Вячеслав Игоревич Борняков
Время собирать камни
Екатеринбург.
Валясь с ног от приятной усталости бушевавшего разноцветными эмоциями дня, от пестроты ощущений и нескончаемого потока прообразов спасался я в чреве очередного железного монстра. Который бесцеремонно подкарауливал своих жертв прямо на центральной площади города, лениво распластавшись во всю свою необъятную длину, и мирно посапывал. Его грубые очертания уже почти полностью поглотила мгла, и только тусклый свет от одинокой, но чрезвычайно изящной лампы, вывешенной над входом в вокзал, не давал ему полностью скрыться во мраке ночи. Ещё раз вытащив свой билет из заднего кармана джинсов, я перепроверил номер моего вагона, хотя точно помнил, что сам же выбирал пятый – моё счастливое число. И пока я плёлся до него, весь в предвкушении скорого приложения уставших чресел на нижнюю боковушечку, краем глаза зацепил истошно фотографирующую всё подряд девушку возле соседнего вагона. Но безучастно проследовал дальше, поглощённый своими мыслями. И только когда уселся на полагаемое место и выпустил, как говорится, вожжи, вновь предстала она перед моим взглядом. Из теперешнего положения действия этой особы стали приобретать выраженно отчаянный характер, нежели просто попытка занять себя чем-то до отправления поезда, как могло показаться беглой мысли. Это, несомненно, завораживало и вызывало неподдельный интерес. Позабыв теперь обо всём, я с упоением первооткрывателя наблюдал за ней из своей импровизированной засады. А она уже тем временем собрала вокруг себя толпу зевак из числа пассажиров и привокзальных рабочих, которых охотно запечатлевала в разных позах и количествах. Чему последние были несказанно рады и с воодушевлением детства бросались на поиски новых форм и комбинаций для фотографий. Постепенно смех и гам заполнили весь перрон, вытеснив своей бесшабашной массой серость ночи, соскользнувшую со своего пьедестала, когда уже, казалось, всё было решено. Я было даже подумал броситься в объятия этого импровизированного праздника, позабыв об усталости и прилегающих к ней метаморфозах. Видимо, имела место ошибка, – размышлял я, – в первых своих умозаключениях насчёт неё. Так задорно и опьяняюще дарит она окружающим свою улыбку и так искренне радуется каждому страждущему, полностью отдаваясь их фотографированию. Да, наверное, я поспешил с выводами. И только было сорвался с места к выходу, как стремительно приближающийся резкий голос проводника отчеканил: «Провожающие вышли? Отправляемся!» А хоровод за окном, чьим участником мне, видимо, не суждено уже было стать, начал судорожно разбегаться по своим местам, оставив девушку с фотоаппаратом совсем одну под лучами той самой чрезвычайно изящной лампы. Бронзовый свет от которой делал её и без того длинные ярко-рыжие волосы просто буквально пылающими огнём. Вот так, совершенно без спроса, стала она героиней моего романа. Так искромётно и неоднозначно ворвавшись в размеренную, отутюженную придорожную прелюдию из чистого золота, смеха, с настежь распахнутой душой и умоляюще большими глазами, что теперь смотрели на меня в непредсказуемом безмолвии полуоткрытого рта. Она наверняка догадалась, поняла мою заворожённость и сопричастность к своему подвешенному положению. А я отвечал ей непроницаемым взглядом стороннего наблюдателя, изо всех сил тщательно стараясь не выказать даже малейшей доли сочувствия или одобрения. Ведь и я, и она точно понимали, что даже этого хватило бы для прекращения мучений бессмертной некогда души. Тем временем поезд тронулся. «Как же это?» – не верил я своим глазам, ведь был абсолютно убеждён, что она тоже пассажир, что нам с ней по пути и есть ещё время и возможность, но она просто стояла и махала мне вслед с неподдельной детской улыбкой всему миру настежь. Невероятно, просто невероятно.
