Вячеслав Игоревич Борняков
Время собирать камни
А потом ты идёшь такой от Петропавловской крепости после того самого холотропного дыхания с кристально отбелённым сознанием, выдержавшим погружение и в мир Прави, и в ледяную прорубь тут же у стен крепости в сторону, как вы думаете, чего?
– Вокзала!
– Правильно. Какая смышлёная девчушка. Тогда-то я всё и осознал. Я не опаздывал на поезд, а даже наоборот шёл вольготно, тщательно вымеряя шагами каждый метр «земли обетованной». Пленяющее чувство безмятежности волнами прокатывалось по всему телу. Тот человек, что пару дней назад прибыл в этот славный город, больше его никогда не покинет, безнадёжно затерявшись где-то в дремучих зарослях универсума. А уезжает сейчас совсем другое создание, надвигающейся золотой эры.
Испепеляющий, выжигающий опыт. Мне тогда было явлено универсальное знание о вселенной в виде простого понятного образа, правда, с одной меняющей всё деталью. Которая объясняет полноту вещей и идей в общем и на меня, в частности, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Что было до – стёрлось, сгорело в доли секунды. Все годы поисков и практик махом были вычеркнуты из памяти. Не осталось ничего, и оттого наступила самая настоящая ясность. То чувство, когда ты одновременно знаешь всё и не знаешь ничего.
– Так и что же это за картинка?
– Образ, ты имеешь в виду?
– Ну да, образ. Расскажи, что за образ!
– Ладно, попробую. Его проще преподнести в виде концепции выставки одной картины.
Представь, значит, себе небольшую комнату, наполовину перегороженную стеной чёрного цвета. А в центре стены на уровне глаз вмонтирована картина, задником к входящему и с единственным небольшим отверстием посередине. На картине изображён закат над морем, но только вместо огромного солнечного диска, уходящего наполовину за горизонт, – глаз. Человеческий или нет – не важно. Как символ. И вот ты подходишь к чёрной стене, приставляя свой глаз к той единственной дырочке и видишь всю эту картину, отражённую в стоящем с другой стороны стены напротив неё зеркале. И твой глаз в этот момент является зрачком глаза на картине. Как-то так получается. Понимаешь? Эй! Ты куда подевалась? Эээй!
Я стал вертеться по сторонам в надежде найти рациональное объяснение таинственному исчезновению моей собеседницы, но тщетно. Как сквозь землю. На всякий случай решил я посмотреть в соседнем вагоне, и когда взялся за ручку, оказалось, что дверь межвагонного отсека была приоткрыта. Но кромешная тьма, зиявшая на меня оттуда, достаточно резко охладила мой пыл дальнейших поисков. Что-то необъяснимо манящее и одновременно пугающее своей неизведанной натурой таилось за этой дверью.
Первой волны обморожение чувств сошло на нет за счёт безграничной фантазии скрывающейся за ней бездны. Лёгкое замешательство для придания остроты момента и радушно-гостеприимное таинства глубокое помешательство. Всё готово! Рука на ручке, правая нога наполовину скрыты в темноте неизведанного, увлекая за собой остальное тело моё и разум. А спонсор нашей трансляции – нахлынувшие воспоминания. Нахлынувшие воспоминания: погрузись в море грёз с головой. Щелчок, поворот – и солёный воздух резким порывом свежести обдаёт с головы до ног. Я до предела наполняю грудь им. Задерживаю дыхание, и вот теперь точно: приплыли.
Вы думаете, а нужно преодолеть это, скомкать и выбросить к чертям собачьим. Безучастные сиюминутные потуги ценою в грош. Там, за этой дверью – гораздо больше чем можно себе вообразить. Оно не делится, не определяется и не находит эквивалентов. Оно просто живёт своей жизнью, неукоснительно следуя непреложным канонам мироздания. В отличие от нас. Её не измерить, она сама есть мера. С ней только слиться безвозвратно следует, и баста! Да, кстати. Мне бы очень хотелось, чтобы это непременно была она.
