, не спеша, шли с ним автостоянке. Подходит улыбчивый молодой человек и так, запанибрата, кричит на всю улицу: «Здорово, Гена, насилу тебя дождался. Пойдем скорее, а то водка стынет».
– Куда я должен идти? – таким ледяным тоном поинтересовался артист, что у любого сразу должна была отпасть охота к подобному амикошонству.
Но только не у нашего незнакомца:
– Пошли, пошли, здесь совсем рядом. И ждет тебя такой сюрприз – обалдеешь.
– Вы меня извините, – Геннадий Викторович заговорил тем тоном, каким обычно родители разговаривают с капризным ребенком, требующим немедленного полета на луну. – Я сейчас устал, да к тому же и временем не располагаю. Так что давайте ваш сюрприз перенесем.
– Эх, Гена, Гена, – укоризненно покачал головой этот назойливый тип. – Так уж и быть, раз ты такой упрямый, сознаюсь. Только ты меня не выдавай. Мы из рекламы знали, что у тебя запись на радио, поэтому я тебя здесь и караулил. А за столом тебя ждет твой брат, вот такой сюрприз.
– Но у меня нет брата, – возразил Хазанов.
– Ну, конечно, – снисходительно улыбнулся приставала. – Он так мне и сказал, что ты сразу не припомнишь. Это твой двоюродный брат, с которым вы много лет не виделись.
– Ах, вот оно что, ну, хорошо, диктуйте ваш адрес и телефон, я вам позвоню и попозже постараюсь приехать, – согласился Хазанов.
Кое-как мы от этого человека избавились, а когда сели в машину, я спросил: «У тебя действительно здесь двоюродный брат живет?»
– Да нет у меня на свете ни единого брата, ни двоюродного, ни даже какого-нибудь пятиюродного,
– А что ж ты ему прямо так и не сказал?
– Ну, во-первых, надо же было от него как-то избавиться. А во-вторых, неловко как-то в лицо незнакомому человеку, даже такому нахалу, говорить: «Ты, братец, либо просто лжец, либо мошенник.
А буквально через два дня Хазанова от назойливости наглецов – иначе и не скажешь – выручила охрана концертного зала, в котором он выступал. Было это в одном из самых южных городов Израиля, концерт начинался в пять часов вечера и жара стояла невыносимая. Приезжаем в зал, администратор говорит: «Геннадий Викторович, у нас ЧП – вырубился кондиционер. Обещают в течение часа починить, но ремонтники еще даже не приехали. Что делать?
– А что ту можно сделать? Будем начинать без кондиционера, – вздохнул артист.
– Так, может, вы хоть первое отделение без пиджака отработаете, не выдержите ведь, – чуть не стонал администратор.
– Вы мне еще предложите в шортах на сцену выйти. Зрители должны видеть перед собой Артиста, – подчеркнул Хазанов и стал облачаться в черный, специально подготовленный для концерта, смокинг.
В перерыве между отделениями, он бросился в гримерную и первым делом начал стаскивать себя прилипший к телу костюм и сорочку с галстуком-бабочкой. И тут, без стука, в гримерку врываются два разнузданных молодых человека. Сцена была достаточно комичной. Актер стоит с полуспущенными брюками, а к нему врываются два парня и заявляют:
– Гена, мы хотим с тобой сфотографироваться.
Но чувство юмора и тут артисту не изменило.
– Погодите, ребята, я вот только трусы сниму. Вы ведь хотите со мной, с голым, сфотографироваться?
Но юмор Хазанова цели не достиг.
– А чо, прикольно, сфоткаемся с голым Хазановым,– заржали парни.
Но тут уж свои прямые обязанности выполнила охрана и нахалов попросту выставили за дверь.