Это потом уже я выяснил у покидающих родные края аборигенов, из какого теста была слеплена эта неизъяснимая картина, с вывернутой наизнанку правдой и безвинно оправданной наспех моралью безвременно осенним этим днём. Как оказалось, эта прекрасная кареглазая особа по имени Екатерина входила некогда в плеяду самых модных и востребованных местных свадебных фотографов. Со своей неповторимой любовью к своему делу и тем людям, что попадали в объектив её камеры. Непомерная ответственность за людские судьбы и качество фотографий ложатся на плечи таких персонажей. Сдвинутые напрочь сроки, бесконечные гигабайты отснятого человеческого материала, миллионы отретушированных прыщей. И всё это как снежный ком поглощает и поглощает, пока не остаются торчать лишь пятки. Очень похоже на игру с самим собой в те самые пресловутые прятки. А потом мольбы заказчиков войти в положение, нелепые или резкие их телодвижения на фоне угроз по изъятию капиталовложения. Ну, и дальше по схеме. Выше руки, шире плечи, толще морда, проще речи. Споры, разногласия и другая катавасия. Задумка, пожалуй, была и прекрасная. Чистая добрая вечная – быть немножечко к ним человечней. Но в подтверждении законов неписаных закончился мысли полёт прозаически. Дошло до того, что одни из родственников молодожёнов, недавно сыгравших свадьбу, решились на отчаянные, как бы не сказать больше, меры по заполучению готовых фотографий. Зная, что ждать их придётся месяцев семь или восемь, они не побрезговали объявить свою родню погибшими в автокатастрофе, пока те откисали в своём свадебном путешествии, чтобы выпросить ту самую рыжеволосую особу как можно скорей выдать им готовые снимки. Мол, к похоронам сделать слайд-шоу, мол, последние жизни их моменты счастья увидеть мгновения. Ну, и естественно, она с троекратным усилием взялась за работу, ответ безутешной родне огласив свой:«Всё сделаю в срок я, и с вас, уж поверьте ни цента, ни пенни, ни евро взять не имею морального права теперь я». Позабыв про все остальные заботы, впав в полнейшее забвение от сопричастности к горю свалившемуся, несколько суток провела она за оплакиванием невинно убиенных под толстым слоем партитуры, тонировки и масок, чьи лица что отныне скрывают. После чего в прекрасном обличии был передан диск безутешной семье их. А те, в свою очередь, не поскупились на вздохи притворные и ахи не менее лживые, лишь благодарность выразив искренне так быстро и добро свершённому делу. На том и разошлись. Но только история этим не кончилась, ко всеобщему горю. По прошествии недели со времени выполнения этого злополучного заказа ничего не подозревавшие о проделках своих родственников молодожёны в действительности попадают в аварию. Да такую трагичную, нелепую и ужасную, сгорая дотла в автомобиле, из которого не смогли выбраться при столкновении с неизбежностью.
Шок, самый настоящий шок и агонию безысходности пережили все, кто был в курсе предыстории. Приговорить свою родню к такой драматичной кончине – крест, который нести мало кто смог бы дальше по жизни. Собственно, одна из соучастниц, их тётка, чья непомерная инициативность и послужила катализатором вышеупомянутых событий, покончила впоследствии жизнь самоубийством. Дожили, господа!
– М-да, – подытожил было я повествование, прервав, как оказалось, финальную часть.
– Ну, а девушка, что делала фотографии, – подводя к сути рассказа, заканчивал свой монолог мой попутчик, – вот теперь только тем и живёт, что постоянно фотографирует в разных местах всё новых и новых людей, как мантру какую-то считая это. Многие думают, будто она тронулась умом, некоторые жалеют её, другим попросту безразлично. Но один факт говорит уже о многом: если теперь делает она это на вокзале…
– Значит, в городе незанятых людей больше не осталось. – Резюмировал я.
Долго, однако, и тщетно силился я уместить эту историю в своей кишащей мыслями голове. А мои попутчики, подливавшие своими досужими рассуждениями масла в огонь, ещё больше уводили меня от возможности растопить эти вековые льды. Вековые льды чистейшей человеческой доброты в моём сердце. Языки без костей – тела без людей, чёрт бы их побрал. Вновь ожившая острота истории этой девушки бесцеремонными выкриками заполнила рты окружающих. И в этом нарастающем гаме методично, слово за словом, сжигалась та добродетель, которую они силились обличить в разноцветные, пёстрые наряды своих сермяжных истин. Я же, в свою очередь, безусловно понимая бесплодность любых попыток уличить их в содеянном, тщательно ввинтил наушники себе в уши и на глубоком выдохе нажал ‘play’. Музыка заполнила пространство, изменив его до неузнаваемости. И хотя при обычных обстоятельствах я всегда ратовал за объединяющую силу музыки, за её космогонические свойства слияния всего живого во вселенной, тут же был вынужден при помощи неё отделить, так сказать, зёрна от плевел. Как бы грубо или высокомерно это ни звучало. Ну и, как водится в подобных ситуациях с зашкаливающим градусом фатализма, слова припева песни, что врезались сейчас мне в мозг, были:
Слепым лишь солнце светит,
К безногим храм идёт
И только кто при смерти
Всё знает наперёд!