Восхождение длиною в жизнь по времени, а по расстоянию всего каких-то четыре километра. Серпантин и южный склон. Этого не должно было быть в этой книге, но оно случилось само по себе, не спрашивая моего желания. Поэтому не обессудьте. Опять в моей руке бутылка воды «Пилигрим», за спиной рюкзак со всем необходимым и главная деталь –«Дон Кихот» Сервантеса, первый том. Облегающее солнце по пути, да и по сути. Мой путь лежит к его храму. А в голове вертится одна мысль: с тобой случается ровно то, что ты способен вообразить. Если, конечно, на пути тебе не встречаются люди в военной форме и с автоматами. Ты, значит, такой восходишь на гору в самую жару, изнемогая от жажды в виду отсутствия необходимого количества воды, попутно в голове своей облекая эти препятствия в мистические наряды для придания большей важности происходящему, и тут на тебе: «Здрасьте. Вы куда путь держите? Расстегните ваш рюкзак, пожалуйста». Ну, хотя бы воды дали, черти камуфлированные. Последний оплот сопротивления надвигающейся неминуемой реальности рухнул. Был взят в плен, и мне оставалось только, собрав осколки мечты в кулак, утолить жажду из рук военных. Потом, уже на обратном пути, я долго размышлял о таком повороте судьбы, о том, как было раньше здесь и как теперь, когда Крым стал «нашим». И кто эти «наши» тогда, если вооружённые люди охраняют священные места, являющиеся достоянием народа, от этого самого народа?
Всю дорогу меня не покидало ощущение потери им чего-то важного, чего-то настоящего. Как заниматься сексом в презервативе. Телодвижения такие же, но вокруг одни гандоны.
Глава 2.
Вернуться обратно в своё купе я решил ближе к отбою, когда переплетения бесконечного потока мыслей уже кажутся изрядно бессмысленными, медленно утопая в багровом зареве несбывшихся за день надежд. И от всего этого почему-то так легко и неизъяснимо приятно на душе. Немного подождав, пока все окончательно улягутся, я устроился поудобнее у окна и, подперев обеими руками голову, принялся растапливать горизонт взглядом. Чем дольше я всматривался вдаль, тем всё меньше и меньше оставалось во мне меня, и всё больше я наполнялся благоуханиями полевых трав, дарующих закатному небу свой спелый аромат после зноя отшумевшего дня. Перешёптыванием могучих сосен и дубов, чьи раскидистые кроны никогда и ни с чем не спутаешь. Бесконечной рябью берёзовых рощ, вещающих нам своей замысловатой расцветкой стволов в стиле азбуки Морзе какие-то трепетно-нетленные сказочные истины.
Уже скоро. Уже совсем скоро, – бормотал я себе под нос, – меня ждёт мой новый друг. Он, кстати, наполовину татарин, что для меня совсем в диковинку. Но всё с той же широченной и необъятной русской душой. Эх, жду не дождусь встречи!
*
Ребята, я влюбился! И это любовь с первого взгляда. Я никак не мог подумать, что так выйдет, но она попросту не оставила мне ни единого шанса на спасение. Всего пары минут, проведённых в ореоле её упоительных, чарующих черт хватило, чтобы навеки стать её рабом. Всего пары лёгких взглядов было достаточно для соединения с ней навсегда. Ещё никто так свободно и запросто не дарил надежду, не обещал мир во всём мире, не улыбался в ответ абсолютно незнакомому человеку. Как будто она знала, чего я хочу, была отражением моих самых сокровенных желаний и стремлений. Будто была застывшей во времени, так упорно искомой частью меня самого, беззаветно ждавшей моего возвращения. Видимо, от этого её лицо показалось мне совершенно знакомым, а ощущение постоянного дежавю всё возрастало с каждой минутой, проведённой вместе.
Её величественные пышные формы манили своей роскошью. Когда женщина умеет себя подать и делает это без малейшей нотки вульгарности, исключительно точно подчёркивая свои достоинства, то данный факт вызывает восхищение. Такой женщиной хочется обладать, дарить ей всего себя без остатка, неустанно клясться в любви, просить, нет, даже умолять убежать вместе на край света, в безрассудной и тщетной попытке оказаться тем самым избранным. После чего всенепременно получить кокетливый отказ, а после, предупреждая все бравадные истерики по этому поводу, разоблачить себя. И в миг оказывается она совсем иной – простой и лёгкой, совсем невесомой, парящей в моих мыслях над бесчисленными островками посреди бескрайней Волги. А я стою в оцепенении, не произнося и звука, боясь любым движением развеять эту сказочную дымку. Но она сама подходит и берёт меня за руку. И вот мы уже весело и беззаботно мчимся по песчаному берегу в сторону волн от проходящих мимо пароходов, которые в туже секунду поглощают нас с головой, смывая все предрассудки и страхи.