Х Х
Х
…У Максвелла были привычки, присущие миллионерам. Он путешествовал на собственной яхте, как-то ночью решил поплавать в открытом море и утонул. Редакцию стало лихорадить. Менялись владельцы, вместе с ними – редактора. Однажды нам представили нового главного редактора. Им стал Аркадий Сегаль. За глаза его называли «рыжий». Рыжий когда-то торговал телевизионными антеннами, сколотил капиталец, создал русскоязычную газету «Новости недели», потом, после гибели Максвелла, нацелился на «Время». С собой он привел несколько человек и открыто заявил, что газету теперь будет делать его команда, а мы, бездари, доживаем здесь последние дни.
Объектом номер один для уничтожения он почему-то выбрал меня. Материалы мои публиковались по-прежнему каждый день, но каждый день Рыжий говорил мне, что они газету только портят. К тому же я с ним еще и поссорился по поводу творчества Вилли Токарева. Токарев гастролировал в Израиле. Я взял у него интервью. Главный редактор поморщился и сказал, что Токарев типично кабацкий певец и истинный интеллигент его никогда слушать не станет. Я возразил, что неплохо бы узнать по этому поводу мнение истинного интеллигента. Рыжий намек, несмотря на явную прозрачность и даже неприкрытое с моей стороны хамство, все же не понял. Тогда я сказал, что у Токарева свой самобытный стиль, что на смелых песнях этого человека выросло несколько поколений. Главнюк попросту отвернулся и игнорировал мое присутствие. Все бы момент так и закончилось, но вечером следующего дня я его увидел на концерте вместе со всем семейством. Мне бы благоразумно смолчать, но осторожность, как и хорошая мысля, приходит опосля. Самым невинным тоном я осведомился: «На кабацкую лирику потянуло, Аркадий»? Он ничего, конечно, не ответил, а я, довольный своей выходкой направился за кулисы. Кстати сказать, с Вили Токаревым дружу и по сей день, весьма почитаю этого талантливейшего человека. Он и друг прекрасный, щедрый. Как-то недавно процитировал Вилли на память Роберта Бернса:
«Он умер оттого, что был он скуп.
Не полечился – денег было жалко.
Но если б знал он цену катафалка,
Он ожил бы, чтобы нести свой труп».
Добрый и открытый, Токарев ненавидит скряг, не случайно, запомнил он именно это четверостишие.
Впрочем, я отвлекся. В конце-концов Рыжий вручил мне в конверт, в котором находилось пресловутое письмо, извещавшее, что «редакция благодарит меня за проделанную работу и ставит в известность, что в моих услугах более не нуждается». Понятно, я воспринял это, как настоящую трагедию. Но утром, явившись в редапкцию, чтобы собрать своей нехитрый скарб, узнал сногсшибающую новость – ночью Рыжего уволили. Выяснилось, что он втихую открыл еще одну газетку, издает ее на полиграфической базе и на материалах «Времени», не тратя на это ни копейки собственных денег. Об этом стало известно владельцам «Маарива», они нагрянули ночью с проверкой и схватили Аркадия, что называется, за руку. Рыжего в одночасье попрели вместе с его командой.
Я продолжал работать, когда с заманчивым, как мне тогда казалось, предложением обратился один знакомец, именем которого мне не хочется марать эти страницы. Он заявил, что у него достаточно денег для открытия новой солидной газеты и предложил мне сразу должность главного редактора.
– А какого направления газету ты собираешься издавать? – поинтересовался я.
– А мне без разницы. Содержание – это твоя головная боль. Для меня главное – бизнес. А издательский бизнес во всем мире считается и преуспевающим и почетным.
Я, после нескольких дней раздумий, предложил ему выпускать международную газету, на что легко получил согласие. Правда, вскоре выяснилось, что, по законам Израиля, главным редактором какого бы то ни было международного издания может быть только специалист, имеющий базовое образование, полученное в стране, звание журналиста-международника и состоящий в национальном союзе журналистов. Высшую школу журналистики я закончил, в израильский союз журналистов меня еще год назад приняли, да и лицензия журналиста-международника у меня к тому времени уже полгода тоже как была. В общем, все срослось.