Блаженство здесь и сейчас. Всепоглощающее. В том высшем смысле отсечения всего лишнего, открытия духовных истин. Когда вселенная направляет тебя, намекая на выбранный тобой праведный путь. Одно лишь всегда мешало мне в такие моменты полностью раствориться и насладиться происходящим –неуёмное желание делиться всем этим. Этим затерянным миром наших грёз. Наших! Именно наших. Это же не просто выдумка одного или нескольких иноходцев с расширенным спектром восприятия. Это общечеловеческое достояние, такое же естественное и необходимое, как воздух! Но, как и всё, натыкающее на постоянное сопротивление, желание данное тоже со временем притупилось. Изредка отголосками былых порывов, рождая в сердце моем ещё, конечно, жалость, отныне кратковременную и не более чем заурядную. Собственно, от чего я без колебаний прибавил громкости на плеере, подложив остатки сострадания под подушку. И сон поглотил меня.
***
Утро сковало наш состав холодным рассветом, вот-вот готовым отдаться в плен свинцовому от туч небу. Беспрерывная череда болот и топей плавно переходила в редкие берёзовые леса ближе к горизонту. Картина на первый взгляд вырисовывалась довольно удручающая, особенно спросонья. Но через некоторое время на этом фоне стали проступать заиндевевшие во времени деревянные постройки – дома, церкви, изгороди. Цвет дерева которых от старости и постоянной влаги стал пепельно-чёрным. Казалось, будто я даже чуял этот запах сырости, будто от них пахло глубиной застывшего времени и какой-то особой чистотой. Этакой законсервированной на века благостью, нетронутой грязной рукой цивилизации. Одухотворённой печалью по давно истекшим часам некогда бурлившей в них праведной жизни простого человека. Смотря на этот умиротворяющий, почти сказочный пейзаж за окном, я незамедлительно захотел прильнуть к нему всем телом и душой и раствориться в нём навеки. Он был таким трепетным и родным, цепляющим такие струны души, о существовании которых я до этого момента и не ведал, исцеляющим прошлое и не требующим будущего. Я ненасытно пялился в окно, покуда будоражащие мою душу картины не начали насильственно скрещиваться с инородными фрагментами привычной реальности. Близилась новая запланированная встреча. Мои мысли потихоньку вернулись к минувшим событиям, к пьяному дебошу и рассказу незнакомца, к той девушке с перрона и к беспощадным надругательствам над её историей. Какое-то заочное грехопадение, избежать которого можно, лишь остановив время. Как это сделали недавно ускользнувшие от моего взора дома, церкви и заборы. Их законсервировала сама природа, сделав неотъемлемой своей частью в назидание потомкам. Чтобы те имели возможность узреть воочию, попробовать на вкус первозданные, простые истины длиною в жизнь. Мы подъезжали к Тюмени.