А мысли уже путаются, да и в груди пылает жар. К тебе взываю, Беатриче, душа моя, я принимаю щедрый дар из рук твоих под сенью храмов у стен Казанского кремля.
Ох, надо перевести дух, иначе эта женщина просто сведёт меня с ума своей идеальностью. Вы бы знали, сколько у неё великолепных нарядов: и традиционные русские в своём естественном пышном убранстве, и восточные, все расшитые множеством драгоценных и полудрагоценных камней, с бессчётным количеством деталей и узоров. От которых поначалу аж рябит в глазах, но от этого не менее прекрасных. А какие у неё роскошные заграничные платья! Просто произведения искусства. Тут и куртуазные французские наряды для выхода в свет, и более строгие, элегантные вещицы от немецких мастеров. Но все эти украшения смотрелись бы блёкло и простовато, если бы не утончённый, словно вылепленный греческими скульпторами богоподобный стан их владелицы. Ну, и как всем давно уже известно, настоящая красота исходит всегда изнутри, сияя через кожу, мысли и время. И ни за какими формами или нарядами не спрятать от пытливого ока её отсутствие. На пустом месте она взяться никак не может. Отчего моя новая знакомая молниеносно становится в тысячу раз привлекательней, а любовь к ней – в миллионы раз крепче алмаза. И каждый глоток этой любви теперь опьяняет и дурманит всё сильнее, не оставляя шанса на скорейшее исцеление от неё похмельем. Только долгий, долгий запой.
Вы, конечно же, захотите узнать, если ли тому реальные, достаточно объективные причины, кроме жгущего желания моего быть ею очарованным. А я вам без малейшего раздумья отвечу: конечно же, да! Ведь ваш скептицизм основан лишь на отсутствии подобного рода встреч и переживаний. На невозможности выбраться из вашей скорлупы, из ваших панцирей на свет Божий, где творится настоящая жизнь, где она неотделима от чувств и событий, от встреч горящих свободой глаз, искренних улыбок, таких же чистых, как родник в глухой тайге. Там и понятие любви абсолютно другое. Оно не сковывает, а лишь окрыляет, не просит, а лишь дарит, всегда с распростёртыми руками бежит тебе навстречу, принося с собой лишь благие вести. Такая вот история. Такой водоворот страстей. Но продолжим.
И вот, составляя вместе эти разноцветные, многогранные кусочки мозаики образов и чувств, перед нами предстаёт одухотворённая картина одного удивительного уголка России, имя которому Казань. Восторженно-живописный, игривый и непредсказуемый в своём многообразии город, в который просто невозможно не влюбиться. Он открывает в тебе доселе неуловимые черты, откупоривает душу ото сна, разливая по всему телу твоему новый порядок эмпатии, сопричастности всему. Внешнему миру, в его неуёмном желании стать частью тебя, и внутренним союзам на грани перехода в открытый космос подсознания. Кажется, тут есть всё! И манящая сквозь столетия глубина восприятия жизни. Благодаря, конечно, восточным корням. И духовное начало, постоянно подкрепляемое неиссякаемыми источниками силы земли. Ну а красота здешних мест просто неоспорима, отчего только она и может служить огранкой столь дивных сестерций, соединяя их воедино. Будто вплетённые в длиннющую русскую косу самые изысканные восточные украшения.