ПАЛЕСТИНСКОЕ СЛОВО
Во время недавнего визита в Москву председатель палестинской автономии Махмуд Аббас (политический псевдоним Абу-Мазен) просил Россию стать его защитникам в политическом конфликте с лидерами радикально настроенного ХАМАСа, завладевшего парламентской властью. А мне припомнился 1996 год. Тогдашнему премьер-министру Израиля Биньямину Нетаниягу, чуть ли не как приватному адресату, пришло письмо от Ясера Арафата. Арафат писал, что в течение ближайших шести месяцев текст палестинской Хартии будет значительно изменен и израильское правительство, а господин премьер-министр Нетаниягу в первую очередь, должны понимать, что это исключительный политический акт, который в корне изменит взаимоотношение Израиля и Палестинской автономии. Но, как полагал Арафат, и Израиль сейчас должен сделать решительные шаги для позитивных перемен, не дожидаясь тех самых шести месяцев, когда текст Хартии будет изменен, поскольку, можно считать, это уже акт свершившийся.
Не лишним будет, наверное, напомнить, что палестинская Хартия на протяжении всего времени, с момента ее принятия, была одним из серьезнейших камней преткновения во взаимоотношениях Израиля с палестинцами. Израиль говорил о том, что невозможно вести полномасштабные переговоры с организацией, избравшей курс на полное уничтожение израильского государства и всех евреев. В те годы палестинская Хартия, а в автономии и стар и млад с гордостью говорили, что сей документ по сути – Конституция палестинцев, ровно наполовину всего своего текста действительно состояла из пунктов, призывающих к уничтожению Израиля, как государства, а равно и всех евреев. И вдруг такое письмо израильскому премьеру от палестинского лидера…
Рассказывали, что, получив сие послание, Нетаниягу поначалу даже несколько растерялся, хотя к людям слабохарактерным его никто не относил. Но было отчего. Письмо, как я уже подчеркнул, пришло по отнюдь не официальным каналам, но в то же время заявление было сделано вполне официальное и названы конкретные сроки исполнения. Кое-кто из советников израильского премьера даже высказывал мысль, что соратники Арафата могут не знать ни то что о письме и его содержании, но и о самой вероятности изменений текста Хартии – это было вполне в духе «раиса», как называли Арафата в автономии. Аккредитованные при израильском парламенте журналисты, разумеется, о письме узнали, но большого ажиотажа оно не вызвало, так как никто к этому серьезно не отнесся.
А спустя какое-то время в Рамалле, не помню уж по какому поводу, состоялась пресс-конференция журналистов с лидерами ПА. Рамалла – небольшой холмистый городок, прислонившийся к одной из окраин Иерусалима. Чистенькую, опрятную, застроенную зданиями белого камня Рамаллу, палестинцы торжественно именовали своей деловой столицей. В отличии от грязной, неопрятной, хаотичной и погрязшей в зловонии Газы, с ее узкими и кривыми улочками, в Рамаллу и впрямь не стыдно было пригласить иностранцев, да и самим лидерам ПА, наверное, доставляло удовольствие полюбоваться сверху на вольготно простиравшийся вожделенный Иерусалим.
На той пресс-конференции, о которой я веду речь, присутствовали как израильские, так и зарубежные журналисты. Никогда я не любил пресс-конференций ( уж извините за столь откровенное признание), мне скучно и неинтересно на них было, потому как ценился во все времена только эксклюзив. Вел пресс-конференцию Абу-Мазен, незадолго до этого официально провозглашенный приемником Арафата. Махмудом Аббасом его в те годы никто не называл, да подозреваю, что мало кто и знал настоящую фамилию «правой руки» Арафата. Когда пресс-конференция завершилась, я под каким-то предлогом задержался, остановил уже выходящего из зала Абу-Мазена и без лишних слов протянул ему свою визитную карточку. На мое репортерское счастье, он не сунул ее тут же в карман, а вежливо прочитал. Узнав, что податель визитки – главный редактор «Международной газеты», Абу-Мазен очень любезно сказал, что у него есть несколько свободных минут и он готов ответить на мои вопросы. Мы недолго поговорили о международных связях ПА, потом, отвечая на мой вопрос о политической биографии самого Абу-Мазена, он обмолвился, что докторскую диссертацию защищал на кафедре истории Ленинградского госуниверситета. Сам по себе этот факт сенсацией не являлся – многие представители арабских стран учились в советских вузах, но темой докторской диссертации я поинтересовался.