В гости к угрюмому, бывалому такому Викингу, совершающему свои бесчисленные плавания по обильно покрытой потом рыхлой земле. Такой опасный в своей решительной непостижимости, с небритой шеей и туберкулёзной одышкой. Он мог бы плавать где угодно, бороздить невиданное и неслыханное, но вместо этого скован, навеки скован мраком человеческого сознания. И никто ему не указ. Тихий шёпот бури – пролог. Сюжет и эпилог. Переступил через черту. Оббил с ботинок грязь. Встречай, родной порог. Всё как в забытье. Сразу понять невозможно, остаётся только ждать послевкусия, не требуя добавки, под звон бесчисленных колоколов по обеим берегам Туры. Такое ощущение было, знаете, когда встречаешь случайно старого друга, с которым вместе росли в одном дворе, ходили в один детский сад, потом в школу. Пробовали вместе первый раз курить, а потом и пить, в первую приставку играли вместе. Влюблялись в одну и ту же девчонку из параллельного класса. Вместе отхватывали пиздюлей в соседнем районе, после чего всей гурьбой ходили наказывать обидчиков. Жевали гудрон, в конце концов, тоже вместе. Ну, а потом школа закончилась и вас раскидало по стране. Пятнадцать лет вы были неразлучны, блин, затем двадцать лет ни слухом ни духом. И вот на тебе. Случайная встреча. Зачем? Вроде ещё тот же человек перед тобой, в чертах и повадках прослеживается ещё связь с образом, запечатлённым навеки в памяти. Мгновенно вспыхивают воспоминания детства, яркие, прекрасные и чистые. Я тяну к ним руки, но тут же понимаю – самообман. Передо мной-то уже другой, совсем не знакомый теперь пассажир. Хочется, очень хочется верить ему и предаться сладостным воспоминаниям, но душу разрывает наличие неопровержимых улик. Взгляд из-подо лба, глоток и пауза. Тупик. А ведь и ядля него теперь такой же незнакомец. Мы разминулись когда-то давным-давно, и отныне пути наши могут быть лишь параллельными. У каждого уже свой мир, со своими ценностями и нормами, укладом и перспективами. И дело не в том, чей лучше или правильней, а просто понимаешь теперь, что расстояния могут измеряться не только километрами, но и годами. Поэтому крепкое мужское рукопожатие без наигранного даже обмена телефонными номерами и непоколебимая походка в сторону вокзала как итог непродолжительной встречи. Где-то в этих местах оставлен наконец груз, так долго копившийся. Камень, приросший на душе, о существовании которого узнал я лишь сейчас. Вот как-то так. Походка сразу стала легче, мысли рассеялись. Я шёл, просто шёл. Не куда-то или откуда-то, без цели. Полный штиль. Ясность и простота момента, обезоруживающие моё сознание, которое охотно сдалось на милость победителям. Баки слиты, резервуары души пусты. Вымыты и вычищены. Ведь впредь наполнять их предстоит исключительно тщательно отобранным концентратом из чувств и мыслей. Без всякого пафоса от осознания значимости момента, без драматизации, без вида привокзальной площади, в конце концов, к которой я так неукоснительно приближался. Она становилась всё ближе и ближе, а мой мутный взгляд беспорядочно блуждал по её периметру, пока не наткнулся на часы, возвышавшиеся над ней и привлёкшие моё внимание, отчего я сразу же вернулся в реальность. Оказалось, время жило по своим законам и ему, видимо, было наплевать на мои внутренние перипетии, на мою маленькую прихоть. До отправления оставалось всего полчаса, а сентиментальных прощаний, как выяснилось, я терпеть не могу. Немного покрутил, повертел и оп-ля! Кубик собран, а пластырь оторван. Номер вагона известен. Теперь только осталось присесть на дорожку, потом книжку под мышку, ступню на подножку, глазом коснуться неба краёв и прокричать что есть сил: «Будь здоров!»
Столица.
– Да она уже разрослась до Кали-юги! – выдернул меня чей-то возглас из живописнейших полей и лугов, обрамлённых извилистой рекой, на берегу которой в тени раскидистых осин и тополей отдыхали после ударной работы косари бессмертной Анны Карениной. Вскользь выхваченная из контекста фраза эта привела меня в полнейший ступор. Кто хоть мог разрастись до Кали-юги? Да ещё из уст человека, количество зубов которого с возрастом, видимо, уменьшалось в обратно пропорциональной зависимости от площади его «роскошных» усов. Что за вестник перемен, и откуда его чудесная рапсодия? Я отложил книгу и придвинулся поближе в безутешной попытке подслушать дальнейший ход мыслей моего таинственного попутчика, сидящего от меня напротив через купе. Но никак не мог расшифровать, к чему была сказана взбудоражившая моё воображение фраза. Его почти беззубый рот вкупе с приличным расстояние до него не давали теперь шанса разобрать хоть что-то мало-мальски членораздельное. В связи с чем я решился на штурм этой цитадели неизведанной народной мудрости.