В какой-то момент я даже поймал себя на мысли:«А стоит ли двигаться дальше? Стоит ли искать ещё, копать глубже? Не здесь ли находится та самая золотая середина, священный Грааль, или как там называют самые сокровенные для человека вещи?». Непреодолимо тянуло остаться, навсегда остаться в этой безмятежной гавани обретённого счастья. Всё как-то неожиданно сходилось в одной точке и ждало лишь моего непоколебимого решения. Особенно хорошо ложившегося на багровеющий сквозь густые облака закат над Волгой. Навьюченный увесистой поклажей, я шёл в сторону вокзала с непримиримым грузом внутри. Довериться своим чувствам или внутреннему голосу, который зовёт меня куда-то дальше, где уже точно не будет всего этого самообмана и недосказанности, что так беспечно выливаю я на белоснежные, ни в чём не повинные страницы? Простите меня. Я не был абсолютно честен с вами, да и с самим собой. Всё вышеописанное является, однако, правдой, но правдой из уст действительно влюблённого человека. Попросту, безо всяких высших смыслов, искренне по-человечески влюблённому. И, как показывает горький опыт, а опыт другим, почему-то, не бывает, шарм наутро рассеивается, и ты просыпаешься в похмельном бреду где-то на последнем этаже паршивой гостишки, что на окраине города. – Пытался я уговорить сам себя. –Рядом мадемуазель, так щедро и самозабвенно которую ты ещё вчера носил на руках и прилюдно боготворил, а теперь только и думаешь, как бы побыстрей смыться отсюда. И забыть всё, забыть, стереть навсегда из памяти этот полночный бред. Так я и шёл, погружённый в сумрак раздумий, когда уже показалась финишная прямая. Мне оставалось только найти свой вагон, находившийся где-то на другом конце перрона. Я лавировал среди привокзальной публики, пробираясь всё дальше и дальше, пока взгляд мой судорожно цеплялся за любую мелочь в попытке выцедить из неё хоть мало-мальский знак свыше, символ, поворот судьбы. И знаете, что? В таких случаях я всегда подбрасываю монетку, о чём сейчас же вспомнил. Помогает безотказно и безотлагательно. Вся мощь проведения на нескольких квадратных сантиметрах обычного металла. Хоп! Несколько оборотов в воздухе. Шлёп. Поворот. И я еду дальше.
**
А дальше контрастный душ по законам жанра. Озноб, мандраж. Всё резко становится более чем реальным, с эффектом квантовых точек и отбитых почек. Оторвав своё внимание от тщательного запихивания в потаённые недра кошелька добросовестного моего оракула номиналом десять рублей, я поднял голову, чтобы гордо встретить предзнаменованное. И, блин, на те. Вы, нахрен, серьёзно? – чуть ли не в голос вырвалось у меня от увиденного.Монументальная картина прожигала бездонную дыру на месте моих глаз. Четыре одинокого лысых человека, в почти одинаковых шортах и абсолютно одинаковых носках под, внимание, исключительно разными шлепанцами величественно восседали на кортах возле моего вагона. И, Господи прости, конечно же щёлкали семечки. Всадники, бляха-муха, апокалипсиса. А повернуть уже нельзя: выбор сделан. К тому же их ясные очи, что осматривали теперь меня с ног до головы, буквально горели ненавистью к любого рода ссыкунам и дезертирам. Дать повод им усомниться в твёрдости моих намерений неминуемо бы вело к долгому разговору в тамбуре вагона, предварённому ненавязчивой просьбой закурить. И не важно было бы, курю я или нет, за здоровый образ жизни выступаю или просто западло мне с ними постоять, и всё в таком духе. Ну и как результат – перевод части моего личного имущества в их кооперативную собственность. И так бы и было, если с детства я не усвоил одну простую истину. Проходя мимо своры дворовых собак, нужно смотреть им прямо в глаза с выражением абсолютной уверенности и непоколебимости. Одного этого взгляда всегда более чем достаточно, чтобы утихомирить их, пресекая любые дальнейшие поползновения. Срабатывает на ура. А потому я беспрепятственно проследовал до своего места, мысленно наслаждаясь очередной победой Давида на Голиафами. И все мы счастливо отчалили.
Прошло всего каких-то полчаса, как мы тронулись навстречу восходящему солнцу, когда послышались первые позывные надвигающейся алкогольной лихорадки. Эпицентром которой, естественно, был тот самый бравый квинтет, обосновавшийся в паре купе от меня. Всё происходило по законам жанра, без особых изысков и отклонений от заданной темы. Через какое-то время, набрав критическую массу, лихорадка начала постепенно захватывать прилегающую территорию. Один из её участников, который, судя по всему, был у них запевалой, настойчиво выявлял у окружающих наличие табачной продукции. Запретить ему курить в поезде, а тем более взять с него за это штраф, я так понимаю, никто бы не осмелился. Двое других громко спорили о чём-то. Из обрывков их фраз я понял лишь, что они вахтовые рабочие, едут под Тагил вроде, и что все их сотоварищи либо умерли от передоза, либо находятся на грани этого. Но одна фраза, подслушанная мной, когда я проходил мимо них, обременённый желанием разжиться кипятком, просто повергла меня в шок. А вызванный от её осознания когнитивный диссонанс привёл к немедленному разрыву шаблона в отношении этих субъектов.