– Я писал докторскую о сионистском движении и его распространении в мире.
– Довольно удивительно, что именно вы выбрали такую тему, – заметил я.
– Ну что же здесь удивительного? – возразил мой собеседник. – Учение врага и его идеологию нужно знать не хуже самого врага. – И тут же, поняв, что сказал лишнее, добавив в последующую фразу шутливую интонацию, поправился. – Ну, это мы тогда считали, что сионисты – наши враги.
– Сейчас, стало быть, так не считаете? – не упустил я возможность как следует обработать почти даром доставшийся «мяч».
И тут же получил подарок, поистине для журналиста сказочный. Не отвечая впрямую на мой слишком уж прямолинейно построенный вопрос, Абу-Мазен заговорил об ином:
– Вы, как я понял, гражданин Израиля. Так вот, известно ли вам что-нибудь о нашем намерении изменить текст палестинской Хартии и об изъятии из него тех пунктов, которые касаются Израиля и евреев?
– Известно, что Нетаниягу получил письмо по этому поводу от Арафата, но особых подробностей, честно говоря, не знаю.
– Вот видите, – с удовлетворением отметил Абу-Мазен. – Даже израильская пресса не удосужилась сконцентрировать свое внимание на этом поистине историческом для нас всех моменте. Как же вы не понимаете, что Хартия имеет для нашего народа особое, святое значение? Это и наша Конституция, и наше знамя, и наша идеология. Да, еще вчера палестинцы и думать не могли и не смели, что текст Хартии может быть изменен, а сегодня мы эту работу уже проводим. У нас даже готов вариант, рабочий конечно, в котором изъяты все касающиеся Израиля пункты. Понятно, что мы испытываем сильнейшее сопротивление внутренней оппозиции и для того, чтобы это сопротивление преодолеть, нужно время и время немалое. Я уж не говорю, что сам технический процесс – составление нового текста, его обсуждение, да, в конце-концов, чисто техническое издание новой Хартии – на все это тоже требуется время. И когда мы говорим, что новая Хартия не просто будет составлена, а уже и опубликована через полгода, в Израиле нам не хотят верить. Разве это не обидно? – заключил он свой горячий монолог.
И тут у меня появилась поистине шальная мысль, которую я тут же и озвучил:
– Господин Абу-Мазен, вы уже знаете, что я главный редактор «Международной газеты». Эта газета распространяется в Израиле и еще в одиннадцати странах мира. И я хочу предложить следующее. Вы предоставляете мне сейчас текст Хартии в том виде, каким он является сегодня, и подчеркиваете те пункты, которые намерены из документа изъять. Я, как главный редактор «Международной газеты», обязуюсь на двух развернутых страницах опубликовать оба варианта. Это будет очень наглядно: на левой странице – текст существующей Хартии, на правой – проект предполагаемой. Разумеется, в своем комментарии я укажу, что новый текст представляет из себя рабочий вариант. Если через полгода, как вы утверждаете, будет опубликована новая палестинская Хартия, эта газета, а она официально зарегистрирована министерством юстиции Израиля, станет лучшим документальным подтверждением вашей правоты и намерений.
Абу-Мазен задумался надолго, я уж стал опасаться, что его молчание – форма вежливого отказа, когда он вновь заговорил:
– Это очень интересное предложение. Но я не могу принять решение по такому важному для нас вопросу единолично. Насколько я знаю, Арафат уже приехал. Подождите здесь, я попробую к нему зайти переговорить с ним.