– Простите, – подойдя поближе, обратился я к нему. Ну, и, согласно общепринятым нормам, чуточку помялся и полебезил перед тем, как перейти к сути. –Краем уха я услышал ваш разговор, – и, повернувшись, чтобы увидеть всех его участников, скрывавшихся до этого времени от моего взгляда за перегородкой между купе, начал свою прелюдию. Сразу же воцарилось молчание, все замерли в ожидании моих дальнейших слов, подтягивая головы поближе. – Мне послышалось, вы говорили что-то о Кали-юге, точнее, как что-то разрослось до неё. Верно?
И в ту же секунду понял по лицам собравшихся, в какой просак попал.
– Какая ещё Кали-юга? Что это вообще такое? – с недоумением ребёнка, но раздражительностью старика возмущался ответчик.
– Ну, вы говорили,«Она уже разрослась до Кали-юги», – настаивал я в неиссякаемом желании добиться правды.
– А! Вот ты про что. Я говорил, до Калуги. Москва разрослась до Калуги, – и тут всех очевидцев нашей дискуссии охватил приступ смеха от свалившегося на них случайно каламбура. Похоже, правда, они абсолютно не понимали глубины иронии. Они просто беззаботно радовались как дети причудливой игре слов, ненадолго скрасивших их праздное пребывание до точки следования. Я же откланялся, немножко замешкавшись, с натянутой улыбкой, чтобы не выдавать себя и не портить импровизированный юмористический концерт. И когда шёл обратно к своему месту, одинокий возглас провожал меня: «Кали-Юга! Ага. Надо же такое придумать. Забавный парень».
Вернувшись, я раз за разом стал прокручивать в голове сгенерированную общими усилиями фразу:«Москва разрослась до Кали-юги». Шикарно. Прекрасный образец проникающих в нашу жизнь символов времени, так просто и наивно выкристаллизованный из нафталиновых истин. В подтверждение верности которой в памяти моей сразу же всплыла история одного моего приятеля –кутюрье местного разлива. Пашка-модельер, как мы его называли. И произошла она, кстати, даже не в самой столице нашей необъятной, а в том городе, из числа которых эта ненасытная гидра забирает лучших ради удовлетворения своих непомерных аппетитов. Маня шансом осуществления их заветных мечт и чаяний. Это такие прибрежные к ней городки вроде Курска, Брянска, Орла, Калуги. До них она давно простёрла своё влияние в виду близости, ну, и отсутствия, конечно, альтернатив. Так вот, в одном таком городе, а точнее в Орле, на чьём будущем по воле судьбы или же высокопоставленных чиновников, точно не разберёшь, был поставлен крест. Но который, зачем-то, ещё нёс гордый статус третьей литературной столицы России. И, как в любом месте, мало-мальски имеющем доступ к благам цивилизации наподобие телевидения и интернета, там существовала своя плеяда выдающихся, по их собственному мнению, личностей, именующих себя не иначе как богема. Или, как над ними любили шутить непризнающие их статуса местные маргиналы, боґэма.
Несложно, думаю, теперь догадаться о происхождении человека, описать историю которого я собираюсь. Отец у этого дружка моего был толи деканом, толи ректором одного из опорных местных вузов, мать тоже не ниже рангом, только в другом, не менее опорном. А его пристроили они возглавлять кафедру, естественно, дизайна одежды, да звание кандидата наук по случаю состряпали. В общем, жил наш герой припеваючи. Горя не знал, ел да пил вдоволь. Машины, шмотки куплял каки хотел. С девками излишествовал. Так и дожил до третьего десятка без забот и хлопот. А была у него, окромя стандартных буржуйских достоинств, непомерная страсть ко всяческим брендам заморским, что одежду да обувь шьют ультрамодную. И вот однажды по счастливой случайности удалось ему выиграть аукцион на EBAYе, главным лотом которого была пара кроссовок Louis Vuitton в отличнейшем состоянии при достаточно скромной цене в двадцать четыре тыщи рубликов. Не было предела радости тем днём в доме у «Облонских». Только одно удручало нашего счастливчика: отсутствовала у него, как ни странно, вся необходимая сумма денег для выкупа столь долгожданных, просто-таки выстраданных черевичек. Что прикажете делать в такой ситуации? Взять у родителей – нельзя. Все соки уже давно выжаты и лимиты исчерпаны. Попросить в долг у друзей – даже думать смешно. Не проведёшь более никого беспочвенными обещаниями скорейшего возврата средств. А время уже поджимает. Вот и решился наш герой в порыве отчаяния провернуть неслыханное для данной прослойки населения дельце.