–Я сидел на героине, – объяснял один из споривших, – но слез с него, потому что понял, как много людей погибло из-за этой дряни. А из-за христианской веры людей погибло в тысячи раз больше, поэтому её на вкус я даже пробовать никогда не стану, и точка.
Такой вот получился у меня чай с неразберихой, с привкусом глубокого разочарования. Не разочарования в чём-то конкретном, а просто большой глоток горькой правды в той форме, убедительность которой не оставляет и малейшего сомнения. После чего мне сразу же захотелось снова добавлять в чай сахар, очень много, много сахара. Ну а пока я размышлял над обретённым прозрением, чудотворное действие алкоголя довело оппонентов спора до братания и обоюдных признаний в любви. А главного их заводилу, так и не сумевшего вытрясти из «временных сокамерников» признания вины в укрывательстве сигарет, до блаженного сна в позе сидя. Вот тут-то и вышел на арену единственный непьющий этой четвёрки, самый старый на вид из них. Его глаза настойчиво искали оппонента для излития прорывающего наружу монолога, ввиду явного пренебрежения его дружками просьбами выслушать его. Они уже в который раз отмахивались от него как от назойливой мухи, делая его тщетные попытки заполучить их внимание всё более жалкими. Наблюдая из своей засады за этим действом, я вспомнил, как в детстве мы также глумились и подтрунивали над подобными типами в нашей компании. С какой бестактностью и прозорливостью, присущей только лишь детям, надругались мы над их внутренним миром. Эти воспоминания резким толчком породили во мне жгучий порыв сиюминутного искупления вины, отдавшись в руки этого неудачника. Но когда я обратил на него взгляд, чтобы встретиться с ним глазами, то увидел уже захваченного им в плен одного из зазевавшихся пассажиров, сидящих между нами.
– Вот же счастливчик, – с наплывающей улыбкой провозгласил я в сердцах. – Теперь можно будет послушать выплёскивающуюся на него интереснейшую историю, которая непременно будет поведана во всех подробностях этому простаку. А главное, будучи в безопасности от необходимости притворного сопричастности и сопереживания. И вот он начал.
– Есть у меня один друг из числа таких, которым вера не позволяет жить честно. Вскормленный на благодатной почве беспредела девяностых. Но с замашками Робина Гуда, ибо душа русская не позволяет творить бесчинства в угоду лишь одной наживе. Особенно явно его характеризует один случай, произошедший с ним в магазине дорогой одежды, куда он по ошибке забрёл в пору выхода из внеочередного флибустьерского пике. Он, как и любой авторитетный вор, считал категорически неприемлемым жить на широкую ногу с необоснованным излишком. Хотя, по совести сказать, он и к самим ворам так же относился, как к дорогой одежде. Ну так вот, он забрёл, значит, в этот магазин, начал разглядывать здешние прикиды, и тут, на свою беду, продавщица возьми, да и обратись к нему с надменной речью в стиле «Вы, наверное, заблудились, сэр. Мешки для картошки в соседнем магазине». На что тот, совершенно не отреагировав, просто молча вышел. Но, уходя, весьма тщательно оглядел сей магазинчик. Ну а ночью, без раздумий, подломил его и вынес к хренам всё, что было внутри. Просто и незатейливо.
Вот такой человек он был в пору пика своей деятельности. Но самое интересное кроется в другой истории, приведшей его на этот путь. И я вам сейчас её расскажу. Обожаю её! Ну, готовьтесь. Так вот, на дворе те самые девяностые, середина где-то, провинциальный город, в сердцах холод, в умах голод.
Сразу было видно: рассказчик с неподдельным восторгом, даже самозабвенно упивался каждым словом этой истории, хоть рассказывал её, видимо, раз в сотый. И даже его незатейливый ум уже огранил и отполировал её до ослепительного блеска поэзии. Единственное, что омрачало чуткий мой слух – наличие ноток скорби по годам, прожитым впустую. Совершенно явно мне стало, что в жизни рассказчика самое эпохальное событие – вот этот рассказ о жизни своего друга, которую он там упорно выжимал до капли, ради наслаждения его исцеляющим душу нектаром.
– Вам не интересно? – обратился он почему-то именно ко мне, –вы куда-то выпали, такое ощущение.
– Нет, нет, – на автомате выпалил я, не ожидая такого подвоха, – я весь внимание, продолжайте. – И он тут же, не раздумывая, воспользовался моим советом.
– Значит, работал мой друг в ту заветренную пору на одном из многочисленных загнивающих предприятий советской эпохи, производившем уже не по велению партии, а, скорее, по инерции носки и чулки для граждан нашей необъятной страны. Денег за свой официальный труд, естественно, давно уже никто не получал, зарплата вместо этого выдавалась сотрудникам, так сказать, продукцией. А точнее, руководство просто закрывало глаза на бесконтрольное воровство на производстве. Носки выносились ежедневно всеми в неограниченном количестве. Загоняли их тут же, рядом, на местном рынке по дармовым ценам. Кто-то распространял их просто по соседям, а кто-то даже умудрялся сбывать оптом в другие города. В общем, голь на выдумки хитра– главный девиз тех лет, как ни крути. Ну, соответственно, и друг мой не был исключением: тащил с удовольствием продукцию лёгкой промышленности. Не отставал, так сказать, от коллектива. А ещё он, кроме прочего, очень любил животных и постоянно подкармливал одну дворнягу у себя во дворе, которая, в свою очередь, была ему крайне преданна. Встречала его, когда он шёл с работы, и провожала на работу иногда.
– И вот однажды,– видимо, переходя к кульминации повествования, заёрзал на месте рассказчик, – после очередного удачно проведённого «похищения века»мой друг обмывал его со своими товарищами, ну а верный пёс, естественно, крутился где-то рядом. Одним словом, пазл сложился. Приличное подпитие, кураж от сопутствующей удачи и её безнаказанности, помноженные на любовь к своей псине зародили в его мозгу оригинальную и отменную, как ему тогда казалось, идею. Воплотить в жизнь которую он тотчас же решился, подозвав животное к себе. Короче говоря, толи в шутку, толи от сердобольности, так как на дворе был октябрь, он облачил пса в носки, оставшиеся у него в карманах. Ну и, как полагается по законам жанра, напрочь забыл про это на утро, как ни в чём не бывало пойдя на работу. А верный друг его как обычно последовал за ним. Мучавшее похмелье занимало его в тот момент полностью, отчего на собаку, плетущуюся за ним в носках, он никакого внимания не обратил, пока они не приблизились к месту его работы. Поднялся просто истерический гогот при виде этой парочки. Чуть ли не все сотрудники и некоторые случайные прохожие стали невинными свидетелями такого вот паноптикума. Для маленького городка это даже посерьёзней второго пришествия, я вам доложу. Естественно, тут же об этом инциденте узнало всё руководство завода, и в связи с молниеносной и повсеместной оглаской данного факта приняло решение выгнать взашей моего дружочка. Ну и сами понимаете: после такого случая ему просто больше ничего и не оставалось как податься воровать. На работу никуда больше его не приняли бы, в этом городе уж точно. Вот такие пироги. Такая вот ирония судьбы, – подытожил рассказчик, выдерживая преднамеренно театральную паузу, выкладывая её словно вишенку на торт.
А ведь и правда, рассказ оказался на редкость занимательным, вызвав кучу споров среди случайной публики. С таким не стыдно и к Малахову податься. И если бы не наплывающая пелена дремоты, я, пожалуй, тоже пустился в эпицентр этого словесного хоровода, что уже вовсю набирал обороты. Но лишь смог глубоким вздохом резюмировать отчаянное в своей безысходности наше недалёкое прошлое. А довольный своим литературным триумфом автор горделиво восседал на своём месте, жадно впитывая кипевшие вокруг него страсти. «Выжать всё до капли, пока представилась возможность», прочёл я напоследок в его обезумевших от счастья глазах.