На приусадебном участке дома, где проживал он со своей ближайшей роднёй, с давних пор накапливался разного рода металлолом и старые станки, собираемые его отцом ввиду советской закалки и голодного прошлого. Человеком, всю свою жизнь проработавшим с деревом и металлом, создающим поныне прекраснейшие и утончённые изделия из этих материалов. А тут ещё и объявление на столбе рядом с домом, откуда-то взявшееся на беду: «Самовывоз металлолома. Дорого». Разряд, ещё разряд. Дрожь в коленях, свет в глазах. Оставалось только подгадать, когда отца не будет дома, и провернуть колесо фортуны. Момент был улучён на следующий же день. Подчистую выскребли всё из закромов подельники кандидата, блин, наук, за что выдали ему недостающую сумму на свершение мечты. На радостях позабыв обо всём, бросился он на её воплощение. Выкупил тут же эти богоизбранные кроссовки и предался греющим душу грёзам их скорейшего заполучения. Но недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Вечером того же дня, когда батя вернулся домой и не обнаружил своих несметных богатств, был осуществлён дерзкий побег. Дружок мой унёс ноги от неминуемого родительского гнева к брату своему двоюродному. А человеку, я напоминаю, при этом трицок, да к тому же двое детей в придачу имеются. Чудный папаша. Просто сказочный… Что было дальше, я полагаю, догадаться не сложно. – Кровинушка ведь, ничего с ним не попишешь,– заступалась мать за чадо перед отцом. Понять и простить предлагала. Вернули, конечно, через пару дней из ссылки его, тем более не сиротить же внуков своих почём зря. На что, по всей видимости, и был главный расчёт горе-предпринимателя. Но только с тех пор отец его с ним разговаривать наотрез отказался. По делу лишь или в крайних случаях. Вот такой вот тихий ужас, подкравшийся незаметно из-за поворота на светлое будущее импортного производства. Что-то здесь явно совсем не так, как мечтали наши предки, не так, как завещали наши священнослужители, не то, о чём читали мы в книжках. Гипертрофированная, убогая физиономия настигшей реальности, наискосок затянутая проказой, вылечиться от которой уже нет ни шансов, ни сил. И только что и остаётся, как смириться и жить дальше, всё крутя и крутя педали, подающие в наш мозг сладостные электрические разряды наслаждения. Гоня прочь все угнетающие мысли о реальном положении вещей. Вдох, глубокий выдох. Пожимание плечами или разведение рук, кому как больше нравится. Ну, и всё, собственно.
А теперь новое перекрестье дня и ночи, их благое соитие с целью рождения нового дня под аккомпанемент ритмичного стука колёс уходящего за горизонт железнодорожного состава. Так сладко и безмятежно, как сегодня, мне ещё никогда не спалось. И снился мне необыкновенный сон. Бегу я, значит, по бескрайнему лугу, усыпанному миллиардами всевозможных цветов умопомрачительной красоты, взъерошенному буйным полуденным солнцем и теперь отливающему всевозможными невиданными красками. Ветер нежными порывами ласкает мою обнажённую грудь, а ноги мягко утопают в вымокшей от вчерашнего дождя земле. Я лечу навстречу, просто навстречу. Ни чему-то конкретному, а, скорее, абстрактной мечте в виде ещё неродившейся мысли. Лечу, и всё! Смена кадра. Влюблённый несёт букет цветов своей возлюбленной, мечтая, как они вместе будут резвиться на лугу, где он их нарвал. На том же самом лугу, по которому я бежал только что. Опять смена кадра. Люди группами стоят перед картиной с изображением цветущего луга, того самого, естественно, представляя себя смотрящими на него вживую. Последняя смена кадра. Репродукции этой картины висят в домах бесчисленного количества людей, но они каждый день, проходя мимо, даже не замечают их…